Пасифик (СИ)

Глава 12. Райх: вид сверху

Над Траумом сгустились тучи.

Ветер обрывал клейкие заплатки со столбов, хлопал парусиновыми тентами, гремел жестяными подоконниками, подгонял прохожих, вспучивая пузырём прозрачные дождевики. А вот и зонтики — жёлтые, лиловые, красные опасные треугольники. Хаген покосился на них с недоверием. Ему было тепло и удобно, он был пойман, связан, заперт и обездвижен, без наручников, без какой бы то ни было химии — простым отсутствием надежды.

Слегка давало о себе знать чувство голода — посасывало под ложечкой, но есть было нечего. Кальт исчез в белом здании «Кроненверк» полчаса назад и навсегда. Окна Отдела выходили на другую сторону, Хаген не мог никому помахать и никто не посылал ему воздушный поцелуй украдкой, спрятавшись в гармошку пыльных штор.

«Рокировка, — сказал Кальт, обнаружив водительское кресло занятым. — Ты уверен?» Франц кивнул — абсолютно. Они произвели рокировку, и Хаген оказался сзади, среди кожаных подушек. Вуф-вуф! Не хватало только ошейника. От нечего делать приходилось разглядывать улицу, всю в слепых пятнах и водных потёках — смазанную акварель, да сверлить глазами белокурый затылок Франца. Через пять минут сверления Франц вытащил из бардачка, аккуратно встряхнул и надел вязаную лыжную шапочку, а ещё через пять — надвинул её плотнее и выразительно посмотрел назад. Он собирался сказать что-то едкое, но вдруг передумал, смирился и застыл в оцепенении, позволяя себя изучить.

Электронные часы на ратуше были в сговоре с Кальтом: прикрылись завесой дождя и лишь подмигивали украдкой. Но и без того было ясно, что ветер и вечер как-то связаны, и в окнах стали зажигаться маяки, тут же отсекаемые расшитыми крест-накрест полотнами.

Знаки. Они проявятся в полночь, как надпись на стене — рунной вязью: эта, тета, треугольник, зигзаг, что-то с множеством палочек, щетинистое как сороконожка, загогулина Р, антенны и маленькая смертельная луна. В конце всегда бывает маленькая луна. Точка. Конец сообщения.

Солдатская колыбельная. Скажите спасибо человечку.

Скажите прощай. До свидания. До сви…

Он всхлипнул, подавился слюной и проснулся.

Ничего не поменялось. По-прежнему дождь простукивал дырявые крыши и зонтики, по-прежнему в водосточных трубах журчала буроватая жижа, порциями выплёскиваясь на мостовую. Гипсовый охотник сидел смирно, боком и в профиль, напоминая красивую, потерянную и уже забытую вещь.

— Что он с вами сделал? — произнёс Хаген вполголоса.

Франц промолчал, но двинул уголком рта, очень узнаваемо. Побарабанил по рулю и ответил, как показалось Хагену, невпопад:

— Жизнь — мозаика. То так, то эдак. Ничего. Я же выжил.

— Было больно?

Хаген сам не знал, зачем это спросил. Уж точно не для того, чтобы позлорадствовать. Ресницы Франца затрепетали, приглушая яркие огоньки. На лице мелькнула тень стыда и ярости, слишком слабая и затухшая самопроизвольно.

— Нет. Не больно.

— Врёте, — возразил Хаген.

Франц усмехнулся:

— Как и вы.

Какое-то время они сидели, прислушиваясь к щелчкам радиатора. На бледных щеках Франца распускались розы.

— Было больно, — произнёс он наконец, смотря куда-то вдаль. — Запредельно. Нестерпимо. Но я знаю, с кем танцую. А вы — не знаете.

— Вы меня ненавидите, — сказал Хаген.

Франц подумал, качнул головой.

— Нет. Но я вас уничтожу.

— Это будет сложно. Кальт решил, что вы должны меня защищать.

— Я буду. Но иногда одно другому не мешает. Я подожду и постараюсь поймать момент.

— Я мог бы уничтожить вас раньше, — сказал Хаген. — Кажется, сейчас у меня появилась такая возможность.

Франц обдумал и это, сосредоточенно и тщательно как всегда.

— Скорее всего, вы правы. Но вы не воспользуетесь этой возможностью. Так что шансов у меня — объективно больше…

Он опять замолчал. Потом спросил:

— Хотите леденец?

— Отравленный?

— Нет. Мятный. Почти натуральный. Так сейчас говорят — «почти натуральный». Вкусный.

— Давайте.

Леденцы и впрямь оказались вкусными. К моменту возвращения Кальта они успели съесть по три и по очереди запить водой из пластиковой бутылки.

***

Кальт принёс на себе полтора литра дождя, запах сигарет, тлеющих проводов и озона. Всё чужое, ничего своего. Привыкший воспринимать людей носом Хаген призадумался бы, но терапист сбил его с толку, бесцеремонно оттеснив хрустящим боком и воздвигнувшись рядом. Его прорезиненный плащ был усеян крупными каплями, в каждой из которых отражался кусочек мира.

— Забудьте про «Кроненверк». Я отобрал вас у Виллема, упрямая вы голова. Был готов купить, но удалось решить вопрос иначе. Возвращать вас в отдел — всё равно, что позволять забивать гвозди микроскопом. Глупо и нерентабельно.

— Он… согласился меня отпустить?

— Ну нет, он протестовал. Кажется, у него были виды на вас. Но я привёл свои доводы, более весомые, и ему пришлось признать мою правоту.

«Доводы, — подумал Хаген. — Где-то я такое уже слышал. Ах, да, у Морица. Мы все поём одни и те же песни и танцуем как заведённые. А вот и хореограф, режиссёр-постановщик. Байдену с ним не тягаться. Для таких танцев он не слишком подвижен».

— Домой, — сказал Кальт. — Франц, вези нас домой!

Он откинулся на подушки, запрокинув голову. Через шею, наискось и до самой ключицы, змеилась едва заметная царапина — заживший старый шрам, исчерканный бледными стежками. «Кто-то хотел, — отметил Хаген. — Хотел да не смог. Сорвалось. Может, Франц? Или тот, кто до меня?»

Сидя рядом с терапистом, он ещё отчётливее осознал разницу в росте. Обычно Кальт слегка сутулился, и его рост скрадывался, маскировался окружающими предметами, перемещениями, событиями, веером вылетающими из рукавов. Но день подходил к концу, иллюзии развеивались. Уже можно было подводить итоги: сначала хозяин — безразмерный волшебник, затем Франц — печальная вещь, а уже потом — он, Хаген, бедный усталый путник с побитой мордой.

Селяви, как говорят в Дендермонде. Или где-то ещё.

— Вы что-то хотели спросить, — напомнил Кальт.

— Что такое «Тайфун-С»?

— Газ. Чертовски экономичный. Из остатков, из объедков, из обрезков-лоскутков. Всё, как любит Улле. И для войны, и для дома, и для сельского хозяйства.

— Я не знал, что вы химик.

— А я и не химик. Я руковожу химиками. Можно сказать, вдохновляю их на открытия. Своего рода научная муза.

— И на ком вы проводили испытания?

— На вредителях, — сонно сказал терапист. Его голова запрокинулась ещё сильнее, он отключался, не обращая внимания на тряску. Видимо, его убаюкивал шум дождя. — Полная и окончательная дезинфекция… дезин…секция… Пять минут и готово, можно прибираться, выносить, наводить порядок… Я засекал время. Пять. Ну, максимум пять-сорок пять…

Фактор неожиданности. И трезвая оценка своих возможностей. Прежде всего — расстегнуть ремень. Дальше произойдёт что-то, мыслимое только в теории. Гипотетическое. Умозрительное. Плохо быть только техником, а не машиной для убийства с отшлифованными до блеска рефлекторными дугами, как этот красавец-штурмовичок, тренированная сволочь. Плохо и неосмотрительно. И всё же, глаза боятся, а руки делают… если приступать, то сейчас — тик-так, тихий час, детское время.

Дело мастера боится.

Хаген задумался, как незаметно отстегнуть застёжку ремня. Схема тела слегка перекосилась. Он чувствовал руки и ноги, чувствовал грудную клетку, составленную из булыжников, чувствовал все бреши в кладке, ранее казавшейся монолитной. Не хватало центра, который мог бы собрать все части воедино. И ведь всё это надо сделать быстро, пока не проснулся тот, другой…

Он повернул голову и наткнулся на безмятежный, синий взгляд того, другого. Без малейших признаков сонливости.

— Скучаете? — сказал терапист. — Так давайте поговорим.

Хаген не ответил. Как-то сразу понял, что можно не отвечать. День завершался, и пьеса стремительно двигалась к финалу. Нужно было позаботиться об оружии, пока он был в лаборатории. Попросить что-нибудь у Тоте. Она наверняка снабдила бы его какой-нибудь хитровыдуманной штуковиной, склонной взрываться прямо в руках владельца. Ну просто шутки ради.

— Только представьте себе, какие бывают совпадения, — небрежно выронил Кальт. — Пока мы беседовали с вашим игромастером, в соседней комнате допрашивали стрелка. Допрашивали шумно, грязно, неумело… Вы знаете, что на Мецгера было совершено второе покушение? Такое же бездарное, как первое, но, по крайней мере, одного из нападавших удалось взять живым. Что с вами? Колика? Не отключайтесь, Йорген, вы не дослушали.

Клики-клак, сказало сердце. Тики-так. Вот-вот. Так-так.

— Вам интересно?

— Да, — отозвался Хаген. — Очень. Невероятно.

— Вот именно. Они невероятно оживились, эти странные люди. Представьте себе, устраивали сходки в публичных местах, прямо под носом службы Дитрихштайна, одну из них чуть ли не в Центре Адаптации. Любопытное совпадение, не так ли? Почему-то я всегда оказываюсь прав. И знаете, что самое интересное?

— Не знаю.

— Дышите, дышите, Йорген! Вы же ходили с проверкой в этот Центр. И ничего не заметили?

— Ничего.

— А вот этот бедный преступный идиот упомянул какого-то техника «Кроненверк». Может быть, он имел в виду вас? Хотя нет, ведь этот лжетехник сочувствовал идеям, что обсуждались эмпо-мусором и дегенератами. Или только притворялся, что сочувствовал. Или же стрелок, простой рабочий парень с линии «Пи-Эр», окончательно съехал с катушек и смешал два события. Вы только поглядите, сколько развилок сюжета. Виллем был настолько заинтригован, что взял дело под свой контроль. И я его понимаю. Но решительно не понимаю, почему у вас так бьётся сердце, Йорген. Напомните, чтобы вам сделали суточный кардиомониторинг.

Теперь они проезжали мимо невзрачной громадины Управления Безопасности. Франц снизил скорость, пропуская «чистые фургоны» с живым грузом Фабрики. Косой дождь хлестал по стёклам, шрапнелью лупил по крыше, отчего казалось, что прямо над головой, отделённый лишь тонкой прослойкой из железа, беснуется маленький человечек в подкованных сталью сапогах.

— А почему же вы не спросите, что случилось с этим горе-стрелком? Ведь я знаю, видел своими глазами. Можно сказать, стоял рядом, когда он умер. Внезапная аритмия, фибрилляция желудочков. Разряд — нет эффекта — разряд — в молоко, в мимо, в бесконечность. Видите, как опасно не следить за сердцем! Ваш игромастер теперь на меня в обиде — а почему бы? Конечно, Виллема тоже можно понять: ещё немного и паренёк раскололся бы как орешек, вывалив свою нехитрую тайну, а теперь сиди-гадай, кто этот техник, что он там делал…

«Никто не вспомнит, что мы были, — думал Хаген, машинально вздрагивая под каплями слов, долбивших прямо в темя. — Никто, никто. Строка в реестре, статус „исполнено“. Точка и ничего после. Они уже взяли Марту? Может быть, и нет. А если да? Вопросы, допросы, подъёмы среди ночи — в час, в три, в пять… Инъекции амитала с кофеином, весёлые таблетки… А потом придёт Байден, зловещий шут, и Векслер со своими инквизиторскими нейрощупами… Нет-нет, они не взяли Марту. Он знает только про меня. Только про меня, пожалуйста! Только…»

— В молчании есть своя прелесть, — заметил Кальт. — Последние пять часов вы вели себя в целом неплохо. Продемонстрировали своё послушание. Я доволен. А теперь покажите мне свою откровенность.

— Я вас ненавижу, — тихо сказал Хаген.

— А, — отозвался Кальт. — Я знаю, знаю. Ничего, Йорген, привыкайте. Это рабочий момент. Он нам не помешает. Продолжайте, вы среди своих. Дорога длинная, а что может быть лучше компании внимательных и неравнодушных собеседников? Франц увлечён навигацией, но будьте уверены, он тоже неравнодушен. И мы внимательно вас слушаем.

— Мне нечего сказать.

— Да бросьте! Я помогу.

— Мне не нужна ваша помощь!

— Как же, помню: вам ничего от меня не нужно.

Его низкий, спокойный голос сам по себе звучал как издевка. Издёвкой было его присутствие — из-за него и без того ограниченное пространство сжималось в кулачок, в мушиный скворечник, в точку абсолютного нуля. Хаген нажал кнопку, опускающую стекло. Никакого эффекта.

— Хотите, буду задавать наводящие вопросы?

— Не хочу.

— Вы присутствовали на встрече друзей. Что думаете о Лидере?

— О каком из? Их было, как минимум, трое.

— Очень хорошо, — одобрил Кальт. — Снимайте грим, Юрген-Йорген, дайте коже отдохнуть. Лидер увидел ваше лицо и оно ему понравилось. А я и не сомневался. У вас отличное лицо, на нём простым двоичным кодом записаны интереснейшие вещи. Кое-что, правда, было накарябано поверх, другой ручкой, но я разбираюсь в хитросплетениях почерка. Нет-нет, не отворачивайтесь, дайте прочитать сноски, весь этот мелкий шрифт, примечания и дополнения. Так что вы думаете об адаптации?

Хаген отвернулся к окну. Пальцы правой руки конвульсивно сжимались, царапая чехол из псевдокожи, левая — вцепилась в ремень. Жёлтые всполохи впереди на трассе означали объезд. Траум остался позади, но дождь продолжался.

Сидящий рядом человек издал тихий смешок.

— Приятно встретить единомышленника-социолога, специалиста по мутациям общественного сознания. Улле часто сравнивает Райх с отлаженным механизмом. Но Райх не механизм, Райх — организм. Система, открытая тлетворным ветрам и всяческим влияниям. А как считаете вы?

— Честно?

— Честно.

— Райх — это раковая опухоль, — сказал Хаген. — А вы — аномальная клетка с неутолимой страстью к делению. Вы заражаете всё, к чему прикасаетесь. К чёрту. Заканчивайте оперетку! Пиф-паф. Мне выйти или вы запачкаете салон?

Он рванул ремень безопасности, но сильная рука прижала его к спинке сиденья. Плечо резануло болью, которую он воспринял как должное.

— Сидеть! — сказал Кальт негромко. — Вашей логикой можно колоть орехи. Одно хорошо — вы мне доверяете, а стало быть, небезнадёжны. Успокойтесь, вы перенервничали и наговорили глупостей. Вот так. Что у вас есть, кроме Райха? Детям и дикарям показывают не буквы, а бусы и картинки. Франц, мы отправляемся на экскурсию! Наш техник серьёзно болен.

***

— Куда вы меня притащили?

Он принял решение сохранять невозмутимость, но не удержался, когда увидел монументальную башню, вход в которую зиял перед ними чёрной дырой.

Вместо ответа Франц слегка подтолкнул его в спину.

— Вперёд, солдат!

— С возвращением, — съязвил Хаген. — Я скучал.

Здание было законсервировано, но не обесточено и тщательно охранялось. Кальт переговорил с охранником, и свет моргнул, сделался ярче, и где-то за поворотом защёлкали-загудели лифты.

— Что это за место?

— Экспериментальный комплекс «Вектор», — ответил Франц. — Одно из самых высоких зданий в округе. И ещё у него есть смотровая вышка.

Хаген попытался сопоставить сказанное с так и не заданным вопросом. Ничего не получилось. Он копнул ещё раз и нашёл сразу два смысла.

— Вы хотите что-то показать? Или сбросить меня оттуда?

— Один из вариантов мне нравится, — сказал Франц. — Угадай, какой.

Уютная кабинка лифта приняла их и вознесла на самый верх, к больнично освещённым коридорам и лестничному пролёту, увенчанному ожидаемой дверью. То ли она была открыта, то ли магнитный ключ Кальта отпирал все замки. Они оказались на круглой площадке с арочными окнами от пола до потолка, но справа обнаружилась ещё лестница и ещё одна дверь, и только преодолев это последнее препятствие, они очутились на смотровой площадке.

— Ого! — воскликнул Хаген, в самом деле превращаясь в ребёнка.

Или в дикаря. Всё, что он мог выдавить кроме, звучало ещё менее членораздельно.

— Вот вам и «ого», — отозвался Кальт. — Можете подойти к ограждению, но не пытайтесь перелезть. Во-первых, не успеете, а во-вторых, это будет самая большая ваша глупость из возможных. Я хочу показать вам Райх. На Луне, с которой вы свалились, не найдёшь таких точек обзора.

Ему пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным. Ливень к счастью прекратился, но порывы ветра, едва не сшибавшие с ног, обрушивали мириады мелких ледяных брызг. Разгребая подошвами слякотную кашу и поскальзываясь на каждом шагу, Хаген с трудом добрался до ограждения и повис на нём, впитывая увиденное.

Клубящееся пепельное небо было ближе, и ниже, и намного больше, чем он мог себе представить. Истощившие запас молний грозовые гроздья переместились к западу, а c востока уже наступал новый атмосферный фронт, бодрый и опасный, скрывающий под мантией хлопушки и фейерверки. В разрыве же между тем и этим царило относительное затишье, и если приглядеться, можно было угадать, где появятся вскоре первые, самые крупные звёзды.

А далеко-далеко внизу, под ногами распростёрся Райх.

Как лес, возникающий по деревцу, по выскакивающим то здесь, то там еловым веткам, хаотичным развёрткам кустарника, а потом — и вверх, и вправо, зелёными ярусами, до самого солнца — обрастающий мохнатой ретроспективой без дороги назад, так и Райх проявился в деталях, обломках геометрии — пятна, квадраты, окантованная синим стрела «Кроненверк», золотисто-белым — треугольник Ратуши, потеснённый шахматной клеткой техноцентров. Игральные кости — «Датенбанк», три кристалла — «Нейротех» и поменьше, побледнее, ступенями до самого низа — «Рад-Лаб», «Гебо» и приют лжецов-напёрсточников от науки — «Метеобюро».

А чуть ближе — игла радиовышки, а чуть дальше — кубик на кубике — район партийных общежитий, Парк Славы, военный городок. А вон и купол Цирка, а за ним — синхронное мерцание новых жилых кварталов! Ярко и остро, до рези в глазах. Хаген моргнул. Налетевший ветер смешал краски в крутящуюся спираль. Флик-фляк, слепое сальто! Гудение в ушах всё усиливалось. Рифлёная плита под ногами дрожала и подпрыгивала. «Сейчас нас унесёт», — подумал Хаген и почувствовал, как кренится башня. Кранк! — сказали металлические балки. Кирпичик за кирпичиком… да нет, какой кирпич — сталь и железобетон, блок за блоком, прощай, ласточкино гнездо…

Кто-то надвинул ему на голову капюшон, и шум утих. Башня стояла вертикально и никуда не падала.

— Да вон же! — воскликнул Франц, тоже приникая к ограждению. — «Ти-Инжиниринг». Я даже их погрузчик вижу. А вон, глядите, поезд!

Увлёкшись, в неожиданном азарте он саданул Хагена в бок — левый, но отдача была весьма ощутимой. Хаген охнул, выругался сквозь зубы и вдруг с изумлением, как в первый раз, увидел заводы. А вместе с ними — другой Райх.

Истинный. Огромный.

Слаженный и чёткий.

Как машина.

Он даже рот приоткрыл, до того невероятным в своей простоте было зрелище — несложная, но мощная головоломка и каждый кусочек на своём месте.

— Ого? — беззлобно передразнил его Кальт.

Он стоял чуть позади, подняв воротник плаща, заложив руки в карманы и слегка набычившись, успешно отражая воздушный натиск. Мелкие градины налипали на мокрую ткань, утяжеляя её ещё больше. Коротко стриженные волосы тоже намокли и смёрзлись, поседели от инея. Однако холод его, кажется, не беспокоил — на бледных губах застыл уже знакомый Хагену призрак улыбки, умерщвлённой во младенчестве.

Хаген отвернулся. Ему показалось, что он заметил что-то, не предназначенное для чужих глаз. Наблюдать за преображённым Францем тоже не хотелось, и он сосредоточился на линии горизонта в поисках заветного.

— Стену отсюда не увидать, — предупредил Кальт. — Далеко. Конечно, это не всё, всего лишь Траум. Впечатляет, не так ли? Зато отсюда же — вон там, видите? — вы можете полюбоваться и на Территорию. Сравните, Йорген. Найдите пять отличий.

Он нашёл десять. Тридцать. Сорок пять…

А потом сверху спустилась темнота, и над их головами зажёгся прожектор.

Колесо обозрения совершило полный круг.

И остановилось.

***

— Вот и всё, — заключил Кальт, как всегда бесцеремонно разворачивая его за плечи и подталкивая в нужном направлении. — Нам пора.

В круглой комнате их уже поджидали безопасники с инъекторами, но Кальт жестом приказал им выйти и они послушно загремели вниз по лестнице, прыгая через ступени. А вот Франц остался. Освежённый прогулкой, возбуждённый, в чёрной кожаной куртке с заклёпками и своей дурацкой лыжной шапочке, он насмешливо поглядывал на Хагена и ждал развязки.

— Спасибо за приятный вечер! — сказал ему Хаген. — Впечатлён. Нужно будет повторить при случае.

Терапист стоял, слегка наклонив голову, прислушиваясь к чему-то, что происходило не здесь.

— Какого чёрта? — поинтересовался Хаген. — Что это было? Зачем?

— Я всего лишь показал вам вашу раковую опухоль, — откликнулся Кальт, не меняя позы. — Что же вы так нервничаете? Не понравилось?

— Мне не нравитесь вы, — сказал Хаген. — И мне не нравится, что такие, как вы, прут на север. Сверху это выглядит красиво. Мощно. До тех пор, пока вы не наступите сапогом на чьё-нибудь лицо.

Он задохнулся.

— Ну-ну, — поощрил Кальт. — Продолжайте. Вы же не договорили.

— Разве? Я тезисно. К тому же, поздно. Устал.

— Я рассчитывал, что вы ответите на мой вопрос. Помните? Что у вас есть, кроме Райха?

— Не ваше дело.

— Всё, что касается вас, теперь моё дело. Мы ударили по рукам, мне завернули покупку и пожелали счастливого пути. Я купил вас, Йорген. Вместе с вами я, кажется, приобрёл пакет проблем, но я заставлю вас отработать. Полагаю, мы начнём с глубокого изучения вопроса адаптации.

— Больной ублюдок, — выдохнул Хаген. — Да вы же спятили!

— А вы нет? Мой рассудительный техник! Юрген Хаген, позвольте заметить на правах вашего нового начальства: вы ведёте себя нелепо и странно. Именно это мы обсуждали сегодня с Виллемом. В таких вопросах личная беседа просто незаменима. Ваш игромастер озадачен. Я, признаться, тоже. Что вы натворили, болван? И самое главное — что ещё вы собираетесь натворить?

— Ничего, — сказал Хаген с бессильной злобой. — Я не успею ничего. Вы это хотели услышать? Чего вы добиваетесь? Чтобы я сказал: «Виноват» и прыгнул вниз? Пустил пулю в висок? Дайте пистолет и занимайте кресло в первом ряду. Не то? Тогда чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы капитулировали, — сказал Кальт. — Мне нужен ассистент, а не ассасин. Мне надоело, что вы только и выискиваете момент, чтобы вцепиться мне в горло. Это забавно, но здорово отвлекает от дел. Сдавайтесь, упрямец! У нас много работы. Идите сюда!

Он шагнул вперёд и протянул руку, которую Хаген отбил — крест-накрест, наотмашь, почти не чувствуя боли.

— Довольно! — произнёс он, трясясь от раздражения. — Хватит! Я вам не вещь! Вам не сделать меня вещью. Я не давал на это согласия!

— Вы правы, — сказал Кальт, осенённый какой-то свежей мыслью. — Вы совершенно правы. Мы обсудим, когда окажемся дома.

Он развернулся и запрыгал вниз по лестнице, грохоча не хуже безопасников.

— Дом — это что? — спросил Хаген у всего, что не могло отвесить пощёчину, — у стен, пола, потолка.

— Дом есть дом, — ответил Франц. — Солдат вроде тебя уж мог бы это знать.

— Я не солдат.

Стены промолчали. Равно как пол и потолок.

— Чёрт-те что, — задумчиво сказал Хаген, начиная спускаться. Ему хотелось побыстрее завершить этот день. А ещё лучше — переписать сначала. От заглавной до точки.

На последней ступеньке он пошатнулся. Франц не дал ему упасть.

— Сверим шансы? — предложил он, напирая грудью, безжалостный и жаркий как триумфальная колесница.

— Мозаика, — напомнил Хаген. — То так, то эдак. И я ещё жив. В отличие от тебя. Мой капитан.