Глава 13. Система лояльности

«Едем домой», — сказал Кальт. По-видимому, это должно было означать, что они возвращаются в «Абендштерн».

И действительно, справа мелькнули подсвеченные по контуру арочные конструкции Первой транспортной линии, затем прерывающаяся тёмными провалами мешанина из разномастных, разноуровневых построек — нигде ни одной живой души, поздно, слишком поздно. Потом остались только пляшущие в ночи кругляши дорожных фонарей и россыпи зелёных огней вдалеке. Хаген то узнавал, то не узнавал дорогу. Впечатления дня, наслоившись, придавили его сознание, пощадив лишь самые примитивные, односложные мысли. Он мыслил: «Холодно» и мыслил: «Марта» и что-то ещё, тревожное и большое. «Вы спите?» — спросило тревожное и большое, он сказал: «Почти» и мягко привалился к стеклу.

А потом движение прекратилось. Совсем близко заскрипело, щёлкнуло. Он вздрогнул и очнулся, насквозь промёрзший и в холодном поту. Негнущимися пальцами отстегнул проклятый замок и, наконец, выбрался наружу, присоединившись к теням, которые только его и ждали.

Вокруг была плотная, сырая тьма. Он посмотрел вверх и обмер под прицелом тоненькой, серповидной, замыкающейся в бесконечности…

Железная рука надавила на затылок.

— Не надо! — произнёс властный голос. — Не смотрите вверх. Пойдёмте.

Он позволил себя повести, и ещё раз запнулся на крыльце, но был поддержан и торопливо препровождён внутрь.

— Едва успели, — сказал Франц.

Кальт что-то ответил. Франц рассмеялся и взбежал по лестнице, скрипя деревянными ступенями. Резь в глазах мало-помалу проходила. Чёрный столб наклонился к нему, сообщил: «Я буду в гостиной» и отодвинулся, пропал куда-то.

Хаген дал себе ещё немного времени, чтобы привыкнуть, и лишь потом огляделся.

Он находился в прихожей небольшого дома, каменного, с высокими потолком и светлыми стенами, смыкающимися под прямыми углами. Это то, что он отметил в первую очередь — углы и то, что обстановка была старомодной, но не создавала ощущения нафталиновой захламлённости; предметов было не так много, чтобы о них запнуться.

Прекрасно. Теперь я мыслю как калека. Как крыса в лабиринте.

Он оглянулся на дверь. Здесь не было автоматических плит, отрезающих внутренность дома от мира, чтобы превратить жилище в бункер. Обыкновенная дверь — деревянная и даже без глазка. Хотя глазок не требовался — прямо над декоративной распялкой для зонтиков и мелких вещей он заметил тёмный квадратик монитора.

Камеры! Опять фальшивка, как и в лаборатории. Дом. Да что они знают о доме?

«И здесь. И там, — он придирчиво оглядел полочку для обуви, тусклое овальное зеркало, стул с выгнутой спинкой. — Тут ошибка, там прокол. Неприкрытый расчёт — на простака, на дурачка. Глухой и с прозеленью камень, нахлёст цепей, железная дева, секира со ржавой от крови кромкой, или наоборот, стекло и никель, электротрепаны и ультразвуковые диссекторы, лазерные скальпели, пыточные нейростенды — всё выглядело бы гармоничнее, чем… вот это».

Атлас и ситчик. Подставка для зонтиков.

С другой стороны, был вынужден признать он, «вот это» намного предпочтительнее железной девы или дыбы. Куда как предпочтительнее. Хотя и дыбу вообще-то никто пока не отменял… И Марта, ох, Марта…

Его всё ещё сотрясала дрожь от резкого пробуждения и того, что он увидел в небе.

Ничего. Я не увидел ничего. Я увидел…

«Нужно успокоиться, взять себя в руки, — он взял себя в руки, крепко обхватив за плечи, не обращая внимания на жестяной скрежет сухожилий, визг надрываемых мышц. — Сейчас я сяду прямо здесь, свернусь в булыжник, и никто не услышит от меня ни единого слова. Никто, никогда. И Марта… нет, так ещё нельзя, сначала Марта, нужно понять точно, что он знает, а что нет, и каждое ли слово — правда. И если он знает, надо убить… или купить… но как же путаются мысли, сколько же раз меня сегодня прикладывали головой и как же это всё-таки мешает…»

— Йорген!

Он поспешно разделся и, подволакивая натруженную ногу, поднялся на второй этаж, где, по всей видимости, и находилась гостиная.

Гостиная — для гостей. Но я-то не гость.

— Проходите, — пригласил Кальт. — Смелее.

Сам он расположился в кресле у камина. Язычки фальшивого пламени весело плясали за бронзовой решеткой. Бок фарфоровой супницы нежно отсвечивал розовым, а узоры на скатерти перемещались и расцветали среди столовых приборов, разложенных как в операционной — в идеальном порядке.

— Садитесь.

Хаген опустился во второе кресло и понял, что освещён лучше, чем хотелось бы. Допрос продолжался. Поменялся только антураж. Он заслонил было рукой лицо, но сообразил, что это бесполезно и позволил руке упасть.

— Вы плохо выглядите, — озадаченно сказал Кальт.

— Я плохо себя чувствую.

— Что с вами происходит? Это Территория? Отвечайте!

Он не увидел, но ощутил, как терапист подался вперёд, жёстко блестя глазами, и тогда, чтобы избавиться от стремительно надвигающейся вероятности чужого прикосновения, выдавил через силу:

— Нет… устал… вы совсем… меня загнали.

— А, — сказал Кальт, мгновенно успокаиваясь. — Ну ладно, ладно. Это поправимо. Всё хорошо, Йорген. Мы скоро закончим.

«Скоро, — отметил Хаген, испытав что-то, похожее на облегчение. Опять поднял руку к лицу и снова опустил, удивившись: лоб был обжигающе горячим, а пальцы ломило от холода. — Да я же болен. Нужно к врачу». Врач сидел напротив и всматривался в него, как в монитор. На его лице застыло выражение предельной сосредоточенности.

«Пасифик, — произнёс про себя Хаген. — Тс-с, ни слова, ни ползвука! Пасифик-Пасифик-Пасифик…»

Несложное упражнение освежило его, смыло лихорадочную пелену. Пределы раздвинулись, теперь он ясно видел, что его окружало, и окружающее ему понравилось. Комната была небольшой и уютной, как берлога, коричневой, в мелкую крапинку от вещей и вещиц, в которых была душа. Хозяин комнаты выглядел слегка помятым. Это тоже было хорошо.

— Берта приготовила нам кое-что, боюсь, всё уже остыло. Угощайтесь.

— Благодарю. А вы?

— Я не голоден.

— Я тоже.

— Так, — сказал Кальт. — Так-так…

На каминной полке Хаген заметил несколько диковин и среди них знакомую — пряничный макет Ратуши со встроенными часиками. Рядом лежала колода карт и сборная конструкция из деревянных кубиков с пружинками и противовесами — головоломка.

Здесь он хранит свои игрушки. И сюда же притащил меня.

— Танец будет медленным, — сказал Кальт. — Я забыл, вы из Индаста. Университетские молодчики любят всё усложнять. Роскошь для военного времени. Хорошо, пусть будет так: я делаю шаг, вы делаете шаг мне навстречу.

— Это называется «танцевать»?

— Это называется «хорошие манеры». Вежливость и готовность к сотрудничеству. Тут нет ничего опасного: суп — между прочим, по рецепту лидера, тушеные овощи, кнедли. Хлеб. У Берты золотые руки, так что, наверное, вкусно.

Заметив вопросительный взгляд, он пояснил:

— Нейропатия. Дегустатором мне не быть.

Терапист принялся за еду, с видимой неохотой, по обязанности. Из вежливости Хаген тоже отщипнул кусок какой-то губчатой субстанции, покатал на языке и не смог проглотить. Простейшие действия требовали многотомных инструкций. На крайний случай, сгодился бы и двухстраничный мануал, снабжённый рисунками и стрелочками.

— Университет, — задумчиво произнёс Кальт, разламывая кусочек хлеба. — Вы слышали, лидер собирается прикрыть вашу колыбель порока. Разумно. Там производят странных техников с адской машинкой в голове. Любопытно было бы проследить весь ваш выпуск, тем более, что он немногочислен. Я постараюсь выкроить время.

— У вас разнообразные интересы, — сухо сказал Хаген.

— Намекаете на то, что лезу не в свои дела? Конечно, лезу — у меня есть парочка междисциплинарных проектов. И любые отклонения от нормы меня живо интересуют. Вы, например.

Он препарировал картофельный шарик и, оставив на тарелке аккуратные срезы — хоть сейчас под стекло, совершенно нелогично и внезапно завершил ужин, пододвинув к себе чашечку остывшего кофе. Хаген следил за его действиями с болезненной настойчивостью.

— Расскажите о проектах.

— А, — откликнулся Кальт, — значит, вам не всё равно? Хорошо, поговорим. У меня всего две руки, этого мало. Я завёл себе ещё две, и их тоже оказалось недостаточно. Теперь вот отращиваю дополнительную… третью. Вы начнёте работать на Территории, как и хотели, но прежде — запустите конвейер.

— Запущу — что?

— Конвейер по поиску и производству солдатиков. В моей коробке заканчиваются карандаши. И пора задуматься о смене Патруля более подготовленными кадрами. Моими кадрами. А бравые парни Рупрехта, «наш славный заслон», пусть маршируют на север, когда придёт время.

— А когда оно придёт? — спросил Хаген, замирая перед возможным «завтра». Перед вероятным «сразу после полуночи — код «три — ноль пять — тревога». — Когда?

Терапист кольнул его зрачком.

— Право же, Йорген! Вы так озабочены этим вопросом, как будто у вас там любимая. Время придёт, но вначале нужно ещё кое-что сделать. Трудно работать, когда вокруг куча мечтателей и фантазёров, обитающих в зефирном замке собственных измышлений. Взять хотя бы Улле.

— Улле?

— Удивлены? Напрасно. Ваша беда в том, что вы фокусируетесь на частностях и за деревьями не видите леса. Улле — педант, Улле — буквоед. Так? Улле — цифра, строка, калькулятор, — да что калькулятор — счёты, калька и линеечка. А вы не заметили, что Улле — человек большого воображения? Впрочем, вы пока ещё мало знакомы.

«Может быть, — Хаген воссоздал в памяти невзрачную фигуру финансиста. — Да нет, не может. Но здесь есть ещё один человек большого воображения. И ему нужны солдатики. Много».

Он слышал ровный гул, слышал шелест и плеск: снаружи опять пошёл дождь. Дом стоял в поле, и вокруг не было ни души. Кальт то и дело отпивал воду из узкого бокала, похожего на мензурку. Очевидно, его тоже мучил внутренний жар.

— Улле хочет поглощать пространство. Вы думаете он печётся только о своём кармане? Ну, в какой-то степени верно, ведь он хотел бы положить в карман весь мир. Улле грандиозен. В отличие от вас он видит лес, но постоянно теряет из виду деревья. Вот он и мечется в трёх соснах, устраивает им переучёт, а сам уже облизывается на будущую вырубку.

— А вам бы хотелось сначала как следует выкосить здесь. И выжечь пеньки.

Бокал цокнул о твёрдое. Светлые глаза тераписта расширились и остекленели.

— А знаете, Юрген Хаген, я открыл в вас новый талант — говорить в общем-то верные вещи на редкость неприятным тоном.

— Извините.

— Нет-нет, продолжайте. Сегодня ваш день. Я сам выпустил джинна из бутылки.

«Кто кого допрашивает?» — подумал Хаген. Приступ многословия миновал. Кальт размышлял, и морщины на его лице пролегли двумя знаками вопроса — горизонтальным и вертикальным.

Я куда-то угодил. Случайно выпалил и задел. Неглубоко, не опасно, но всё же. У него мало уязвимых точек, но они есть.

Пасифик. Либо это величайший обман, либо терапист и в самом деле обнаружил редкую слепоту. Нужно было уводить тропку вправо или влево, петлять, путать следы. Сидя в этой комнате, бурой и пёстрой, тёплой как шерстяной плед, Хаген неожиданно открыл для себя первый закон дипломатии: задавать вопросы намного выгоднее, чем на них отвечать.

— Как я понял, вы хотите полностью заменить Патруль своей исследовательской группой?

— Мои люди — не просто исследовательская группа, — возразил Кальт. — Это солдаты. Только лучше. Они устойчивы к безумию Территории.

— Потому что вы что-то сделали с ними?

— Нет. От природы. Я сделал с ними — кое-что, — но к их ценности это не имеет ни малейшего отношения. Я начал работу, а вы её продолжите. Байден показывал вашу аналитику: звёзд с неба вы, конечно, не хватаете, но способны к обобщению. Вы тоже немного фантазёр и склонны ставить факты вверх тормашками, но, может, оно и неплохо. Потому что мы имеем дело с очень нестабильным объектом.

— Что такое Территория?

— Не знаю. И не узнаю. Это не важно. Я намерен запечатать Границу и мне понадобится ваше содействие.

— То есть, вы даёте мне право выбора? — уточнил Хаген.

— Я не даю и не отнимаю этого права. Мне нужна ваш добрая воля. Она ответит «да» и тогда мы продолжим танцевать. Она ответит «нет» и тогда… мы продолжим делать что-то ещё.

— Предположим, я отвечу «нет».

— Что ж, — ровно произнёс Кальт. — Давайте рассмотрим такую возможность.

***

На этом ковчеге они были не одни.

Маленькая черноглазая Берта в халатике, накинутом прямо на ночную рубашку, сноровисто, в три приёма, собрала посуду, свернула скатерть, и атмосфера пикника на выезде бесследно испарилась, не оставив даже послевкусия. Воздух уплотнился. Хаген вперился в тёмную столешницу. Мелькающие световые блики проявляли царапины, сколы, невидимые глазу въевшиеся пятнышки. Если напрячь воображение, можно было сложить всё это в трёхмерную панораму — пруд и стебли камыша, рябь и ряска, абрис лебедя — но, кажется, воображение здесь было не в чести.

— Что вы увидели на Территории? — отрывисто спросил Кальт.

— Не знаю. Сложно объяснить. Что-то, адресованное лично мне и в то же время всем. Не успел понять.

— Да, — признал терапист. — Ваше счастье. Но выжить вы всё же смогли. Мне понадобится отчёт. Подробный. Без ложного стыда и недомолвок.

— Я ещё не согласился работать с вами.

— Формально вы уже мой. В реестр внесена запись о переводе.

— Хорошо, я напишу отчёт. Формально.

Терапист издал звук, который мог быть смешком. Хаген ещё не до конца разобрался в сигналах, подаваемых этой постоянно уходящей под воду субмариной.

— Вы что-то приободрились. До чего же сложно устроены некоторые техники. Им нужна особая мотивация, там, где обычным людям вполне хватает здравого смысла. Пусть так… А как вы относитесь к салонным играм? — осведомился он вдруг.

— Я не часто бываю в салонах, — осторожно ответил Хаген.

— Придётся бывать чаще. Это я тоже планирую включить в ваши обязанности. Чуток хороших манер, щепотка обаяния — оно у вас есть, глубоко, под наслоениями упрямства — достанете и протрёте тряпочкой. Будете представлять меня на конференциях и в кулуарах. В нас больше общего, чем различного, сами увидите. Сыграем, Йорген?

— Что, прямо сейчас?

— Почему нет?

— Я не знаю правил.

— Они элементарны. Это даже не игра, а процедура. Её очень любят на малых приёмах у лидера. Не в службу, а в дружбу: подайте-ка мне…

Повинуясь указательному жесту, Хаген дотянулся до каминной полки, — «Йиии!» — взвизгнуло плечо, нашарил колоду карт, по-крабьи откатился назад, выронив добычу на стол.

Вопреки ожиданиям, это оказались не игральные карты, а картинки. Под одинаковой геометрической рубашкой скрывались изображения людей и предметов, яркие, выполненные в одном стиле, свидетельствующем о немалом таланте художника. Хаген взял одну карточку и замер, очарованный против воли. Из квадратной, оплетённый вьюнком, рамки на него смотрел усталый темноволосый человек в запылённой, местами порванной одежде военного покроя, с зигзагообразной ссадиной на лбу. Он держался прямо за края рамки и как будто отгибал их в отчаянной попытке вырваться за пределы рисунка. За его спиной багровое солнце выжигало пустое, воспалённое небо. Человеку было плохо, очень плохо. Он намеревался выскочить из рисунка, разодрав его ко всем чертям.

— Отлично, — одобрил Кальт. — Вот вы и начали. Ваша стартовая карта — «Солдат». А говорили «нет». Нет, нет и нет. А ведь в колоде есть карта «Техник». Но вам она почему-то не досталась.

— Какой-то фокус, — отозвался Хаген, смягчая грубость слов неуверенностью. Он не знал, как реагировать. — Дешёвый фокус. Ну правда же? Дешевле некуда!

Он отложил карту, перевернув её рубашкой вверх, и отодвинулся сам, пожимаясь и чувствуя приближение лихорадки.

— Дешевейший, — деловито подтвердил терапист. — Не будет стоить Улле ни булавки. Ну же, Йорген, давайте посмотрим, чего вы боитесь. Тяните следующую карту.

— Не хочу.

Смешок.

Стиснув челюсти, Хаген подцепил следующий картонный прямоугольник.

На сей раз ему досталось изображение толстяка, восседающего на мешках с зерном. Свесив по сторонам жирные ляжки, человек пытался удержать разъезжающиеся тюки. Его хищные пальцы вспороли верхний мешок, из которого струилась лёгкая золотистая пыль.

— Мельник, — сказал Кальт. — Точное попадание. Вы меня поражаете.

— И что означает эта карта?

— Ближайшее будущее. В том случае, если ваша добрая воля отвернётся от моей. Я верну вас вашему Мельнику. Отмена хода. Не слишком спортивное поведение, но я переживу. Насчёт вас — не уверен.

— Просто вернёте и всё?

— И всё. Верну, снабдив открыткой, обвязав ленточкой и чуть-чуть подкорректировав память. Ах, как же вам обрадуются в Отделе! Мельник будет счастлив. Он испытывает к вам какую-то трудно объяснимую тягу. Уверен, Виллем разберёт своего блудного техника на атомы, но сделает это с любовью. Прельщает такая перспектива?

— Вы тоже разберёте меня, — с дрожью ответил Хаген.

— Нелёгкий выбор.

— Что же мне делать?

— Может быть, плыть по течению? Эта тактика никогда вас не подводила. Тяните карту, Йорген! Не знаете, что делать — тяните карту. Дети и дикари ведут себя именно так.

— Уберите колоду! Я не играю.

— Возьмите ещё одну, Йорген! Всего лишь одну. Или я сломаю вам пальцы. Это не уменьшит вашей ценности. Мне нужно то, что у вас в голове, остальное вторично. Франц будет кормить вас с ложечки. Не упрямьтесь и выбирайте карту! Живо!

— Да вы с ума сошли! — возмутился Хаген, вслепую захватывая следующий кусок бумаги. — Идите вы к дьяволу, к чёртовой матери! Неужели вы думаете, что…

Он подавился остатком фразы.

— Ух ты, — сказал Кальт. — Неужели я думаю… что? Как интересно. Сядьте, Йорген! Нам же не нужно, чтобы вы потеряли сознание. Пока не нужно.

— Как называется эта карта?

— Дева. Я бы назвал её «Жертва», потому что она навевает вполне определённые ассоциации, но автор назвал её «Дева», и почему она вам попалась, честное слово, затрудняюсь сказать. Может, вы объясните?

Хаген смотрел на свои подрагивающие руки и понимал, что проигрался в пух. Любопытный перископ субмарины заглядывал прямиком в душу.

— Печально, когда техник забывает своё предназначение, — сказал Кальт. — Печально для техника. Печально для предназначения. Но это не моё дело. Я не возглавляю отдел Внутренней Безопасности и не состою штатным пропагандистом. Я исследователь. У меня есть проекты. И мне нужен ассистент. Вот такие простые вводные. Я — хороший руководитель, Йорген, и обещаю впредь подбрасывать только посильные задачки.

— Вы всё-таки получите свою вещь, — медленно произнёс Хаген. Ему хотелось плакать. Хотелось взять хлебный нож и перепилить горло высокому человеку, вальяжно развалившемуся в кресле. Как жаль, что Берта унесла столовые приборы.

— У вещей нет воли, — возразил терапист. — А у вас она есть. Воля делает нас людьми. Воля — это способность ограничивать свои желания. Докажите, что вы человек, Юрген-Йорген.

— Вы передёргиваете, — сказал несчастный Хаген. — Вы не правы. Но я устал и не могу понять, в чём самый главный обман. Если я отвечу «да», что это изменит?

— Я подарю вам карту, — пообещал Кальт. — Только одну. Ваш новый начальник не всесилен, но кое на что способен. Я не могу подарить всю колоду, но одну карту — вполне. Она вам нужна?

— Да. Нужна. Пожалуйста!

— Уверены?

— Да.

— И всё-таки мне хотелось бы, чтобы приняли решение взвешенно. Отложите карты. Давайте, отложите их, полюбуетесь позже! А пока забудьте и посмотрите на меня. Я предлагаю вам дом. Предлагаю вам полноценное участие в исследованиях. Я начинаю — вы продолжаете, так и трудятся в Райхе. Я предлагаю вам быть в курсе всех наших дел. Я предлагаю вам быть полезным. Территория сводит нас с ума. Давайте сведём с ума Территорию.

— Давайте, — слабо сказал Хаген. — Валяйте. Вы можете. Меня вы уже свели.

— Хорошо, — мягко произнёс Кальт. — Тогда осталось обсудить последний вопрос. Вопрос лояльности.

***

«Теперь я не боюсь!» — сказала Марта. «Раньше мы делали глупости в одиночку, теперь будем вместе», — сказала Марта. Он сидел и держался руками за живот. Раскалённая струна перепоясала желудок, дёргала петли кишечника. Внутри бушевала война: клетка шла на клетку, рявкали зенитки, взрывались соляные бомбы.

И точно такая же война шла выше. Штурм-группа «Голова» атаковала виски и лоб, поливая их кипящим маслом. «Мне нужен доктор», — подумал Хаген, а доктор сидел в пяти шагах от него, покачивая ногой в щегольском ботинке. «Я не боюсь», — сказала Марта, заключенная в картонном квадратике, свёрнутом в восьмушку. Он всерьёз задумался над тем, чтобы проглотить этот квадратик, но отверг эту мысль: внутри было хуже, чем снаружи.

— Я вас вылечу, — сказал Кальт.

Хаген воспринял его слова с сомнением. И с благодарностью.

— Вы упомянули про лояльность…

— А, — согласился терапист. — Верно. Важный момент. Мои солдатики. Вы поняли, почему оловянные?

— Стойкие? Я не знаю. Почему?

От фальшивого камина распространялись волны жара. Стеклянистая структура воздуха образовала подобие барьера, искажающего черты собеседника.

— Олово помогает предсказывать будущее. Его расплавляют на огне, а потом выливают в воду. Пфф! Получаются занятные фигурки.

— Ерунда.

— Разумеется. А ещё из олова изготавливают электроды. Они часто трескаются, но так уж получилось, что на Территории это самый надежный металл. Физики до сих пор не могут объяснить, но это так. В крайнем случае, электроды из других металлов можно покрывать луженым оловом для лучшей проводимости. Я так делал. Сейчас мы придумали более совершенные решения, но прозвище осталось.

— Нейроматрицы. Для чего они вам? В таком количестве?

— Вы удивитесь, до чего всё просто. Но мы о другом, не отвлекайтесь, Йорген, и не отвлекайте меня. Мы о лояльности.

— Вам ли о ней беспокоиться? — с запинкой произнёс Хаген. Ему приходилось говорить громче, чем хотелось, чтобы заглушить голос Марты и её товарища, того щуплого человечка в очках, которого он чуть не покалечил в Цирке. Человечка звали как-то на «Д», Денк, да, именно, Денк, и был ещё один — въедливый, который всё спрашивал, когда Пасифик предпримет «решительные меры», и его тоже как-то звали — он пытался запомнить имена, чтобы позже передать Инженеру, но вот не смог. Ничего не смог. Кальт не спросил про Пасифик, он ничего не знал про Пасифик, удивительно, но и это могло быть обманкой, блесной и крючком на рыбку-простачка.

Сейчас должно быть часа два или три ночи. И новый день. Продолжение каникул. Хаген поискал часы, но глянцевый циферблат на Ратуше показал ноль-ноль, показал пора спать, и он покорно занавесил окна, клюнул освинцовевшей головой…

— Эй-эй, Йорген, не покидайте меня! Мы не закончили.

— Я слушаю…

— Райху нужна благонадёжность, мне — лояльность. Чувствуете разницу? Я забочусь о своих солдатиках, а они — обо мне. Мы разговариваем на одном языке. Вы тоже начинаете им проникаться.

— Да, — отозвался Хаген. Сейчас, в два часа ночи, он был готов согласиться с чем угодно. — Да и да.

— Очнитесь, соня! — приказал Кальт. В голосе его звучала улыбка. — Мне нужна ваша добрая воля, а не горячечный бред. Ну же, напрягитесь, Йорген, откройте ясные глаза! Вы видели моих людей, говорили с ними. Даже успели повздорить. Так каков же ваш вывод? Смог ли я обеспечить должный уровень лояльности?

«Сволочь ты, — пасмурно подумал Хаген, — Уровень тебе… Лояльность тебе…» А вслух произнёс:

— Если под этим красивым словом вы разумеете страх, то да. Без сомнения. Солдатики боятся вас, очень. Почему?

— Любое животное боится палки и кнута. А вот почему боитесь вы? Кнут я ещё не применял.

— Значит, я трус.

— Но вы не трус, — произнёс Кальт раздумчиво. — Не приписывайте себе отсутствующих добродетелей. У вас есть какая-то скрытая цель, но боитесь вы не поэтому. Тут шероховатость, заминка, даже тайна. Микроскопическая, но всё же… Есть тайна, Йорген?

— Нет.

— Есть. А вот у солдатиков нет тайн от меня. Полная лояльность. Признаться, я болезненно отношусь к этому вопросу.

Та-та-тайна — стучал дождь за окном. Поезд миновал переезд и начинал разгоняться. — Та-та-тайна. Так-тайна. Так-тайна.

— Вы что-то в них встроили! — догадался Хаген, внезапно пробуждаясь. Он встрепенулся, распрямился, забыв о недомогании. — Вы! Вы хирург. Что-то сделали с ними! С каждым из них.

— Только с избранными, — уточнил Кальт. — Видите ли, я не люблю работать вхолостую. Мне нужны гарантии. Я хочу быть уверенным в том, что соберу карандаши там, где их выронил. Я оставляю маячки. Крохотные умные устройства на страже жизненно важных органов. Я оставляю свои маленькие кнопочки в разных отделах мозга. Мозг устроен очень сложно, Йорген, даже ваш. Там есть центры удовольствия, но нет чётко локализованного центра боли. И всё же боль можно сыграть — оркестром. Мне не жалко нот для моих солдат.

— Да перестаньте вы, — с омерзением и ужасом сказал Хаген, отодвигаясь от стола, на который облокотился. — Будьте проще! Карандаши, ноты… Так и скажите, что зачиповали их и сделали из них подопытных животных. И хотите сделать то же самое со мной.

— Хочу. Э, куда вас опять повело? Даже если бы здесь был нож, вы всё равно новичок-теоретик в этом виде спорта. Успокойтесь! Сядьте, что вы вскочили? Сегодня всё решает добрая воля.

— К чёрту волю!

— И я…

— И вас тоже к чёрту!

— Сидеть! — сказал терапист.

Он опять как-то ловко подхлестнул голосом, и мышцы расслабились, не успев получить санкцию мозга. Хаген упал в кресло, стукнувшись косточкой о подлокотник.

— Слишком впечатлительны для техника. Даже с учётом эмпо-индекса. Вы и в Отделе гарцевали с такой детской непосредственностью? Да уж, насчёт раутов я погорячился. Максимум — попойки на партийных междусобоях. Хотя вы же и пить не умеете. Будете вместе с лидером потягивать овощные соки.

— Не подходите ко мне!

— Успокойтесь. Помолчите и послушайте.

Он поднял палец и застыл, поблёскивая глазами, прозрачный и большой, отлитый из ледяного воска. Хаген прислушался. Сквозь шелест и шорох, мокрый плеск и фанерный перестук дождевой дроби пробивался тонкий, пронзительный, исчезающий в ночи монотонный вой сирены.

— Тишина, — сказал доктор Зима. — Послушайте абсолютную тишину, Йорген. А потом послушайте меня.

***

— Если вы со мной, то со мной до конца, — размеренно говорил Кальт, и капли его слов ложились одна на другую, пробивая желоб.

До конца. До конца.

— Одна небольшая операция, и мне станет легко и спокойно, а вы избавитесь от внутренних метаний, поняв, что при необходимости я достану вас где угодно. Хоть на Территории — сигнал проникает и туда, хотя посылать его придётся из особых точек. Я достану вас везде. Хоть в Океане. Хоть за Стеной. Понимаете в чём суть, Йорген?

Да. До конца.

— А если я откажусь…

— Верните мне карты, лидер зря рисовал их. Вы не умеете ценить искусство. Можете сразу порвать картинку, которую уже измусолили в кулаке. Давайте её сюда!

— Подождите!

— Подумайте, — разрешил терапист. — Я пока прогуляюсь и помогу Берте рассортировать следы наших ночных безобразий. А вы сопоставите «за» и «против» и дадите мне окончательный ответ. Только не засыпайте.

Проходя мимо, он легонько коснулся Хагена, но тот настолько погрузился в размышления, что почти не отразил этого.

Картинки, разбросанные по траурной поверхности, мешали сосредоточиться. Хаген смёл их в кучку и прикрыл салфеткой. Заметил выглядывающий уголок и вытянул новую карту.

Это была пустышка, белый прямоугольник в простой прямоугольной рамке. Рисунок без рисунка. А как с остальными?

Не важно.

«Он не был до конца откровенен, — думал Хаген. — И умолчал о многом. Ну, правильно, с какой стати ему быть откровенным? У него нет Марты, и никто не приставляет пистолет к виску. Хотя, возможно, и приставляют. Улле. Они пытаются насыпать соли друг другу на хвост, а ведь есть ещё Кройцер… да нет, это пешка».

Он нетерпеливо потёр горящий лоб. Заметил графин и тут же забыл про него и про жажду, ставшую постоянным спутником. Время, время. Мысли обгоняли одна другую, подрезая на поворотах.

«Заменить Патруль солдатиками означает дать Кальту единоличный контроль над южной границей. Ну, нет, на такое Рупрехт не пойдёт. Они все помешаны на контроле, все одинаковы. Нет-нет… Да и чисто технически — откуда взять столько солдатиков? Даже, если мы определим критерии, сформируем какой-то алгоритм отбора… Это же гигантская разница в численности. Значит, уже есть какое-то решение, но он не собирается его афишировать до тех пор, пока не опробует и не убедится в его эффективности… Он экстравагантен, но весьма осторожная сволочь.

Конечно, нужен помощник. Конечно, не Франц. И не кто-то из Хель — они там друг другу на ходу подмётки рвут. Рыбка-простачок, послушный, грамотный статист — вот кто ему нужен. Но есть что-то ещё. То самое, о чём он умолчал. И не скажет до тех пор, пока я…

Ох, нет!»

Он прислушался. Если Кальт и помогал Берте с посудой, то делал это очень ненавязчиво. В доме царила глубокая тишина.

«И всё как снежный ком. — Хаген выбрался из-за стола и подтащился к окну, далеко, по касательной огибая кресло, сохраняющее невидимый, но осязаемый след давящего присутствия. — Одно за другим и одно на другое. Валом, впопыхах, дуроломом. Влез и наломал. Разведчик. Идиот. Они только того и ждали, измученные, отчаявшиеся люди — весточки, помощи со стороны. Но чем им может помочь Пасифик, сейчас, когда и сам нуждается в помощи?»

«Я боюсь, — подумал он, безо всякой связи перескакивая к занозе, крепко засевшей внутри. — Должен думать о них, но боюсь о себе, и когда думаю о Марте, всё равно возвращаюсь к себе, к тому, что виноват и не могу осмыслить степень своей вины. И просто боюсь. Наверное, это больно — внутрь, железные острые штуки, холодные, несущие в себе заряд кислоты, пороха, электрического тока. В любой момент: оступился и вспышка. Невозможно представить. Тиканье бомбы в голове, и под рёбрами, и под каждым сердечным клапаном, в каждом укромном уголке.

А остались ли у меня укромные уголки? Кажется, он выпотрошил все. Все, кроме одного. Пасифик. Он до сих пор не произнёс этого слова».

Пока не вскрыта последняя карта, игра может продолжаться.

У меня есть козырь. А у него — пустышки.

Нарочито заскрипели ступени.

— Я слышу, — сказал Хаген. — Я согласен.

— Вот и хорошо, — отозвался терапист, подходя ближе. — Не драматизируйте. Всё не так уж страшно. По правде говоря, вы будете солдатиком лишь наполовину. Минимум нейрохирургии. У меня другая специализация. Операции на мозге проводит мой коллега в «Нейротех», но вас я ему не доверю. Хочешь сделать хорошо — делай сам, вот мой девиз.

— Не хочу, чтобы это были вы, — бесцветно произнёс Хаген, колупая штору. — Пусть лучше он!

— Не капризничайте, Йорген. Я личный врач Лидера, пусть и неофициальный. Неужели вы думаете, он доверит свою тело неумехе и дилетанту?

— Лидер плохо себя чувствует.

— Не хороните любимых раньше времени, — произнёс Кальт скороговоркой и подмигнул. — Уже поздно, Йорген. Поглядите на часы.

— Они не работают.

— Верно. Значит, вам пора спать. Я разбужу, когда мы начнём.

— Что-что? — ошеломлённо переспросил Хаген, когда ледяные пальцы схватили запястье, сдавили и выпустили, чем-то оцарапав. — Что вы сделали? Я не разрешал прямо сейчас…

— Пиф-паф, — весело сказал Кальт. — Будет не больно. Я обещаю.

Он не солгал и разбудил, когда всё началось. Правда, лишь затем, чтобы поздороваться и опять уплыть под потолок, где из белоснежных содовых сугробов вырастали пузырчатые стальные глаза ослепительной чистоты. Это было стерильное место, совсем не похожее на Пасифик, но доктор Зима дал слово, и почему-то Хаген ему поверил. Как вскоре выяснилось, не напрасно.

Было совсем не больно.

Ну, может быть, самую чуточку.

Загрузка...