Пасифик (СИ)

Глава 35. Воздушный корабль

Сначала он не поверил глазам. Но услышал, как сдавленно, совсем по-заячьи вскрикнул Вернер, и лишь тогда пришло осознание — сперва безымянно, потом:

— Асфодель!

— А, — хрипнул Хаген. — Да. Ну конечно.

Горло сжало скользящей петлёй. На миг показалось, что он сейчас упадёт, но пальцы оказались мудрее: уже вразбивку стучали по клавишам — трак-так и так — вводя многозвенный рунический код. Проклятие инновационных решений! Программа была незнакомой, интерфейс — неудобным и сложным, от контурных знаков рябило в глазах. Так, а где же здесь таймер? В лихорадке отчаяния на что-то нажал — «ой, ой, куда…» — получив взамен вертящийся крест со словом «загрузка».

Загрузка чего? Тротила? Пентрита?

— Что вы делаете? — шелестнуло над ухом. Он ответил, чужими губами:

— Возвращаюсь домой.

Ветер бухнул в окно. Цементный пол задрожал, от цоколя к цоколю прошла круговая волна, агонально мигнули плафоны — перепад напряжения. Хаген ахнул — палец примёрз на крючке. Бледное, искажённое страхом лицо разинуло рот.

— Куда? Вы дома, безумный вы мастер. Что у вас есть кроме Райха?

Ничего. Уже ничего.

Для меня.

Небо рассыпалось бисером незнакомых созвездий. Вдали, почти исчезая в клубящейся плотном шторме, шатались опоры марсианских треног. Всё было нестойким и пьяным: из мрака выглядывал скелет наблюдательной вышки; антенны и трубы громоздились одна на другую, как в каком-то сюрреалистическом сне. Желудок подпрыгнул и спиралью ухнул к ногам; Хаген сглотнул. «Затмение, — подумал он беспорядочно. — Бедные куклы. Бедный мой Йорни!» И, не веря, услышал, как что-то заклокотало в груди.

Тотен-мастер решил заржаветь?

— Юрген! — позвала его тень. — Юрген. Юрген?

— Йорген, — поправил он машинально, но всхлипнул, не сумев удержаться: — «Эрвин, ломается ось пополам…»

— Вы что, обдолбались? — шокированно спросил Вернер после секундной паузы. Дужки очков повернулись, и Хаген увидел курносый, изъеденный пятнами профиль безбрового месяца. — Что вы приняли? Эвкодал? Первитин?

— Так точно, профессор.

Он отвернулся, чтобы не видеть этой щеки, этого обезображенного жуткой гримасой открытого рта. Отмель размыло волной, «бух-инн» — рыдала земля, а зубы опять ломило от соли. Луна превратила нано-доспех в сверкающий панцирь эйнхерия. Хаген вздрогнул: сухая ладонь приземлилась ему на колено, как лёгкий осенний лист. «Сидите уже, — с трудом сказал он сквозь зубы. — Не трону». Горящий лоб наливался болью, и сквозь наркотический морок опять лез наружу отвратительный, недостойный мужчины полувой-полустон. Они сожгут меня в цинковом баке, Марихен… — кррак-ка-тук — вот и лопнула ось, — они сожгут, сожгут меня, мамочка, Марихен…»

Как сорную пену…

— Юрген, вы спите?

— Нет.

Вкрадчивый шорох.

Опомнившись, он бросился вверх, но тот, другой, тоже успел вскочить. «Не нужно!» — взмолился Хаген, чувствуя, как ускользают секунды, присел и услышал, как свистнуло рядом.

«Бом-м!» — строб горячего воздуха оплавил затылок, Хагена отшвырнуло к стене. «Да что же это?» — ошеломлённо подумал он и зажмурился от света луны, её багровой неиссякающей ярости. В грозовых всполохах мельком увидел занесённую руку, чёрное дуло. «Ничего не спасти» — понял он вдруг, и мир стал прозрачным и чётким, объяснимым до последней детали; расчётливо, как на стрельбище («Stillgestanden, солдат! Feuerber-r-reit!») тело качнулось вперёд. «Не спасти», — щёлкнул «Хенкер». И тогда, пока остывающий звук ещё метался внутри, он быстро шагнул, выцелил ромб из потрёпанной сеточки, прищурился.

И сделал пиф-паф.

***

Рождественский пепел падал прямо на грудь.

Трубы коптили в низкое небо. Вонь от заводов смешалась с охристым табачным снегом, более жирным и сладким, чем простая вода. Это не Траум, но где? Нордхаузен? А может быть, Дрезден? Остовы сожжённых зданий торчали как затонувшие сваи.

На перекрёстке у погнутых фонарных столбов он увидел табличку, а под ней — щебенистый свал, из которого что-то торчало. Кисть шевельнулась. «Сейчас!» — он кинулся и, торопясь, стал разгребать ещё тёплый суглинок, осколки кирпичей и стекла, думая: «Это он, боже мой! Это же…»

Какая ошибка! В песке топорщились стебли, белые, увядшие ветви. «Ничего здесь нет, ничего». И действительно — ничего, лишь тени затылков, обращённых в полосатую очередь — косо, жёстко, неровно. Декабрьская каша, под босыми ногами пузырилось и чвакало, и только какой-то человечий птенец разевает обметанный чёрным клювик: «Ма-ама, пи-и…»

«Пить. Дай мне пить, Йорг… дай, дай мне…»

***

— Пить! — шепнул Хаген. — Пожалуйста, Марихен! Мне… и ему…

Сознание возвращалось рывками. Под сенью век ещё что-то брезжило, мушиные точки, ржавое послевкусие, но яркая полоска света уже настойчиво призывала вставать. Сколько времени? Он облизнул зудящие жаждой губы. Недоумённо моргнул.

И обнаружил, что вокруг уже не Центр Управления.

Компактное помещение, в котором он оказался, напоминало бомбоубежище. Атомный бункер с толстыми стенами надёжно защищал от атмосферных невзгод. Морская раковина? «Да нет же, — поправил здоровый инстинкт, — просто гараж». Каким-то образом он умудрился прорваться вниз и теперь отдыхал, навалившись на…

Что? Новое звено технической эволюции?

Воздушный корабль?

Снегоход, — догадался он, но иллюзия была до боли реальной. Хаген осторожно притронулся к гладким бортам, скользким от машинного масла. Надавил. Он не удивился бы, если бы призрак-«Гайстершифф» растворился в туманной миражной дымке, но твёрдость под пальцами послушно просела. Ещё толчок. Пауза — и вдруг вся махина легко, по-дельфиньи унырчиво вильнула вперёд. Скрипнули стальные полозья. Пожалуй, он мог бы вывести это устройство наружу, воспользовавшись дополнительной колёсной платформой. Или нет?

«Эге, — весело хмыкнул внутренний голос. — И говно же ты, техник!»

— В моё время этого не было! — огрызнулся он вслух, едва ли сознавая, что говорит.

Но как я сюда попал?

Туман в голове не рассеивался, а скорее расслаивался, каждую мысль приходилось ловить на крючок. В осколках битых нейронных связей сохранилось немногое: щелчок фонарика, без успеха — батарейки сели ещё в «Моргенштерн». Огонёк зажигалки. Утеплённый китель цвета фельдграу с петличным знаком особых войск и нашивками оберста. «Кажется, меня повысили в звании», — мрачно подумал Хаген. Он стоял перед оконным стеклом, превращённым непроницаемой тьмой в блестящее зеркало. Кто это? Кто лежит там на полу? Потом вниз побежали ступени. Суть ускользала, шевелилась внутри, какая-то неотвязная мысль. Одна её ниточка тянулась к полуоткрытой секретной двери, другая — спазматически дёргалась в такт биению таймера.

Таймера?

— О, чёрт! — понял он, холодея, расширяя глаза. — Ох ты, ч-ч…

И услышал сирену.

***

Страшный металлический вой разорвал ошмётья тумана.

Он исходил из лужёной башенной глотки, отовсюду и ниоткуда, умноженный резонатором крик раненого морского чудовища. Далеко-далеко. Он разнёсся над лагерем, над развязкой на Траум, над Регенхолле, Кримдероде и Айгером — над каждой из заброшенных станций. Звуки сливались, и казалось, что молот какой-то огромной статуи со стоном ударяет в одно и то же место, откалывая звенящий медью кусок:

Ай-зек. Ай-зек. Ай-зек.

Оглушённый, Хаген осел на дно. Почувствовал, как, взбурлившись, прянул кверху мизерный рой пузырьков, всколыхнулась ткань, и снова толща воды стала ледяной и тяжёлой. Сердце ворочало камни. «Знают, — сказал всё тот же голос внутри. — Теперь знают. Они».

Не падать. Только не выключаться…

Царство небесное, царство морское. Он не выключился, но когда на браслете затрепетала зелёная бусина — внутренний вызов — рефлекторно нажал приём.

И снова ошибся.

— Дружок? — тихо позвал браслет. — Где ты?

Лишённый обертонов, уплощённый, он звучал как-то иначе, но Хаген узнал говорящего. Сейчас он узнал бы любого из них. Эфир был переполнен, радиоволны хватали оружие, разбирали шинели, шнуровали обмотки, готовясь выйти в глубокий поиск.

Очень-очень глубокий.

Шёпот звёзд. Ярость азбуки Морзе.

— Дружок, дружок, — твердил динамик так настойчиво, будто и в самом деле надеялся поймать отклик с далёких планет. — Группенлейтер, ну где же ты? Маленький мастер Юрген! У нас большое несчастье. Ай-ай, ты сделал большое несчастье, дружок! Ты где-то здесь? — помолчал. — Я чую твоё дыхание.

Дыхание? Но ведь он не дышал.

Сидел, копя в глотке тёплую слизь. Подтянув к животу уставшие, провонявшие мокрым брезентом ноги, обнимая их, как в последний раз обнимают любимую — бережно, целомудренно и горячо. Вспоминая; красный крест; как солнце заходит на западе, а встаёт на востоке; разгребая осыпь над телом отца («ничего здесь нет…»); представляя лимон корицу гелиерцукер, о, Танненбаум; они сожгут меня Марихен; катая затылком с отросшей щетинкой по кирпичному гребню — просто сидел, сотрясаясь от плача и слушая, внимательно слушая…

Точка-точка-тире. Точка…

***

Метель чуть унялась, и небо сразу стало высоким, очистилось по краям.

Взмывающий кверху космически-чёрный ковш был густо усеян звёздами — да так, что голова шла кругом. Хаген почувствовал, что тоже летит. Боже, какой мороз! На долю секунды он распахнулся, а потом пришло осознание, гидравлический молот протаранил висок. «Бом-м!» — грянул колокол Ратуши. Таймер! Ахнув, он опомнился и, поддёрнув курточный полог, запрыгал по снегу, сопровождаемый пляшущей тенью висельника. Недалеко — два гребка и всё — подошвы увязли: леденистое месиво превратило их в тормозные колодки.

Убежище. Мне нужно убежище!

Ночь горела и стонала на все голоса, как сонм неупокоенных душ. Поблизости — уж не у самой ли лаборатории? — токотал пулемёт. Отрывистый деревянный стук то нарастал, то стихал. Теперь уже не оставалось сомнений — он и впрямь очутился на фронте. «Рекогносцировка», вспомнилось сложное слово.

Проще говоря — где я?

Он прижался к кирпичной стене, страстно желая войти в неё, слиться с камнем и так нечувствительно переждать всё это безумие. Где-то в темноте притаились стекло и доски, картофель, резиновый шланг, солярка, проволока под напряжением. Тянуло также латриной — густым запахом перебродившего кала, Хаген понадеялся, что это несёт не от него. Лагерный двор, — подсказал здоровый инстинкт. А значит, с обзорной вышки уже может следить чей-то бинокль, наводя прицел или готовя ручную гранату. Шах и мат. Если не убраться отсюда.

Вот только как? Скажите на милость — как? Он оглянулся. «Гайстершифф», инновационный воздушный корабль, уткнулся носом в сугроб, тоже безнадёжно завязнув. Разметка на боках снегохода маскировала корпус под колер грязного наста, но метко направленный луч, конечно, обнаружил бы…

Ш-ш-ш-с…

Топот. Голоса лесорубов.

Упав навзничь, Хаген зажал рот кулаком, прикусил перчатку. Сквозь колкую снежную мяшу пробилось жёлтое. Дико взревел мотор. Впереди, на расстоянии броска мяча распахнулись ворота: в светлом квадрате кто-то ходил. Целое стадо теней прогарцевало за угол подсобки — «Habt Acht!»: и сразу же, оживившись, защёлкали дятлы; «з-зиг» — взвизгнула пуля.

Убираться. Срочно!

«Мне нельзя умирать, — подумал он с лихорадочным жаром, словно убеждал кого-то другого, более влиятельного, чем он сам, от которого и зависела судьба всех его действий. — Мне нужно к Марте». Сейчас он не помнил, что собирался сказать, но чувствовал, что лишь это ценное, ещё не произнесённое и держало его на плаву, наполняя волей бороться. Это — и жажда жизни; она по-прежнему бурлила внутри, становясь только сильнее. Он потянул носом, судорожно напрягся, готовясь вскочить.

— Куртхен! Га-а… Вот ещё один!

— Ах-ха! Хох!

Дикий, звенящий крик раскатился по лунному полю, забился, рикошетом отражаясь от кирпичных стен, лестниц, гаражей, сараев, блокгауза. Что это? Разве может так кричать человек? Ненавидящими глазами Хаген упёрся в ночь, хрупнул челюстью. Крик сменился икотой. «Дерьмо, — с оттяжкой сказал сдобный, басистый голос. — Да, Куртхен же, старый хрен, подгони кар. Тебе что — сложно?» Заквакала рация. «Вот дерьмо!» Голос принадлежал фельдфебелю Фольке, но это не мог быть он, так же, как то, что дёргалось под ногами у страшных теней, не могло быть человеком.

И всё-таки было.

В разломе карбоновой чашки блестело опухшее, в трещинах и порезах, молодое лицо, на месте глаз — кровавые впадины. Лунный свет мягко ложился на размозженные ткани, серебрил вдавленный профиль, из которого, как изюм из непропечённого теста, высовывались осколки зубов.

— Сволочи! — совсем рядом услышал Хаген. — Сволочи, вы! Все! Проклятые сволочи!

Низкий, надсадный голос. Он обернулся и вдруг понял, что это плачет он сам.

— И я.

Посмотрел вверх.

Там, в слепых небесах, медленно плыл Пасифик. Как всегда спокойный и золотой.

— И ты — тоже сволочь! — сказал ему Хаген.

***

Ш-ш-ш-с, ш-ш-ш-с…

«Гайстершифф» скользил по снегам, как дельфин, легко взбираясь с волны на волну. Управлять им оказалось довольно просто, и Хаген начал было негромко напевать «Эрику», но заметив, что позади приклеился ацетиленовый глаз, переключился на «Чёрный отряд Флориана Гайера» — и протрубил его с большим чувством. Отсутствие музыкального слуха он восполнил экспрессией.

В конце концов, в его руке были часы, а Пасифик ещё не построили.

Маленький сын дворянина,

хей-я, хо-хо,

Сегодня отправится в ад

хей-я, хо-хо…

В него уже не стреляли. Тени взяли его в кольцо, которое постепенно сужалось.

Вынырнув из-за огибающий лагерный двор стены, он чуть не врезался в бронетанк, перегородивший дорогу. Их было много — колонна неразличимых гор, рябых от встречного воздуха. Влево, вправо… В бликующем свете казалось, что снежинки падают вверх. Корабль крутануло, занесло юзом. Хаген наклонился, не вынимая ног из стремян, и увидел как впереди мелькнула полосатая рейка шлагбаума. Плавно опустил рычаг газа, дал тормоз и остановился, не доезжая до будки.

«В Вайнсберге огонь и смрад, хей-я, хо-хо. Многих закололи там, хей-я…»

— А вот и наш дружок! — прошелестело в наушнике.

— Хо-хо, — грустно закончил Хаген.

Вот и всё. Тишина. Ворота.

Пристальный луч прожектора.

Внезапно что-то случилось. Он будто вознёсся над этим обезлюдевшим полем в окружении костров и кипящих зарниц, над пустошью, покрытой дырчатой коркой кровавого снега. Это было как наваждение. Дежа вю. Ай-ай, сказала Луна. Чьё это непростое лицо с острым носом, подвижным как магнитная стрелка, с растопыренными ушами как тарелки локатора?

— Иди сюда, — жёстко хрюкнула ночь. — Ко мне! Юде. Живо!

— Нет.

— Дружок, ты не понял. Я сказал…

— Я понял, что ты сказал.

Пауза. Молчание звёзд.

— Ты, юркая… мразь! — захрипело, заколотилось в наушниках. — Думаешь, так всё просто?

— Я думаю, никто не потерял больше, чем я, — тихо, но чётко сказал Хаген в микрофон, прицепленный к вороту. — Никто из вас. Так не вам меня и судить. Отвали в сторону, Хайни, не засти свет! Ты был приятелем Морица и однажды дал мне воды. Я помню. Но всё уже кончено.

— Ничего, ничего не кончено!

Ярко вспыхнули фары.

— Эй! Взять его. Га-а… Улю-ю…

В ослепительном свете вспучились, полезли чёрные, синие тени — не разберёшь, где реальность, а где — отражение. «Пора!» — громко, по слогам произнесло в голове, он увидел команду, написанную прямо перед глазами, дважды подчёркнутую свистом пульсирующих неоновых трасс. Рука без перчатки сжала корпус часов — такой маленький, он чуть не выронил его между пальцев. Да где же эта чёртова кнопка? Задубевшая кожа потеряла чувствительность, он исступленно двигал подушечкой пальца, чувствуя, как паника накрывает его с головой. Где? Ах, вот! Давнул раз — и два, и швырнул часы вперёд, как можно дальше, жмурясь и одновременно нажимая на газ.

Ш-ш-ш-с! — влажно шоркнуло снизу.

И вдруг…

***

Бдыщ-та-дамм!

Зубчатый контур ворот брызнул, расхлёстанный надвое подземным огнём. Куски металла застыли, крутясь, как в невероятно медленном кадре, выдернутом и сунутом прямо в горнило. А вслед за тем пришёл грохот — и взломал всё вокруг. «Гайстершифф» встрепенулся, встал на дыбы — и бешено закрутился в коловращении снежной пены. Хаген почувствовал, как ноги оторвались от стремян, еле успел перехватиться за поручни. Парусом хлопнула челюсть, и в распахнутый рот ринулась буря, вырывая из лёгких тоскливый индейский вопль.

Ай-ай-я-о-а-а!

Корабль-призрак рванулся вперёд, увлекая седока за собой. Ночь била в него, как в колокол.

На долю мига, когда пламя объяло его, Хаген ещё увидел искажённые тени солдат, тоже охваченные бесящимся вихрем, а потом стрелой окунувшись в стылую гладь, полную воздуха, врезался в вакуум, в спиральный туннель небес. Хей-хоп, ракетные дюзы! Стены рассыпались. Справа и слева лупило чересполосицей. «Заводы! — гаркнул здоровый инстинкт. — Транспортный. „Праймкнехт“. Выбрался. Выбрался!»

Сзади, дурила!

— Что? Что ещё сзади?

Подхваченный ударной волной, он успел ощутить, как мир лишается тяжести. Небо облилось белизной, скрутилось в малиновый кокон. Страшная сила оторвала руки от поручней. «Теперь конец! — взвизгнул голос, вспышка, подскок, и снова: — Блиц…»

…штраль! Блицштраль…

В лихорадочном блеске молний он увидел катящийся шар. Заслонился — и в свисте обратной тяги почувствовал смертную дрожь земли. Ветер махнул исполинской лапой, содрал кожу с лица. Всё зависло — и сверглось вниз, вздымая пыль, прах, тучи обломков. Понесло, закружило. Он влетел в распахнутый зев ворот, опережая вой, достигший пределов беззвучия. Вокруг рушились стены. «Марихен! — зазвенели: осколок мачты, кривое весло, зайчик на крышке люка. — Не больно?», а снежный стеклянный шар вращался сильнее, пока губы не дунули:

— Пф-ф!

А после — стало темно.

_______________________________________________________________________________________

[1] перефразированное "Генрих, ломается ось пополам" из сказки Ш.Перро "Der Froschkönig oder der eiserne Heinrich".

[2] Stillgestanden! — смирно! Feuerbereit! — приготовься!

[3] Habt Acht! — берегись