Партизаны

3

Зной и духота дня разрядились под вечер внезапной бурей. На спускавшихся к Любавке улочках зашумели ручьи. Ливень прогнал с улиц немецкие патрули. Даже автомашины останавливались на дороге. Но через час-полтора черные тучи исчезли и на небе заблестели звезды. Легкий ветерок разносил запах цветов. Легко дышалось очищенным от пыли воздухом.

Но люди промокли до нитки, и Коваль с беспокойством вслушивался в их уставшие голоса. В первой операции боевой группы Гвардии Людовой в Мнихове участвовали семь человек, вооруженные двустволкой, обрезом и пистолетом. Двустволку принес Винценти Козек, близкий родственник Шимека. Он выменял ее у вдовы лесника Покоры за два гуся. За курицу вдова дала еще несколько патронов. Обрез принес Гула. Еще в сентябре 1939 года он нашел приличную винтовку, отпилил кусок ствола и спрятал ее под навесом хлева. Только маловато было боеприпасов — всего девять патронов. Пистолет добыли случайно. Носил его полицейский Смочик из тминного полицейского поста в Едлиске. Он был большой любитель выпить и однажды, сильно поднабравшись, забрался в кусты возле речки поспать. Ребята выследили его, забрали оружие, а самого связали собственным ремнем. В магазине пистолета было только три патрона. Двустволка, обрез и пистолет… Всего около двадцати боевых зарядов и семь человек, лежащих в траве у подножия Чарной Гурки. А у противника?

В Мнихове много жандармов и полиции, в бараках возле Чернева расквартирована воинская часть, кроме того, в Хмелевце — фольксдойче да еще тминные посты, вооруженные гражданские служащие. Самый паршивый немецкий солдат имеет винтовку и до черта боеприпасов. У оккупантов автоматы и пулеметы. А жандармы даже моторизованы. Вот ксендз когда-то говорил, что у Давида была только праща, а он победил могучего Голиафа. За ним стоял бог… А кто стоит за этой семеркой? Может, тоже произойдет чудо?

Лежали в траве, скупо перебрасывались словами, ждали: когда прекратится всякое движение, они встанут и пойдут на юго-восток. Ковалю страшно хотелось закурить. Время от времени он лез рукой в карман — и вытаскивал руку обратно. Нельзя… Матеуш не хотел признаться в этом даже самому себе, но он боялся. Боялся… Одно дело говорить о борьбе на собраниях, а совсем другое — за городом ждать момента выхода на операцию, отдавать себе отчет в том, что в случае встречи с любым патрулем у них не останется никаких шансов на удачу. Да, лежать в траве и вслушиваться в этот вечер, при каждом шелесте гадать, не немцы ли идут… Станут ли они легкой добычей жандармов или окажут сопротивление?

Когда-то он воевал, была у него сила и твердая рука. Брал на мушку людей в рогатых шлемах, не обращал внимания на свист пуль. Насмотрелся на смерть своих и чужих. Да, когда-то он был солдатом. Сегодня он боялся за себя и за этих шестерых, лежащих рядом с ним. Долго колебался, прежде чем дал согласие. А чтобы доказать Козе, что колебался не от страха, решил сам пойти на операцию.

— Провести операцию должен я, — напирал Коза. — У нас есть боевые ребята, хотят действовать. Мы столько говорили о борьбе, о помощи Красной Армии.

— Кроме разговоров нужно иметь возможности.

— У нас уже есть оружие. Правда, всего три ствола…

— Мало.

— А откуда взять больше? Вы поможете? — горячился Коза.

— Попробуем добыть денег. Наверное, оружие можно купить.

— Деньги… — Коза только рукой махнул.

Оба хорошо знали, что денег нет. Не хватало даже на бумагу для размножения на гектографе радиосообщений.

В подвале у него закопана банка Вайнера. Коваль догадывается, что в ней: наверное, золото и доллары… Вайнер умер, а семья, очевидно, в гетто, хотя никто точно не знает. Некому возвратить банку. А пригодилась бы весьма для вооружения группы. Коза говорит правду. Нельзя больше сдерживать ребят. Долго и настойчиво разъясняли им необходимость вооруженной борьбы с оккупантами, а теперь все дело свелось к собраниям. Но как пустить в дело доверенные ему деньги? А вдруг явится кто-нибудь из семьи Вайнера? Будут считать Коваля мошенником.

— Действительно, денег нет, — согласился Матеуш.

— Давай проведем операцию.

— Хорошо, но тихую, без стрельбы.

— Боитесь?

— Я сам тоже пойду, — сказал тогда Коваль.

— Зачем? Это не ваше дело ходить на боевые операции. Вы должны всем руководить.

— Именно поэтому я и пойду.

Сначала он решил рассказать Козе о скрывающихся возле Домбровки русских. Пусть привлечет их к операции. Солдаты, им не страшно идти в бой. А ребята возле них поучатся. Но не рассказал. Ведь начать должны сами, только сами, не чужими руками. Теперь, лежа на мокрой траве, он ясно сознавал: вот оно, начало пути. Куда этот путь приведет их? К осуществлению мечты о лучшей человеческой доле или к гибели?

— Время, — сказал Коза.

— Да, конечно, — вздохнул еле слышно Матеуш. Собрал людей в тесный кружок и начал вполголоса: — Я, товарищи, коротко. Мы являемся первым в Мнихове отрядом народной вооруженной силы — Гвардии Людовой. Сегодня мы начинаем первый бой с фашистами. Какой это враг — объяснять вам не нужно. С сегодняшнего дня начинаем с ним вооруженную борьбу. В этой борьбе должна родиться народная Польша, хотя это и не нравится нашей реакции, помещикам и фабрикантам. А теперь предоставляю слово товарищу Сенкале, командиру отряда Гвардии Людовой.

Коза откашлялся, с минуту помолчал и только потом произнес:

— Боевой приказ номер один: продвигаемся по Сандомирскому шоссе. Я и товарищ Скромный в авангарде, сзади прикрывает товарищ Войтек. Задание, — замолчал, чтобы глотнуть воздуха, — задание такое: прервать связь между Мниховом и Сандомиром. Спилим телеграфные столбы и сожжем мост. Ясно? Еще несколько наставлений: не курить, смотреть во все глаза, по сигналу падать на землю и ждать.

Коваль одобрительно кивал головой. Правильно все сказал Коза. Парень служивый — был в армии, смелый, ну и голова варит.

Растворившись в ночи, их еле заметные тени плыли по спящей земле. Короткие вздохи, иногда прерывистый, возбужденный шепот. Прошли опушкой леса до дороги, ведущей в Едлиск, потом межами в сторону шоссе. Никого вокруг, только где-то в деревне вдруг залает собака. Тихий свист-люди припали к земле, звякнула пила, кашель Гулы — и снова молчание. На фоне неба выделяется ряд телеграфных столбов. Они торчат, словно темные, связанные проволокой пальцы. koi да стоишь под ними, слышишь стонущий посвист. Когда-то давно, когда он был еще мальчишкой, думал, что это бренчат летящие по проволоке слова. Пила гудит ритмично, летят опилки, руки людей давят на столб, провода звенят, еще усилие — и столб подскакивает, наклоняется набок, зависает. Нижний конец роет в земле глубокую борозду. Люди с пилой бегут к другому столбу, а Чайка рубит провода топором. Коза собирает людей, чтобы сообща втащить столбы на мостик. Когда столбы уложены, Сокол подбегает с банкой керосина, но не обливает, а ждет приказа командира. Коза, ощупывает рукой доски мостика.

— Черт возьми этот дождь… — говорит он Ковалю. — Мокрые.

— Что делать. Попробуй как-нибудь зажечь.

— Хотя бы немного соломы.

— До хат слишком далеко, нет времени.

— Вот именно, — бурчит Коза, — а разобрать не успеем.

— Кончай, — торопит Коваль.

— Зажигать!

Вспыхнул огонек, зажженная тряпка описала дугу и упала в лужу керосина. Огонь…

— За мной! — кричит Коза и соскакивает с насыпи.

Все бросились вдоль ручья. Коваль сильно запыхался. Молодые намного обогнали его, только Коза держался неподалеку. Командир сжимал в руке обрез и каждую минуту оглядывался назад. Пламя над мостиком поднималось все выше…

Раздался резкий шум мотоцикла. Было слышно — гнал он вовсю, вскоре зарычал возле горки у леса, потом на повороте несколько сбавил скорость. Наконец они увидели его на прямом участке дороги. Слабый свет фары словно подметал шоссе. Перед мостиком мотоциклист затормозил, мотор заурчал на малых оборотах. Два человека суетились возле огня. Один из них внезапно поднял дуло автомата и широким веером выпустил длинную очередь. Несколько пуль плеснулось в воду, а несколько просвистело над пригорком. Ему вторил другой автомат.

— Отходим, — приказал Коза. — Сначала Седой с Чайкой и Соколом, потом мы.

— Может, подстрелить одного? — предложил Гула.

— Тихо! Отходить!

Коваль спускался медленно, раздвигая руками ветки. Немцы били рядом длинными очередями. Через несколько минут мотор взревел — мотоцикл уезжал обратно. И Матеуш подумал, что скоро сюда явятся жандармы.

Спешно уходили в сторону Зачернянского леса. Пробирались вдоль ручья, часть пути шли по воде, чтобы собаки не взяли след. Потом лесами обошли хутор в Корытковцах, пересекли просеку и достигли хозяйства лесника — старого Юрася, дяди Гулы. Небо уже светлело. Было самое время отдохнуть. Залаяла собака и сразу же замолкла, усмиренная Юрасем. Лесничий ждал их, сидя на крыльце. Он завел их на гумно, где было сено. Потом принес большущую буханку хлеба, молоко и вареные яйца.

— Курить можете здесь, — показал рукой на глиняный пол, — только осторожней.

— Ясно, — кивнул головой Коза, — не беспокойтесь.

Воскресное утро было погожее и теплое. В лесу щебетали птицы, на дворе лениво кудахтали куры. Из хлева вытолкали коров. Они топтались у колодца, пока парень в расстегнутой рубахе не выгнал их за ворота. Косые лучи солнца через щели между досками проникали внутрь гумна. Коваль, прижавшись к стене, наблюдал за маленьким мирком хозяйства лесника.

Юрась обмотал голову сеткой, взял дымарь. За домом, отгороженные от леса изгородью, стояли ульи. Юрась спокойно, не торопясь, поднял первую крышку улья, одну за другой достал рамки. Одни уложил обратно, другие отставил в сторону. У крыльца собрались куры. Жена Юрася бросила им отруби, куры хлопотливо засновали около ее ног. Пес лениво потянулся возле будки. Если бы не посапывание спящих усталых людей, по уши зарывшихся в сене, можно было бы забыть о войне и оккупации.

Первая операция удалась. Вроде бы сделали немного: спилили три телеграфных столба и подожгли мостик. Всего-навсего маленький эпизод, который, самое большее, разозлит начальника повятовой жандармерии и, может, даже не станет известен крайсляйтеру. Однако он оставит свой след в полицейском рапорте. А может, и еще где-нибудь?

Первая, лишь только первая операция. За ней должны последовать другие. Для этого нужны, однако, люди и оружие. Немного смогут они сделать, выводя каждый раз боевую группу из города. Что-то надо придумать. Коваль прислушивался к дыханию спящих и думал, что не может ставить под сомнение достигнутый результат. Хорошо то, что они вышли, что отважились, что положили начало…

Метеку он сказал, что ходил ремонтировать жнейку в деревню. Впрочем, сын возвратился домой поздно, усталый, разгоряченный. Сначала не хотел ни о чем говорить, но после ужина отошел.

— У жандармов ночью была тревога, — начал он. — Несколько машин выехало в сторону Сандомира.

— Что это они? — спросил отец, стараясь не проявлять излишнего интереса.

— Черт их знает. Кто-то появился в окрестностях.

— Кто?

— Никто не знает. Мы ходили тут, чтобы достать «языка».

Вот, оказывается, почему устал Метек. Его командование тоже хотело знать.

— Начальство приказало?

— Это надо, — ответил Метек, словно немного обидевшись на этот вопрос. — Нужно знать, что делают немцы.

«И, пожалуй, не только немцы», — мысленно добавил Матеуш. Значит, «Союз вооруженной борьбы» не дремлет. Из этого тоже нужно сделать выводы.

Коза располагал более точными сведениями. Жандармы обшарили все окрестности, сделали обыск в деревне. Возвратились в город лишь только перед полуднем. В городе тоже неспокойно. Следовательно, в будущем операции надо проводить только за городом, в сельской местности. Мнихов пока в расчет не идет. Здесь много полиции, трудно отходить после акции, все друг друга знают, конспирацию соблюдать нелегко.

Можно сделать налет на наблюдательный пункт возле Вежбенчина. Там только шесть солдат. Они особенно не интересуются населением, в основном занимаются добычей жратвы. К тому же это недалеко от Мнихова. Или, например, на Джевице, самую дальнюю от города гмину. На сторожевом посту семь полицейских и один жандарм. В гмине правит староста Качак. Лижет немцам сапоги, выколачивает налоги, а на принудительные работы гоняет преимущественно тех, кто не может откупиться. Полицейские пьют, следовательно, с ними не будет больших хлопот. Если захватят оружие, можно подумать и о чем-нибудь более серьезном.

— А ты подумал, сколько на это надо времени? — спросил он тогда Козу. — По моим, например, расчетам, по крайней мере, три ночи: одна, чтобы дойти туда, так как надо скрытно обойти деревни, другая уйдет на операцию и отход, а третья — на возвращение в город. Можно ли отрывать людей на такое время?

— Черт возьми, — вздохнул Коза, — следовательно, Джевице отпадает.

— Я, однако, за Джевице. Только нужно сделать иначе.

— Как?

— Проведи эту операцию с группой русских и людьми из Домбровки.

— Правильная мысль, — согласился третий член комитета — товарищ Стефан.

— А как же с оружием для боевой группы? — спросил Коза.

— Тем, в лесу, оружие нужнее.

— Группе тоже.

— Ты командуешь Гвардией Людовой во всем районе или только в городе? — рассердился Матеуш. — Может, удастся создать партизанский отряд, а ты устраиваешь торги.

— Хорошо, как-нибудь все устроим, — закончил примирительно Коза.

Решили, что Коза должен бросить работу. Нельзя командовать группой, работая целый день на кирпичном заводе. Договорились, что на жизнь ему будут собирать товарищи, а сейчас ему необходимо отправиться в Домбровку.

Неделю спустя по городу распространились слухи о советском десанте в Джевице. Рота солдат разгромила полицейский участок и тминную управу. Говорили, что скоро здесь пройдет фронт. Другие же утверждали, что нападение совершили солдаты в польских мундирах, вооруженные до зубов.

Немцы забеспокоились. Усилили посты перед казармами жандармерии, расставили жандармов на всех перекрестках, стали проверять документы и обыскивать прохожих. А Коза не подавал признаков жизни. Коваль не знал, что и думать. Наконец явился Шимек. Приехал вроде как на базар: привез немного картофеля и овощей. Походил по городу, заплатил в управе налог, а потом зашел к Ковалю.

— Привез привет от ребят, — с порога начал он.

— Наконец-то! — обрадовался Коваль. — Рассказывай скорее.

Русские согласились участвовать в операции сразу. У них была одна винтовка. Учитель отобрал группу под командованием бывшего капрала Янека, быстрого, энергичного парня. К Джевице подошли утром. Родственник Янека был проводником. Прошли незамеченными вдоль плетней. Переждали в укрытии до вечера и начали… Русские первыми ворвались в здание. От неожиданности полицейские и не сопротивлялись. Только один успел скрыться в другой комнате. Кто-то из ребят решил проникнуть туда через окно, но был убит. Попытался ворваться в комнату и русский. Его ранило. У жандарма, видимо, было много боеприпасов, так как он стрелял без перерыва. Исход борьбы решила граната Янека. Захватили автомат, семь винтовок, пистолеты, боеприпасы. Потом пришла очередь старосты. Сожгли все документы управы, отсчитали Качаку пятьдесят плетей. Отошли благополучно. Сигнал тревоги в Мнихове был получен лишь через несколько часов. Прибывший на место отряд жандармов арестовал всех полицейских, в поисках партизан прочесал окрестности. Но ребята в это время были уже далеко. День переждали, укрывшись в хлебах, а ночью вернулись в лесной бункер русских.

— Ребята хотят сражаться, — закончил Шимек. — Русские тоже. Нужно решать, что делать дальше.

— А ваша организация?

— Учитель думает об этом. Говорит, что трудно самим начинать. Вы должны сказать свое слово.

Коваль, сославшись на то, что решение должны принимать в округе, уклонился от решительного ответа. Он только теперь до конца понял, что означал налет на Джевице. Не такое это уж большое искусство — дать винтовки и приказать стрелять. Вот принять на себя ответственность…

Коза настаивал на необходимости создания партизанского отряда. Русские больше не хотят сидеть в бункере. Ребята из Домбровки и окрестных деревень уже не возвратятся домой: у них есть винтовки, и они хотят бороться. Кроме того, Вндершталь говорил, что молодежь из гетто хочет уйти в лес. Коваль резко бросил вопрос:

— Зачем поддерживаешь контакт с Видершталем?

— Человека преследуют как бешеную собаку, а мы должны отворачиваться от него? — вскипел в свою очередь Коза.

— Это дело может плохо кончиться.

— Ты слишком осторожен. Раз люди сами идут к нам, мы не должны отказывать им.

— Отвага не в том, чтобы совать голову в петлю.

— Волков бояться — в лес не ходить.

— Я боюсь?! — взорвался Коваль. — Не позволяй себе слишком много.

— Дело Видершталя беру на себя, — объявил Коза.

— Ты не один.

— Вы назначили меня командиром или нет?

— Над тобой есть партия.

— Об этом мне не надо напоминать, — вскинул голову Коза.

— Ну хорошо, — сказал примирительно Коваль. — Но без тех его комбинаций в городе. И не считай, что в гестапо сидят идиоты.

На этом и порешили. Коваль, однако, ощущал беспокойство. Где-то в глубине души оставалось сомнение. Кроме того, до него дошли слухи, что в городе все чаще стали говорить об активности коммунистов. Вскоре это подтвердил и Юзеф.

— Ты, отец, будь поосторожней, — сказал он однажды, — слишком много говорят о коммунистах.

— Кто говорит?

— Всякие…

Коваль со всех сторон обдумал сообщение сына и решил, что, пожалуй, лучше придерживаться деревни. Он послал в округ рапорт относительно создания партизанского отряда и просил прислать представителя прямо в Домбровку. Юзеф снова достал ему справку, и Матеуш отправился в деревню.

Это была чудесная летняя пора…

Хлеба созрели, и через пару дней, пожалуй, можно начать уборку. В деревнях уже отбивали косы. Белели склоны небольших пригорков, кое-где виднелись зеленые пятна садов и рощиц…

Шимек постелил Матеушу на чердаке. Звезды заглядывали через щели. Хорошо было лежать и вслушиваться в далекий ленивый лай собаки. Усталость постепенно улетучилась, внезапно пришел сон, глубокий, без сновидений. Утром встал отдохнувшим, бодрым, словно помолодевшим на десять лет. Давно уже у него не было такого отдыха.

На третий день прибыл представитель из округа. Обменялся с Шимеком паролем, напился молока и спросил о Ковале. Шимек отвел его в сад, где Матеуш внимательно наблюдал за пчелами. Услыхав шаги, обернулся. С минуту удивленно всматривался, потом воскликнул:

— Куляс! Вы откуда, дорогой?

Тот широко улыбнулся, протянул руку:

— Здравствуйте, Матеуш! Что за встреча!

Обрадованный Коваль обнимал Куляса, похлопывал по плечу. Будто возвратились старые времена, когда Куляс, подпольный партийный деятель, работал в их краях. При его содействии Антек вступил в партию… Не виделись с тридцать седьмого года. Тогда Куляса арестовали, он получил большой срок. А мечтал воевать в Испании…

— Снова собираемся вместе, — говорил возбужденно Матеуш, — несмотря на войну, несмотря на фашистов.

— Можно сказать, что именно поэтому. Кстати, теперь меня зовут Бартек.

— Вы, может, оттуда? — Коваль показал рукой на восток.

— Почему спрашиваете?

— Антек ушел туда в сентябре тридцать девятого.

— И что с ним?

— Ничего не знаю, — вздохнул старый Коваль, — даже то, жив ли он.

— Рад бы обрадовать, но ничего о нем не слыхал… После полудня пришел учитель, а потом Коза.

— Ребята почувствовали свою силу, — настаивал он на своем. — Не будем отсылать их по домам. Мы за борьбу.

— Немцы сильны, — говорил учитель. — Всех перебьют. Наверное, слышали, как они проводили пацификацию деревень во время борьбы с майором Хубалом [6].

— Тогда было иначе, — возразил Матеуш. — Теперь их армии втянуты в тяжелую борьбу на фронте.

— Одни не останетесь, — вставил Бартек, — другие тоже начинают.

— Будем действовать подальше, — сказал Коза, — не в наших местах.

— А что, там кровь дешевле? — бросил с иронией учитель. — Пусть других губят?

— Не будем ссориться, — снова вступил в разговор Матеуш. — Раз уж начали, нельзя останавливаться на полдороге. Впрочем, если даже попрячемся по норам, немцы все равно не оставят нас в покое.

— Вот именно, — поддержал Бартек. — Партия считает, что нужно драться. Только борьба может спасти наш народ от гибели.

— Это большая ответственность, — вздохнул учитель.

— Ответственность большая, — согласился Бартек. — За людей, за их жизнь, за все. Но можем ли мы дать, им гарантию пережить как-то иначе эту дьявольскую войну? А у нас самих есть ли такая уверенность?

— Согласен, — решительно сказал учитель, — наша организация вступает в Гвардию Людову. Правда, в политическом отношении у нас есть некоторые оговорки.

— Значит, можно сказать, что мы боремся с врагом в одной организации национального фронта? — спросил Бартек.

— Именно так.

— Порядок. Берите, следовательно, на себя, товарищи, создание партизанского отряда. Предлагаю, однако, еще раз все взвесить и продумать.

Люди. Девять русских, пять ребят из Домбровки, восемь из организации учителя, потом наверняка будет больше… Русские имеют боевой опыт. Люди из деревень, за исключением двух-трех прошедших действительную службу, не знают, как держать винтовку, но быстро научатся. Нужно им только дать хорошего командира.

— Есть у вас такой? — спросил Бартек.

— Янек, — предложил Коза. — Он уже водил их на операцию.

— Согласен, — отозвался Коваль. — Операция прошла успешно, следовательно, наверняка ему доверяют.

— Будет хорошим командиром, — сказал довольно учитель.

— Если вы все так считаете… — произнес Бартек. — Вам лучше знать. Я согласен.

Заместителем Бартек хотел прислать подпольщика из Радома. Старый коммунист, о котором кто-то сообщил в гестапо, теперь скрывается. Его опыт и знания всегда пригодятся молодежи. Все одобрили эту кандидатуру. А начальником штаба решили назначить русского лейтенанта Володю. Это он организовал побег военнопленных из поезда, и ребята, зная о его фронтовом опыте, выбрали его своим командиром в бункере.

Оружие… Если хорошо посчитать, каждый получит что-нибудь в руки, хотя бы пистолет или охотничье ружье. Есть один автомат, несколько гранат и боеприпасы на один час боя. Трудно выйти на открытый бой с жандармами, но пощипать их из-за укрытия можно.

— Оружие добывать в борьбе, — коротко ответил Бартек на вопрос, поможет ли округ. — Именно так, как вы уже начали.

— Трудно, — вздохнул Коза. — Это может стоить людям жизни.

— А вы знаете другой способ?

— Нет… Я это сказал потому, что мне людей жалко. Мы ведь потеряли уже двух бойцов.

— Когда? — вскочил Коваль.

— Вчера, у моста через Любавку.

— Так что же ты не говоришь?

— Вот я сейчас и докладываю.

— Спокойно, товарищи, — вмешался Бартек, — расскажите подробнее.

Ребята из боевой группы решили добыть оружие. Высмотрели, что к некоему Ягле в Любавке заходят немцы за самогоном. Вчера вечером решили разоружить жандарма. Отправились двое: Войтек и Скромный. Рассчитывали, что нападут на немца, когда он будет возвращаться пьяным. Ударят его сзади, оглушат и заберут оружие. Рядом — кусты. Вышло, однако, иначе. Жандарм оказался сильным парнем. Он вырвался, схватился за пистолет и начал кричать… Получил по голове еще раз, но рта не заткнул. И тут дьявол принес патруль жандармов на велосипедах. Вот тогда началась настоящая охота. Стоявшего за мостиком Гулу как ветром сдуло. Раненному в бок Скромному удалось пробежать с десяток метров до того, как его настигла вторая пуля.

Войтек был убит на месте. Жандармы приказали жителям ближайших домов опознавать убитых. До того момента, когда Коза ушел оттуда, жандармы ничего не дознались. А что теперь — неизвестно.

— Ну надо же, — тихо промолвил Коваль. — А что с семьями?

— А что тут поделаешь?

— Ну знаешь! — взорвался Коваль. — Как же ты организовал операцию?

— Я? — обиделся Коза. — Там есть свой командир. Вы разве забыли?

— Ты отвечаешь за весь район!

— А что же, по-твоему, надо было попросить того жандарма подать пистолет? Оружие надо добывать силой. Иного выхода нет.

Коваль сидел расстроенный. Ведь он знал, что борьба повлечет за собой жертвы… Он не ребенок, чтобы не понимать этого. Однако одно дело ожидать, предвидеть, а другое — услышать, что двое хорошо тебе знакомых людей ушли из жизни. Оба они принимали участие в первой операции. Скромный ожидал прибавления семейства. Войтека только недавно назначили командиром мниховской боевой группы. Первые жертвы… Матеуш не представлял себе тогда, что смерть двух бойцов Гвардии Людовой будет началом длинного перечня людских смертей и мук.

Вновь вернулись к делам отряда, говорили о снабжении, связи, разведке, лечении раненых и больных.

Бартек был дотошный, расспрашивал обо всем подробно, не терпел общих фраз. Этот разговор помог осознать, сколько еще надо сделать, чтобы двадцать — тридцать человек как-то могли жить в лесу.

— Мудреного мало дать команду — и вперед, — разъяснял Бартек, — нужно бороться и жить. Мы не имеем права на ошибку. На нас будут смотреть не только свои, но и чужие, даже прежде всего чужие.

— Командир, — сказал Матеуш, — назначь общий сбор. Когда можешь собрать людей?

— Завтра. Разумеется, без мниховских.

— Тех мы пришлем после нашего возвращения.

— Я пойду, — сказал учитель, — предупрежу своих. Надеюсь, что будете руководить ими разумно.

— Мы тоже в них заинтересованы. — Бартек встал, протянул на прощание руку.

Дождавшись, когда все уйдут, Шимек тихо проговорил:

— Учитель согласился на сотрудничество, потому что этого хотят его парни. Его здесь соблазняли вступить в «Союз вооруженной борьбы», обещали хороший пост и всякое такое…

— А он?

— Его парни не захотели даже слушать. Он сам мужик умный и знает, что против воли людей ничего не сделаешь.

В отряд их провожал Костек Козек. Сначала шли по межам, потом по опушке молодого леса. Медленно поднялись на горку. Тихо шумели ветви деревьев, внизу шелестели малинник и папоротники. Наконец углубились в лес, ускорили шаг. На небольшой поляне, открывшейся путникам, Костек стал насвистывать какую-то мелодию. Через минуту из кустов вышел мужчина.

— К командиру, — сказал Костек.

— Идите, — коротко ответил тот и возвратился на свой пост. Из листвы был виден только кончик ствола его маузера.

Миновав молодой лес, пошли по склону между редкими деревьями и опять вышли на поляну. На опушке сидели несколько человек. Один из них, в высоких сапогах и мундире, с автоматом на ремне, двинулся навстречу пришедшим. Был он молодой, светловолосый, вихрастый.

— Приветствую вас, — сказал он с улыбкой, щуря от солнца глаза.

— Товарищ Янек, — представил его Коза.

— Хотим поговорить о важных делах, — начал Бартек, — попросите Володю.

Коваль видел лейтенанта в первый раз. Молодой человек с обезображенным шрамами лицом. Бартек начал рассказывать об отряде. Володя, внимательно слушая его, временами морщил лоб: он не все понимал. Коваль немного ему переводил.

— Каково ваше мнение? — обратился Бартек к Володе.

— Хорошо, — отозвался лейтенант. — Будем воевать.

Собрали людей. Бартек обратился к ним с горячими, идущими от сердца словами. В конце выступления он объявил о создании отряда. Принимаются в него исключительно добровольцы, а записывает командир Янек. Сразу же вокруг него столпился народ.

А потом в непринужденной товарищеской обстановке долго беседовали. Русские рассказывали о фронтовой жизни, о лагерях для военнопленных. Бартек говорил о партии, о конспиративной работе. Тихонько пели песни — старые, довоенные, и новые. Решили отпраздновать это событие. У Янека было немного самогона, поровну поделили его между всеми, выпили за победу. Командир распорядился приготовить ужин получше — мясо с картофелем. Настроение было у всех приподнятое.

Коваль сидел в стороне, попыхивал трубочкой и вслушивался в приглушенные голоса. Его не особенно занимало то, о чем говорили, а больше интересовало, как говорили. Впервые за последние годы ему казалось, что он вновь на свободной земле. Пусть эта земля ограничена постами часовых, пусть свобода временная — завтра сюда могут прийти жандармы и растоптать ее коваными сапогами, но сначала они за это заплатят кровью, так как здесь их встретит партизанский отряд, — но это свобода… У него было ощущение, что они положили начало чему-то большому… Он отгонял от себя сомнения и страхи. Пусть этот вечер будет спокойным, своеобразной минутой передышки. И ему не хотелось признаться самому себе, что это спокойствие в некоторой степени объясняется тем, что он временно переложил с себя ответственность на представителя из округа. Ведь все решает здесь Бартек.

Выспались хорошо, хотя встали рано. Янек с утра разбил отряд на отделения, приступили к изучению оружия, немного занимались строевой подготовкой. Погода была хорошая, а настроение у людей боевое.

Командование планировало уже новую операцию. Хотели напасть на полицейский пост, так как людям кроме оружия необходимы обувь и одежда. Коза отправился на разведку в деревню. Коваль вторую половину дня провел с Бартеком, поскольку ночью тот уходил из отряда. Говорили о привлечении в свои ряды всех наиболее активных людей, о более широкой пропаганде идей и программы партии…

Матеуш сидел возле бункера и размышлял. Нужно оживить боевую группу, организовать в городе хорошую разведку, а не действовать на основе непроверенных слухов. Необходимо наладить постоянную радиоинформацию, иметь хороший гектограф и запас бумаги. Ну, и надежные явки. Надо привлечь к работе в качестве связных несколько девушек. Матеуш поздно лег спать. Не слыхал, когда возвратился Коза. Тот долго тряс его за плечо, пока не разбудил.

— У меня есть важные новости. — Коза был возбужден, немного даже запинался. — Отойдем в сторону…

И тон, и выражение лица Козы не предвещали ничего хорошего. Отошли к краю поляны.

— Ну говори…

— В городе аресты.

— Откуда знаешь?

— Шимеку сообщила Стаха.

— Что она говорит?

— Была стрельба. Схватили очень многих… Она знает, что взяли Кужидло, Гулу и еще некоторых.

— Она не наговорила многого от страха?

— Думаю, что нет.

Коваль молчал, собираясь с мыслями. И внезапно ему пришло в голову, что вновь жестоко изобьют Кужидло.

— Я должен возвратиться в Мнихов, — сказал он.

— Ты с ума сошел! Тебя же схватят!

— А может, не возьмут? Если не вернусь, Глиньский заявит в полицию. Вышли, дорогой, пару толковых ребят. Сейчас… Пусть разузнают обстановку.

Матеуш закурил трубку. Она беспрерывно гасла, он чертыхался и снова раскуривал. Его терзал страх за сыновей. Аресты в городе не могут быть случайными. Если на след организации напали, то доберутся и до семьи. Метека могли взять дома. Ведь они хватают не только виноватых…

После полудня явился связной от учителя и потребовал разговора с Ковалем с глазу на глаз. Из-за голенища сапога связной вытащил клочок бумаги и протянул Матеушу. Гестапо и жандармерия в Мнихове арестовали в эту ночь несколько десятков человек — пепеэровцев и аковцев. Подробности пока неизвестны, но, кажется, они выбрали наиболее активных. Учитель обещал прислать, как только узнает, более детальные сведения.

Матеуш сжег листок, кивком головы отпустил связного и, не отвечая на вопросы Янека, сел под деревом.

Коза вернулся из Домбровки уже вечером, шепнул Ковалю, что разведчики, пожалуй, возвратятся только завтра после полудня, и пошел спать. Кто знает, может, гестапо уже держит нить, ведущую к Шимеку? А в полдень посыпались вести. Немцы хватали людей внезапно, без шума, пока не дошла очередь до аковского поручника Рыся. Тот оказал сопротивление. Гранатами и пистолетом проложил себе дорогу. Говорят, что он убил несколько жандармов. В подвале гестапо беспрерывно ведутся допросы.

— Похоже на то, что в городе партийной организации у нас нет, — сказал Коза.

— А что с моими? — спросил наконец Коваль. Все время он надеялся, что Коза сам скажет об этом.

— Не знаю. Были у вас дома, но, кажется, никого не застали.

— А где же ребята?

— Не знаю, — повторил уязвленный Коза. Он считал, что секретарь чересчур заботится о собственной семье. Если даже гестапо взяло его сыновей, то не их первых, не их последних. Люди гибнут ежедневно… А Ковали разве лучше других? Коза сам нервничал, так как не было никаких вестей от жены и детей. Разведчики боялись подходить к его дому: он мог находиться под наблюдением.

Стефан схвачен. Это уже точно известно. Поэтому необходимо кого-нибудь ввести в комитет. Теперь они вынуждены начать нелегальную жизнь. Как? Этого пока Коваль не знал. Он думал, кого послать в округ. Сейчас самое время доложить о событиях. Нужно также приготовить явку, которую не знают Стефан и другие арестованные. Выяснить, кто из организации уцелел. Может, нужно взять их в лес. Необходимо подумать о семьях подпольщиков…

Через неделю связной от учителя сообщил о предстоящей встрече. На этот раз не у Шимека, а в Завротне у Лищевского.

— Чего они хотят? — удивился Коваль.

— Возьми с собой охрану, — посоветовал Коза.

— К черту! — отмахнулся Коваль. — Пойду один лесной тропинкой.

Завротня находилась у самого леса, а Лищевский жил на краю села, и из окон его дома хорошо просматривались окрестности. Учитель уже ждал, сосредоточенный, ушедший в себя. Встретив Коваля, увел его из хаты во двор. Сразу же спросил, что знает об арестах.

— Не очень много, — ответил Коваль, — только то, что схватили много наших.

— Да, но как это могло случиться?

— Видно, мы были неосторожны, и полиция напала на след. Некоторых она знала еще с довоенных времен.

— А вы слышали о поручнике Рысе?

— Да.

— А что вы знаете о своих сыновьях? — спросил внезапно учитель.

— Ничего. Может, вы что слышали?

— Да.

Матеуш был так взволнован, что не обратил внимания на странную интонацию собеседника.

— Расскажите, — попросил он учителя.

— Младший уцелел, скрывается. А старший…

— Говорите…

— Он не жил с вами?

— Нет… А что?

— Рысь обещал перестрелять все гнездо Лыховского за измену.

— Что вы говорите? — Матеушу показалось, что он ослышался.

— Я понимаю вас, — вздохнул учитель.

— Говорите все, ради бога!

Учитель тихим, спокойным голосом рассказал, что лавочник Лыховский вместе с живущей у него девицей Доротой и Юзефом Ковалем, ее любовником, подозреваются в предательстве.

— Не может быть! — воскликнул Коваль. — Рысь имеет доказательства?

— Есть серьезные улики.

— Только улики?

— А вы полагаете, — скривил губы учитель, — что они должны попросить в гестапо подтверждение?

— Но Юзеф… — Коваль замолчал. Что тут скажешь?

— Я долго думал, сказать ли вам. Ведь это сын…

— Не бойтесь, предостерегать Лыховского не буду.

— А я и не боюсь, — спокойно ответил учитель, — поэтому вам все и сказал.

— Если предал из-за этой девки, — голос Коваля сорвался, — пусть его черти в ад заберут! Лучше бы погиб тогда, в сентябре. Как человек, а не как паршивый пес…

На обратном пути он думал только о Юзефе. Вспоминал каждое его слово, каждый жест, выражение лица. Предатель… Покупал сладкую жизнь с бабой. Ну так пусть его покарают… Если бы можно было все повернуть назад… Он должен сказать об этом Козе. Должен сказать сам, ибо тот может узнать от других. Он, отец, обвиняет сына. Ему внезапно захотелось свернуть в лес и идти куда глаза глядят. Только бы не знать всего этого…