Пангоды

БЕЗ БАРЬЕРОВ

Он часто курит. Пожалуй, слишком часто для молодого человека, которому немногим более двадцати лет от роду. Признаться, после его рассказа даже трудно писать, что выглядит он еще моложе, — но это так. Где ранние морщины, резкость в движениях, горящий взгляд? — ничего этого нет. Одет строго, но просто, ровно причесан, несколько необычно для его ровесников короткие послушные волосы на пробор. Ничего необычного, если бы не руки, постоянно, хотя не быстро, «тасующие» два-три предмета — пачку сигарет, зажигалку, окурок.

Говорит, что трудно спать, бессонница, а если все же забывается, то ненадолго — просыпается от тяжелых снов. Приходится выпивать водки или коньяку. И это ему-то, который пару лет назад не знал, что такое выпить спиртного. Разве что на выпускном вечере…

Он был «положительным» учеником по понятиям учителей пангодинской средней школы номер два, и послушным ребенком в семье, доставлявшим родителям только радость. Поступил в Тюменский университет, там же «пришел к Богу», стал прихожанином общины христиан-евангелистов, принимал участие в мессионерских поездках по стране. Это, он полагает, был светлый период его жизни, когда она, жизнь, была наполнена ясным смыслом. С учебой что-то не заладилось, видимо от того, что подспудно чувствовал, что выбрал не ту специальность. Решил повременить со студенчеством, «созреть» для правильного выбора. Как и полагается по возрасту, пошел в армию.

Сергей Гордиенко после «учебки» служил командиром танка в одной из сибирских танковых бригад. До демобилизации оставалось полгода…

— В ночь со второго на третье января 1995 года нашу часть подняли по тревоге, повезли в Новосибирск. В военном городке построили, командование обрисовало ситуацию. Не знаю, наверное, не везде солдат спрашивали, хотят ли они в Чечню, только нам вот предложили: кто желает — шаг вперед… Конечно, я тогда не представлял, что это будет за война, какими будут методы ее ведения. Это сейчас «легко» анализировать, кого-то упрекать, кого-то оправдывать. Но в тот момент, когда я делал этот шаг вперед, я точно знал, что Чечня это Россия, а тот, кто нарушает целостность России — ее, а значит и мой, враг. Пусть мне докажут, что солдат в нормальной стране должен думать иначе! Да, есть в этой военной истории виноватые, но в одном уверен простой солдат ни в чем не повинен. На нем нет ни сраму, ни греха… Я опускаю в своих рассуждениях мародерство и жестокость к мирным людям — то, что в избытке имеется и в нашей повседневной «мирной» жизни… В каждом большом городе за сутки убивают несколько человек, и делают это не солдаты срочной службы и не боевики… И там — «шакалили» те, кто просто из подонков рода человеческого, не брезгующие «падалью», независимо от национальной и войсковой принадлежности.

В этот же день нам, кому предстояло лететь на боевую задачу (тогда еще никто не называл это войной), выдали оружие, переодели во все новое, накормили до отвала — никогда так не кормили… Дали политическую «вводную», генерал-ветеран вкратце рассказал, как нужно воевать в городских условиях. Это был тот недолгий период времени «чеченской» эпопеи, буквально часы, когда мы чувствовали, что нужны стране, армии. Больше, до самого «дембеля», такого не повторилось ни разу.

…В Кабардино-Балкарии, в военном перевалочном лагере, из вновьприбывших «сибиряков» сформировали команды, и на неопределенное время оставили не у дел, как показалось танкистам, практически забыли. Между тем, эшелоны периодически уходили в сторону Грозного. Экипаж послал Гордиенко, командира танка, к начальнику лагеря с просьбой: хотим определенности, отправьте нас. Офицер посмотрел на Сергея с грустным удивлением и сказал: ну, что ж, как раз экипажа в одной роте не хватает, собирайтесь.

— Нас настраивали: берите воду здесь, заливайте фляжки, любые емкости, в Грозном все отравлено, есть-пить нельзя… Прибыли на место. Это был старый укрепрайон дудаевцев, недавно у них отбитый, на окраине города. Первые впечатления мрачные: грязь по колена, близкая стрельба, рядом остановились две машины «Урал», одна с ранеными, другая с трупами — до верху, до самого тента… «Старики» сказали, что ежедневно «Уралов» таких, с «двухсотыми», штук пять-шесть. Посоветовали: кокарды и все блестящее снять — снайперы работают днем и ночью. И еще сказали: ну, танкисты, если живыми останетесь, значит, заговоренные, потому что… смешное у нас командование — кто же на танках в городе воюет! Подошел полковник, из «афганцев»: ребята, настраивайтесь на настоящую войну — это не Афганистан, это хуже.

Их опять оставили «в покое», не поставив никакой задачи, не выделив техники. Наконец, на настойчивые вопросы танкистов ответили: вон стоят подбитые, с небольшими неисправностями машины, выбирайте, два-три дня на ремонт — и в бой. Когда ставший на время их танк Т-72 был готов, Сергею сказали: завтра на Белый Дом.

— В район центра города наш взвод (три танка) прибыл к вечеру. Ночевать в машинах нельзя — артобстрел, коротали ночь в подвале одного из домов около рынка. Там впервые увидел тех, кто «переживал» долгие месяцы войны в подвалах: пожилые люди, дети… Запомнилась восьмидесятилетняя старушка. О чем она думала — жалела о том, что дожила до этих лет? Сейчас я понимаю: воюют не народы, воюют бездарные политики, не умеющие решать вопросы по-человечески, но пребывать в скотском состоянии, в том числе убивать друг друга, приходится простым людям…

Один раз пришлось сбегать от подвала к танку — получили приказ настроить радиостанцию на нужную волну. Площадка простреливалась. Сергей бежал до своей машины, как он говорит, пригнувшись, со скоростью звука. Несколько раз выстрелил снайпер, «неудачно». Когда Сергей бежал обратно, зацепился ногой за проволоку — в это время выстрел снайпера, — упал, быстро вскочил и вскоре был в безопасности. Через несколько дней в одной из подвальных ночлежек морской пехотинец спросил его удивленно: вы, танкисты, как и ваши танки, бронированные, что ли?

— И рассказывает мне, что в такой-то день в таком-то месте видел, как танкист бежал от своего танка в укрытие: «Снайпер в него попал, а он вскочил и еще быстрее побежал! И так три раза! И что бы ты думал — ни царапины!» Выяснили, что тот «неуязвимый» это я. До сих пор смеюсь, когда вспоминаю рассказ морпеха.

… Итак, утром пятнадцатого января приказ — взводу выехать в район Белого дома. Одна машина не завелась, команда сообщила: «Замерз двигатель». Вторая, в которой находился комвзвода, лейтенант, запустилась, но тоже обнаружилась какая-то серьезная причина… Не берусь никого судить… Не знаю. Мне все равно сейчас. В общем, поехал один наш танк.

Подъехали к командному пункту, я выскочил для получения приказа. Подошел генерал, строго начал: «Итак, лейтенант!..» Я говорю: «Товарищ генерал, я — сержант». Он в лице изменился: «Как — сержант?! А где офицер?» — Потом смягчился, покачал головой, махнул рукой: — «Ладно, сынок, пойдем, покажу, что нужно сделать». Тут же я встретил своего друга-танкиста с прежнего места службы, Мишу Засыпкина, обнялись, перебросились несколькими словами, и пошли двумя танками на Белый Дом, правда, с разными боевыми задачами. Моим заданием было — разрушение верхних этажей конференц-зала.

…Расположились в танке. Затихли, как бы присели «на дорожку». Экипаж просит (они уже знали, что я верю в Бога): командир, Серега, помолись за нас всех. (Чем я оправдывал грядущее нарушение Святых Заповедей? Я в этом определился еще когда шел в армию: власть на земле — от Бога, и мы должны подчиняться этой власти.) Помолился. Ребята молчали… Мне кажется, что и они молились, только по-своему. Все веруют, только не все об этом знают.

… Я впервые стрелял по реальной цели. Впечатления от тех минут первого боя ни забыть, ни передать невозможно. Это чувство обладания нечеловеческой силой, единения с ней… какой-то нечеловеческий восторг и страх одновременно, ощущение себя на острие, на самом кончике чего-то самого важного в мире — какого-то такого момента, действия… Ужасного, но необходимого. Как будто это не из пушки, а из меня вылетают снаряды… Грохот… Я кричал, орал! Мне казалось, что мой нечеловеческий рев слышно за пределами танка…

Мы отстрелялись, отъехали под прикрытием наших стрелков в основное расположение.

От Мишкиного танка остались одни катки и башня, которая отлетела на несколько метров: машину «подстрелили» из гранатомета, лишив возможности нормально двигаться, а затем добили прямой наводкой из пушки, внутри взорвался боекомплект… Что осталось от пацанов? — зола и пар…

Встречали нас в лагере так: «О! Неужели вернулись?!» Весь город был в подбитых танках, БТРах, БМПэшках. После того боя у наших, нами отремонтированных танков, нашлись «настоящие» хозяева, у нас их забрали. У моего механика после боя открылась язва, его увезли на вертолете, не знаю, где он, что с ним. Дослуживали мы уже в роли пехотинцев.

«Бывшие» танкисты строили землянки для жилья на окраинах города («Стал неплохим строителем», — полушутя говорит Сергей), охраняли объекты. Однажды наткнулись на дудаевский склад боеприпасов и продовольствия. Набрали коньяку и мешок грецких орехов. По ночам, чтобы согреться, делали «горячий» напиток: в большую кружку на одну треть насыпали растворимый кофе, затем столько же сахара, все это заливалось коньяком — получалось «сытно, тепло и весело». Вообще, питание было скудным: на сутки получали на человека банку тушенки, две банки каши и четыре сухаря. Еще днем от пайка оставалась половина отдавали старикам на улице. Днем и ночью боролись со снайперами. С наемниками-иностранцами высокой военной квалификации «встречаться» не приходилось, видимо они выполняли у дудаевцев более серьезную работу, а вот «контакты» с бывшими и настоящими соотечественниками, воюющими на той стороне, не были редкостью в те дни.

— Встречалось достаточно много украинцев, судя по уровню организации, целые подразделения. «Белые колготки» — реальность, это женщины из Прибалтики, в основном специалистки по спортивной стрельбе (биатлонистки и т. д.). Ребята поймали одного русского мужика. Однажды попалась молодая женщина-москвичка… Как с ними поступали?.. Пощады не было ни с нашей, ни с другой стороны, во всяком случае, мы знали, к чему надо быть готовыми. Друг мой, Коля Дмитрук, всегда носил пулю «для себя»: сделал на ней соответствующие надпилы, притупил — получилась разрывная, чтобы наверняка… Я всегда брал с собой гранату РГД-5 — тоже не для боя, для себя.

Когда подошел «дембель» Сергей Гордиенко и многие с ним предложили командованию: дайте нам новые танки — и мы останемся. По какой-то непонятной логике (может быть — по отсутствию логики) той войны их предложение оставили без внимания, а эшелоны все подвозили и подвозили необстрелянных полугодков, многим из которых предстояло стать «золой и паром». Ведь это был всего лишь май девяносто пятого.

— Там оформляли документы на награды, отправляли куда-то наградные листы… Знающие люди шутили: ребята, не беспокойтесь, лет через пятьдесят награды все равно вас найдут. Я знаю — может быть и раньше, когда наши голоса или жизни понадобятся какому-нибудь очередному вождю. Какие награды! Когда уезжали, никто по-мужски руки не пожал, даже спасибо ни у кого язык не повернулся нам сказать…

Я, конечно, еще мало прожил, но чувствую, что, несмотря на все, самое чистое — да-да! — в моей жизни уже минуло, осталось «там». Я многое перестал понимать, вернее, — принимать, в этой «гражданской», «нормальной» жизни. Просто не хочу. Иначе — зачем я пережил все это? И страна — вместе со мной? Ладно, войну проиграли, массу людей угробили, но хоть что-то должно от этого для всех нас остаться!

По дороге домой, в Тюмени, заглянул в бар. Сижу, пью коктейль. Зашли какие-то… Как их называют — рэкетиры, мафиози или блатные? Все посетители испугались, я — нет… Они мне: ну, ты чо, крутой, что ли? Я отвечаю: нет такой категории людей. Им стало интересно:

— Ну, а ты, например, по-твоему, кто?

— Я — живой.

— А еще какие бывают?

— Мертвые…

Я стараюсь не ходить в рестораны, боюсь — во хмелю чека переклинит, кому-нибудь горло перегрызу.

Думаю, в ближайшее время следует ожидать всплеска преступности. Потому что если мы, такие, не нужны своему государству, то это не значит, что не нужны никому. Когда ехал обратно, в поезде подсели ребята, предлагали работу «для настоящих мужчин» — обещали квартиру в областном городе, хорошие «бабки». Мы им нужны — умеющие то, что нормальному человеку — не дай Бог. Мы — «без барьеров».

… Думаю, для нас, десятков тысяч «чеченцев», есть два пути: либо мы объединимся и станем нормальной частью нормальной страны, частью, которая будет сильнее любой мафии, — либо растворимся в нынешнем бардаке, в том числе — в самой этой мафии.

Сейчас Сергей Гордиенко работает охранником службы безопасности Пангодыгазорса, пытается объединить ветеранов Чечни, создать и узаконить в Пангодах подразделение соответствующей региональной ассоциации. Сам пишет, доказывает, ездит в Тюмень, Салехард. Хочется верить, что такой человек, как Сергей — думающий и целеустремленный — преодолеет все преграды и осуществит то, к чему поставил цель на ближайшее будущее. А в дальнейшем он уже не видит себя вне армии, в которой, как он считает, сформировался определенным, единственно приемлемым для него образом, где пока еще присутствует порядок, и которая является несомненным, даже для нашего времени, олицетворением и оплотом государства. Собирается поступать в высшее военное танковое училище.

К финалу нашей беседы у меня уже оформилась концовка этого очерка, примерно такая: «Думаю, все мы желаем, чтобы будущее армии, не „любительской“, а профессиональной, в которую идут по доброй воле, осознанно, было за такими людьми, как Сергей Гордиенко. Которые уже сейчас оживляют для всех нас, соотечественников, привыкших к старым лозунгам и оглохших от новых, такие слова, как — солдатская совесть, офицерская честь, страна…» И все же в этом рассказе последними остаются такие слова Сергея:

— Я не хотел становиться военным. Думал, спокойно отслужу, ни в кого, разумеется, не стреляя, и займусь на «гражданке» мирным делом, просто мирским, но угодным Богу… Но: война!.. И когда уезжал оттуда, считал, что в жизни не возьму больше в руки оружия… Однако вот, решил стать офицером. И теперь уже не знаю — то ли война тому причиной, то ли такой мир?..