Папа-Будда

ЭНН МАРИ

Папа у нас с приветом. Просто без башни. Смеха ради чего только не отчебучит. Однажды в магазин пошел с трусами на голове; соседке наплел, что мы выиграли в лотерею и переселяемся на Барбадос. Но все это цветочки по сравнению с тем, что он учудил теперь. Он стал буддистом.

Мама сначала подумала, что это очередной розыгрыш.

— Пойду, загляну в буддийский центр. На пару часиков, Лиз, я скоро вернусь.

— Там что, пиво бесплатное?

— Нет, малыш, я серьезно. Решил, пойду чуток помедитирую – то есть, попробую.

Мама перестала мыть посуду и так на него посмотрела … «Ну, и что опять он удумал?» - вот такой был взгляд, я его видела миллион раз.

— Джимми, будет лапшу-то мне на уши вешать. Ты же безбожник. В церкви был последний раз, когда хоронили отца. А предпоследний – я тебя еле затащила на Первое причастие Энн Мари. А теперь ты собрался в буддийский центр - медитировать? И еще во вторник, когда все ваши гудят в «Хайлендере»? Не мели ерунды.

Папа, когда смущается, становится похож на тощего парня из фильмов про Лореля и Харди и теребит ухо левой рукой. Тогда-то я и подумала: может, он говорит правду.

— Ладно, понимаю, что это смешно, и, наверно, надо было сказать раньше, но я туда уже ходил. Помнишь, мы в городе как-то работали, в магазине? Ну вот, я вышел купить рогаликов и познакомился с одним парнем, буддистом. Мы разговорились, и я пошел с ним посмотреть их Центр. Дождь лил, делать особенно было нечего. Думаю, схожу, потехи ради – у них же там все одеты по-чудному, бубнят чего-то.

Мама стояла у раковины – мыльные пузыри текли по розовым резиновым перчаткам.

— И?..

— И оказалось, все не так. Люди как люди, ужасно душевные, угостили меня чаем, показали комнату для медитаций. И главное, малыш – атмосфера. Не знаю, как объяснить, но там было так спокойно.

Таким я папу раньше не видела: взгляд – будто он где-то на луне. Вот-вот, мне казалось, он признается, что шутит, - но он все глядел в окно.

— В общем, знаю, что это глупо, но просто хочу попробовать. К ним любой на занятия может придти, так что…

— Ладно, как тебе угодно. Только смотри, чтобы мозги тебе не промыли.

Папа обернулся и увидел меня – я рядом сидела, готовила уроки, но, похоже, он меня только заметил. Он подмигнул мне:

— Этого мы не допустим – верно, доча?

— Еще надо найти, что промывать.

Поначалу не было заметно, чтобы на папу буддизм как-то влиял. Раньше он по вторникам ходил в паб, теперь стал ходить на медитацию в буддийский центр, вот и все. Разницы никакой. Он об этом никогда не говорил, был все тем же папой - ходил на работу, возвращался домой. В спальне на шкафу прикрепил фотку статуи Будды и время от времени, вместо того, чтобы смотреть телек, уходил и запирался там наверху – чтобы, как он это называл, помедитировать. Я думала, ему это надоест. Мой папа не из тех, кто увлекается чем-нибудь всерьез и надолго. Бывает, он загорается и затевает какой-нибудь «проектик». Как-то, например, он строил навес в саду, или однажды ремонтировал старый буфет, который нам достался от бабушки. Папа берется за работу, потом остывает и все бросает. Мама от этого на стенку лезет.

— Джимми, мне уже тошно смотреть на инструменты, они валяются по всей прихожей! Когда это кончится?

— Спокойно, малыш, все идет по плану.

— Неужели?

— Пришлось малость прерваться. Надо новый лак раздобыть, у этого оттенок не тот. Завтра закончу. Спокойно.

Но и две недели спустя инструменты валяются по прихожей, так что мама слетает с катушек и отправляет все хозяйство на помойку.

Я думала, что с буддизмом будет так же. Но шли недели, а папа продолжал ходить в этот Центр, да еще дома начал медитировать, полчаса каждый вечер.

Я решила его расспросить.

— Пап?

— Что, доча?

— А медитация – это что такое?

Он нахмурился.

— Даже не знаю, с чего начать. Сложно объяснить.

— Ну вот, что ты делаешь?

— Ну, сижу в тишине и стараюсь освободиться от мыслей… ну, не то, чтобы освободиться. Вот мысли жужжат у тебя в голове, а их надо замедлить, чтобы они перестали тебя беспокоить.

— А зачем?

— Этого я, доча, и сам не знаю.

— Тебе это нравится?

Он улыбнулся.

— Так точно, доча, нравится.

— Ты, может, поэтому и медитируешь?

— Может быть. Зришь в корень. Может, ты и сама буддистка, только этого не сознаешь.

— Нет, пап, мне что-то буддисткой быть не хочется.

— А почему?

— Если с тобой медитировать, то придется пропускать «Кто хочет стать миллионером» .

Трудно вспомнить, когда я поняла, что у папы это всерьез. Ничего особенного вроде и не происходило. Я заканчивала начальную школу, приближалось лето; а после каникул мы должны были идти уже во «взрослую школу», как называла ее бабушка. Так что надо было заглянуть в новую школу, к выпускному подготовить спектакль, да еще миссис Шелдс перед экзаменами выжимала из нас все соки. Мама тоже была страшно занята, искала мне новую форму и прочее, и еще бабушка неважно себя чувствовала. Словом, то одно, то другое, и думать было некогда про папино увлечение. А он ходил в Центр все чаще. По вторникам и четвергам, иногда даже по субботам, когда шли матчи его любимой команды. А потом однажды мы вместе мыли посуду, и, когда он ставил тарелку на верхнюю полку, что-то выпало у него из кармана.

Я подняла эту штуку – какие-то бусы. Крупные коричневые бусины на толстой веревке. Похожие на розарий , но гораздо крупнее и без делений на десятки.

Я протянула бусы папе, и он сунул их в карман.

— Что это, пап?

— Доча, это четки, – ответил он, аккуратно перекладывая тарелки на полку.

— Розарий?

— Вроде того. Наверно, буддийский вариант.

— А я думала, ты только медитируешь. А ты еще и молитвы читаешь?

— Ну, вроде того.

Это меня сильно смутило. Он же в церковь с нами никогда не ходит, говорит, что в Бога не верит.

— Пап, а кому ты молишься?

— Никому он не молится. «Пусть победит моя лошадка при ставках пятьдесят к одному!» - вот и вся его молитва. — Мама вошла в кухню прямо в пальто. — Я к бабушке, вернусь через часок.

— Ладно, малыш.

Я вытерла миску и подала ее папе.

— А кому ты молишься?

Он посмотрел на меня как-то странно.

— Знаешь, доча, не так все просто – я и сам не очень понимаю, что происходит, но…

— Ладно, пап, я так просто спросила. Не парься.

Он улыбнулся – мой прежний папа.

— «Не парься» - ну и словечки. Ты где живешь, в Нью-Йорке, что ли?

Я кинула в него полотенцем.

— По крайней мере, я на земле живу, а не летаю где-то там, будто йог.

Я расставила руки, загудела и, как самолет, закружила по кухне.

Папа схватил меня и стал щекотать, пока я от смеха не повалилась на пол.

Когда в нашу дверь позвонили, мы с мамой только вернулись с фермерского рынка. Странная это была картина - ламы в Мэрихилле. Кришнаиты у нас появляются нередко - поют на улице, позвякивая бубенцами, и по субботам на Байерс-Роуд мимо библиотеки так просто не пройдешь – непременно к тебе пристанет какая-нибудь дама в розовом и будет внушать, что надо быть счастливым. Но теперь к нам пожаловали настоящие тибетские ламы, бритоголовые, в оранжевых одеждах. В субботу среди бела дня трое лам возникли у нас на пороге, а соседи так пялились на них, словно это были не люди, а животные о четырех ногах. Но ламы переполоха будто не замечали. Может, они просто привыкли. Или медитация так на людей влияет, что все им становится трын-трава.

Они поклонились, и стоявший посередине сказал:

— Здравствуйте. Здесь живет Джимми Маккенна?

Он говорил без ошибок, но акцент был незнакомый.

— Папы нет дома.

Человечек, улыбаясь, покивал головой.

— Он скоро придет, — объяснила я. — В магазин вышел.

Они и не думали уходить.

— Мы его подождем, — сказал средний.

— Тогда, может, зайдете в дом?

— Спасибо.

Они прошли за мной в гостиную.

— Присаживайтесь, — сказала я, указав на диван.

Мама была на кухне.

— Мама, там к папе пришли трое лам. Я им велела подождать в гостиной.

— Ламы? — Она чуть не уронила тарелку.

— Да, ламы – ну, как священники, только буддийские.

— Мы же тебе говорили не вступать в беседы с незнакомыми.

— Но ты сама учила, что надо быть гостеприимной. И это папины друзья.

— Где его носит… — Она выглянула в окно, потом опять обратилась ко мне. — Пойди, предложи им чаю.

Ламы сидели в гостиной на полу, скрестив ноги, закрыв глаза. Их предводитель открыл глаза и улыбнулся.

— Мама спрашивает, будете ли вы чай.

— Вы очень добры. Спасибо.

Стало слышно, как открылась входная дверь.

— Пап, иди сюда, — позвала я.

— Что случилось, доча? Ой…

Увидев лам, он вдруг изменился в лице – просиял, будто внутри у него лампочка зажглась. Затем опустился на колени и трижды поклонился каждому ламе по очереди. Что он говорил при этом, я не очень поняла – кажется, «Сэмми ринпоче», «Хэмми ринпоче» и «Элли ринпоче». Чудно. Сэмми, Хэмми, Элли - с такими именами только за сборную Шотландии играть. Потом я узнала, что «ринпоче» значит «святой», и это обращение такое, вроде как «отец» - обращение к священнику.

— Пойду, папуль, приготовлю чай, — сказала я и ушла.

Когда я вернулась, они о чем-то увлеченно беседовали. Папа меня даже не заметил, пока я не поставила поднос на столик прямо возле него.

— Энн Мари, спасибо. Послушай, доча, что творится! Не поверишь - они нашли нового ламу.

— Да ну! — Я понятия не имела, о чем шла речь.

— То есть преемника главного Ринпоче! Они его всему научат, когда Ринпоче уйдет в лучший мир.

— А, здорово.

— Его нашли в Кармунноке.

— Как это, Джимми - в Кармунноке?

В дверях появилась мама. Она стояла, скрестив руки, и голос у нее был такой чеканный, словно она училась на оратора. Она так общается с папой нечасто, и этот тон, как правило, действует на него безотказно. Но теперь он даже не заметил маминого ехидства.

— Да, малыш. Поразительно, правда?

— Да ну! Это ж просто невероятно.

— Они хотят, - продолжал папа, - чтобы я с ними поехал. Надо поговорить с его родными, сообщить им новость. Объяснить, что его заберут в ученье, когда он чуть подрастет. Научат песнопениям разным, молитвам. Ну, они хотят, чтобы кто-нибудь местный им все это объяснил.

— Джимми, вернись на землю с луны.

Опешив, папа взглянул на нее.

— Слушай, медитировать – изволь, я не против, и ламы твои, может, люди очень хорошие…

Она улыбнулась трем человечкам, и те просияли в ответ. Потом повернулась к папе – улыбка с лица исчезла.

— … Но если ты думаешь, что я буду молча смотреть, как шутом себя выставляешь – ты глубоко ошибаешься.

— Но, малыш…

— Джимми, опомнись, я тебя умоляю. Что люди-то подумают, когда ты явишься к ним в Кармуннок и сообщишь, что их мальчик - это новый Далай Лама? Скажи спасибо, если они только в полицию позвонят! А могут и бока намять.

— Да нет, понимаешь, это не Далай Лама, это преемник…

— Я понимаю только одно: ни в какой Кармуннок, Джимми, ты с ними не поедешь.

— Но, малыш…

Она вышла из комнаты.

А через пять секунд открыла дверь, ухватила меня за руку и потащила в прихожую.

— Энн Мари, езжай с ними.

— Что?

— Не спускай с него глаз.

— Думаешь, он поедет в Кармуннок?

— Конечно! Когда ему хватало ума не творить глупостей?

— А может, ты с ним поедешь?

— Как же — после всего, что я наболтала. Но не отпускать его одного с этой компанией. Его там убьют.

И в итоге я очутилась в кузове фургона на ворохе старых одеял возле Хэмми и Элли. Они сидели, скрестив ноги, и, будто спицами, щелкали бусами на четках. На каждом повороте или ухабе мы все сбивались в кучу, а потом ламы, извиняясь, кланялись мне и хихикали. Сэмми сидел впереди и по карте Глазго пытался подсказать папе маршрут.

В Кармуннок ведет столько дорог, словно это Мекка Западной Шотландии. Туда можно добраться через Каслмилк, Каткин, Кларкстон или Крофтфут. Или же, как мой папа, колесить вокруг да около, все время пропуская нужный поворот.

— Вот кретин! Простите, ринпоче.

— Ничего, Джимми. А это не наш поворот?

— Нет, это снова на Кларкстон. Здесь у них все названия на «К», у южан этих чертовых, - простите, ринпоче.

При том, как талантливо папа вел машину, а ринпоче разбирался в картах, просто чудо, что мы добрались до цели. Впрочем, для лам чудо – это, наверно, почти обычное дело. Хотя, по-моему, игра свеч не стоила: помотавшись битый час по разным дорогам, разбирая знаки и выясняя маршрут, мы въехали в Кармуннок – маленькое селение, в котором всего четыре улицы. В тупике одной из них стоял нужный нам дом – самый обычный сельский дом, только в окнах были занавески из тюли – старомодные такие, перехваченные ленточками. И розового цвета – ярко-розового. Не знаю почему, но мне стало спокойнее. Вряд ли тем, кому по душе занавески из ярко-розовой тюли, захочется сделать из моего папы котлету.

— Ну вот, ринпоче, приехали. Энн Мари, оставайся в машине.

— Пап, я с тобой. Мама велела…

— Послушай, доча, от греха подальше. Мало ли, вдруг что не заладится.

— Джимми, пусть идет, — сказал Сэмми, – Я думаю, так будет лучше. Родители малыша увидят, что ты тоже отец, и охотнее тебя выслушают.

Папа кивнул.

— Понятно, Лама. Только, доча, рот на замке.

— Ладно, пап.

Дверь открыла какая-то женщина.

— Мы хотели бы увидеть новорожденного, - сказал папа.

— Да, конечно, проходите. Наша деточка спит. Я мама Шэрон, она в магазин ушла. Скоро вернется. Прости, сынок, мы вроде не знакомы. Ты будешь?

— Джимми Маккенна.

Она двинулась в гостиную, и мы за ней. На лам не обратила никакого внимания, просто дальше тараторила:

— Вы, наверно, приятель Томми? Не могу уже уследить, кто чей знакомый. У нас всю неделю как на вокзале – жуть, сколько народу пришло посмотреть на наше чудо. Я уж и забыла, что творится, когда родишь первенца. Вчера были подружки Шэрон с работы — все пришли, тринадцать человек! А какие подарки принесли. Совсем ребенка избалуют. Пока второго не родят, по крайней мере. Ох, Шэрон тогда нахлебается. Она думает, что сейчас ей тяжело. А вот будет у нее четверо или пятеро — так муж и носу домой не покажет.

Мама Шэрон открыла дверь гостиной, и мы всей толпой вошли за ней. На полу посреди комнаты стояла колыбелька, вся в розовых кружевах и оборках.

— Как ребеночка назвали? — спросил папа.

— Оливия, — ответила женщина.

— Оливия… красивое имя.

— Да, ничего, только могли бы назвать в честь кого-нибудь из родных. Уж не знаю почему, молодежь теперь все делает по-своему.

— А сколько ребенку?

— Сегодня вот неделя.

Мы все уставились на малыша – точнее, на то немногое, что виднелось из-под оборок и чепчика. Я думала, когда же папа начнет свою речь о том, что это маленький лама. А он переступал с ноги на ногу и смотрел на лам, а те улыбались младенцу в колыбели.

Тут девочка открыла глаза и взглянула на нас. Я никогда раньше не видела новорожденных и думала, что они взгляд не фокусируют, но ее глаза смотрели прямо на нас – казалось, она все понимала, будто смотрела прямо в душу.

— Очень смышленая, правда? — спросила бабушка.

— Она в этом мире не впервые, — торжественно произнес папа.

— Да, - подхватил низенький лама, - это двадцать девятая реинкарнация ламы из династии Гьятсо Лукхе.

Женщина покосилась на него.

— Что-что?

— Объяснить не так просто. Понимаете, это ламы, из Тибета. И маленькая Оливия была ими выбрана… В общем, она особенная.

— Что верно, то верно, — согласилась бабушка. — Конечно, она просто красавица. Золотая девочка. Никогда не плачет.

— Его нрав подобен ясному солнцу. Это одно из знамений, — сказал Элли.

— Ну, а куда ее выбрали? Шэрон хотела написать в «Ивнинг Таймс» на конкурс «Очаровательный малыш», но заявки там вроде еще неделю будут принимать.

— Да нет, тут не о конкурсе красоты идет речь. Тут речь, скорей… о красоте духовной.

— Духовной? — Женщина взглянула на лам, прищурившись.

— Его дух подобен чистому потоку, — сказал Хэмми, и остальные закивали.

— Погодите, это что тут творится? Кто это?

— Это ламы, святые люди.

— А вас не мормоны ли подослали?

— Джимми, расскажи ей, пожалуйста, откуда пришел сей дивный младенец, чьи глаза подобны звездам, что подарят миру свет.

Я начинала терять терпение.

— Пап, объясни им, пожалуйста, что в этой колыбельке с розовыми оборочками вовсе не мальчик.

— Это не мальчик?

— Нет, ринпоче, это девочка, Оливия… Я думал, вы… Разницы ведь нет?

Элли покачал головой.

— Очень жаль, Джимми, но тот, кого мы ищем – это мальчик. — Он повернулся к женщине и поклонился. - Очень жаль, но ваше дитя - не тот ребенок. Пожалуйста, примите наше благословение.

Он помахал своими четками над головой девочки, бормоча какие-то непонятные слова, после чего ламы развернулись и направились к двери. Тут Оливия решила, что натерпелась достаточно, и подняла рев.

— Постойте-ка, что вы творите? Чего машете розарием? Вот, ребенка напугали!

Потом она повернулась к папе.

— А насчет вас – ни черта не знаю, что вы задумали, но это вам не шутки. Если Томми вас найдет, он вам шею свернет – так и знайте, он благоверный протестант.

— Пап, идем, — я стала подталкивать его к выходу. — Простите, миссис, он плохого ничего не хотел.

Весь обратный путь папа вел себя ужасно тихо. Я думала, что ламы будут страшно переживать. Но узнав, что младенец – не новый лама, они вовсе не огорчились, так и продолжали молиться, будто ничего не случилось. Я начала понимать, что папа в них нашел: они такие радостные, улыбчивые – и правда, невольно к ним тянешься. Меня только одно беспокоило.

— Ринпоче, можно спросить вас кое о чем?

Сэмми перестал молиться и повернулся ко мне.

— Конечно.

— А откуда вы узнали, что малыш не тот? Вы просто знаете, что сейчас это мальчик, или новый лама – всегда мальчик?

— Лама - всегда мужчина.

— Это разве честно?

Тут папа наконец заговорил:

— Тише, доча. У них так принято.

— Как это принято?

— Ты просто не понимаешь.

— А как же понять, если не спрашивать? — Я повернулась к Сэмми. — Вот вы так хотели попасть в Кармуннок, были уверены, что ребенок именно там, что он и есть лама, но узнали, что это девочка – и все, до свидания. А вдруг Оливия и есть новый лама?

— Преемником может быть только мальчик. Так учит наша традиция.

— Ну и что. У нас в школе девочкам тоже не разрешали играть в футбол, но мама Элисон пожаловалась в кому-то в городском совете, и нам разрешили. И знаете что? С тех пор, как в девчонок взяли в команду, мы побеждаем чаще.

— Доча, здесь другое дело. Давай не будем…

— Но, пап…

— Энн Мари, говорю, перестань.

Мне хотелось поспорить, но голос у папы был страшно усталый, и я замолчала. Все равно, с ламами спорить без толку – они знай себе улыбаются да щелкают четками.

Но от мыслей отделаться я никак не могла. Что-то в этом было не так, и может, в глубине души папа тоже так думал, и от этого сник и притих. В истории с футбольной командой папа был за девчонок. Он-то и научил меня играть. Я решила, что поговорю с ним потом, когда мы будем одни.