Падение "черного берета"

Засада

Шестнадцатиэтажный дом, где жила Надежда Осипова, находился на окраине микрорайона, среди таких же как сам исполинов, у подножия которых приютились многочисленные киоски, трансформаторная подстанция, «ракушки» гаражей и тенистая рощица из кустов акации и молоденьких лип.

Машину Карташов поставил с тыльной стороны дома, за подстанцией. Войдя в подъезд, он ощутил тошнотворный запах человеческой мочи. Он не стал дожидаться лифта и бегом устремился вверх по лестнице. Преодолев три пролета, он вдруг услышал приглушенные голоса. Он замер, сдерживая дыхание, предчувствие опасности стальным скребком прошлось по хребтине и достигло затылка. Он поднял голову, прислушался. Но его внимание привлек другой шумок, идущий снизу. Он наклонил голову к перилам, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть внизу. Однако вместо визуальной картинки он услышал отчетливые слова: "Слышь, Сеня, "черный берет", кажись, бежит к вам, готовьте наручники".

Ловушка?

Карташов сделал два шага назад, остановился и снова поднялся на несколько ступеней. Внизу послышался топот ног. Сколько их — он не знал. Его мозг на мгновение заволокло какой-то мутной пеленой. Еще раз прильнув к перилам, он разглядел в их переплетениях нескольких человек — в гражданке, с хищно-агрессивной поступью, пружинистым шагом. И чтобы не обнаружить себя, он на цыпочках, мелким перебором ступеней, устремился им навстречу. Поворот, еще поворот и — лицом к лицу. Он прыгнул, выставив вперед ногу, и словно снаряд обрушился на того, кто бежал первым. Это был усатый, плотный оперативник, оказавшийся неготовым к подобного рода экспромтам. Он хотел увернуться от ноги Карташова, но ему помешал его товарищ, тоже не успевший избежать столкновения с летящим на них человеком. Удар каблуком пришелся в переносицу и, наверное, Карташову удалось бы уйти, если бы не проворность двух других оперативников. Его схватили за ворот, за правую руку, за волосы, и с нещадящей силой вбили лицом в стену. Он услышал как один сказал другому: "Подними эту мразь и еще раз проведи харей по полу…За папу, за маму и нашего Витюшу…" Очевидно, они имели в виду того, кого Карташов сбил с ног и теперь лежащего лицом вниз на ступенях лестницы.

Сверху сбежали еще трое оперативников и, подхватив Карташова, поволокли вниз. Была страшная толчея, его то несли, то бросали и тогда его ноги бились о ступени. На самом выходе его еще раз припечатали лбом к почтовым ящикам, провели по ним, словно старались сгладить черты лица, умыть кровью, сшелушить кожу…

Его выволокли на улицу и кинули в открытые двери «рафика» и где-то далеко-далеко в ощущениях он выделил в запахах крови — запахи мочи и старой блевотины. Его стало рвать. От каждого надрывного движения голова билась о металлические ребра кузова, сознание проваливалось и возвращалось в томительных муках.

— Один мудак, кажется, отбегался, — глухой, кашляющий голос подвел какую-то черту.

— Надо было этому Монте-Кристо отбить яйца…Он же, сучара, небось бежал к бабе, трахаться захотелось…

— Это ей надо кол вбить в п…у, чтобы зря не манила.

— Поехали! — раздался командный, срывающийся от тяжелого дыхания голос. Карташова качнуло. Щека ощутила мешающую бугристость, от которой несло гуталином. Он приоткрыл глаза и увидел носок зашнурованного ботинка.

Он чувствовал себя так же скверно, как чувствовал после первого выпитого стакана водки. При июльской жаре, на тощий мальчишеский желудок, с единственной закуской — чинариком папиросы «Спорт». Его мутило и выворачивало…

…Когда его вырвало, тот же ботинок, который был ближе к его виску, отодвинулся и саданул в скулу. "Сволочи", — еле слышно выдавил из себя Карташов.

— Гондон, он еще оскорбляет, — сказал один из оперативников.

— Приедем в отдел, устроим ему небольшую корриду. Я из-за этого пикадора сегодня потерял целый день. Моя на садовом участке одна вкалывает.

И когда, казалось, мрак и туман навсегда покрыли его сознание, «рафик» вдруг резко стал тормозить. Карташова бросило вперед, но чей-то жесткий носок ботинка ударом в лоб остановил его. Опять стошнило. Но что приятно: в неожиданно открывшуюся дверь пыхнул прохладный ветерок, ласково пригладив измученный затылок. И начался какой-то Армагеддон: за свежей струей воздуха, вдруг навалилась горячая волна — с треском, цоканьем, безумным звоном железа и мелким дождиком из стеклянной крошки.

— Смотри, бля, что они с нами вытворяют, — удивленно воскликнул тот, который сетовал о потерянном дне. — Да они нас в упор мочат… И голос увял…

Карташов приподнял голову, огляделся. И не поверил своим глазам: оперативники, которые еще секунду назад издевались над ним, теперь придавленные автоматной очередью к пахнущему мочой полу, затаив дыхание, притворялись мертвее мертвых. Чьи-то цепкие руки выдернули его из дымного ада и куда-то понесли. Он услышал знакомый голос:

— Ты живой, Мцыри?

— Пить, — еле слышно прошептал Карташов, но ему никто не ответил. Хлопнула дверца и его тело вновь ощутило движение.

В себя он пришел в гараже, откуда они с Николаем выезжали на задание.

— Сам можешь идти? — спросил его тот же знакомый голос.

Карташов поднял голову — над ним стоял Брод, в глазах которого была тревога и раздражение. Хотел встать на ноги, но не смог — в голове вновь затуманилось. Однако, несмотря не полуобморочное состояние, он разглядел стоявший у стены «шевроле», на котором он ездил на Дмитровскую улицу. Собравшись с силами, он проговорил:

— Извини, Веня, я этого не хотел…

— Отдыхай, разбор полетов позже…Николай! — позвал Брод охранника и когда тот появился, сказал ему: — Отведешь Мцыри в его комнату и поставь у дверей человека. Оклемается, дашь поесть, а пока принеси ему стакан водки и бутерброд с куском осетрины.

— Мне бы умыться, — тихо проговорил Карташов, ощупывая на скуле взбухшую ссадину.

Когда с помощью Николая он поднялся на крыльцо, его окликнул Брод.

— Слышь, Серго, я тебе сегодня долг отдал, но в следующий раз постарайся не валять дурака…Глупая шутка омрачает заслугу…

Он ничего не ответил.

Водка показалась родниковой водой — такой же прозрачной и такой же холодной. Через минуту в ногах появилась слабость — очевидно, упало кровяное давление, но он знал — через несколько мгновений все нормализуется.

Исподлобья он смотрел на Николая, который сидел за столом и рассматривал "Комсомольскую правду". Бутерброд с рыбой Карташов лишь надкусил и положил на тарелку. Разбитые губы и скула не позволяли нормально жевать.

— Ответь, Никола, зачем вы меня вытаскивали?

— По-моему, тебе Брод все уже объяснил.

— А как вы вычислили, куда я смотался?

— Это вопрос техники. Ты вспомни, куда ты позавчера пытался дозвониться.

— Ну и…Но я даже не разговаривал, ты же сам мне запретил…

— Смотри сюда, — Николай взял в руки телефонный аппарат. — Вот кнопка «повтор», вот табло, на котором высвечиваются набираемые цифры, а за ним — "память"…После того как ты поднялся к себе, я нажал на эту кнопку и увидел номер телефона, по которому ты звонил. Узнать адрес абонента не составляло труда…И в этом твое счастье. Не будь технического прогресса, сейчас ты уже куковал бы в Бутырках, а через несколько дней тебя передали бы в руки доблестных латышских стрелков…

— Действительно, дело техники, — Карташов налил себе водки. — А кто стрелял — ты или Брод?

— Не я и не Брод, для этого у нас есть спецы по стрелковому оружию. С одним из них ты скоро познакомишься…Саня Одинец, но меня сейчас интересует другое — как тебя вычислили менты?

Карташов пожал плечами.

— Возможно, они вели мою Светку от самой Риги. Я ведь нахожусь в розыске. Но, может, они засекли, когда я пытался отсюда позвонить…

— К счастью, это исключено. Если бы это было так, мы с тобой сейчас тут бы уже не сидели… В лучшем случае, была бы наружка, но ее тоже нет… А вот хвост за Светкой — это вполне реально… Ты, кажется, сидел за убийство?

— За якобы умышленное убийство.

— Круто. В этом смысле мы с тобой братаны.

— Не думаю, мне трупы навесили, но, сидя в лагере, я это так и не смог опровергнуть…

Охранник с недоверием посмотрел на Карташова, сгреб со стола пачку сигарет и стал закуривать.

— Иди, Мцыри, отдыхай, завтра будешь лечиться. — Николай изменился в лице, словно что-то решал и не мог решить. — И запомни, старик, в следующий раз я с тобой нянчиться не буду…Слишком по большим ставкам идет игра…

Когда Карташов уже лежал в кровати, вернее, поверх атласного одеяла, в брюках и носках, в комнату вошел Брод. В одной рук — большой фужер с коньяком, в другой мобильный телефон.

— Когда будешь в городе, можешь позвонить своей женщине, — он сел на край кровати, трубку положил рядом с Карташовым.

— Почему ты меня не драконишь за то что я уехал без спроса?

— Я думаю, что ты и сам понимаешь, в какую помойку мы могли все окунуться. Ведь то, что мы тебя отбили, чистая случайность. Менты дали маху — водитель «рафика», в котором тебя везли, замешкался и отстал от основной группы оперативников. А те тоже, вместо того, чтобы пристроиться сзади «рафика», ушли вперед… — И без перехода: — Тебе завтра принесут бодяги, ставь примочки, чтобы к пятнице ни одного синяка…Ты мне нужен свеженький, как огурчик…

— Опять — в крематорий?

— Будешь за рулем, — Брод из нагрудного кармана футболки достал сложенный надвое конверт.

— Здесь тысяча, — сказал он. — Было бы больше, но я тебя оштрафовал за самоволку. Можешь считать, что легко отделался.

— Мне этого не надо, — Карташов демонстративно отвел взгляд.

— А на какие шиши ты собираешься жить? Пожал плечами.

— Как жил полгода, так и буду жить.

Залысины у Брода покрылись матовой бледностью.

— Деньги твои и что хочешь, то с ними и делай, — Брод положил конверт на тумбочку.

— Но мой тебе совет — играй по каким-то одним правилам. Понимаешь, о чем я?

— Предельно! Но есть планки, через которые сразу не перепрыгнешь. Мне надо время, чтобы определиться.

— Извини, Серго, если ты этого еще не сделал, то ты круглый дурак. Тебя кинули по всем статьям и если бы не этот сумасшедший побег, сидеть бы тебе и сидеть. И поверь, ни одна мразь о тебе не вспомнила бы…

— Ты, в принципе, прав, я никому не нужен, но то, что мы сегодня делали с Николой, наводит меня на мысль о Чикатило-потрошителе…Или что-то в этом роде.

— Выкинь всю эту дребедень из головы, речь идет всего лишь об научно- медицинском эксперименте. А если быть более точным — о пересадке человеческих органов.

— А ты думаешь, я слепой? Но насколько я знаю, органы пересаживают не от трупов, а от живых людей…

Броду явно эта ремарка не понравилась, о чем свидетельствовали во всю работающие желваки на скулах.

— С одной поправкой: органы людей, у которых наступила клиническая смерть. Кто- то умирает, а кто-то обретает новую жизнь. Равновесие, Мцыри, и потому не ломай свою буйную головушку.

— А я и не ломаю, просто не хочется брать грех на душу.

— Я тебе сказал, ты будешь за рулем. Большего от тебя пока не требуется.

— Ладно, Веня, жизнь покажет. Я уже тебе говорил — мне выбирать не из чего. Но ты должен знать мое отношение к некоторым вещам…

— Лучше не знать, меньше проблем. Если захочешь выпить, вон в том секретере есть барчик…Отдыхай и не ломай голову…

Когда Брод ушел, Карташов отвернулся к стене и открыл шлюзы для фантазий. И первое, что пришло ему в голову, были картины истязаний следователями Светки. Они всеми способами хотят допытаться — кто еще из родственников или знакомых живет в Москве, выбивают из нее адреса, фамилии, и допрашивают, допрашивают… И Надьку тоже. А у Осиповой на уме только работа в КБ, только дом и старые, когда-то вручную связанные кофточки, которые она ежедневно штопает.

Уснул, как в воду нырнул, и спал без сновидений…

…Утром, тихо отворилась дверь и некто вошел в комнату. Молодой, с открытым лицом, среднего роста, загорелый, в джинсовых брюках и клетчатой рубашке, поверх которой надета кожаная безрукавка со множеством карманов и молний. Из целлофанового пакета, который пришелец держал в руках, на тумбочку легли флакончики, упаковки с таблетками и снопик ваты.

— Ты — Мцыри? — обратился вошедший к открывшему глаза Карташову.

— Предположим, хотя как для кого…

— А я Алик, Саша…Александр Одинец — как тебе удобней, так и называй…Из этой бутылки будешь делать примочку, а в этой баночке — бактерицидная мазь. Таблетки для рассасывания кровоподтеков…

Парень вел себя непринужденно и это понравилось Карташову. Он спросил:

— Ты, говорят, принимал участие во вчерашней переделке?

— Не понял? — Одинец поднял выгоревшие брови.

— Ну, освобождал одного придурка…

— Лечись. Возможно, уже завтра нам с тобой придется ехать в командировку… Карташов взглянул на его руки: у самой цепочки от часов он увидел небольшую наколку — сердце пронзенное стрелой и кинжалом.

— Судя по всему, ты тоже сидел? — спросил он.

— Ты имеешь в виду это? — Одинец потеребил цепочку от часов.

— И не только это. Я таких, как ты, живчиков видел на зоне.

— И что — разочаровался?

— Меня, как бывшего сотрудника милиции, там, похожие на тебя мальчики, хотели оттарабанить, сделать паршой, последним пидором.

— И что же им помешало?

— Отчасти газовый ключ, которым я заводиле сломал ключицу и два ребра, а отчасти моя боевая слава. В 1991 году наш ОМОН гремел на всю Европу… А ты за что тянул срок?

— За грабеж…А если быть точным — за грабеж с применением оружия…А точнее, газового пистолета…

— Значит, вчера ты тоже был на Дмитровской улице?

— Это никак не взаимосвязано с моей биографией. Но можешь считать, что где-то поблизости я там ошивался…

Одинец подошел к барчику и вернулся с бутылкой водки и одним фужером. Потом из платяного шкафа он вынул гитару. Налил водки.

— Не возражаешь, если будем пить из одной посуды? Это сближает.

— Только мне наливай доверху. Я пью один раз…

— Идет. Закусить хочешь?

— Вот этим закусим, — Карташов потряс зажатой между пальцами сигаретой.

Как-то само собой получилось, что после второго фужера рука Одинца потянулась к гитаре, лежащей на атласном одеяле. Он дернул по струнам, гитара издала довольно чистый звук, однако Одинцу что-то не понравилось и он подтянул вторую и четвертую струну. Прочистив кашлем горло, он взял аккорд и довольно приятным и несильным тенорком запел.

Голос Одинца становился увереннее, жестче, он пел, опустив к гитаре глаза, прикрытые длинными высветленными солнцем ресницами.

Карташов, чтобы не мешать, налил фужер водки и залпом выпил. Одинец, между тем, распустив голосовые связки, еще более щемяще запел последние строки:

Воцарилась тишина. Никто не хотел быть первым в ее надломе. Теперь Одинец наполнил фужер водкой…

— Ты где, Серый, сидел?

— В Латвии, в Екабпилсском гадюшнике…

— Это что, в бывшем концлагере?

— Это не то, ты путаешь с Саласпилсским лагерем смерти…

— Какая разница, где сидеть, но нервы у тебя ни к черту. Я понимаю, тебе пришлось нелегко, но ты держись. Сделаем работу, съездим в ноябре в Сочи, погуляем, разомнем кошельки… Кстати, когда ты последний раз имел женщину?

Однако Карташов не успел ответить — в комнату постучали. Вошла миловидная, с забранными назад белокурыми волосами женщина. На вид — не более двадцати пяти…

— Мальчики, кто из вас тут так красиво поет?

— Мцыри, кто же еще, — не повел бровью Одинец.

— Это партийная кличка? — женщина стояла в проеме дверей и на просвет хорошо была видна ее точеная фигурка. — Вас приглашает на обед Вениамин Борисович… Снизу раздался голос Брода:

— Галина, где вы там застряли? Сосиски стынут…

За большим прямоугольным столом уже сидели Брод с Николаем. Оба орудовали приборами.

— Мцыри, садись рядом, — сказал Брод и немного отодвинулся вместе со стулом. — Галочка, принеси, пожалуйста, еще пива.

Они сидели напротив друг друга. Карташов болезненно ощущал внутреннюю вибрацию — ее лицо, как магнит притягивало его взгляд. Чтобы не засветиться перед Бродом, Карташов низко наклонил голову, медленно расправляясь с баварскими сосисками.

Николай шумно жевал, то и дело вытирая рот бумажными салфетками. Брод разлил по бокалам чешское пиво. Подняв фужер, громко сказал:

— Будем здоровы и по возможности счастливы!

Открылась входная дверь и на пороге, с мобильником в руках, появился молодой человек в сером костюме. Его коротко подстриженные волосы были спутаны, на висках отчетливо виднелись капли пота. Брод отложил в сторону нож с вилкой, поднялся и вышел с парнем на улицу.

— С чем, Валек, прибыл? — спросил Брод, вытирая платком руки.

— В эту субботу, на Учинском водохранилище, состоится "стрелка".

— Кто будет выяснять отношения?

— Шадринские и солнцевские. Правда, это только предварительная информация. Не исключено, что к ним присоединятся авторитеты Бауманского района, новодмитровские…Ожидается жесточайшая рубка…

— Что они друг от друга хотят?

— У них идет взаимный отстрел. По моей информации, шадринские хотят поставить на место солнцевских… Как это делается, мы с вами знаем… Вчера в "Московском комсомольце" сообщалось о взрыве в Подлипках. Дом площадью в полгектара и две иномарки разнесло в мусор.

— Позови Николая и Одинца. Нет, пусть сначала поедят… Пойдем, Валя, в дом, тебе тоже надо перекусить…

После обеда Брод, Николай, Одинец и Валентин направились в гараж. Карташов тоже вышел на крыльцо, усевшись на ступеньку, закурил. Перед ним был кирпичный, достаточной высокий забор, за которым виднелись развесистые купы старых вязов. Два охранника ходили вдоль забора, у калитки сидел рыжий кот и тщательно умывал круглую мордочку.

В гараже шло оперативное совещание. На капоте «ауди» Брод расстелил карту Москвы и длинной, словно указка, отверткой обозначал основные точки предстоящей операции.

— Мы поедем двумя группами: я, Николай и доктор Блузман — в одной машине. В Химках к нам подсядут еще двое — Кадык и бывший люберецкий. А ты, Валентин, поедешь со своими хлопцами на санитарной машине. С вами будут санитары и кое- какая медтехника, носилки и так далее. — Брод взглянул на Одинца. Ты, Саня, с Мцыри обеспечишь отвлекающий милицию маневр. В районе Черкизова вы свернете на Тарасовку и поменяете на машине номера. Где-то у Зеленого Бора сделаете хорошую тротиловую закладку. Там есть небольшой мостик…Не под самим, разумеется, мостиком, а немного в стороне, чтобы без лишних жертв… Вторую закладку оставите возле станции в Байбаках.

— Но там слишком людное место, — возразил Одинец, Поблизости находится дом инвалидов и обувная фабрика.

— Это на ваш выбор. Место найдете сами, поставите взрывчатку и сразу же возвращайтесь в Тарасовку. Заедите в гараж к Гудзю и возьмете его машину, а свою оставите у него.

— Желательно, чтобы это был микроавтобус, — сказал Николай.

— Если не ошибаюсь, у него «фольксваген» и «мерседес». Не забудьте проверить тормоза и количество бензина в баке…Чтобы никаких накладок, поняли?

— Ясно, — сказал Одинец, после этого мы звоним в ментовку и предупреждаем о готовящихся терактах. И называем любой район Москвы.

— И чем дальше этот район от Учинского озера, тем лучше… — Брод продолжал водить отверткой по карте. — Надо сделать так, чтобы первая закладка сработала в…Впрочем, я вам позвоню, когда это надо сделать. Вторую оставим на двадцать три часа, когда у блатных начнется самая разборка.

Куривший одну сигарету за другой, Одинец наклонился над картой и указательным пальцем ткнул туда, где, по его мнению, следует заложить вторую взрывчатку.

— Это место одинаков удалено и от Мытищ и от Ивантеевки, но зато ближе к Пушкино. А нам, как я понимаю, прежде всего и нужно выманить ментов из Пушкино.

— Если ничего не изменится и «стрелка» действительно состоится в Степанково, то ты, Саня, насчет милиции, безусловно, прав. Но если они место встречи перенесут? — Брод взглянул на Валентина.

— К сожалению, этого мы сейчас наверняка знать не можем, — ответил тот. — Но у нас еще есть время получить более полную информацию на счет «стрелки», о времени ее проведения, количестве людей и так далее…

— Как по вашему, сколько времени все это займет? — спросил Николай.

— Это смотря, как будет проходить у блатных диалог. Если они рано начнут выяснения отношений, то и у нас раньше появится работа…

Валентин предложил:

— Надо будет послать туда Кадыка, он быстренько столкнет их лбами.

— Это очень опасно, — возразил Брод, — мы не контрразведка и играть в шпионов не будем.

Кто-то неосторожно задел рядом стоящий «мерседес» и сработала сигнализация. Четверка заговорщиков переглянулась.

— Заткни ей глотку! — Брод кинул Николаю ключи от машины. — Теперь давайте выясним насчет оружия. Брать его с собой или нет…

— Конечно, везти стволы с собой опасно, но без них — смертельно, — высказал светлую мысль Николай. — Чтобы не рисковать, надо загодя послать на водохранилище Саню с Мцыри, пусть там где-нибудь сделают маленький тайничок…гранаты, пара автоматов, прибор ночного видения…

— Как минимум, нужно будет иметь под рукой пару-другую гранатометов, — сказал Валентин. — Возможно, нам придется выкуривать кого-нибудь из бронированных "кадиллаков".

— Для них «мухи» не страшны, — уточнил Одинец.

— У нас есть три кумулятивных насадки, — Брод выразительно взглянул на Николая, — Ладно, с этим покончили. Возвращаться с водохранилища будем…

— Вот этого, Веня, не надо! — запротестовал Николай. — Я не люблю перед таким делом загадывать. Закончим работу, вот тогда и будем решать, в какую сторону податься…

Брод невесело улыбнулся.

— Возможно, тогда с кого-нибудь из нас будет клочьями свисать мясо…Я вас прошу, перед поездкой на озеро, не напиваться и много не есть. Сделаем дело, тогда от души и отпружинимся.

— Нам еще понадобится милицейская сирена, — сказал Валентин. У него сшитая заячья губа и поэтому он немного шепелявит.

— У нас есть два ревуна с мигалкой, — уточнил ситуацию Николай. — Мы же не первый раз выезжаем на такую охоту…

Вечером Карташов спустился в холл, чтобы посмотреть телевизор. Диктор НТВ Татьяна Миткова, в своей обычной манере прокудахтав вкратце главные новости дня, начала передачу. Но с первых слов улыбка слетела с ее намакияженного лица: в Москве, в районе Каширского метро взорвали дом. Общая картинка — девятиэтажка, словно после бомбежки. С разрушенных этажей свисают балконы, вернее, то, что от них осталось, из одного окна торчит часть тахты с развевающимся концом простыни, напоминающей белый флаг…

"Пидоры македонские, совсем обнаглели," — вслух выругался Карташов и до боли сжал кулаки. Он видел как корреспондент поднес микрофон ко рту лежащего на носилках человека. Все лицо того было в крови и копоти. И он вспомнил как перед самым приговором к нему в камеру заявилась кодла телевизионщиков, предвкушавших скорую кару над "черным беретом".

Теледива задала ему первый и последний вопрос: "Что будете делать, если вас приговорят к исключительной мере наказания?" И нервно улыбнулась. Что он тогда подумал? Нет, даже не подумал, он старался изо всех сил, чтобы не схватить девицу за волосы и не ткнуть накрашенной мордой в парашу. С трудом сдерживая клокотавшую ненависть, он сказал: "Когда завтра мне будут читать приговор, я буду мастурбировать…Приходи, я с удовольствием разделю с тобой эту радость…" Девица вспыхнула, ее порушенная гордость содрогнулась и она пулей вылетела из камеры, прижимая платок к губам…

…Не успел Карташов перекинуться на другие мысли, как на экране появилось новое лицо. Это был красивый молодой человек, с черными усиками, и огромным фингалом под глазом.

Карташов прочитал подкадровую подпись: "Старший оперуполномоченный отдела милиции Северного округа Москвы Виктор Недошивин". Диктор между тем вещал: "Вчера, в первой половине дня, на Дмитровском шоссе произошел странный инцидент. При задержании особо опасного преступника, совершившего побег из мест заключения Латвии, на сотрудников уголовного розыска было предпринято вооруженное нападение с целью освобождения арестованного криминала. Двое оперативников были тяжело ранены, стрелявшие с задержанным скрылись в неизвестном направлении. Как сообщает наш источник, человек, который был задержан, а затем отбит у милиции, является бывшим боевиком печально известного рижского ОМОНа, участвовавшего в 1991 году в штурме МВД Латвии, а также в разгроме нескольких таможен на границе с Литвой. В народе этот отряд называли "черными беретами" — он отличался особой дерзостью и после августовского путча вышел из повиновения и превратился в грозное анархистского толка боевое подразделение. Фамилия бывшего омоновца Карташов Сергей, 1960 года рождения. В 1993 году он был приговорен к длительному сроку заключения, хотя как сообщали некоторые СМИ, приговор был инспирирован латвийскими властями за участие Карташова в акциях, направленных против суверенитета Латвии. По официальной же версии, Карташов обвиняется в убийстве литовских таможенников, за что и был приговорен к четырнадцати годам лишения свободы. В 1997 году он в числе других 96 заключенных сбежал из лагеря, полгода скрывался и, как теперь выяснилось, его убежищем стала Москва и одна из ее криминальных структур. Учитывая события, которые на той недели произошли на Рижском вокзале и на Дмитровской улице, можно смело утверждать: бывший страж правопорядка, гроза преступного мира, недавний зек, превращается в загадочную фигуру, каким-то образом связанную с уголовным миром Москвы."

"А ни хрена себе! — изумился Карташов, — сколько можно о себе узнать, не отходя от телевизора". Ладони его взмокли, в груди заныло…

Он выключил телевизор и вышел в коридор. Услышал, как где-то рядом плещется вода. Из-за второй от него двери неслись странные звуки. Стараясь не шуметь, он сделал несколько шагов в сторону лестницы и остановился. Дверь не была заперта и он слегка ее толкнул. Это была ванная комната — на него пахнуло парным теплом и запахами шампуня. За цветной целлофановой занавеской Карташов разглядел силуэты двух людей, увлеченных сексом. Это была не совсем традиционная поза. Женщина, откинув назад голову, негромко постанывала, ее руки елозили по краю ванны, отчего занавеска колыхалась из стороны в сторону…

У Карташова захолодело где-то ниже живота. Он смотрел на ритмичные телодвижения пары и не мог оторвать взгляда. Узнал голос Брода: "Галчонок, ты выскальзываешь…еще, еще, я сейчас, я уже подъезжаю, еще секунду…" И Вениамин, издав звериный рык, откинулся к пологому борту ванны…

Карташов вышел в коридор и поднялся по лестнице к себе в комнату. На тумбочке он увидел мобильный телефон и бутылку «Столичной», которую они так и не допили с Одинцом. Раскрутив бутылку, он одним махом выплеснул ее содержимое себе в рот. По горлу поволоклась липкая горечь — водка была теплая, с отвратительным запахом. Но через несколько мгновений в мозгах зашлось тепло.

Закурив, сделал несколько глубоких затяжек. Когда уже ложился спать, в комнату вошел Брод. Раскрасневшийся, с мокрыми, только что причесанными волосами. Редкие волосы и щеки его блестели. Взбодренный близостью с женщиной, он являл собой радушие и открытость.

На нем был синий с красным узким кантом халат, а вокруг шеи — махровое с цветами полотенце. От хозяина дома струились парфюмерные запахи и, казалось, он весь, на все времена, обречен источать ароматы дорогих сигарет и не менее дорогих коньяков. Карташов поднялся с кровати. Этим он как бы подчеркивал, кто здесь хозяин, а кто квартирант…

— Сиди, Серго! Хочется на сон немного поболтать. Где у тебя тут пепельница? Карташову стало немного не по себе: хрустальная пепельница была доверху заполнена окурками. Он извинился и вышел с ней за дверь. В конце коридора он увидел Галину. Женщина была в тонком шелковом халатике и ее ладная фигурка просматривалась, что называется, насквозь.

Выбросив окурки, он вернулся в комнату. На тумбочке уже стояла бутылка дагестанского коньяка, а рядом — пачка сигарет "Уолл-Стрит".

— Завтра тебе предстоит одна работенка, — без вступления заявил Брод. — Кое-что надо отвезти в одно место, и там припрятать.

— Труп?

— В нашей работе такой вариант не исключается, но ни я, ни Николай, ни ты к этому делу ничего иметь не будем.

— Я поеду один?

— Поедите с Саней Одинцом. И в этой связи у меня к тебе, Мцыри, есть персональная просьба… Пригляди за Саней…Я, разумеется, ничего против него не имею, но нас с тобой крепко связывает прошлое, а его мне рекомендовал один человек, которого

этой весной убрали наемные убийцы. Ты старше — приглядишь?

— Не хотелось бы быть надзирателем. Ты ведь меня знаешь…

— Подожди, Серго… На кого же мне тогда опираться, если не на своих людей? Это что — непосильная для тебя просьба? Тогда, извини, нам с тобой придется разбегаться…

— Не кипятись, Веня. Что от меня зависит, я сделаю, но идти с человеком на дело и исподтишка следить за каждым его шагом…бр-р-р, это противно…

— Согласен! Ты не следи, а наблюдай. Есть разница?

— Не очень существенная.

— Вот за нее и давай выпьем. Но пей с оглядкой, завтра у тебя самостоятельный выход в люди.

Карташов натянуто улыбнулся.

— Выезд Наташи Ростовой на первый бал.

— Да-с… С ПМ под бальным платьем и в легком бронежилете, — Брод расплылся в широкой улыбке и Карташов увидел, какой недогляд царит у него во рту.

Он знал, что Вениамин Борисович больше всего на свете боится бедности и зубных врачей…