Пасифик (СИ)

Глава 20. Мастер

Обсуждение получилось жарким, а в результате — пшик и разочарование.

Как выразился бы Кальт, «всё ушло в свисток».

Удалось отстоять разве что цвет нижнего белья. Остальное — китель, брюки, жемчужно-серая рубашка, знаки различия и прочее — вплоть до характеристик носков (чёрные, полушерстяные) — диктовалось особым распоряжением за подписью райхканцлера. Напрасно Хаген взывал к логике и изощрялся в остроумии, доказывая, что техник-исследователь имеет право на некоторое отступление от предписаний, Илзе была неумолима. Правила есть правила. За одним исключением. «Честное слово, лидер не полезет ко мне в трусы!» — проникновенно заверил он. «Кто знает», — с сомнением откликнулась Илзе, но всё же выдала просимое.

Потом они устроились в мансарде напротив комнаты Синей Бороды и стали ждать — Илзе, как всегда, терпеливо, а он — с тяжелым, гнетущим чувством, непокойно, то и дело поправляя и одёргивая выгибающуюся волнами колючую ткань. Было душно, томительно тянулись минуты, и близость запертой рабочей комнаты нервировала всё сильнее.

Прохладная ладонь юркой мышкой скользнула в складку между пуговиц рубашки, погладила и прижалась крепко, впитывая биение сердца.

— Отёк лёгких?

— Э… интерстициальный или альвеолярный?

— Да любой. Хр-р… — Илзе изобразила всхрапывание, затряслась и завела глаза.

— Э… ну…

— Бдыщ-та-дамм! — она больно ущипнула его с двух сторон, имитируя разряд. — Плохо, плохо, плохо, техник!

Он зашипел, завертелся ужом, но всё-таки прихлопнул расшалившуюся мышку, вторая же продолжала кусать за спину.

— Да с-стой же! Масочная оксигенация… интубация? Морфин? Ай-уй-я! Кардиотоники? Э-э…

— Э, — прервала его мучения Илзе. — Испортили материал. Пфуй, техник!

— Не «пфуй», а «пфе».

— У нас в Хель говорили «пфуй». И бдыщ-та-дамм на сто единиц!

— У нас на семьдесят.

— Хорошо быть важной шишкой.

— Хорошо, — согласился Хаген, тускнея.

Впервые получив «бдыщ-та-дамм» единиц на сорок, судорожно впиваясь зубами в пружинящую от нажатия резиновую каппу, он только и думал о том, как опозорится в следующий раз под насмешливыми взглядами обучающих сестёр. Мочевой пузырь сводило спазмами, всё тело мелко тряслось и, едва опомнившись, он испытал такой дикий страх, что задёргался в фиксаторах, причиняя острую боль закованной в биопластан, собранной по кусочкам кисти. А они стояли и смотрели, как двумя днями позже смотрел он сам, в то время как его руки — левая уверенно, правая ещё не вполне — делали тампонаду экспериментально вызванной гнойной раны.

Эмпо-сволочь! Мясник!

«Но я пока никого не убивал. Исправлял то, что натворили другие». Он вздохнул. Небо было ультрамариново-ярким, жестким и тоже насмешливым, без единого облачка. «Я бы нарисовал хоть дымку, белесый отсвет, прозрачный, словно проталина во льду. И станет похоже. Пасифик-Пасифик. Я мог бы жить, а Илзе спала бы в соседней комнате и прибегала бы, босиком, в одной сорочке, когда я начинал кричать…»

— Отёк лёгких, — проговорил он задумчиво. — Как это, наверное, страшно — отёк лёгких.

— Это как пытаться дышать водой. Не надо представлять. Юрген?

— Наверное. Но я не могу не представлять. Я…

— Эмпо, — произнесла она понимающе, как будто это всё объясняло. Как будто это объясняло, почему небо такое яркое, а солнце такое жёсткое, а сам он — такая сволочь.

***

Собрание начиналось ровно в полдень, но транспорт прибыл заблаговременно. Клаксон разорвал спёртую аквариумную тишину. «Приехали!» — воскликнула Илзе, помогая ему подняться и начиная охлопывать со всех сторон. — Вот тут ещё. Да погодите же! Надо ещё…» — «Ладно, ладно…» — он мячиком запрыгал вниз по лестнице, посылая воздушный поцелуй выглянувшей на шум встревоженной Берте.

Кальт уже покинул салон и стоял около машины. Без пальто и, разумеется, без форменного кителя, даже без привычного халата, просто в серебристой рубашке и тёмно-серых, по уставу, брюках. Порывистый ветер ерошил короткие, проволочные волосы с отблеском револьверной стали на висках. В глазах тоже что-то такое блеснуло, когда он скомандовал: «Йорген, ко мне!» и поманил пальцем.

Вуф-вуф, мой доктор.

Хаген подошёл к нему.

— Вас что, корова жевала? Садитесь, сейчас отправимся. Через пару минут. Только сделаю кое-какие распоряжения и проверю, как там мои пряничные часики. Вдруг случилось чудо, — тик-усмешка, и терапист легко взбежал по ступеням.

Хаген переглянулся с Францем. Гипсовый охотник пожал плечами. Отогнулся назад, вручную разблокировав заднюю дверь.

Он тоже был при параде, выглаженный, новёхонький, сияющий как свежеотчеканенная монетка. Совершенный экземпляр норда без единой обезьяньей чёрточки. Даже ресницы вписались в образ, создавая ощущение полноты свойств — отполированная со всех сторон, изящная как музейный экспонат модель новейшей военной техники, хитрое изделие со множеством функций. Масштаб один к одному. Хаген поддёрнул брюки, с удивлением обнаружив на штанине брызги уже подсохшей грязи.

— Чучело, — сказал Франц, перебрасывая ему электростатическую щётку, которую запасливо хранил в бардачке вместе с леденцами, батончиками концентрата, самодельным кастетом и неизменной колодой карт.

— Спасибо.

— С тебя причитается.

«Я мог бы жить здесь, — думал Хаген, медленно водя по загрязненным местам потрескивающей губкой. — И очень просто, почти натурально. Работать и учиться, укомплектовывая себя базовыми, специальными, дополнительными модулями Хель. Всё более теряя человеческий облик до тех пор, пока — бдыщ-та-дамм — окончательно не перестану слышать тихий, ускользающий, но всё ещё различимый, дробный, в такт ударам… Нет, не перестану. А время, что ж, время — фикция, обманка, фокус из фокусов…»

Франц наблюдал за ним через зеркало заднего вида. Внимательно, безотрывно, словно намеревался позже воссоздать портрет по памяти. Молчание сгущалось, становилось нестерпимым. Не думать, главное — ни о чём не думать! До назначенной даты осталась одна шоколадка и один имбирный пряник. Зубчатые колёса разогнались так, что сыпались искры. Оставалось надеяться на превышение контактного напряжения да на подземные работы, развиваемые ведомством Улле.

Сегодня? Может, нет, а может, да.

Жизнь — мозаика.

— Волнуешься, солдат?

— Ни капли.

— Врёшь! Программа не пошла тебе на пользу. Но я о тебе позабочусь, погоди чуток.

— Мечтай, — позволил Хаген. Он крепко придерживал свою невыразительную, аморфную личину, но всё под ней пело, танцевало, свивалось клубками от предвкушения.

Чёрта с два. Между нами — доктор Синяя Борода с кровавым ключом от запертой комнаты.

Терапист стоял на крыльце, беседуя с зардевшейся Илзе. Он что-то сказал, и она кивнула. Потом речь, по всей видимости, зашла о погоде. Илзе опять кивнула, улыбнулась и замоталась в толстенную косматую накидку, шкуру синтетического медведя. Холодно. Прекрасный день!

Одинокое облако, толстолобый воздушный корабль, важно рассекало лазурные воды. Стоящие на крыльце запрокинули головы. Высокий, синеглазый Кальт тянулся к небу как поликристаллическая солнечная батарея. В треугольнике расстёгнутого ворота помаргивала солнечным зайчиком впаянная в тело пластинка. Иногда терапист дотрагивался до нее, как будто проверяя, не исчезла ли она. Не исчезла. Напротив, органично дополнила его облик, словно кожа потихоньку таяла, а сквозь неё начинал просвечивать изначальный стальной каркас в расплаве охлажденного кремния.

Вот кукловод, которого я посажу на цепь.

Если повезёт — сегодня!

Кальт наконец отвлёкся от созерцания воздушного корабля, строго постучал по запястью — «Пора!» Опаздывать нельзя: лидер ценил пунктуальность.

— Зачем нас собирают? — фальшиво спросил Хаген.

— Понятия не имею, — фальшиво ответил Франц.

Он обернулся, и они посмотрели друг на друга в упор, солгав ещё и взглядом.

***

А вот и Ратуша, старая знакомая! Но как она изменилась.

Будучи техником «Кроненверк», Хаген привык каждое утро сверять внутренний будильник с проявлением графитных узорчатых башен на розовеющем холсте. Треугольную черепичную крышу венчал шпиль с утолщением в виде земного шара и маленьким серебряным флагом. Грозовой цвет каменной кладки придавал зданию внушительный и немного скорбный вид, особенно в непогоду, когда водосточные трубы извергали ручьи слёз в специальные отводные отверстия, пробитые в мостовой. За всё время работы в игроотделе, Хаген не мог припомнить ни одного ясного дня. Всегда снег, секущий дождь, парящие в воздухе ледяные крупинки. Три «т» — тоска, туман, темень.

Но не сейчас!

С позолоченной солнцем Миттельплац — бдыщ — та-дамм! — они вступили в залитый электрическим светом холл. И тотчас угодили в удушающе крепкие объятия служб. В честь приезда лидера все улицы были перекрыты. Чёрные кордоны СД огораживали площадь по периметру, а внутри курсировали легко опознаваемые группки безопасников «Кроненверк».

Досмотры тоже напоминали танец. «Ваш браслет — прижмите здесь, пожалуйста — теперь сюда — подбородок чуть направо…» Царапающая кожу, наждачная полоска считывателя. Хаотичное движение, остановка и монотонное следование по орбите до следующей остановки. Писк сканнеров: Кальт произвёл фурор, явив свою электронную начинку чутким металлодетекторам.

Основная масса народа текла через распахнутые настежь главные ворота. Важные персоны, «шишки», как не преминула бы съязвить Илзе, попадали внутрь через отлично охраняемый запасной вход. Или запасной выход — при необходимости Ратуша могла в два счёта превратиться в крепость. Попав внутрь, Хаген почувствовал себя в каземате, но каземате роскошном, предназначенном для короля-гиганта. Высоченные потолки с многоярусными люстрами, монументальные колонны из гранита и мрамора, и всё подогнано стык к стыку, защищено решётками, украшено руническим письмом, понятным даже непосвященным. «Зиг», «гер», «тир», «айф», «тотен»… то-то-то-те-те-те… нет, показалось. А вот и «лебен-рун» — птичья лапка, такая же, как и выгравированная на предплечье.

Что же это? Должно быть иначе!

Не так ярко, не так фестивально…

Сердце опять взбунтовалось, он глотал воздух как рыба; от близости такого количества чужих, да громких, да незнакомых все чешуйки встали дыбом. Выйти! Где тут выход? Он замешкался, и Франц раздраженно ругнулся, вынужденный тоже умерить шаг. «Мне душно!» — застёжка-удавка не поддавалась. Сзади уже напирали, скрежетали и грозили раздавить гусеницами. Вездесущая направляющая поймала его за спинной плавник. Фокус-покус, ловкость рук: Хаген вздрогнул от комариного укуса.

— Спокойно, Йорген. Если нужен туалет — видите скромную дверь за той колонной? Шагом марш, и мигом возвращайтесь.

— Что вы мне ввели?

— Гормон храбрости. Эмпо-витамин. Дышите глубже! Вот вы и стали ближе к центру — как ощущения? А когда-нибудь я покажу вам… Впрочем, вы же из столицы, всё время это забываю. Вы, кажется, тоже. А теперь — шаг назад, спину ровно, техник-исследователь! Вы меня сопровождаете, так не ударьте в грязь лицом!

— Зачем мы здесь?

Он не рассчитывал на ответ. Дикарям и детям не отвечают или отвечают односложно — «Сам увидишь», «Отстань», «Заткнись». Но он уже вырос из детских штанишек: это подтверждал парадный мундир, пара новых татуировок и остаточная биопластовая полоса, предохраняющая большой палец от излишней подвижности.

И Кальт ответил. Прямо и без увёрток. Проходящие мимо оглянулись и тоже сбились с ноги, когда он сказал:

— Война, Йорген. Мы отправляемся на войну.

— Что?

— Север, — подсказал Франц с другой стороны. — Твой разлюбезный Пасифик. Хох, солдат! Наступают весёлые времена!

***

Война!

Мозаичные воины из кирпично-глиняных черепков спускались по стенам Малого зала, разя копьями расыпающихся на квадратики врагов. Свет, проникающий сквозь витражные стёкла узких стрельчатых окон, раскрашивал щёки в голубой и красный, и жёлто-оранжевый, и фиолетово-багровый, и только выбеленное лицо Франца сопротивлялось переменам. Хаген посмотрел в другую сторону. Цветные брызги скользили по Кальту как санки по ледяной горе, резво и не задерживаясь.

— Когда?

Лидер закончил своё выступление в Большом зале, и стены задрожали от оваций. Рёв и топот нарастали. Прямо напротив Хаген заметил пухлую, гротескно-детскую фигуру игромастера. Прикрыв рот ладонью, Байден что-то говорил склонившемуся к нему высокому человеку в болотном обмундировании химических спецвойск.

— Почему мы не там?

— «Там» ничего не скажут, нетерпеливый техник. Нужные люди собрались здесь. Что за истерика? Дать пощёчину?

— Не надо, — сказал Хаген, к нему вернулось трезвомыслие.

Там — обычная пропагандистская речь о миссии норда, о полноценности, превосходстве и жизненном пространстве. Гастрольное выступление, салют, цветы и барабаны. Здесь — конкретика, даты и цифры. Ещё немного — и он узнает то, о чём и просил Инженер, ответ на вопрос «когда и где». На два вопроса, если быть точным.

— Даже опомниться не успеют, — прошептал Франц, наклоняясь вплотную и уцепляясь за ремень, чтобы подтащить добычу поближе. — Слыхал, солдат? Ни писка, ни жалобы. Мы уже приготовили сотню хлопушек и с десяток бенгальских огней. Вот-вот начнётся потеха. Как жаль, что ты ничего не увидишь. И вдвойне жаль, что не увижу я. Тебя сошлют на Территорию, а я буду тебя сопровождать. Потому что ты — отрава. Признайся честно, сам, встань на колени и я убью тебя милосердно. Знаешь такое слово?

— Будь уверен, — сказал Хаген, с отвращением сбрасывая его руку. — Уж мне-то не придётся лезть в словарь. Иди к чёрту, мой капитан! И не дыши в ухо, здесь жарко!

— Жарко, — согласился Франц, притискиваясь ещё ближе, забивая ноздри горьким мускусным запахом с примесью крови и мятной пасты. — Хорош притворяться! Просто ляг и умри. Облегчи душу. Ты что-то задумал, а я не знаю, что. Но непременно узнаю.

— Ты опоздал.

— А ну молчать! — бросил Кальт через плечо. — Что там за щенячья возня? Ещё немного, и вместо дополнительных правых рук я заведу себе механические протезы.

Что мы делаем? Что я делаю?

На растерянном лице охотника Хаген прочёл тот же вопрос. Но размышлять было некогда: шум, хлопки и крики слились в одну торжествующую ноту, рассыпавшуюся трескучим фейерверком, когда двери Малого зала наконец-то распахнулись, и лидер, маленький, сгорбленный, с жиденькой прядкой пегих волос, красный от натуги, совершенно больной человечек, взошёл на трибуну, обвёл собравшихся вдохновенным взглядом, вдохнул побольше воздуха и начал говорить.

***

Война.

Уединившись в прохладном, пахнущем хлоркой безмолвии, он долго тянул время, переливая воду горсточкой из ладони в ладонь. Левая — Юрген из Хагена, правая — Йорген из Траума. Ладони порозовели от нещадных хлопков, кисти сводило ноющей болью. Большой палец превратился в пульсирующий, забродивший багровым соком ядовитый плод с треснувшей кожицей. Помрачение ума! Что он только что делал? Орал и бесновался как сумасшедший. Хох, хох… Боже!

Проклятый лидер оказался оратором. Да нет, не так — Оратором! Кто бы мог подумать, что в этом щуплом теле скрывается такая мощь убеждения. Такая харизма. Ещё одно странное, интуитивно понятное слово. Вот только интуиция тут не при чём. Ложная память. А вместе с ней — ложные рефлексы, ложные выводы.

Но всё-таки, как же это могло случиться? Он попытался восстановить каждый момент, прокрутить плёнку ещё раз, чтобы понять, как же так — здравый, неглупый, критично настроенный человек мог до такой степени забыть себя, чтобы доверчиво и готовно впитывать эту псевдонаучную, псевдологичную ахинею — ну теперь-то ясно? Или не совсем? Или не ахинею?

Алоиз Райс начал робко, печально, опустив голову, словно исповедовался перед мраморными квадратами пола, перед кафедрой, перед собственными ботинками. Словно тоже хотел всенародно признаться: «Я виноват». Но с каждым словом голос крепнул, наливался силой, дрожал — не от неуверенности, но от неспособности выразить нечто большее, чем можно передать в звуке, и вот уже то тут, то там начали подниматься кулаки, отбивая такт. Напитавшиеся энергией, счастливые, подхваченные волной энтузиазма, грохотали по каменным плитам — «так было», рявкали «так есть», выбрасывали руку — «так будет»!

Промывка мозгов? Не иначе. Да плюс массовое заражение, да плюс кальтовские витамины. Обезьяний эффект! Бр-р, пфуй, пфе, стыдно! Гадостно!

А стыднее и гадостнее всего — прищур Кальта, непрошибаемого кукловода — сверху вниз, ироничный и совершенно трезвый… ай-ай, эмпо-техник, пешка, обезьянка…

Он с ожесточением завозился в воде, смывая с себя всю эту муть. Безжалостно шлёпнул по щекам — очнись, дурила!

Два дня. А теперь ещё семь.

Адвент-календарик прирастал окошками. Вот только за картонными занавесями уже не пряники и конфеты с ликёром, но «адские колотушки», осколочные гранаты, фугасные снаряды, электромагнитные бомбы и сюрпризы потяжелее — зенитные системы «Энциан», тактические лазерные комплексы «Летцертаг», бесконечно дорабатываемые линейки бронетехники и умные волновые машинки системы «Кальт-Вернер», гарантированно прекращающие любую оперетку, любой наскучивший зингшпиль. Через семь дней. Успеет ли Пасифик приготовиться за семь дней? Даже зная точки приложения сил — сможет ли подтянуть оружие, способное отразить удар?

Отразить. В конечном счёте ведь всё упирается в оружие, силу может остановить только сила, не инертная Стена, а яростный центростремительный кулак…

Опять кулаки. Неужели я могу мыслить только кулаками?

Нужно вырваться отсюда. Сейчас. Немедленно!

Пока я вообще могу хоть как-нибудь мыслить!

В запотевшем стекле двигалось чужое тёмное отражение. Хаген мазнул по зеркальной поверхности бумажной салфеткой и отвернулся, не желая встречаться глазами с техником, сошедшим с мелованных страниц партийного еженедельника «Унзеркампф».

Скажи «прощай», скажи «до свидания»!

Но оказалось, что официальная часть ещё не закончена.

— В Рыцарский зал, — скомандовал Кальт.

Он обернулся к Хагену и слегка изменился в лице:

— Вы что, пытались утопиться?

— А?

Хаген посмотрел вниз. Парадная одежда — рубашка, китель, брюки — абсолютно всё было испорчено, измято, покрыто мокрыми разводами, хорошо заметными на дорогой натуральной ткани.

— Молодец! — в сердцах сказал Франц. — Что ж не доделал-то? Пойдём, помогу!

— Так, — отозвался Кальт. Бесстрастная маска пошла трещинами, сквозь которые проглянула на мгновение палитра разнообразных оттенков. — Франци, ты куратор, так будь добр, сообрази что-нибудь! Что угодно, но через пять минут вы должны выглядеть идеально. Оба. Я приготовил для вас сюрприз, но теперь…

Он пожал плечами. В этом жесте в равных долях смешались гнев и смирение.

— Порой мне кажется, что я пребываю в каком-то абсурдном сне. С вами в главной роли, Юрген-Йорген!

***

Так вот он какой, цвет нации!

Под каменными сводами Рыцарского зала собрались главы основных отделов, руководители служб с секретарями и заместителями, военачальники в парадных мундирах с алыми петлицами и, конечно, райхканцлеры, снежно-белой горной грядой обступившие щуплую фигурку лидера.

Прислонясь к колонне, нервно позёвывал генерал-фельдмаршал Рупрехт, бритоголовый крепыш с тонкими, бесцветными губами и безвольным, косо срезанным подбородком. Стоящий рядом с ним министр пропаганды и просвещения, Фелькер, казался гномом, упакованным в широченный, плохо сидящий костюм. Помпезный Кройцер, всклокоченный более обыкновенного, брызгал слюной прямо в ухо глуховатому министру промышленности и строительства, Манфреду Гёту.

Рассматривая знакомые и незнакомые лица, сопоставляя некоторые с фотографиями и кадрами из выпусков новостей, Хаген с болью вспомнил планы Сопротивления: именно сегодня, именно в этом тесном зале, украшенном железными статуями в два человеческих роста, тщательно организованное покушение могло бы серьёзно ранить, если не уничтожить, партийную систему Райха, во главе которой стоял сам райхканцлер и его практичный помощник, министр финансов, Мартин Улле.

— Минуту внимания! — произнёс лидер, и всё замерло.

Электрические факелы издавали ровное гудение и скрежет, напоминающий звук сминаемой бумаги.

— Сограждане и соратники! Я собрал вас здесь, в этот знаменательный день, чтобы ещё раз убедить в том, что знаю сам, — что мы сильны, что мы едины, что несмотря на происки окружающих и внутренних врагов, желающих погрузить Райх в пучину бессилия и нищеты, мы были и остаёмся единым государством, мужественно преодолевающим тяготы жесточайшей борьбы за существование…

И вверх, и вниз… В тесноте да не в обиде… Крепнущий голос лидера обладал каким-то гипнотическим эффектом, не усыпляющим, а напротив, растормаживающим, исподволь раскачивающим эмоции. Не слушать, не верить, не увлекаться! Хаген вертел в пальцах зубочистку, трогая остриё подушечкой большого пальца. Слышать, но не прислушиваться! Франц подался всем телом, приоткрыв рот, дышал шумно и с присвистом — скорее всего, уже поплыл.

— Наша вера в мощь военных сил не была напрасной. День за днём патрули всё успешнее отражали атаки Территории, и теперь мы с гордостью можем сказать: время поражений прошло, настало время побед!

Значит, всё-таки перелом, значит, сработала идея о воплощённом сопротивлении. И стрелять надо было не в Мецгера. А с другой стороны, Территория не пощадит никого. Что лучше? Ничто не лучше. Куда ни кинь, всюду клин. Единственный выход и был, увы, утрачен — сохранять неустойчивое равновесие, потому что в противном случае…

— Мы готовы к освоению новых пространств. Пространств, принадлежащих нам по праву, высшему и изначальному праву сильного среди слабых, первого среди отстающих, полноценного среди вырождающихся…

Вырождающихся… Неужели он говорит о Пасифике? О Пасифике, которого не знает, в котором никогда не был, который отстоит от него так далеко, как Луна — от этого уродливого куска земли, пропитанного жестокостью. Фокусник, шулер! Все здесь фокусники и шулеры, и главный — с оперным баритоном, взмывающим от мягких низин к хлещущим наотмашь высокогорным ветрам и поветриям, и этот — с пятью тузами в рукаве, невозмутимый как сукин сын… тс-с… даже в мыслях… к чёрту мысли… закуклиться, дождаться конца и к Инженеру! Миссия выполнена, всё решено, теперь дело за вами — за нами, и уже не знаю, с какой стороны окажусь я, нужно очень постараться, чтобы…

— …чтобы мы могли пополнить наши ряды и удовлетворить просьбу одного из старейших членов Единства, моего личного сотрудника, доктора Айзека Кальта. Претенденты, шаг вперёд!

А? Что?

Я не…

Он встрепенулся и был пригвожден бдительной ладонью доктора Зимы.

— Франц и Юрген. Вам оказана великая честь. Выйдите и преклоните колени перед своим лидером!

***

Дз-з-з! В жужжащей, звенящей, безмолвно вопящей от ужаса тишине Хаген приблизился к человеку, образ которого преследовал его во сне.

Я мог бы убить его сейчас! Будь у меня оружие, я мог бы…

Он ничего не мог. Завис как муха в янтаре под пристальным взглядом энтомолога. А рядом шевелился ещё не до конца парализованный Франц, плотоядная бабочка-жнец, редкий вид и гордость любой коллекции.

— Вот Франц Йегер, — сказал лидер, жестом подзывая оробевшего охотника. — Полностью — от и до — сформирован доктором. Благонадежен, биологически полноценен. Имеет опыт руководства большими проектами. Есть и дополнительные доводы, склонившие меня в пользу положительного решения. Не так ли, райхслейтер?

— Так, — отрывисто подтвердил Улле. — Канцелярия одобрила эту кандидатуру.

— И второй, бравый Юрген Хаген. Его карьерный путь вызывает вопросы, но собравшимся здесь я могу открыть секрет. Только благодаря особым свойствам этого техника, мы смогли значительно ускорить реализацию плана по экспансии прилежащих северных земель. Результаты изысканий научной группы под руководством Хагена позволили значительно укрепить наши рубежи на границе с Территорией. Поздравляю, техник-исследователь, именно благодаря вам уже через семь дней мы разрушим Стену и подчиним север. Хайль!

— Хайль! Хайль! Хайль!

Заполошное эхо металось под сводчатым потолком, разбивая в куски протяжные гласные. «А», «а», «а» — стены сотрясались от звуковой бомбардировки, сами собой вспыхивали и гасли факелы, а поверженные рыцари на знойном поле потолка струили вниз кровавое кирпичное крошево.

Нет! Не может быть!

— Умница, техник, — промурлыкал Кальт, сдавливая в тисках его занемевший локоть. — Я доволен. Да, доволен.

— Это неправда! Скажите, что это неправда!

— Ш-ш-ш!

— Вы уверяли, что это пробные матрицы! Пробные! Значит, они не могли использоваться…

— Всё идёт в дело, Йорген. Всё без исключения. Даже самый последний сор, пыль, дрянь… Даже вы.

Он умудрялся ронять слова краем рта, сохраняя на лице праздничный вариант абсолютного бесстрастия.

— О чём вы шепчетесь, доктор? — подозрительно спросил Улле. — Какие-то проблемы?

— Никаких. Техник вне себя от счастья.

— А вы, Айзек? — с любопытством спросил лидер, подходя ближе. — Вы счастливы?

— Я?

Энтомолог был вознаграждён: экзотический белый богомол замер, чуть покачиваясь, раскрыв блестящие, без выражения, глаза. Кальт обвёл взглядом притихшее собрание, как будто ожидал помощи. Наклонил голову, прислушиваясь к подсказкам внутренней рации. Он был слишком занят поиском ответа, чтобы заметить то, что давно заметил Хаген.

Раз. Одинаковые тусклые люди рассредоточиваются по залу, как бы невзначай оказываясь всё ближе.

Два. Одинаковые тусклые люди перекрывают выход.

Три. А вот и бледный господин с выцветшей соломенной шевелюрой, руководящий этим кордебалетом!

Четыре. А вот и хитрец Ранге, наблюдающий за бледным господином!

Какая сложная схема, какой зловещий четырехтактовый вальс — «наблюдай за наблюдателем»! И все прицельные линии, перегруппировавшись, наконец-то сошлись в одной точке. Лидер посмотрел на эту упрямую точку, нахмурился и улыбнулся.

— У вас красивые помощники, доктор. Райху нужны такие мастера. Правый, Франц, просто картинка. А вот мой знакомый, Юрген, по обыкновению слегка помят и встревожен. Знаете, он чем-то напомнил мне вас — каким вы были до того, как загрузили себя всеми этими программами…

— Жалкое зрелище.

— Разве? Вы слишком нетерпимы к слабости, Айзек.

— Вы тоже, мой лидер, — сухо сказал Кальт. — И да, я не люблю слабость.

— Знаю, знаю. Но слабость не так опасна, как своеволие. Так я задал вопрос, а вы мне не ответили.

— Я благодарен.

— Но я спросил не об этом. Вы счастливы? Сейчас, когда я удовлетворил, точнее, готов удовлетворить вашу просьбу?

Кальт перестал раскачиваться и выдохнул: «А!» Теперь он заметил. Привычная тик-усмешка подняла краешек губы, когда он обратил взгляд на призовую бабочку и бродяжку-букашку, едва шевелящих лапками в янтарной смоле.

— Да. Я счастлив.

— Хорошо, — мягко сказал лидер. — Тогда до вечера у вас есть время, чтобы решить, какое наследство вы оставляете своим мастерам. Потому что вы арестованы, Айзек! Надеюсь, вы подготовили себе достойную смену.