Парикмахерские ребята

Владимир Покровский Тысяча тяжких

Началось все с того, что в секураторию города, как всегда без приглашения, явился Папа Зануда. Он вошел в кабинет шефа-секуратора вместе с Живоглотом и парой сопровождающих.

— Что тебе, Папа? — спросил испуганный шеф-секуратор, вставая из-за стола.

Папа Зануда сел в подставленное сопровождающими кресло и сказал:

— Садись, брат.

Такое обращение ничего хорошего не предвещало. Зануда выложил на стол небольшие волосатые кулаки, насупил брови и впился в лицо «брата» чрезвычайно обвиняющим взглядом.

Наступило очень нехорошее молчание.

— Что я слыхал, брат, — начал, выдержав паузу, Папа Зануда. — Оказывается, в твоем заведении числится слишком много дел, а я и не знал. Это правда, брат?

Шефу-секуратору было неуютно под взглядом Папы, но поначалу он старался держать марку, солидный все-таки человек — и в возрасте, и в чинах. Он сказал:

— Есть кое-какие делишки, не жалуемся. Все больше, правда, по мелочам. А что?

Папа Зануда посмотрел на него совсем уже обвиняюще.

— Брат, ты меня считаешь за идиота. Я тебя не про мисдиминоры спрашиваю, не про мелочи — я про тяжкие с тобой говорю. Про убийства, насилия, всякое там вооруженное, вот про что.

— Ну-у, хамство! — не выдержав, завыл Живоглот (от наплыва чувств он помотал головой и застучал по столу кулаками). — Это же просто черт знает, до чего охамели!

— И тяжкие тоже имеются, — начал было с достоинством шеф, но тут же не выдержал и стал оправдываться: — Ну, так ведь город-то какой!

— И сколько?

— Что сколько? — глупо переспросил шеф-секуратор.

— Всссяккие пределы приличия, — взвизгнул Живоглот, — всякие… дураков из нас делает… пределы приличия!

— Экранчик-то, ты нам экранчик, брат, покажи, что уж тут, давно мы на него не глядели. — Папа до того переполнен был злобой, что даже перешел на вежливый тон. — Сколько у тебя таких.

— Ах, это? — понимающе кивнул шеф. — Сейчас, пожалуйста… Вот.

Он пошарил рукой под столом (сопровождающие вытянули шеи и стали похожи на вратарей во время пенальти). За его спиной вспыхнул небольшой экран, незаметный прежде в обоях красного дерева.

— Вот, пожалуйста.

С видом «я здесь ни при чем» он отвернулся в другую сторону. На экране светилась всего одна цифра — 984.

— Ты видел, Папа, нет, ты видел?! — в порыве благородного негодования Живоглот был готов разодрать собственный пупок. — Девятьсот восемьдесят четыре!

Папа Зануда молчал. Шеф-секуратор скромно потупился. Его подташнивало.

— Брат! — произнес наконец Папа. — Ты случайно не помнишь, какая для нашего города годовая норма на тяжкие?

Шеф неопределенно крутнул головой. Слова не шли.

— Тысяча для нашего города норма, ведь правда, брат?

Шеф-секуратор обреченно кивнул.

— Он еще кивает! — завизжал Живоглот. — Нет, ну каково хамство!

— А какое сегодня число? Ты, может быть, и это позабыл тоже?

— Второе сегодня, — безнадежно ответил шеф.

— Месяц какой?

— Декабря… второе.

Папа Зануда нервно дернул щекой.

— Вот видишь, брат? Второе декабря — и уже девятьсот восемьдесят четыре тяжких. Ты разве не понимаешь, что шестнадцать тяжких почти на месяц — это даже для одного дома не слишком много, не то что для города?

Шеф-секуратор опять промолчал. Он только умоляюще посмотрел на Папу.

— Понимает он, прекрасно он все понимает! — заходился от ярости Живоглот. — Ха-ха, я такой наглости просто даже себе и не представлял.

— Заткнись, — сказал Папа немножечко другим тоном.

Живоглот для вида похорохорился, проворчал под нос: «Не понимает он, как же, так ему и поверили», — и послушно заткнулся, выжидательно, впрочем, глядя на шефа светлыми базедовыми глазами.

— Так почему ж ты молчал?

Шеф-секуратор виновато откашлялся.

— Разве скажешь тебе такое? У тебя, Папа, характер очень крутой — сто раз подумаешь, пока соберешься чего-нибудь неприятное сообщить.

— Хам! — выдохнул Живоглот.

— У меня, брат, характер исключительно мягкий, — заметил Папа Зануда, — все время убытки терплю через свою доброту. Я прощать люблю, я слишком много прощаю, вот где моя беда, брат.

— Мягкий — не то слово, — подхватил Живоглот. — Преступно мягкий! Вот так, прямо тебе скажу. Ты только посмотри, до чего дошло, он кивает еще! Прощаешь и прощаешь, и конца прощения нет!

— Анжело, — сказал Папа Зануда. — Я тебе уже советовал замолчать. На сковородку захотелось?

У него была такая привычка — жарить проштрафившихся подчиненных на сделанной по специальному заказу сковороде. Те называли ее между собой ласково — Человечница.

— Я очень добрый, — заключил Папа Зануда. — И только потому, брат, я тебя не наказываю, а разговариваю с тобой. Ты деньги от меня за что брал? За то, чтобы мне же в спину ножик всадить?

— Папа! — взмолился шеф-секуратор, изо всех сил превозмогая желание упасть на колени (хорошо еще, стол мешал). — Но ведь не я же все эти тяжкие совершил! Что же на меня-то? Разве я виноват в твоей августовской ссоре с бандой Эферема? Ведь оттуда большинство тяжких пошло! Сам вспомни, война какая была! Не город был — Австерлиц!

— Аустерлиц, — машинально поправил его Папа Зануда.

— Неучей держим в секуратории, — пробурчал Живоглот про себя как бы. — Географии даже не знают.

— Истории. Ты скажи мне, брат, что нам теперь делать с тобой? У меня только на завтра и на сегодня двенадцать тяжких назначено.

— И еще не забудь на воскресенье десяток — по случаю праздника.

— Вот видишь, еще десяток. Куда мне их прикажешь девать? За город вывозить?

— А что? — оживился шеф-секуратор. — Хорошая идея. За город, точно!

— Слыхал, Анжело? Он мне их за город вывозить предлагает. («Наглость просто космическая», — свирепо подхватил Живоглот.) Он делает вид, будто не знает, что на производство дело к нему же и попадет. Он про Маленького Поттера забыл и про Душку Студентика. Он забыл про Бекингема-Вонючку, которого мы вообще на другую планету увезли.

— Но это же шло как кинапинг! Вы же насильно их увозили!

— Так они сами-то, по доброй-то воле, и не хотели! — взвился наконец Папа Зануда, человек исключительно добрый и терпеливый, но всего-навсего человек. — Я тебе деньги плачу, гадина?! (Еще как платим, Папа, он у нас за двух министров получает.) Я тебе деньги за что плачу, брат? За то, чтобы ты вот так вилял, вот так увиливал от прямого ответа? (Это такой уж он человек, Папа. Не человек — грязь.) — Папа Зануда аж дрожал от благородного негодования. — Я тебе деньги плачу, чтобы у меня руки были развязаны, а ты кислород мне перекрываешь — за мои же деньги! Гибель мою планируешь, сволочь, не предупреждаешь заранее, да еще войной с Эферемом, этим сосудом слизи, мрази, злобы и гадости, попрекаешь! Да хоть десять войн! Ты мне свободу действий обеспечь за мои деньги! (Ха, чего захотел! Наивный человек, хоть и светлая голова. От такого-то подлеца — и свободу действий! Да он спит и видит…) Ты мне ее обеспечил?

— Эм! — жалобно произнес вконец сраженный шеф-секуратор. — Мм-ма… В-в-вооо. Кхм!

— Что?

— Н-н-нээ… Пх… П-ап-апа… Да что ж? Кхм!

— Что ты там такое? Ты прямо мне говори!

— Я говорю… Что ж от меня зависит? — прорвалось наконец у бедняги. — Моя бы воля, я бы всех этих тяжких и вовсе не возбуждал. Так ведь попробуй не возбуди — она, машина эта проклятая, все контролирует, каждый шаг. Иной раз… От нее-то не откупишься ведь деньгами.

— От всего откупиться можно, брат. От всего. (Не слушай его, Папа — виляет!) И от машины можно откупиться, если подумать. Если понять, что ей нужно. Не моя забота. Я тебе деньги плачу — значит, обеспечь. (А он не обеспечил!) А ты не обеспечил. И не предупредил даже. Ты меня обманул (золотые слова, ох в самую точку!), ты моего доверия, брат, вовсе не оправдал. И я вынужден, брат… слышишь, вынужден…

— Папа!

— …принять меры. Даже если я не хочу. (Ну, добр, ну, мягок!) Анжело!

— Ййя! — радостно подскочил Живоглот.

— Ох, Папа, не надо, Папа, последний шанс!

— Анжело, прими, пожалуйста, меры. Мне действительно очень жаль, брат.

На самом деле Папе было совсем не жаль. По лицу его расплылась блаженная улыбка, когда Живоглот с поистине юношеским задором принялся исполнять приказание. Живоглот проявил мастерство прямо-таки ошеломляющее, что правда, то правда — там было чем любоваться.

Очень скоро все было кончено. На столе лежал растерзанный труп шефа-секуратора, и не верилось, что такое можно сотворить с человеком всего за три-четыре минуты.

— Поспешил. Вот всегда ты спешишь, Анжело, — отечески пожурил своего референта Папа Зануда. — Надо было и для сковородки оставить.

И Живоглот якобы виновато потупился, лукаво блеснув базедовыми глазами, этакий шалунишка. В самом деле Живоглот был эстетом и не поощрял применения технических средств — даже наперекор Папе. Но мягок был Папа Зануда, мягок и добр, и за беззаветную верность все прощал Живоглоту.

Покидая кабинет, Папа остановился в дверях и указал пальцем на включенный еще экран контроль-интеллектора. Там светилась новая цифра — девятьсот восемьдесят пять.

— Запомни, Анжело, с этой минуты и до Нового года никаких развлечений этого сорта. Придется месяц перетерпеть. Ничего не поделаешь.

И хлопнула дверь, и мигнул экран контроль-интеллектора, и вздрогнули инспекторы, от греха попрятавшиеся по самым дальним углам здания, и начался новый, пусть недолгий, но удивительно бурный и странный этап в жизни города, всегда такого тихого, такого сонного, такого самого обычного изо всех обычных.

Читатель, видимо, догадался, о каких временах здесь идет речь. Да, о тех самых — незабываемых, полных страха, надежд, розовых утопий и апокалиптических предсказаний, многократных референдумов, сведений счетов, академических диспутов, кухонных свар, товарищеских судов Линча и даже ритуальных (вспомним итальянского премьера) убийств. То бишь о временах, когда вводился Полный Вероятностный Контроль.

Разве мог раньше хоть кто-нибудь вообразить, что компактный, чем-то напоминающий древние колокола, генератор случайных кварков в соединении с самым обычным, пусть и усложненным до чрезвычайности, интеллектором, а через него и со всей интеллекторной сетью, так изменит мир — и даже не это (изменить мир может что угодно) — так поразит человеческое воображение, за последние века привыкшее уже, казалось бы, ко всему.

Ах, вспомним, вспомним еще раз то ни с чем не сравнимое время — время судорог счастья, всеобщей юности, полной, даже переполненной жизни, сверкание всех огней, разрешение всех проблем, ожидание необычных, потрясающих обновлений. Скептики, мы помним, кричали, что ничего такого не будет, что панацей предлагалось много, но не существует панацей в мире, как не существует, например, вечных двигателей, что все кончится, как всегда все кончается, возвращением к старому, пусть даже и на новом витке, и, как всегда, наверх всплывут непорядочные люди, а порядочным, как всегда, будет в конце концов плохо. Мы отмахивались от них. Мы делали вид, что им верим — ведь считается, что скептик видит точнее и дальше.

Нам говорили: начнется совсем другая эпоха. Преступление станет невозможным принципиально. Никто не сможет более покуситься на жизнь человека, совершить насилие над его личностью. Против зла восстанет сама теория вероятностей. Нож погнется в руках убийцы, пуля свернет мимо, судорога скрутит занесенную руку. Когда он будет гнаться за своей жертвой, ветви деревьев будут цеплять его за одежду, камни — ставить подножки. Преступнику уже не удастся — со стопроцентной вероятностью — осуществить свои зловещие замыслы. Со временем отпадет сама мысль о преступлении, изменится этика, на Земле воцарятся наконец мир и спокойствие, столь необходимые всем.

Мир и спокойствие. Мертвое спокойствие — предвещали скептики.

Спокойствие яркой и наполненной жизни — возражали им оптимисты.

А плата? — Какая плата? — Такая. Всеобщий контроль за всеми нашими действиями. Вот вы, лично вы хотите, чтобы за каждым вашим шагом следили? — Так ведь за всеми будут следить. — Нет, но вот лично вы… — Я не хочу, но я на это пойду. Это не слишком большая плата. Да и было уже такое. Да и верили раньше, что бог все видит, все знает и в назначенный день все припомнит. Ничего страшного. Жили. — Ага! Значит, вы сами себе создаете нового бога, реально существующего, всемогущего и всевидящего, а распоряжаться всей его мощью предоставляете неизвестно кому — тем, которые всплывут на поверхность. — На поверхность вспльшают те, в ком испытывает нужду эпоха. Всплывают и великие люди. — Так вы рассчитываете на это, наивный вы человек?

Наивные, наивные оба, до чего же наивными и мы, и наши рассуждения были — стыдно просто. Стыдно и сладостно вспоминать.

Безаварийное движение на дорогах, предупреждение всех несчастных случаев, наконец, точный выбор дороги, какой должно пойти развитие общества. Стопроцентная выживаемость, победа над всеми болезнями… кто знает, может быть, и бессмертие даже, хотя, конечно, с бессмертием… О боже, боже всемогущий наш электронный, какие ошеломляющие перспективы! И сейчас, когда уже все более или менее ясно, и сейчас многие живут этим. До сих пор не перебродила закваска той странной переходной эпохи, когда все казалось возможным — и сейчас надежды, надежды, побивающие любой скепсис.

Ни человек, ни машина по-настоящему еще предвидеть не научились.

Что мы видим сейчас, а? Нет, ну что мы видим сейчас? Но разве жалеем мы, разве жалеем? Горести наши, радости — все осталось при нас, люди!

Все вокруг спорили, мечтали, философствовали беспрестанно, а те, подпольные, злобно ворчали, многообещающе усмехались и всякие козни строили, предпринимали любые шаги против Контроля — вплоть до массового запугивания и террора. Шевелились они, ерзали и не верили, ну просто никак не могли поверить, что все-таки возможен Контроль, потому что для них он был — смерть, потому что все их дела всегда на крови замешаны. Не верили. Не верили и другим не давали верить.

И Папа Зануда не верил тоже. И тоже шаги предпринимал, и денежки свои тратил, но не так чтобы очень много, потому что прижимистый он был человек. И не понравилось ему, очень ему не понравилось, когда в городе ввели пробный Контроль (пока без управления вероятностью) и поставили пределом тысячу тяжких преступлений на один год — вот любим мы все цифрами исчислять. Говорят, эта норма сильно его по карману ударила. Сильно, но не смертельно.

Шел второй год пробного Контроля, и первый год Папа удержался в пределах нормы. Но теперь внезапная война с Эферемом спутала ему карты, он увлекся и попал в затруднительное положение. И он понял, что малость переборщил. И решил найти виновного. И очень быстро нашел, и, как мы видели, своевременно принял меры. Шефа-секуратора не стало, ему на смену пришел глава департамента тяжких, инспектор… назовем его Икс, потому что мало ли что.

Этот Икс давно уже подкармливался Папой Занудой и считался вполне его человеком. В день вступления на вакантный пост Икс имел долгий разговор с Папой, после чего сам Живоглот ласково потрепал его то ли по плечу, то ли по щеке, то ли дружески в живот саданул — одним словом, расстались они весьма друг другом довольные.

И потому никто не ожидал, что на следующий день (это значит какое же… третье декабря) новый шеф-секуратор проявит себя в своей тронной речи таким антизанудником. Зануда совсем распоясался, сказал Икс, и теперь самое время от него избавляться. До включения полного Контроля остается пятнадцать тяжких — если только до Нового года их преступники совершат. Средний фон преступности, если не считать Папиных жертв, дает нам тридцать два тяжких за месяц. Это при условии нормальной, не очень напряженной и не такой уж откровенно ленивой работы секуратории. Я обещал Папе, что брошу все силы на предупреждение тяжких — в течение, естественно, декабря. Но я предлагаю, наоборот, заниматься только расследованием преступлений уже совершенных. С этого дня оперативно выезжаем по вызовам только туда, где уже отпала надобность кого-нибудь защищать, а на просьбы о помощи, что делать, будем реагировать с некоторым запозданием.

При этих словах его инспекторы-секураторы, естественно, зашумели.

Как так? Не оказывать помощь попавшим в беду? И это говорит сам шеф-секуратор! До чего же можно докатиться с такими мыслями?

— Я понимаю, — сказал тогда Икс, — что сказанное мною звучит жестоко, безнравственно и преступно. Да, я понуждаю вас к преступлению и готов идти под суд, но только после Нового года, когда свора Зануды перестанет существовать. Я предлагаю закрывать кое на что глаза, что вы и раньше делали, но теперь не за деньги бандита, а за бесплатно, за то, чтобы город наконец вздохнул спокойно, чтобы больше не было страха, чтобы предотвратить сотни будущих тяжких. За мир в городе, вот за что. Я приказываю, я и отвечу. А пока прошу приказ исполнять.

Тем же вечером из шестидесяти восьми штатных инспекторов при Иксе остались девять — остальные срочно подали в отставку. Им была дорога жизнь. Эти девять были чудаками и денег от Папы не принимали.

Они, таким образом, стоили дорого, а Папа, как известно, отличался прижимистостью. Мог же он хоть кому-нибудь не платить деньги. И приятно, и экономия.

Организация Папы узнала об отступничестве Икса через три минуты после конца его тронной речи — ровно столько времени телефоны Зануды и Живоглота были заняты — руководители вели между собой деловую беседу. Через пятнадцать минут Папа Зануда прибыл к секуратории на трех бронированных мерседесах для личной расправы с предателем.

Он видел несколько автоматных дул, торчащих из окон секуратории, довольно усмехнулся (к чести Папы надо сказать, что открытый бой он любил так же самозабвенно, как и тайны, — с подходом к противнику с тыла) и уже поднял руку, чтобы дать сигнал к атаке. Но над дверью секуратории висела картонка с крупно измалеванными ярко-красными цифрами — 986. Папа немножко подумал с поднятой рукой (что творилось в тот момент с Живоглотом!) и сигнал к атаке не дал. Бой мог кончиться очень плачевно — числом 1000 на некоем экране позади шеф-секураторского кресла. Машины развернулись и умчались к проспекту Всех Исторических Дат, туда, где находилась резиденция Папы.

После неудачной попытки атаковать секураторию Икса Зануда не успокоился, не такой он был человек. Но он не стал, понятное дело, прибегать к боевым действиям. Он взялся за телефон и позвонил другу, — а друзей Папа Зануда имел сплошь влиятельных. На этот раз он нанес звонок самому шефу Центра секуратории, своему бывшему однокашнику по обществу Движения за Введение. Если кто подзабыл, напомним: в свое время было такое и процветало и целью своей ставило введение Космического кодекса в ранг официального документа. Под эгидой этого общества устраивались различные международные конференции, сборы в фонд помощи первым же найденным во Вселенной разумным существам, которые будут ниже нас по развитию, сборы в фонд обороны от первых же найденных во Вселенной разумных существ, которые по развитию нас опередят и после контакта станут проявлять агрессивность, а буде агрессивности они не проявят, то на этот случай собирались средства в фонд помощи проведению благожелательных встреч. Под руководством Общества распространялись соответствующие брошюры, проводились платные и бесплатные концерты, читались лекции и так далее, и так далее, и так далее. Введенцы — особый клан людей, резко отличающихся от всего остального человечества тем, что они введении. Еще, кажется, они повязывали ботинки шнурками, носили цепочки особые — что-то в этом роде. У них сильно развито чувство взаимной поддержки, их братство, поговаривали, замешано на крови, уж и не знаю, фигурально или буквально. Поэтому шеф Центра очень внимательно Папу выслушал и согласился во всем помочь. К тому же у Папы кроме него имелись и другие влиятельные знакомые, так что лучше с Папой было не ссориться. Сразу после звонка шеф Центра издал приказ о немедленном смещении с поста шефа-секуратора некоего никому не известного Икса и его, опять же таки немедленном, заключении под стражу. Основания были довольно вескими. Икс обвинялся в полном развале дел во время шефства, во взятках, интригах, барстве, хамстве, угодничестве, формализме, травле подчиненных и горожан, антиконтрольнических настроениях, приеме на службу по протекции лиц совершенно некомпетентных, а то и вовсе с преступным прошлым; вменялись ему также в вину связь с представителями городских преступных организаций, торговля детьми, четыре убийства, шесть изнасилований, одно скотоложство и халатность.

Подумав немного и вспомнив еще одного влиятельного знакомого, которому мог позвонить Папа Зануда, шеф Центра объявил всем заинтересованным лицам, что акцией задержания он будет руководить «лично сам».

Акция задержания свелась к тому, что полчаса целая рота отлично вымуштрованных центр-секураторов осаждала секураторию Икса. Из окон, угрожающе шевелясь, выглядывали автоматные и пулеметные дула: приспешники Икса, судя по всему, собирались обороняться. Ни одного выстрела, впрочем, не прозвучало пока, однако все были уверены, что они вот-вот воспоследуют — уж слишком гневен был шеф Центра, явившийся самолично руководить. Через полчаса к месту предполагаемого побоища прибыл бронированный мерседес, из которого вышел крепко сбитый мужчина с лицом почти что киногероя, только очень уж тонкогубый. Сопровождал его чернявый, юркий и настороженный человечек с богемной бородкой. Шеф Центра имел с ними непродолжительную приватную беседу, результатом которой явился отбой боевых действий. Юркий и настороженный, гневно перекосив и без того не слишком симметричную физиономию, энергично замахал кулаками в сторону секуратории и прокричал:

— Мы еще встретимся, шеф-секуратор Икс!

После чего все начальство отбыло на проспект Всех Исторических Дат ужинать в резиденции солидного мужчины — как вы понимаете, у Папы Зануды. Обед, надо сказать, прошел более плодотворно, чем акция задержания. Икс был заочно низложен еще раз, его действия с этой минуты следовало рассматривать как преступные, узурпаторские и противоречащие целям секураторной организации. Новым шефом-секуратором города был назначен юркий и настороженный (читатель, несомненно, узнает в нем Живоглота — мы и сами не понимаем, какого черта понадобилась нам зашифровка, по всей видимости, сказалась внутренняя, интуитивная потребность следовать еще не познанным литературным законам). Сначала, правда, пост был предложен самому Папе Зануде, но тот очень не любил секураторов. Власть, таким образом, перешла к более чувствительному, но менее щепетильному Живоглоту. Папа Зануда поздравил его с назначением и похлопал по левому плечу. Живоглот изобразил лицом жаркую любовь и благодарно осклабился.

С тем шеф Центра удалился к себе, и в дальнейшем мы уже о нем не услышим — бог с ним. Еще и по сю пору живы ему подобные. Мы все надеемся, что они вымрут.

Тем временем цифра на экране контроль-интеллектора поднялась еще на два пункта. В далекой секуратории Икс радостно потер руки, Зануда рассвирепел, а новоиспеченный шеф-секуратор от благородного негодования покрылся желтыми пятнами. Вскоре стало доподлинно известно, что оба новых тяжких совершены не членами организации.

— Распустили народ! — в сердцах сказал Папа Зануда. — Ничего за душой святого!

И в городе заработали сразу две службы порядка: одна, возглавляемая узурпатором Иксом, и другая, более многочисленная, предводительствуемая истинным шефом-секуратором Живоглотом. Справедливости ради скажем, что в последней порядка было не в пример больше, а эффективность ее работы просто потрясала. Все, абсолютно все преступные элементы города, по тем или иным причинам в организацию не входящие, на следующий же день подверглись визитам добровольных охранников порядка — визитам иногда сравнительно мирным, а порой и оставляющим на физиономиях посещаемых заметные следы физического воздействия. В городе был введен комендантский час. Все неблагополучные семьи, где ревнивый муж или доведенная до отчаяния жена могли совершить тяжкое преступление, были строжайшим образом предупреждены. Жителям города было вменено в обязанность непрестанно следить друг за другом. По приказу Живоглота все спиртное после захода солнца запиралось, и под угрозой самых серьезных репрессий, частично откладываемых до после Нового года, лицам в нетрезвом состоянии запрещалось появляться на улицах. Все подозреваемые в наркомании или распространении наркотиков были срочно из города изгнаны; не поощрялось также бродяжничество. В добровольные секуратуры были временно рекрутированы все члены организации; специальным приказом им были подчинены остальные мужчины города, способные носить оружие. Существовал также приказ, по которому Икса и его подчиненных следовало при встрече подвергать легкому избиению; поощрялось также применение мисдиминором в отношении их родственников (так, правда, сложилось, что никто из них родственников не имел).

В общем, началась веселая жизнь.

Успех деятельности Живоглота превзошел все ожидания. За первые четыре дня его пребывания на посту шефа-секуратора не произошло ни одного тяжкого, что вообще-то невероятно. Папа Зануда, начавший потихоньку жалеть о своем отказе от поста, сказал ему: «Я тобой горжусь!» — и оба радостно улыбнулись, честно и открыто глядя друг другу в глаза.

Папа Зануда любил своего Анжело — странные, поистине странные встречаются характеры у людей. Вот казалось бы: при всей своей мягкости и доброте Папа Зануда считался чрезвычайно строгим руководителем; он даже имел обыкновение напускать на себя злобность во время бесед с зависящими от него людьми. А вот Живоглота любил. Вероятно, за живость натуры, непосредственность и юношеский задор. Когда-то пробежала между ними черная кошка. Живоглота уличили не более и не менее как в попытке занять место своего благодетеля, разумеется, приняв к последнему соответствующие меры. Папа очень обиделся. Мы разделяем егб огорчение, но в то же время должны заметить, что такое случается порой в организациях: молодежи свойственно стремление выдвинуться. Папа даже решил поначалу принять к Живоглоту меры и пригласил его на воскресенье к себе домой — поближе познакомиться с той комнатой, где хранилась уже небезызвестная читателю сковородка. Но был Живоглот всего лишь избит, правда, избит крепко, мастерами своего дела — Папа Зануда держал в организации только первоклассных специалистов. Злые языки поговаривали, что Живоглот спасся тогда только благодаря своей предусмотрительности и неким фотографиям в некоем сейфе, которые Папе не хотелось обнародовать. Но стоит ли всегда ходить на поводу у злых языков? Мы, например, более чем уверены, что причиной такому якобы неожиданному прощению послужили Папина доброта и любовь к людям, особенно к Живоглоту — тот ему был как сын. Так или иначе, юный нетерпеливец был прощен и отделался изгнанием из организации. Побродив немного по свету, отведав горьких вольных хлебов, так и не прижившись ни в одной из конкурирующих с Папой Занудой фирм (что да, то да — у Живоглота был нелегкий характер. А у кого он ангельский?), он вернулся в родную организацию и вскоре стал первым Папиным референтом. Спросили Папу — почему он, так ревностно блюдущий чистоту, принял обратно человека с несколько пошатнувшимися моральными устоями? Ответ был таков: человек ошибся, но понял свою ошибку и больше никогда не будет, потому что дал честное слово. И Папа Зануда улыбнулся своей знаменитой, по-доброму искрящейся улыбкой. Таковы люди. Мы отказываемся понимать их чрезмерную мягкость, мы их за нее осуждаем, и мы любим их за нее.

Икс некоторое время храбрился. Ничего-ничего, говорил он, еще больше двенадцати дней. Не может быть, чтобы за это время не произошло каких-то двенадцати тяжких. Пока не включено управление вероятностью, на нас поработает старая добрая статистика. Но прошел и пятый день, и шестой, а цифра на экране контроль-интеллектора увеличиваться не желала — Живоглот со своей командой творил поистине чудеса.

Ему нравилась новая должность. Окрыленный успехом, он подумывал теперь поселиться там, где ему и положено, — в секуратории. И тот печальный в любое другое время факт, что у секураторов Икса не было родственников, мог в данный момент только радовать — очень уж стал досаждать Живоглот. Ежедневно напротив секуратории выстраивались с утра демонстрации. Демонстранты вели себя в общем мирно, они в основном размахивали плакатами и скандировали лозунги, и некому было их разогнать. Чего только они не кричали! «Узурпатор, убирайся из города!», «Хотим Анжело!», «Икс зарится на чужое!», «Проучим Икса!», «Зарвавшемуся бандиту — по шее!», «Икс, руки прочь от секуратории!» Время от времени по окнам бросали камни, тухлые яйца и баночки с цветной тушью. Ближе к обеду приезжал на бронированном «фиате» старого выпуска Живоглот и произносил речь. Речи Живоглот любил еще больше, чем принятие мер без применения технических средств.

Слова его были гладки и красивы, интонации — проникновенны и убедительны, голос — накален и полон внутреннего достоинства. Каждая его мысль была высока, верна и исключительно приятна воображению. Его можно было заслушаться, он и сам заслушивался себя, а потому всегда говорил чрезвычайно долго. И, повторимся, красиво. Когда он заканчивал, раздавался обязательный рев восторга (Живоглот любил, чтобы окончание его речи сопровождалось ревом восторга), потом молодцы с одинаковыми глазами и одинаковыми подбородками, со всех сторон подпиравшие демонстрацию и следившие за ее посещаемостью, строились и уходили, после чего толпа рассасывалась моментально.

Все это весьма действовало на нервы секураторам Икса. Телефон вскоре пришлось отключить, потому что неизвестные лица постоянно обращались в секураторию с беседами оскорбительного или угрожающего характера. Владельцы магазинов, бань и транспортных средств отказались обслуживать узурпаторов, подчеркнув тем самым свою солидарность с действиями законных властей. Кто-то, правда, бросил им однажды в раскрытое окно секуратории большой сверток с продуктами и сигаретами, но больше уже не бросал, на всю жизнь зарекся бросать.

Одиннадцатого декабря им отключили воду и свет, и тогда Икс решил покинуть секураторию. Двенадцатого в опустевшее здание въехал Живоглот. А узурпатор сбежал, сгинул бесследно — все очень смеялись.

Живоглоту на новом месте чрезвычайно понравилось. Например, он впервые в жизни узнал преимущества пишущей машинки перед автоматом самой распоследней конструкции. Он полюбил письменную форму — так иногда зреют и не проявляются до поры артистические таланты у людей, загруженных рутинной работой. Он с головой ушел в составление пространных инструкций, категорических приказов, пугающих объявлений, возвышенных статей и речей. Глаза его выпучивались еще больше, бородка энергично топорщилась; казалось, что даже сидя в кресле шефа-секуратора он не столько сидит, сколько бежит.

Таковы творческие натуры. Они горят, они сжигают себя, каждую минуту жизни кладут на алтарь любимого дела. Непонятно было, как он спит и спит ли вообще. За день настрочить целую кипу листов, распушить за нерадивость человек тридцать — сорок (и, заметьте, — поодиночке!), произнести речь на митинге, посвященном введению всеобщей добровольной секурации, потренировать руки, ноги и зубы для грядущих посленовогодних забав, провести три совещания (вот что он еще полюбил!), пять летучек, десяток инструктажей, поучаствовать вечером в обязательном мозговом штурме, доложиться Папе, поговорить с ним сугубо конфиденциально, просто конфиденциально, затем доверительно, потом еще при двух свидетелях и по телефону, пройтись рейдом по окраинам города, провернуть еще тысячу разных дел и учеба, учеба, учеба — ведь дело-то новое для него! Да разве под силу такое обычному человеку?

Члены организации ворчали, вспоминая о тех славных временах, когда характер работы был несколько иным, некоторые даже заверяли жен и любовниц, что завтра же положат на стол заявление об уходе; с коллегами, впрочем, обидами не делились. Удивлялись несправедливости: за работу, во много раз более трудную и хлопотную, чем прежние занятия под началом Папы Зануды, секураторам положено жалование прямо-таки нищенское, ни в какое сравнение не идут прежние их доходы. Странно, ох как нелепо и странно устроен мир!

И тем не менее время шло, а организация работала превосходно: к пятнадцатому декабря все та же цифра — 986 — красовалась на небольшом экранчике теперь уже Живоглотова кабинета. Она же красовалась на огромных транспарантах, развешанных по всему городу, и сопровождалась призывом «Горожанин, не преступи!». Скептики — ибо скептики есть везде — были посрамлены, ни один их прогноз не сбылся. Уточним: не сбывался. До восемнадцати часов сорока трех минут пятнадцатого числа. Живоглот в это время заканчивал очередной мозговой штурм.

— Думайте, ребятки! — воспаленно кричал он на своих подчиненных, пытаясь передать им хотя бы частичку своего творческого начала. — Пошевелите мозгами, проявите инициативу. Повторяю вопрос: что вы будете делать, если на ваших глазах группа мерзких насильников и убийц…

— Уж сразу и мерзких… — пробурчал кто-то.

— Не перебивай, если не хочешь на сковородку!.. И мерзких убийц! Пытается изнасиловать молоденькую девочку? Думайте, думайте! Малышку… худенькую такую… она плачет… она взывает о помощи… ей страшно, — глаза Живоглота базедово светились. — Крошка этакая… вся в бантиках… симпатюшечка… трусики беленькие… Отвечайте, что вы будете делать? Вот, например, ты… как тебя… майор Пробка, скажи, как поступишь?

— Поближе подойду, — таинственно улыбаясь, сообщил майор Пробка, лохматая громадина с очень слабой и очень смазанной печатью гениальности на челе.

— А дальше?

— Поздороваюсь. Подожду, если надо.

— Чего подождешь?

— Ну, это… известно чего.

— Я спрашиваю, как ты преступление тяжкое предотвращать будешь, дубина?

— Какое ж преступление? — удивился майор Пробка. — Пусть не гуляет по ночам, где не надо… такая красивая.

— Как-кие люди! — развел Живоглот руками. — Вот и поддерживай с ними порядок. Я спрашиваю…

— Девятьсот восемьдесят девять, шеф, — перебили его.

Живоглот вздрогнул.

— Где?

— Там… на экране. Сам посмотри.

Живоглот резко обернулся. И увидел, как цифра на экране скакнула и превратилась в девятьсот девяносто.

— Так, — испуганно сказал Живоглот. — Живо. Узнать. Ах, черт. Поехали. Все. Живо!

Вскоре стало известно, что тяжкие произошли в самом центре города, чуть ли не на проспекте Всех Исторических Дат. Выстрелами в упор там были предательски убиты два члена организации, несшие в тот момент секураторскую службу. Убиты без малейшего повода, просто так.

Преступникам удалось скрыться, никто из свидетелей ровным счетом ничего не заметил — такая вот незадача. Они очень хотели помочь следствию, эти свидетели, но ничем помочь не могли.

Тут оказалось, что помимо многих других талантов Живоглоту присущ и талант следователя. Он раскрыл преступление сразу.

— Икс, собака, — убежденно сказал он, даже не ознакомившись толком с показаниями. — Больше некому. Нюхом чую. Ну, найду, ну, сделаю, ну, приму меры!

Тотчас же всем секураторам были разосланы наистрожайшие директивы изловить преступника и уничтожить на месте при попытке к бегству. Всем горожанам категорически предписывалось принять участие в поимке злодея. Икс объявлен был вне закона и подлежал истреблению.

Назначены были награды, а также премии — одна первая, три вторых и десять третьих. Назначение поощрительных премий не одобрил папа Зануда, также в расследовании принявший участие. Похороны павших на боевом посту назначены были на завтра, предполагался небольшой митинг.

Члены организации волновались.

— Это как же? — роптали они. — Это вроде как на нас охота? Мы вместо него порядок поддерживаем, а он в нас стреляет. Ничего себе! Да чтобы я еще хоть раз на дежурство вышел!

Попахивало забастовкой и массовым принятием мер. До поздней ночи Папа Зануда и Живоглот бешено носились на своих бронированных машинах по всему городу, убеждая, угрожая, призывая, обещая все, что угодно и по какой угодно цене. Тайный список лиц, к которым следовало принять меры сразу после Нового года, чудовищно разбух — некоторых пришлось простить, некоторых «перенести» на следующий квартал.

Всем секураторам были срочно розданы пуленепробиваемые жилеты и сапоги, снабдили и армейскими шлемами. Добавили вооружения. Охранники порядка щеголяли теперь, с ног до головы увешанные пистолетами, автоматами, изящными будуарными бомбами и устрашающего вида кинжалами, реквизированными у местного антиквара; некоторые таскали с собой палицы и базуки. Забастовка кончилась не начавшись.

Где-то уже под утро все успокоились. Папа Зануда и Живоглот сидели в уютной бункерной, пили легкое вино, поглядывали время от времени на экран контроль-интеллектора и обсуждали завтрашние мероприятия.

— Ты творишь чудеса, мой мальчик, — сказал Папа. — Я никогда не думал, что можно столько дней держать целый город на нулевой норме. Если бы не этот проклятый Икс! Я тебе предрекаю большое будущее.

— Спасибо тебе, Папа, — отвечал Живоглот. — Мир еще не узнал, на что я способен.

Папа почему-то поморщился.

— Я тебе предрекаю большое будущее, — повторил он. — Завтра, на прощании с павшими, ты произнесешь речь, какой еще никто здесь не произносил. Я знаю, ты сможешь. Тебя будут качать на руках, мой мальчик. Я позабочусь.

— Нет, Папа, — голос Живоглота был мягок, но тверд. — Я не произнесу завтра никакой речи. Завтрашний день — твой. Ты настоящий хозяин города, и никто, кроме тебя, не может выступить завтра. Город должен видеть тебя. Что я? Я только послушный твой исполнитель.

— Я все-таки думаю, что выступить следует тебе, — подумав, возразил Папа. — Погибли твои люди, и тебе их провожать.

— Ах, Папа, — на глазах Живоглота блеснула крупная непрошеная слеза. — Ты так добр ко мне. Но у меня со вчерашнего болит горло, я разрываюсь между множеством неотложных дел, было бы неправильно — мне выступать завтра перед народом, все подумают, что ты сдал позиции, что хозяин города я, а не ты, люди не поймут, люди хотят услышать истинного Хозяина. Было бы неблагородно с моей стороны выступать завтра. Да и люди-то, в общем, твои. Все спрашивают, как там Папа. Любят тебя.

Папа Зануда задумался во второй раз.

— Что ж, возможно, — ты прав, — наконец произнес он очень нерешительным тоном. — Но ты выступишь тоже. Сразу после меня.

— Ну, конечно, Папа.

— И надо как следует все подготовить.

— Йесть! — только что сидевший в кресле весьма вальяжно Живоглот уже стоял перед Папой, превратившись в струну, настолько натянутую, что казалось, он зазвенит сейчас от еле сдерживаемого энтузиазма.

Живоглот был счастлив, словно перед собственноручным принятием мер. Он отсалютовал по-военному и исчез — все готовить на завтра, раздавать приказания, проверять исполнение, разрываться между массой дел, которую сам на себя взвалил по собственной доброте.

И назавтра все было пышно. Два роскошных гроба, разукрашенные кони с черными попонами и нашлепками на глазах, фраки гробовщиков, почему-то факелы смоляные, цветы, несметные народные толпы, пришедшие проводить героев в последний путь, оркестр, у всех приподнятое, торжественное настроение, скорбный Зануда на импровизированной трибуне, с обнаженной головой, в черном, овеваемый резким декабрьским ветром, возвышающийся над людьми как памятник самому себе.

Он говорил, и динамики подхватывали его речь, и выходило по его речи, что погибшие были ну совершенно святые люди и что для города их смерть, их героическая кончина, есть утрата невосполнимая. И вот удивительно: погибшие, коих в. городе хорошо знали под именами Дилетанта и Желтозубого, при жизни вовсе не производили столь благоприятного впечатления. Скорее, напротив, немало нашлось бы в городе обиженных ими, про них говорили бог знает что, даже пересказывать неудобно. При жизни их побаивались, старались не иметь с ними дела… но сейчас! Сейчас, слушая Папу Зануду, лишь немногие только изображали скорбь, гнев и жажду немедленного отмщения, а не испытывали этих чувств на самом деле. То тут, то там сжимались судорожно кулаки, стискивались зубы, вздымались грудные клетки; и женщины, пригорюнившись, рассматривали усопших — такие молодые, им жить бы да жить. Люди всерьез, самым искренним образом их жалели.

И вдруг… о боже наш электронный… какой чудовищный диссонанс!..

Папа Зануда вдруг замолк посреди слова, будто кто-то с размаху вогнал ему кляп в самое горло. Он картинно откинул голову, поднес было руку ко лбу и упал навзничь. В тот же момент, с края площади, взвыв, унеслась прочь автомашина — еще никто ничего не понял. Раздался душераздирающий вопль. Это Живоглот начал свою прощальную песнь по Папе. А Папа Зануда, раскинув конечности, лежал под трибуной на только что выкрашенном помосте. Падая, он повернулся лицом к народу и теперь невидящими глазами смотрел на толпу, а между его бровей пузырилось кровью небольшое отверстие. Не помогли тщательные меры предосторожности, Папа получил пулю, Папа был мертв, в этом не было ни тени сомнения.

Что же, спросит возмущенный читатель, что же все это значит? Неужели и впрямь все три убийства лежат на совести Икса? Пусть он оказался в беде, пусть сплетение неблагоприятных обстоятельств заставило его покинуть пост, дом и вести подпольную жизнь, но ведь он тем не менее секуратор, то есть человек, обязанный охранять спокойствие граждан методами, дозволенными законом, а вовсе не приумножать беспорядок. Убийство, совершенное представителем власти, — в этом есть что-то безнравственное.

Мы не можем сказать ни «да», ни «нет», мы не знаем, кто убил этих троих, следственные учреждения не дали на сей счет исчерпывающих ответов, а значит, мы и не вправе кого-либо обвинять по собственному разумению. Убийство — дело серьезное, юридическое, на него, как известно, распространяется презумпция невиновности. Единственное, что автор знает наверняка, так это то, что Икс, укрывшийся от всех глаз, действительно решил мстить. Нам бы хотелось, чтобы он повел себя как-нибудь по-иному, чтобы не замарал чести мундира, чтобы поступил, как поступают в подобных случаях культурные люди: …м-м-м… автор не знает, как именно… скажем, стал бы писать письма во все инстанции о творящихся безобразиях, склонять народ на свою сторону, собирать… я не знаю… петиции, что ли. Он мог прийти к Живоглоту и честно высказать свои претензии, мог, наконец, поступить как человек разумный — просто уйти. Безо всякого, заметьте, ущерба для совести, потому что все равно не справиться ему одному с такой оравой специалистов, объединенных в отлично управляемый коллектив, блестяще, кстати, справляющийся с задачами самого Икса, в исполнении которых, как мы видели, тот не слишком-то преуспел. Он мог уйти, потому что все равно Полный Контроль был неизбежен, потому что все убийцы обречены уже самою историей. Но он не ушел. Он, как мы увидим, решил ответить жестоким, бесчеловечным террором.

Никто не знал тогда, где скрывается неудавшийся узурпатор, никто не знал тогда, что подручные его, кстати, не уволенные в соответствии с существующим законодательством, а самовольно покинувшие секураторскую службу, просто-напросто дезертировавшие, оставившие город на потеху разгульным и преступным страстям, что эти-то вот дезертиры — и те не посмели разделить мстительных планов Икса и спешно покинули город, разбежались кто куда. Что сам Икс прячется от возмездия на самой своей потайной конспиративной квартире — о чем тоже, разумеется, никто извещен не был. А он прятался там — да-да, трусливо скрывался среди консервных банок, наручников, накладных усов и бород, среди оружия различных систем и принципов действия, коробок с летальными ботинками, обойм с самонаводящимися пулями, маленьких инопланетных баночек с усилителями кулака, дезодорантов, дезаурантов (уничтожающих ауру, по которой так нетрудно даже в те дни было выследить человека), пакетиков с квантовыми заметателями следов, самовыслеживателями, сразусообщателями, скородопрашивателями, голографическими снимателями пальцевых отпечатков на расстоянии, тихоподслушивателями, лазерными приметосборниками и стереостучателями. Среди всего этого секураторского арсенала он сидел на мыслеэкранирующем диване в зашторенной, темной и выстуженной комнате с ворсистыми полами, скрадывающими даже падение двухпудовой гири, сидел и жевал скучный обед.

Он уже понимал, что если просто надеяться на статистику и пассивно ждать, то можно в принципе дождаться и пули в какое-нибудь плохо защищенное место — поскольку организация все видит насквозь и всякого может достать где угодно, нужно только немножко времени. Он сидел и разрабатывал, как мы понимаем, свои мстительные и кровожадные планы.

Мы не знаем, какими именно были эти планы, что именно рождалось у него в голове в той таинственной тьме, состоящей из донесений, явок, паролей и принципиально неразгадываемых шифров. Нам известно лишь то, что произошло в действительности. Но мы не можем не связывать его тихие, на цыпочках, диванные сиденья в темноте и воспоследовавшую вскоре какофонию убийств и многих, по счастью, не удавшихся покушений на рядовых членов организации и на самого ее лидера — Анжело Живоглота.

Первой жертвой, как мы полагаем, амбиций Икса пал секуратор организации, на свое горе заснувший от недосыпания на посту. Это случилось 17 декабря, через несколько дней после кончины Папы Зануды, когда и жители города, и члены организации несколько поуспокоились и уже начали строить радужные планы на счастливую встречу Нового года.

Мы вполне серьезны и крайне далеки от пустой и вредной иронии, когда говорим о жителям города и их радужных планах. Действительно, ни для кого из них не являлось секретом, что организация еще совсем недавно обстряпывала свои финансовые дела, не останавливаясь перед нарушениями закона. Еще в ноябре она наводила страх на весь город и никто, засыпая, не мог с уверенностью сказать, что не проснется следующим утром с разможженным черепом или пробитым пулею сердцем, да еще к тому же и обокраденный. Но в декабре преступления кончились, в декабре члены организации выступили в роли вестников безопасности и спокойствия. Что ни говори, а они наконец навели порядок, — слышалось то тут, то там, — что ни говори, а они вполне заменили этот проклятый Контроль, который, в сущности, беззаконие и вообще неизвестно что. Люди в наше время мало верят словам, зато дела впечатляют их безусловно.

Убийство 17 декабря поражает нас не столько своей жестокостью, сколько подлостью: удар был нанесен, можно сказать, сзади. Спящий секуратор был сперва связан, чего по причине нахождения в бронеодежде своевременно не заметил. Потом за технологическую дырочку в титановом броневоротнике он был привинчен к фонарному столбу (для чего в последнем было потихоньку просверлено отверстие и нарезана в нем резьба).

Убийца — мы-то знаем, кто это был, — действовал изощренно и… как бы это сказать… избыточно. Складывалось впечатление, что он имел к жертве свои, очень серьезные, претензии. А между тем (вот где подлость-то!) достоверно установлено, что Икс не мог испытывать к Гаденышу (под таким псевдонимом был известен в городе этот член организации) личной неприязни. Да, он встречался с ним в бытность свою главой департамента тяжких, но по чисто служебным делам!

Вы спросите, что же он сделал? Он развел под жертвой костер из горючего пластика и был таков. К несчастью, каков он был конкретно, никто сказать не смог: как назло улица, обычно многолюдная, в это предвечернее время оказалась практически пустой, и свидетелей собрать не удалось, опять же густой дым. Проснувшийся секуратор громкими криками взывал о помощи, но, когда та подоспела, он уже молчал и только весело потрескивал на костре. Он успел хорошо прожариться в своем бронекостюме и покрылся румяной корочкой, что на похоронах вызвало у ценителей искреннее восхищение и было встречено скорбными рукоплесканиями.

Злобность чисто патологическая видится нам в этом бесчестном и несомненно противозаконном деянии. Хотелось бы добавить, что, узнав об ужасном конце своего защитника, все жители города единодушно содрогнулись. Однако стремление к объективности вынуждает нас отметить, что были и такие, которые не отреагировали долженствующим образом.

Они не выказали достаточно скорби, а скорее обрадовались, стали возвеличивать Икса, выдавать его за поборника и спасителя. Наверняка схлопотали по физиономии за какое-нибудь нарушение, а теперь тешили мстительность свою мелочную. По городу пошли странные слухи.

Икс — ну прямо Робин Гуд какой-то! — появлялся тот тут, то там в самых немыслимых обличьях и облачениях. Его видели загримированного под заурядную проститутку, старую, сонную и обтрепанную, бродившую, а потом и перебродившую неподалеку or секуратории, узнавали в бродячем лудильщике персональных компьютеров, в усердном клерке, несущем под мышкой двенадцатиствольный лазер (экспортный вариант), в бравом гусаре, распевающем, несмотря на строжайший запрет, гимны на улице Скопидар, даже в непотопляемом секураторе, решившем вдруг погладить младенца. И везде этот дезертир совершал умопомрачительные подвиги, спасая невинных якобы жителей и наказывая смертью злонамеренных якобы членов организации. Смертью, которая, якобы по ошибке, а то и по злому умыслу компьютера почему-то не вносилась в анналы тяжких и соответственно не уменьшала число убийств разрешенных. На самом же деле, — и мы в том уверены, так как располагаем надежными сведениями, — никаких тяжких, не заносимых в контроль-интеллектор, не было и быть не могло, и это попросту слухи. Убийства совершались и, к досаде Живоглота, неизменно заносились в соответствующую интеллекторную графу.

Убийства, мало сказать, разнообразные. Например, тяжкое двадцать восьмого декабря произведено было с помощью аппаратуры, в силу своей новизны не имевшей до той поры отношения к оружию, — искривителем пространства. Беднягу секуратора так перекорежило, что до сих пор его имя не установлено (следствие ведется, и каждую неделю общественности сообщают, что появились новые факты). А тяжкое, скажем, двадцать первого декабря исполнялось дубиной неотесанной (путем нанесения ею троекратного удара по голове, принадлежащей жертве). По поводу этого преступления ходили всякие разговоры: мол, требуется для такого сила воловья, а ею Икс, судя по менее чем обычной комплекции, обладал вряд ли. Ну что ж, будто бы неизвестны секураторской науке особые средства, специальные тренировки, а также изощренные садистские приемы борьбы тэтатэ!

Также, повторимся, совершалось множество покушений, кончавшихся благоприятно для покушаемых; отсюда, по-видимому, и разговоры.

Следует отметить, и потому мы отмечаем: значительная часть покушений обращена была на жизнь самого Живоглота, что его очень тревожило. По сведениям, первое из них сопровождалось выстрелом по его особе в окно секуратории. Увидев автомобиль, мчащийся по улице Пролонгации (что напротив секуратории). Живоглот, до того любовавшийся пейзажем, тотчас перестал любоваться и бросился в глубь комнаты. В следующий момент, сокрушив стекло, туда же ворвалась пуля. Некоторое время она гналась за ним со скоростью ужасающей, оба кричали в унисон и кружились вокруг стола, пока наконец преследуемому не пришла в голову мысль включить пылесос. Смертоносный кусок металла с отвратительным чмоканьем исчез в вороненом раструбе навсегда. Все были восхищены и растроганы.

Этот эпизод взволновал Живоглота. Он его растревожил. Разразившись двухчасовой речью (по радио), шеф-секуратор призвал на помощь все население. Лучшие умы города — среди них три более чем секретных физика, один химик, один философ, один специалист по прогнозам пессимистическим, другой — по прогнозам оптимистическим, три собаковеда, один киновед, по ошибке принятый за кинолога, один булочник, один дегустатор, восемь частных сыщиков без диплома, при них восемь дипломированных педиатров и целая армада инженеров, подинженеров, сверхоколоинженеров, а также просто умных людей (сюда же приплюсуйте кордебалет) — были брошены на сверхсрочное создание специального иксоискателя. В скобках заметим, что эта разработка оказалась очень многообещающей, впоследствии она была удостоена литературной премии, и всякие по ее поводу произносились благодарственные слова. Исследования, по слухам, ведутся и по сей день, установка достигла производительности три с половиной Икса в минуту, только вот кого ловить-то сейчас? Впрочем, неважно: наука всегда работает на будущее, она выше какой-то потребы дня, ха-ха.

Помимо чисто научно-технических, велись также поиски натуральные. Секураторам пришлось перетряхивать весь город — при активной, разумеется, помощи здравомыслящих и порядконастроенных горожан, коих всегда значительное число. Поиски, сразу скажем, к успеху не привели, но они были, и воспоминание о единении сил поддержания порядка с общественностью до сих пор трогает сердце автора. Так, знаете, вспомнишь…

К сожалению, на следующий день было совершено целых два покушения на жизнь Живоглота. Утром его обстреляли из настоящей рогатки, а вечером ему подан был к столу радиоактивный морской ливер из Ливерморской лаборатории (США). Только невероятная осмотрительность шефа-секуратора, его неописуемо стремительная реакция, с которой он грудью бросался на защиту собственной жизни, позволили ему избежать смертельных опасностей. Но настроение, сами понимаете, было вконец испорчено.

Живоглот маялся. Он носился по кабинету как вспугнутый таракан.

Он выкатывал глаза так, что они выдавались над переносицей и при резких движениях головы стукались друг о друга. Никого, кроме нескольких доверенных лиц, он к себе не впускал. Доверенных же от себя отпускать тоже остерегался и оснастил каждого из них набором подслушивающих, подглядывающих, поднюхивающих и подщупывающих устройств. Точнее, двумя наборами: одним, устанавливаемым явно, другим — тайно.

Мозговые штурмы прекратились. Зато появились во множестве двойники Живоглота, иногда даже и не совсем повторяющие оригинал, но неизменно очень красивые, с богемными бородками и накладными глазами. Все же, какие бы горделивые, переполненные мудростью и пафосом позы ни принимали копии шефа-секуратора, их всех отличало одно — унылая обреченность. Они очень боялись смерти. Как ни странно, ни на одного из них вплоть до самого Нового года покушений почему-то не совершалось.

Все хлопоты по-прежнему выпадали на долю Живоглота. А он от покушений страдал ужасно, потому что был чувствительная душа. Удары сыпались на него со всех сторон, он уже с трудом от них уворачивался.

Он очень похудел и ослаб, потому что пищу, ему предназначенную, пробовали слишком много специально приставленных проверяющих и до Живоглотова стола доходила лишь ее малая часть, примерно та, которую оставляют в тарелке гости в приличном обществе, чтобы покинуть трапезу «с легким чувством голода». Живоглот настолько стал осторожен, что, когда ему требовалось… как бы это помягче выразиться… исполнить естественную потребность (мы надеемся, читатель нас понимает), он посылал впереди себя доверенное лицо. И, знаете, не раскаялся.

В один из дней означенное лицо, зайдя с предварительной инспекцией в приватное место, подверглось удару химического лазера-сапола. Лицо чуть было не лишилось жизни, уменьшив тем самым число дозволенных тяжких, но луч лазера попал ему в лоб и потому серьезных повреждений не причинил. Впоследствии, правда, лицо очень долго отказывалось самым категорическим образом от посещения приватных мест как по чьей-либо просьбе, так и для удовлетворения собственных нужд. А могло бы кончиться много хуже!

Но не подумайте, что шеф-секуратор поддался панике и забыл о возложенных на него обязанностях. Напротив! Хоть и росла с каждым днем цифра на экране контроль-интеллектора, но лишь за счет удавшихся покушений на жизни членов организации. Порядок сохранялся по-прежнему и даже ужесточился. Каждый, кто выходил на улицу, должен был теперь получить специальное разрешение. Идти разрешалось только поодиночке и только военным шагом. Шаг вправо, равно как и шаг влево, считался нарушением, за которое нарушителя ждала (буде его заметят) немедленная и жестокая кара, относимая контроль-интеллектором к разряду мисдиминоров, а на мисдиминоры Живоглоту было начхать.

Принятие пищи в предприятиях общественного питания проводилось под неусыпным надзором секураторов и добровольцев от общественности: они по одному стояли у каждого столика с часами в левой руке и плетью — в правой. Они имели также обыкновение громко и раздраженно кричать. Комендантский час длился теперь двадцать часов. Живоглот хотел было ввести все двадцать четыре, но его отговорили — надо же и гуманность продемонстрировать. Телефоны были отключены — лишних разговоров во избежание. Так что вот: никаких беспорядков не было в городе.

Живоглоту было трудно, ох, как трудно. Он разрывался между исполнением служебных обязанностей, увертыванием от покушений и беспрестанными поисками узурпатора Икса. По вечерам крупные разрывы он заклеивал пластырем, а мелкие мужественно терпел. И во всем бы его преследовали успехи, только вот Икс! Он исчез, пропал, растворился, он проявлялся физически только покушениями.

Порой Живоглоту казалось, что покушения эти — нарочито неудачные, что его только пугают, что оставляют на десерт. По ночам, когда он все же пытался хоть на минуту сбросить с себя невыносимое бремя обязанностей и заснуть, бедняга заворачивался с головой в бронеодеяло и глухо стонал. Он стонал так, что даже у бывалых-перебывалых доверенных лиц волосы становились дыбом, и наутро им всем приходилось делать укладку. Особенно это досаждало самому из них молодому и самому длинноволосому лицу по прозванию Стервочка: его волосы растопыривались во все стороны на семьдесят сантиметров и пружинили, так что приходилось загибать их плоскогубцами, что, сами понимаете, вредно и, может быть, ведет к раннему облысению.

Но Живоглот был профессионалом. Поддаваясь эмоциям, он ни на секунду не забывал о деле, не срывался ни в одной мелочи. Он изготовил хитроумнейший, безотказнейший план поимки Икса (и последующего к нему принятия мер). Идея основывалась на том, что Икс — тоже профессионал, причем высокого класса, к покушению, тому, глобальному, «на десерт», относится с большим вниманием, а значит, ни одной, даже мельчайшей возможности покуситься удачно и в удачное время ни за что не упустит. Второе, что одновременно вдохновляло и огорчало бедного Живоглота, заключалось в том, что «десерт» назначался, судя по всему, на тридцать первое декабря. И оба этих обстоятельства означали, что именно тридцать первого декабря нужно совершить глубоко продуманную оплошность, причем сделать так, чтобы Икс узнал о ней загодя.

У Живоглота была возлюбленная. По причине чрезмерной загруженности по службе он ее навещал редко, а последнее время так и вообще забыл к ней дорогу. Теперь во исполнение плана он ей позвонил и сообщил, что тридцать первого навестит. Предварительно он проверил, как обстоит в кабинете насчет подслушивания и подглядывания. Проверка его удовлетворила: кабинет подслушивался с помощью четырех лазерных засекателей, обратного рупора, направленных микрофонов, мезонного поля, фонографа, а также пано-, квадро- и октофонических искусственных барабанных перепонок, внедренных в стены еще при прошлых хозяевах помещения. Вдобавок датчики обнаружили просвечивание ультрафиолетом, СВЧ, x-лучами, y-лучами, медленными нейтронами и быстрыми шариками из жеваной бумаги. Найдены были также следы чьейто деперсонифицированной ауры, две ампулы с ядом и боевой топорик племени сиу. Теперь Живоглот мог до самого Нового года не опасаться за свою жизнь. Но он опасался, потому что, напомним читателю, был профессионалом. Хорош бы он был, если б не опасался.

Цифра 999 появилась на экране контроль-интеллектора двадцать девятого декабря. Все забегали с очень взволнованным видом. Живоглот только усмехнулся.

— Теперь, друзья, полное спокойствие и самая напряженная работа. Больше тяжких не будет.

— Но девятьсот девяносто девять, шеф-секуратор! Этому Иксу стоит только кого-нибудь убить, как сразу Контроль.

— А мы ему не дадим.

— Да он себя сам под пулю подставит!

— И себя не подставит. И вообще ни до кого не дотронется. Ему нужен я. Он профессионал. Это его последний шанс до меня добраться.

— А если доберется?

— Я тоже профессионал.

После этого, оставшись один, Живоглот снял телефонную трубку, нажал на первую попавшуюся цифру, чтобы гудок не мешал, и сказал:

— Привет, Икс.

Никто ему не ответил.

— Привет, говорю! Я же знаю, что ты слушаешь телефон.

Молчание.

— Ты хоть кивни, что слушаешь меня. Я пойму.

Икс кивнул.

— Ты ведь знаешь, что у меня есть женщина? Возлюбленная. Невеста.

Икс кивнул.

— И, конечно, знаешь, что там я тебе устраиваю ловушку.

— Знаю, — наконец подал голос Икс. — Но ты сам туда не придешь. Ты будешь ждать результатов в секуратории.

— А ты придешь туда раньше моих людей и сделаешь так, что в нужное время они засекут твое присутствие по приборам, хотя самого тебя не увидят.

— Увидят, — сказал Икс. — У меня и такой прибор есть.

— О! — Живоглот одобрительно кивнул. — Научный прогресс развивается беспредельно. Но ты-то в это время будешь в секуратории.

— Еще бы, — ответил Икс. — Ты ведь будешь один, если не считать сорока шести охранников. Все остальные уйдут к засаде.

— А если не уйдут?

— Тогда ты проиграешь.

— Ты проникаешь в дом через одну из ста четырнадцати лазеек, которые я все равно до Нового года не успею проверить и заблокировать…

— Ста пятнадцати.

— Нейтрализуешь охранников и захватишь меня врасплох.

— Да. Все это просчитывается элементарно.

— И произойдет наша встреча в семнадцать сорок четыре.

— Примерно так. Ты хорошо понимаешь в нашем деле.

— У меня были хорошие учителя.

— Не могу их поздравить.

— …хотя и есть с чем. Послушай, Икс, но ведь ты же согласен, что этот вариант наиболее приемлем для нас обоих. Самая большая вероятность покончить с тобой.

— И с тобой. По пятьдесят процентов на каждого, — ответил Икс.

— У меня такое впечатление, что наши личные интеллекторы склепаны в одной мастерской. Есть предложение, Икс!

— Я слушаю.

— Раз уж все равно мы встретимся с тобой неизбежно, именно тридцать первого и именно в семнадцать сорок четыре…

— Плюс-минус шесть минут, — уточнил Икс.

— Да-да, плюс-минус. Я говорю, раз уж мы все равно встретимся, так почему бы не увидеться безо всех этих сложностей?

Икс хмыкнул. Потом пожал плечами. Потом скептически приподнял брови. Потом сказал:

— Это было бы в высшей степени непрофессионально.

— Что ж, — оскорбился Живоглот. — Мое дело предложить. Тогда до скорого?

Икс кивнул.

У Живоглота на душе было гадко. Секураторы тоже начали уставать, да и у остального населения настроение ухудшилось. Поубавилось добровольцев, и на дежурства в предприятиях общественного питания горожанин шел с неохотой. К тому времени очередь официально назначенных к принятию мер растянулась уже на три года. Мисдиминоры участились настолько, что даже не считались насилием. Но Живоглот не сдавался. Он правил городом железной рукой. Он ввел двадцатидвухчасовой комендантский час, который народ со свойственной ему чуткостью тут же прозвал «двумя часами гуманности». Он еще жестче регламентировал порядок выхода горожан на улицу и следования к пункту назначения, указанному в сопроводительном разрешении. Разговоры между пешеходами запрещались. Однако каждому вменялось в обязанность со всех встречных требовать разрешение и самому свое предъявлять. Все окна приказано было заклеить Живоглотовыми портретами. В районе рта находилась форточка, которую через каждые пятнадцать минут, невзирая на время суток, полагалось распахивать и по сигналу точного времени выкрикивать утвержденный лозунг «Живоглот, единство, спокойствие!». Некоторые ухитрялись выкрикивать посредством магнитофонов, а взамен собственных лиц высовывать муляжи. Муляжи эти продавались в каждом киоске, ибо практически каждый в городе был теперь официальным двойником шефа-секуратора. Это было очень удобно: ведь двойники приравнивались к секураторам и, следовательно, не должны были носить с собой разрешение на следование. Каждому, находящемуся на улице, кроме секураторов в бронеодежде, предписывалось на длинном шесте носить с собой фотографию Живоглота размером 70×110.

Запрещалось выключать радиоприемники. В кабинет к Живоглоту провели микрофон, и значительную часть времени шеф-секуратор занимался увещеваниями. Он описывал ужасы Контроля и радости свободного поведения, он взывал к совести и угрожал всеобщим ежедневным мисдиминором. Его страстный, хорошо поставленный голос пропитал городские стены и потом, когда все окончилось, долго еще не мог выветриться. Хозяйки, выметая пыль из-под шкафов и прочих труднодоступных для уборки мест, нет-нет да и натыкались на какое-нибудь его излюбленное словечко: вандализм, цинизм, стимулы, принуждение, свобода, вакханалия, узурпатор, порядок, повышенная бдительность, факты, слухи, пресечь, предупредить, запретить. Некоторые слова, хоть они и глухо уже звучали, пугали до судорог, а некоторых и не слышали вовсе, потому что привыкли к ним, словно к тиканью этих новомодных игрушек — механических будильников.

Тридцатого ничего не произошло, если не считать четырех таинственных покушений на жизнь шефа-секуратора и еще семи — на жизни его подчиненных. Все тряслись. Живоглот посмеивался.

— Пусть его, — говорил он. — Я не боюсь, и вы не бойтесь.

Но под вечер и сам не выдержал: с риском для жизни открыл бронеокно и вышвырнул туда микрофон, ошибочно приняв его за гранату.

— Э-хе-хе, — сказал по этому поводу Икс.

Страшным был тот день — тридцатое декабря. Но вот и он закончился; наступил канун Нового года.

В четыре часа пополудни бывший шеф-секуратор Икс покинул неуютную конспиративную квартиру и вооруженный до зубов (в каждом по ядомету) направился на решающий поединок. Никем не замеченный (специальные тренировки плюс Живоглотова бородка, накладные глаза и портрет на шесте), он прибыл к секуратории. Икс рассуждал так: Живоглот — профессионал, но профессионал-самоучка, он может сорваться, поэтому следует все проверить.

Уже стемнело. Свистел декабрьский ветер, было прохладно, постовые секураторы кутались в броневоротники и вставляли в красные глаза спички. Отмечалась их повышенная небритость.

Икс начал измерения. Ауроискатель зафиксировал присутствие Живоглота в шеф-секураторском кабинете, звуколов зарегистрировал его нервные шаги и постукивание зубов, телемыслер поймал фразу: пора запускать дежурных.

Икс направился к дому Живоглотовой пассии. Он сквозняком ворвался в ее квартиру — на кровати в спальне секуратор из оперативной группы изображал спящую женщину, и он действительно спал. Икс прошелся по комнатам, не оставляя следов, но оставляя повсюду регистрирующие и прочие, нужные по ходу дела, приборы. Поспал в кресле девять минут — усталость. Снова все проверил. Погасил свою ауру, уничтожил запах, и на всю катушку запустил фотоотгонятель. Уронил стул.

Поднял. Одним пассом усыпил проснувшегося было красавца секуратора. Полюбовался. Вздохнул. Выдохнул в специальный мешочек. Услышал звук приближающейся машины. Спрятался в прихожей за обувной ящик.

Поимщики прибыли тоже очень тихо. Они быстро обыскали квартиру, затем один затаился под гардеробом, другой обмотался кухонным полотенцем. Трое остальных распределились по местам общего пользования.

Тот, что в полотенцах, тихо шепнул в ноготь:

— Все тихо.

— Отлично, — буркнул из живота Живоглотов голос. — Дежурьте и не прошляпьте.

Живоглот криво усмехнулся. Икс — тоже. Он тем временем был уже далеко. Оставляя массу ложных следов, заметая истинные и вообще делая множество совершенно ненужных, но абсолютно профессиональных предосторожностей, Икс направлялся, как и обещал Живоглоту, к секуратории.

Заработали оставленные приборы и начали имитировать присутствие Икса в доме Живоглотового пупсика. Тот. что в полотенцах, тревожно зашептал в ноготь:

— Он здесь. Слышу шаги. Вижу!

— Аромат?

— Его.

— Аура?

— Его.

— Что делает?

— Выглядывает из-за портьеры.

— Не брать! Ждать остальных.

Шепот Живоглота напоминал приглушенный подушкой электрический разряд — его и вправду трясло.

Вскоре к дому Живоглотовой девушки со всех концов города начали подтягиваться лучшие люди организации. Вслед за ними, более медленно, подтягивались остальные. Иксу стало трудно пробираться сквозь их поток, он уже побаивался, как бы не опоздать. Секураторы чертыхались: это очень трудно и неудобно изображать беззвучную, безароматную, безаурную, неосязаемую невидимку, когда на тебе килограммов двадцать специального особонепроницаемого металла. Они проносились мимо Икса бледными бесплотными тенями, но иногда звякали и трудно кряхтели.

В семнадцать двадцать девять с минутным опозданием Икс оказался у цели. Секуратория была пуста и темна. Равно как и кабинет шефа-секуратора. Икс удивленно приподнял брови.

Да, в кабинете Живоглот напрочь отсутствовал. Хоть это и не слишком профессионально. Однако простим его, все-таки он постигал ремесло самоучкой. Живоглот просто-напросто испугался. Его кабинет — самое надежное убежище во всем городе — показался ему вдруг не слишком надежным. Он взял восьмерых охранников и направился в пыточную, на самый подземный, самый тайный этаж здания. Там он давно оборудовал для себя уголок — не столько в качестве убежища, сколько для хранения несметных сокровищ. Уголок этот, за стенами пятиметровой толщины, содержал в себе еще один уголок, а в нем — нишу. В нише хранился личный шеф-секураторский сейф — сооружение, выдерживающее не только прямой удар атомной бомбы, но и визит грабителя-профессионала — как угодно, можете и не верить. В тот сейф, на среднюю полку общей площадью четыре квадратных метра, и запрятался Живоглот. Он спрятался там и заперся на семь принципиально нераскрываемых замков. Четырех секураторов он оставил охранять пыточную, четырех — уголок с сейфом. Своими грязными аурами они, как следовало ожидать, и выдали Иксу местопребывание шефа-секуратора.

Пройдя все преграды, нейтрализовав отбивающими сознание мисдиминорами всех четырех сторожей последнего Живоглотова пристанища, Икс добрался до сейфа ровно в семнадцать сорок шесть, то есть с двухминутным опозданием, каковое простительно даже профессионалу. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять: вскрыть сейф ему не удастся. И тогда Икс применил ну уже самую распоследнюю новинку, которую придумали эти физики, — локальный ускоритель времени.

Живоглот нервничал. Он твердо решил не вылезать из сейфа до тех пор, пока часы не пробьют двенадцать. В спешке (вот где проявляется недостаточный профессионализм) он забыл часы в кабинете. Он до того разнервничался по этому поводу, что начал воспринимать радиоволны.

Тогда он настроился на местную станцию и вдруг услышал:

— …ское время ноль часов десять минут.

— Хо-хо! — сказал Живоглот и еще больше разнервничался (а Икс ждал у двери).

Живоглот начал отпирать принципиально неотпираемые замки. Загремели щеколды.

Икс приготовился. Сначала он сделался невидимым, но фотоноотгонятель сильно сужал и затемнял поле зрения, и тогда он его отключил.

Скрипнул последний замок.

Дверь сейфа открылась так неожиданно, и Живоглот вылетел из нее так быстро, что Икс едва успел приготовиться. Но когда он увидел перед собой лысого, очкастого, гладко выбритого мужчину, в душу его закрат лись сомнения. Они, правда, быстро развеялись: аура, аромат и прочие имманентно присущие — все указывало, что перед ним сам Живоглот, только уж больно какой-то мерзкий. Так профессионал Икс потерял секунду. А Живоглот приобрел. Они одновременно навели друг на друга атомные обрезы и одновременно, с точностью до миллисекунды, нажали курки.

Раздалось два, как в таких случаях говорят, сухих щелчка — обрезы дали осечки. Потом еще два, еще.

Икс удивленно приподнял брови. Живоглот удивленно хмыкнул. Потом хмыкнул Икс, а Живоглот привел в движение брови.

— Что за черт? — сказали они.

И выстрелили друг в друга из очень редкоземельных лазеров. Потом оскалили зубы и обдали друг друга ядом. Потом… Одним словом, много они еще чего делали, но вреда друг другу нанести не могли.

— Контроль! — выдохнули они. — Не может быть!

И взявшись за руки, побежали в шеф-секураторский кабинет. На экране контроль-интеллектора красовалась цифра 1000. Она была выполнена художественно, в четырех красках, и порхали вокруг нее ангелочки с очень деловитыми лицами.

— Ну вот, — сказал Икс. — Вот и крышка всей вашей банде. Жаль только, не уничтожил тебя.

— Кстати, — чтоб чем-нибудь посторонним занять свой потрясенный разум, спросил Живоглот. — А почему ты так хотел убить именно меня? Все равно ведь Контроль.

— Тебя, Живоглот, — ответил ему бывший шеф-секуратор, — никакой Контроль не возьмет.

— Это точно, — самодовольно подтвердил Живоглот. — Кстати, ты арестован. Руки, пожалуйста, протяни!

Профессионал должен уметь проигрывать. В последний раз на этих страницах Икс изобразил кривую улыбку и протянул к наручникам обе руки.

Что же произошло? Какая нелепая случайность разрушила планы обоих наших героев? Не скроем, мы ее ждали. Мы точно знали, что что-то такое обязательно до Нового года произойдет. Да и не могло не произойти.

А случилось вот что. Майор-секуратор Пробка, герой эпизода с мозговым штурмом, во время вечернего патрулирования встретил на улице малышку лет пяти-шести с очень красивым бантиком в волосах.

— Ты что? — ласково спросил он ее. — Тебе чего? Комендантский час.

— Я гуляла и заблудилась, — ответила крошка, отчего бравый майор окончательно прослезился и умилился.

— Да разве можно гулять одной, такой маленькой, да еще с таким бантиком, да еще ночью?

— Дядя, — сказала девочка. — А у вас правда пинджак железный?

— Правда-правда, — ответил Пробка. — У-ти моя ма-аленькая!

И железной перчаткой (добрая душа!) погладил ее по головке.

В это время, сзади, налетает на него какой-то совершенно невменяемый штатский, впоследствии оказавшийся к тому же отцом девочки, грубо вырывает бедняжку из платонических объятий стража порядка и со всего размаху бьет ничего не понимающего секуратора током. И убивает. Так, по крайней мере, писалось в газетах.

Согласитесь, нелепо. Какой-то, прямо скажем, дурак, осатаневший от рвения и усталости, вздумал проявить человеческие чувства к охраняемому объекту и всю концовку нам испоганил. Вот если бы, скажем, победил Икс! Добро, заключили бы мы в конце, всегда торжествует, по крайней мере, в книгах, авторы которых предпочитают читателя не огорчать. Или, например, Живоглот в равной борьбе расправился бы с узурпатором. А? Какой мрак, какие сильные чувства, какая глубокая философия во всем бы этом сквозили. Безысходность! О, она бы многие струны затронула. А какой роскошный финал потерян — я имею в виду одновременную смерть обоих! Нет, откуда ни возьмись майор Пробка и этот сумасшедший папаша!

Мы так и знали, так и думали, что все кончится какой-нибудь несуразицей. Уж не хочет ли автор сказать, — ядовито прошипят недоброжелатели, — что сам народ помешал герою расправиться со злодеем? Уж не намекает ли он, что не надо было восставать против зла? Много чего скажут недоброжелатели или слишком серьезные анализаторы морали произведения.

Со своей стороны уверяем читателя, что ни о чем таком мы не думали и ни на что такое не намекали. Мы и сами в недоумении: какой вывод следует из этой истории? Какой-нибудь да следует, это уж непременно.

Скажем, такой: автор не умеет строить свои рассказы. Что ему стоило взять да и сделать Икса предводителем горожан. Трудная это оказалась задача, плохо соединялись они.

Тем более что и сам Икс повел себя на суде странно. Он, в частности, уверял суд, что к покушениям, удачным и неудачным, на «простых» секураторов он никакого отношения не имеет. Ну врет, ну изворачивается, ну трусит просто! Что, мол, все эти покушения — дело рук самих горожан? С больной головы на здоровую переваливает. Потому что, если так, — что ж они восстание не подняли? Что ж не заявили во весь голос протест?

Поэтому автор просит читателя никакой особой морали из рассказа не выводить, а принять просто — как любопытный эпизод из эпохи Введения Вероятностного Контроля.

Нам осталось лишь сообщить, что Икс был осужден к пожизненному заключению, стараниями Живоглота отбыл в другой город, где Контроль к тому времени не был еще введен, но по пути постыдно сбежал из арестантского самолета — из страха якобы мести. Рассказывают, что осел он в какой-то банде, не из тех, которые за деньги преступления совершают, а которые против Введения (убейте, не пойму, в чем между ними принципиальная разница). А Живоглот все еще на секураторской службе. Недавно покинул город. Получил повышение. Старается, наводит порядок. И сейф увез. Иногда горожане вспоминают обоих, но без особого сожаления. До них ли? Иные времена, иные проблемы. И говорят между собой: вот придет еще такой Живоглот, вот мы тогда ему зададим. Мы уже ученые.