Папа-Будда

ЭНН МАРИ

В тот день мне дали роль в спектакле. Мистер Хендерсон объявил по школьному радио, что на доске объявлений вывешен список участников. На переменке я ринулась туда, и, протолкнувшись к доске, нашла свое имя. Шарлин в списке не было, и это ее задело. Впрочем, когда я подсела к ней в буфете, она не обмолвилась об этом ни словом. Она болтала с Розан, тощей каланчой, которая носит дико короткие юбки и гэповскую майку поверх школьного джемпера, пока ей не велят ее снять, - она теперь хвостом за нами ходит.

Мне страшно хотелось поговорить о спектакле, но было неловко при Шарлин, поэтому я молча сидела, хрустела чипсами и слушала, как они болтают про Кэйра Симпсона, парня из второго класса - Шарлин в него по уши втрескалась.

— Он тискал девчонку из третьего, — сообщила Розан.

— Из третьего? Не может быть.

— Правда.

— Девчонка из третьего не станет гулять с парнем из второго.

— Серьезно тебе говорю. Элисон Маккени. Моя сестра с ней учится. У них весь класс ее дразнит за совращение малолетних.

После уроков мы пошли к остановке на Байерс-Роуд. Нам с Шарлин на один и тот же автобус, а Розан собралась в гости к Шарлин.

— Ты с нами, Энн Мари?

— Нет, мне надо к маме зайти.

На самом деле никуда мне было не надо, просто не хотелось глядеть, как они завязывают друг дружке хвосты и болтают о Кэйре Симпсоне, и к тому же меня распирало рассказать кому-нибудь про спектакль.

Адвокатская контора, где работает моя мама, в двух шагах от Байерс-Роуд. Я открыла дверь – на мамином месте, за столом у телефона, сидела какая-то девушка, блондинка.

— Вам кого? — насторожившись, спросила она.

— Мне Лиз Маккенну.

Она улыбнулась:

— Ты, наверное, Энн Мари. А я Никки.

Я вспомнила: мама говорила, что у них на работе новенькая.

— Она у мистера Андерсона. Подождешь?

— А она там надолго?

— Скорей всего – у них там целая стопка документов. Но если дело важное, могу ей позвонить.

— Нет, спасибо. Дома с ней увижусь.

— А может позвонить?

— Не надо, спасибо.

Я решила пойти к бабушке — она живет от нас в двух шагах, в крохотной квартирке для пенсионеров. У нее со здоровьем не очень, и мама ходит к ней каждый вечер, покупки приносит и убирается.

Бабуля сидела у окна и, заметив меня, заулыбалась и помахала мне рукой. Я зашла в квартиру и села на стул напротив нее.

— Привет, моя дорогая. Как день прошел в школе?

— Нормально. Бабуль, мне дали роль в школьном спектакле.

— Замечательно. Будешь петь?

— Да, и играть, и, может, еще танцевать.

— Солнышко, у тебя прекрасный голос. В начальной школе ты пела лучше всех.

— Но теперь-то другое дело – отбирали знаешь как строго. И меня не просто взяли в хор, а дали целую отдельную роль.

— А что за постановка?

— «Иосиф и его разноцветное платье» .

— Мы с Роуз ее смотрели в Королевском театре пару лет назад. Чудесный был спектакль.

— Я буду одним из братьев Иосифа.

— Уже не терпится увидеть.

— Но это ближе к Рождеству.

— Надеюсь, к тому времени поправлюсь — было бы жаль пропустить.

— Конечно, ты поправишься.

— Родители будут тобой гордиться.

— Надеюсь. — Я встала. — Чаю, бабуль?

— Спасибо, дорогая. Там в шкафу шоколадное печенье.

Я пошла на кухню и поставила чайник. Я не сомневалась, что маму с папой обрадует новость про спектакль, но в последнее время им как-то не до меня. Почему-то мама с папой не разговаривает. И дядя Джон с папой не разговаривает. Со мной все общаются, но никто ничего не рассказывает. Счастливая семейка.

Папу я почти не вижу – днем он работает, а потом кучу времени проводит в Центре. Я знаю, что они с дядей Джоном страшно поссорились, но не знаю из-за чего. И маму раньше жутко волновало, что там у меня в школе, дотошно про все уроки расспрашивала — иногда доставала ужасно. Но в последнее время она будто замкнулась в своей скорлупе. Мне хотелось рассказать ей про Шарлин, но как-то все не складывалось.

Я налила бабушке чаю, себе – соку, поставила чашку, стакан и тарелку печенья на поднос и отнесла в комнату.

— Спасибо, дорогая моя. Ты такая помощница. — Бабушка отхлебнула из чашки. — Ну, что там у тебя в школе? Как подруга твоя, Шарлин?

— Ничего, — я взяла шоколадное печенье – и положила его обратно.

— Ты чего? Пропал аппетит?

— Ага, бабуль, как-то не хочется. Подожду лучше ужина.

По дороге домой я все думала: что же произошло на вечеринке у дяди Джона? Явно что-то серьезное, если уже две недели они не разговаривают – а дядя Джон с папой вместе работают, не знаю, как у них получается. Наверно, это из-за папиного увлечения буддизмом. Он стал другим. То есть, сначала он вроде и не менялся — просто занимался медитацией, и все. Одно про папу можно сказать: никогда он не ходил с кислым лицом, всегда с ним было весело. А теперь он изменился. Стал жутко серьезным. Заявил, что стал вегетарианцем. Маме теперь приходится готовить по два ужина — один ему, другой нам. И пить он перестал. Не то чтобы раньше он сильно пил - но в пабе мог выпить кружку пива, или бокал вина за обедом. А сейчас говорит, что не хочет пить совсем. Пару месяцев назад я просто спросила бы прямо: «Папа, в чем дело? Что с тобой происходит?» Но почему-то не получалось. Каждый раз, когда я хотела спросить, понимала, что не могу. Мама с папой всегда меня учили, что надо с ними делиться. Всегда повторяли: если что-то тебя волнует, скажи нам. Не держи в себе. Не то, чтобы раньше у меня были какие-то горести – только в начальных классах, когда учительница ко мне придиралась, и потом еще когда мы с Шарлин поссорились. И в прошлом году, когда дедушка умер, - но тогда все переживали. Но вот сейчас меня что-то и правда волнует, а этого, похоже, никто не замечает.

Я думала спросить у бабушки, но она болеет - не хотелось ее волновать. И уж совсем нет смысла спрашивать у подруг - они решат, что у папы крыша едет. И вообще, обсуждать это с ними не очень хотелось. А потом меня осенило. На религиоведении нам зачитали темы на следующий семестр, и оказалось, что после Рождества мы будем изучать буддизм. Я решила, что долго так ждать не смогу, и после занятий сама подошла к учителю. Шарлин я наплела, что забыла в классе листок с домашним заданием. Преподаватель сидел за столом и разбирался в бумагах.

— Энн Мари, ты что-то хотела?

— Вы сказали, что у нас после Рождества по программе буддизм.

— Точно так.

— А если у вас есть какие-нибудь распечатки с материалом… можно почитать?

— Уже сейчас? Энн Мари, я удивлен. Только я не делал ксерокс - надо посмотреть, нет ли у меня копии… Может, зайдешь попозже?

— Ладно, не стоит, простите за беспокойство.

Я повернулась и хотела уйти, но он меня окликнул - наверно, вид у меня был огорченный.

— Может, тебя что-то конкретное интересует… если что-то определенное – я мог бы, наверно, подсказать.

Я вернулась к столу. Если бы я знала, что спросить – но в том и беда, что я понятия не имела, с чего начать.

— Ничего нет конкретного, просто вообще интересно, что такое буддизм. Ладно, неважно. Подожду до Рождества

— А откуда у тебя такой интерес? Ты что-то читала, или видела по телевизору? Нечасто меня просят выдать материал раньше срока! — Он улыбнулся.

— Понимаете, у меня папа буддист… ну, увлекается буддизмом.

— Правда? Очень интересно. И ты думаешь последовать его примеру?

— Нет, это не мое.

— Ты хотела бы лучше понять его, в этом дело?

— Да.

— Рад это слышать. Ладно, может, я найду книгу, в которой изложены основы. И если будут какие-то трудности – спрашивай. Я всегда рад помочь.

— Спасибо, сэр.

— Но, может, тебе стоит спросить у папы? Попроси, чтобы он тебе объяснил – тогда ты поймешь его точку зрения.

Я понимала, что это разумно, - но просто не знала, что спрашивать. И все же решила начать разговор.

Вечером, когда мы пили чай, я сказала:

— Пап, а почему, если ты буддист, ты должен быть вегетарианцем?

— Ну, идея в том, что надо уважать все живое – и людей, и животных.

— Получается, есть мясо — это плохо?

— Я этого не говорю, просто сейчас для меня это так.

— А почему тогда пиво не пьешь? Оно же, вроде, не животного происхождения.

— С пивом дело другое. Это чтобы чуток прояснить сознание.

— Пап, это как?

— Ну, от выпивки мутится в голове. А если ты буддист, тебе надо, чтобы сознание было ясным.

— Для этого и медитация, да?

— Точно так.

— А у нас по религиоведению будет буддизм в следующем семестре.

— Серьезно?

— Да, после Рождества.

— Тебе надо сходить со мной в Центр.

— Да нет, это так, для общего развития. Мы разные религии проходим — индуизм там и прочее. Я пока не хочу становиться буддистом.

— Боже упаси. Хватит и одного в нашем доме.

Мама сложила стопкой тарелки и унесла их на кухню.

— Буддистам нельзя рулетики из бекона.

— Зато можно вегетарианский бекон.

— Нет уж, сам это ешь. А католикам чего-то нельзя всего шесть недель в году.

Первая репетиция была в среду после занятий в кабинете мисс О'Хара. Она и мистер Уилсон, учитель по актерскому мастерству, стояли у рояля, их окружала целая толпа ребят из разных классов. По-настоящему большие роли дали кому-то из старших, вроде Мэгги Хана и Пола Элана. Там было человек двадцать из параллельных классов, но я не знала никого, кроме Ниши - с ней мы пересекались на химии. Мы толком знакомы не были, просто однажды мы проводили опыты, и она оказалась в нашей группе, потому что ее напарник заболел. И я помню, как уверенно и точно она все делала, как держала колбу над огнем горелки – пальцы такие длинные, тонкие. Ниша улыбнулась мне, и я подсела к ней.

— Привет.

— Привет.

— У тебя роль или ты в хоре?

— Я брат Иосифа.

— И я тоже.

— Итак, начнем. — Мисс О'Хара вышла вперед. — Все сядьте, будьте любезны. Итак. Слушаем внимательно. Общие репетиции будут по средам после уроков. Те, у кого большие роли – например, Иосиф, или Фараон, - дополнительно репетируют по вторникам на большой перемене. А братья Иосифа приходят по четвергам в перерыве на обед. — Послышалось тихое ворчание, и она оглядела собрание. — А теперь внимание: если кто репетиции, каждую репетицию, посещать не может или не хочет, тот должен уйти сейчас.

Опять поднялось шушуканье, но никто не двинулся с места.

— Хорошо. Только помните: приходим на каждую репетицию, с этого самого дня и до генеральной. Претендентов на роли достаточно, так что решайте. — Она оглядела нас. — До сих пор все ясно? Есть вопросы?

— Мисс, - в заднем ряду поднялся долговязый парень, - а у меня по четвергам баскетбол на большой перемене. – Это был Кэйр Симпсон. Шарлин, наверное, в обморок упадет, когда узнает, что он играет в спектакле.

Ему ответил мистер Уилсон:

— Значит, тебе придется выбирать. Извини, но какой бы мы день ни назначили, кому-то будет неудобно.

— Еще вопросы? — Мисс О'Хара обвела взглядом всех нас. — Нет? Отлично. Тогда начнем.

После репетиции мы с Нишей встретились у ворот школы.

— Здорово было, правда? — спросила она.

— Ага.

Мы вместе пропели: «Joseph», - как мисс О'Хара, продирижировали два такта паузы и допели: «He was Jacob's favourite son» . Тут мы обе прыснули со смеху.

— Ну, мне туда, — сказала Ниша, махнув в сторону улицы, идущей вниз.

— А мне на Байерс-Роуд.

Ниша вынула из кармана розовые перчатки и стала их надевать.

— Хочешь, давай сами порепетируем? Можно у меня как-нибудь.

— Было бы классно. Или можно у меня. Ты где живешь?

— Недалеко от Грэйт Вестерн-Роуд. Ладно, мне пора… Ну, завтра в школе увидимся.

— Ладно. Пока.

Мы договорились с мамой, что после репетиции я зайду за ней на работу. Когда я заглянула к ней в контору, она уже надевала куртку.

— Привет, доча. Как репетиция?

— Классно. Пока учим вокальные партии, а движения потом разучим.

— Значит, у вас репетиции будут по средам?

— Да, и по четвергам на большой перемене.

— Когда придем домой, напомни, чтобы я пометила в календаре.

У мамы на кухне висит календарь, в котором она все записывает. Разумеется, наш папа вечно обо всем забывает, и когда он говорит, что куда-то идет или задержится на работе, мама отвечает, что знать ничего не знает. «Но я же предупреждал», — возмущается он, а она ему: «В календаре ничего не записано». Будто телеведущие, которые давно работают в паре. Однажды после очередного такого разговора он написал большими красными буквами через весь календарь: «Подышать, поесть, сходить в туалет».

Когда мы дошли до конца улицы, начался дождь.

— Черт, а я утром белье повесила сушиться, думала, дождя не будет. Вон папина машина – значит, он уже дома. Может, он все уже снял.

Но в доме его нигде не было. Мама ринулась на задний двор снимать белье, а я принялась мыть посуду, оставшуюся с утра. Она вернулась, открыла холодильник и принялась доставать еду.

— Папа тебе ничего не… А, вот и он. Ты где был?

— Наверху.

— Наверху?

— Пап, а у нас была репетиция.

— Здорово, доча.

— Ты что, не мог снять белье? На улице дождь!

— «Иосиф и его разноцветное платье».

— Я не заметил.

— А посуду вымыть?

— Прости, я медитировал.

— Будь любезен, впредь не медитируй, пока не помоешь посуду, ладно? У Энн Мари теперь еще репетиции раз в неделю, и уроки ей надо делать. Раз пришел первым, мог бы капельку прибраться.

— Это мюзикл.

— А у меня и так забот полон рот, я к маме хожу каждый вечер.

— Мам, телефон.

— Прости.

— Легко сказать.

— Я подойду.

Звонила Шарлин.

— Как репетиция прошла?

— Нормально. Разучили пару песен.

— Кто там был-то вообще?

— Да кого только не было. Все из разных классов.

— А Кэйр Симпсон?

— Тоже был. А голос у него хороший.

— Правда?

— Ну да. И не стесняется громко петь. Большинство ребят соло петь не хотят.

— А эта девчонка из третьего тоже была?

— Из третьего там полно было девчонок.

— Ну, ты знаешь — та, которую он тискал, — Элисон Макени.

— Какая она? — Голос в трубке стал тише. — Как выглядит, говорю?

— Да страшная — уродина просто.

— Розан, это ты?

— Да, я.

— Не знаю, была она или нет, — ни с какой девчонкой лично я его не видела. Ладно, мне пора, чай стынет.

— Ну, давай. А хочешь, приходи к нам?

— Сегодня никак. Надо роль учить.

— Тогда завтра увидимся.

— Ага, пока.

Я вернулась на кухню: там висели клубы пара - кипела вода для макарон. Папа накрывал на стол.

— Энн Мари, кто звонил?

— Шарлин.

— Ей тоже дали роль в спектакле?

— Не-а.

— Бедняжка.

— По-моему, она не очень переживает.

Почти весь ужин мы провели молча, и я все думала про Шарлин. Я злилась на нее ужасно. Она мне звонила только потому, что хотела выведать, был ли там этот Кэйр. Мы были лучшими подругами всю начальную школу, если не считать той истории, когда в пятом классе она стала дружить с Сюзан Галахер, а со мной поссорилась. Тогда я рассказала маме, и она все уладила. И сейчас я хотела бы поделиться, но как? Теперь все иначе. Так странно.

Мама нарушила молчание:

— Энн Мари, тебе назавтра надо делать уроки?

— Надо, математику. И еще французский. И читать кое-что по английскому.

— Тогда марш за стол, если хочешь посмотреть передачу про Мадонну.

— Про Мадонну? — удивился папа. — А она еще не на пенсии? Ты еще не родилась, когда у нее были хиты.

— Пап, — сказала я. — Мадонна лучше всех.

На следующий день я сидела на переменке с Шарлин и Розан и увидела, что в буфет зашла Ниша.

— Девчонки, пока. Мне надо кое-что спросить у Ниши.

Я подошла и легонько шлепнула ее по плечу:

— Привет!

— А, привет. Прости, я отключилась — только вышла с контрольной по математике.

— А кто у вас?

— Харкинс. Она ничего, только немного зануда. Слушай, Энн Мари, как тебе Мадонна?

— Она просто супер! Обожаю Мадонну.

— Я тоже. Мне ее ранние вещи больше нравятся.

— И мне.

— Смотрела вчера передачу?

— Ага, просто класс.

— Я ее записала. Хочешь, вместе пересмотрим, когда придешь ко мне в гости.

— Давай. Вот здорово. Я хотела записать, но папа уже что-то записывал по другому каналу.

— Давай, например, в субботу?

— Годится.

— Ой, звонок. Побежала. Завтра на химии решим, во сколько.

— Ладно. Пока.

Ниша ушла, а я вернулась к Шарлин и Розан. Они так и сидели друг напротив друга – Шарлин, нагнувшись над столом, рассматривала цепочку на ладони Розан. Цепочка у нее была толстая, золотая, и на ней буквы, из которых составлялось ее имя. Звонок уже прозвенел, но они, похоже, и не думали двигаться с места. Я развернулась и пошла на урок.

В субботу я пришла к Нише. Дома у нее никого не было, и мы посмотрели передачу про Мадонну в гостиной, а потом перебрались в комнату Ниши и порепетировали песни из «Иосифа». Чуть не умерли со смеху. Я раньше думала, что Ниша – страшная тихоня, она такая на людях почти всегда, но когда ты с ней один на один – это просто смех.

После того, как мы перепели все песни из «Иосифа», Ниша сказала:

— А может, попробуем что-нибудь из Мадонны?

— Давай «Into the Groove»? Моя любимая.

— Хочешь, споем под караоке?

— У вас есть караоке?

— В комнате у брата — он так подрабатывает, пока в колледже учится. Его все время приглашают на индийские свадьбы. И в клубы ди-джеем – вот это дело он любит. Камальджит зовет его Сикх Бой Слим .

— Обожаю караоке, но я пела только на вечеринках.

— Он нас убьет, если узнает, что мы трогали его технику. Но он домой через сто лет еще вернется.

В комнате ее брата было полно всяких электрических устройств – тут и там стояли колонки, валялись провода и диски, а на стенах - сплошь плакаты с полуголыми девицами.

— Закрой глаза. Я ему все время говорю, что он озабоченный. Мама даже сюда не заходит, чтобы прибраться - меня заставляет.

— А он что, сам не может?

— Я тебя умоляю, он же мужчина — даже не знает, как выглядит тряпка. Разобраться с какой-нибудь техникой навороченной для звукозаписи – это пожалуйста, но пылесос — это что-то для него запредельное.

— Точь-в-точь как мой папа.

Ниша включила караоке, и прогремело вступление.

— Лучше сделать потише, а то соседи начнут скандалить, и мама с горя полысеет. Ужас – лысая мама-сикх!

Она нашла песню, протянула мне микрофон, и я едва успела вступить - проговорила «You can dance», старательно изображая американский акцент. Потом мы обе запели, сначала не очень уверенно и не то, чтобы вместе, но потом разошлись, стали горланить вовсю и танцевать по комнате как две Мадонны. Умора чистейшей воды.

После той субботы, проведенной у Ниши дома, мы стали встречаться на переменках и везде ходить вместе. Иногда – в компании Шарлин и Розан, или с девчонками, которых Ниша знала с начальной школы. С Шарлин и Розан мне всегда было не по себе. Если мы заговаривали о спектакле, то Шарлин волновал только Кэйр Симпсон. И Ниша при них вела себя ужасно тихо — так же, как на уроках. А с ее друзьями я тоже не знала, о чем говорить. Они знакомы уже давно. А некоторые еще видятся в храме, поэтому они говорят либо о тех, кого я не знаю, либо о том, чего я не понимаю. Ниша, конечно, могла бы мне все объяснить, но при них расспрашивать не хотелось.

Когда мы со всеми прощались и оставались одни, мы обе выдыхали с облегчением. Мы никогда об этом не говорили, но, думаю, обе чувствовали одно и то же. В обеденный перерыв большинство ребят шли в буфет, кто-то - в закусочную на Грэйт Вестерн-Роуд, а мы уходили в парк, садились на скамейку и ели свои припасы. Идея была Нишина. Там было здорово, тихо, никаких тебе толп.

Осень выдалась очень теплой, но в ноябре порядком похолодало.

— Надо придумать, куда еще можно пойти. Так на улице мы долго не просидим, — сказала я. — Мои бутеры как ледышки.

— Послушай, Энн Мари, а давай ходить ко мне? Тут близко. Я всегда ходила, когда училась в начальной школе. Мама до сих пор меня пилит: мол, надо питаться горячим.

— А она будет не против того, что ты меня притащишь?

— Да я могу весь класс притащить – она только рада будет, что можно меня по-домашнему покормить. К тому же она все время жалуется, что готовить больше не для кого. Гарприта вечно нет дома, а Камальджит вообще уехала. Не, все будет нормально.

И, правда, у Ниши меня приняли тепло. Впрочем, «тепло» - не то слово: у них дома жарко, как в печке. С меня ручьями лился пот, а ее мама все спрашивала как я, не мерзну ли.

— У нас так всегда, — сказала Ниша. — Слыхала о глобальном потеплении? Оно у нас и началось. Наша мама потребляет до половины мировых запасов топлива за одно только утро.

И еда была отличная. Острая, но вовсе не такая, как в индийских ресторанах. Всегда прямо с плиты или из духовки. Так бывало здорово выбраться из школы в дождливый день, прийти к Нише, сесть вместе с ней на кухне за стол; ее мама кормила нас обедом, а из магнитофона или радио доносилась индийская музыка. Вот так же мы с Шарлин когда-то в детстве ходили обедать к моей бабушке – было так уютно, только на календарях у нее не храмы сикхов, а виды Донегала .

— Ниша, а маме твоей не трудно столько готовить?

— Не парься, это ей в радость. Ей лишь бы накормить кого-нибудь.

— Да, но столько готовить… Когда ты говорила про обед, я думала, ну, тарелка супа и чашечка чая.

— Тебе еда не нравится?

— Шутишь? Такая вкуснятина! Просто у мамы твоей из-за нас столько хлопот.

— Энн Мари, честное слово, ей это в радость. А если бы я приходила одна, она бы готовила ничуть не меньше, да еще в меня пыталась бы все запихнуть. Так что ты меня даже спасаешь.

— Ну, ладно.

Мы завернули за угол и направились к школьным воротам.

— Энн Мари, а что ты делаешь в пятницу?

В ту пятницу мы не учились - был семинар у преподавателей.

— Да вроде ничего. Мама с папой работают. А ты?

— Ничего. Потому и спросила. Гарприт будет в колледже – не хочешь прийти ко мне попеть под караоке?

— Класс, конечно хочу.

В гостиной у Ниши было полно семейных фотографий: свадьбы, дни рождения, выпускной ее сестры.

— Мама даже в магазин без фотика не ходит, — сказала Ниша.

— А у нас папа фотограф-любитель.

Тут я умолкла - было неловко ужасно. Об отце Ниша никогда не говорила. Посередине полки стояла большая фотография в рамке: мама Ниши — наверно, лет на пять моложе, — бородатый мужчина в тюрбане, какая-то девушка, худощавый мальчик и маленькая девочка. Приглядевшись, я поняла, что это Ниша: те же большие карие глаза, то же выражение лица - будто она еле держится, чтобы не прыснуть со смеху. Ниша взяла фотографию и передала мне.

— Это всего недели за две до его смерти. Сердце было больное.

Я не знала, что сказать.

— Мне очень жаль.

— Ладно, ничего. То есть, чего, конечно, но я уже пережила.

— Я даже не могу себе представить, что папы моего вдруг не станет. В прошлом году у нас умер дедушка, я ужасно переживала, но он был старенький, папин отец.

— Твои родители наверняка моложе моих.

— Маме тридцать три, а папе тридцать семь недавно исполнилось.

— Моему папе было пятьдесят пять, когда он умер. А когда я родилась, ему было сорок восемь, а маме сорок три – представляешь?

Она поставила фотографию на место.

— Ладно, айда петь караоке.

В комнате Гарприта, с которым я даже не была знакома, мне было как-то не по себе. Бардак был страшный, на кровати в одной куче валялись одежда и компакт-диски, по углам разбросано какое-то барахло. Одну стену полностью занимали полки, уставленные пластинками.

— Я думала, пластинки слушает только мой папа — у него куча альбомов любимых его панк-рокеров.

— Только Гарприту не говори – он тут же к вам прибежит и будет канючить пластинки.

— Зачем?

— Он любит микшировать музыку – берет отрывки из разных записей, соединят их. Говорю же, он мнит себя Фэт Бой Слимом.

— Но у папы только панк-рок - я думала, ему танцевальное нужно.

— Гарприт из всего понадергает кусочки – у него там и народная музыка, и песни из индийского кино, и бхангра , поп, хип-хоп — все как-то соединяет.

— И что, слушать можно?

— Не знаю – не слышала ни разу, мама с ним ходить не разрешает. Но кому-то нравится. Он жаждет славы. Сидит в этой комнате почти безвылазно. Караоке ему нужно только для того, чтобы заработать на технику. А вот его микшерный пульт.

На столе под окном стояла большая черная коробка с кучей кнопок и переключателей; в нее были воткнуты провода, которые валялись по всей комнате.

— Но теперь, кажется, он все делает на компьютере… Ой-ей.

Ниша замерла. Где-то внизу хлопнула дверь, и не успели мы шевельнуться, как вошел Гарприт — тощий, высокий парень в бандане и в армейских штанах с кучей карманов.

— Какого черта? - Он глядел на нас с Нишей. Повисла тишина. Спустя миг, Ниша ответила:

— Мы не трогали ничего — я только показала Энн Мари твои примочки.

Гарприт мне кивнул, прошел мимо и встал почти вплотную к Нише. Он был явно зол, но говорил очень тихо:

— Сколько раз тебе велели сюда не заходить?

— Да говорю же: извини.

Я попятилась к двери. Мне тоже как-то надо было извиниться, но вмешиваться было неловко. Тут он еще понизил голос и заговорил на непонятном языке, я только изредка различала английские слова – и Ниша отвечала ему так же. Я постояла в коридоре; потом Ниша вышла и закрыла дверь. Она ни слова не сказала, только скорчила рожу – свела глаза и показала мне язык. Пока мы шли, я как-то крепилась, но в комнате Ниши мы обе рухнули на кровать и прыснули со смеху.

— Надо же – в это время его дома вообще не бывает. Вот невезуха.

— Он сильно разозлился? А что он тебе сказал? Вы всегда между собой говорите на пенджаби?

— Нет, на самом деле. Когда папа был жив – говорили. Он хотел, чтобы мы знали родной язык. Но мы с Камальджит общаемся как-то больше на английском. Даже мама почти не говорит с нами на пенджаби. Но Гарприт любит словечки разные вставлять, особенно когда ди-джействует. Он считает, что это его выделяет.

Ниша посмотрела в окно.

— Дождь. Льет как из ведра. На улицу как-то не тянет.

— Ага.

— Давай видик посмотрим?

Остальные два дня выходных мы с Нишей все время виделись – сначала я пришла к ней в гости, потом она ко мне. Мы даже вдвоем навестили бабушку. Было здорово. Я даже не заметила, что Шарлин не звонит. И отвлеклась от того, что происходило между мамой и папой.