Пассажир без билета

Глава первая Трудный экзамен

Шестого января 1940 года Левка снова работал на утреннике. Вечернего концерта не было. Мальчик возвращался домой вместе с пианистом и по дороге рассказывал ему о своей жизни.

— А знаешь, Левка, — сказал пианист, — кажется, я смогу тебе помочь. Я слышал, что в цирке нужен такой пацан, как ты.

— Что вы говорите! — с надеждой воскликнул Левка.

— Ну да! Я бы сразу сказал тебе, но я ведь не знал твоих планов. Сейчас там репетиция. Вчера смотрели каких-то ребят, может, уже взяли. Договоримся так: если мальчик уже не нужен, я не зайду, нужен — заскочу перед представлением.

Левка опечалился. Глянув на него, пианист сказал:

— А впрочем, зайду в любом случае, проведу тебя в цирк. Не был еще? Вот и сходишь.

Левка пришел домой, лег на ящик, с нетерпением ожидая вечера. Валерии он ничего рассказывать не стал, притворился спящим. Около шести пришел пианист.

— Здравствуй, Валерия, — сказал он. — Вот решил провести Левку в цирк.

— Завидую. Был бы Павел дома — пошла бы с вами.

— А где он?

Валерия безнадежно махнула рукой.

— Вы идите через проходную, я — другим ходом, — сказал Левка, поспешно натягивая пальто.

Поясницу ломило, и он еле перелез через ограду. Пианист уже стоял на улице. Было сумеречно.

— Что, здорово болит?

— Сил нет…

— А если просматриваться придется?

— А придется? Придется? — спросил Левка, задыхаясь от волнения.

— Моли бога, чтобы понравился! Братья Волжанские готовят какой-то номер с лягушками. Они уже выбрали несколько пацанов, но если ты окажешься лучше, возьмут тебя. Конкурс страшный! От пацанья отбоя нет! Пронюхали! Идут и идут!

— Ой, спасибо! — еще больше заволновался Левка. — Я знаю такой номер. Наверное, придется глотать лягушек, но я все равно согласен! Я хоть керосин, хотя бензин согласен пить, лишь бы в цирк взяли!

Они вошли через служебный ход. В нос резко ударил незнакомый еще Левке густой, тяжелый цирковой дух. Он чуть дурманил голову, был горячим, кисло-сладким.

— Так пахнет только в цирке, больше нигде, — сказал пианист. — Тут и аммиак, и сырая глина, и навоз, и мыши, и черный хлеб, и конский пот, и звери, и опилки… И еще гримом пахнет, и пудрой, и «лесной водой»… Чуешь?

— Чую, — ответил Левка, стуча зубами.

На оборванного, дрожащего от холода Левку покосился сторож.

— Посторонним вход воспрещен!

— Я из оркестра, — сказал пианист, — вот пропуск. А мальчик к Волжанским.

— Сколько еще мальчиков к Волжанским будет ходить? Надоели уже. Весь день спрашивают.

— Мы обо всем договорились, — сказал пианист. — Жди меня здесь, Левка, я сейчас.

Пианист скрылся. Левка никак не мог согреться, хотя за кулисами было очень тепло. Пустынная конюшня была тускло освещена. В стойлах дремали огромные жокейские лошади-першероны с длинными густыми хвостами и гривами. Напротив стояли клетки с хищниками, отгороженные деревянными барьерами. Всюду в беспорядке громоздились ящики с реквизитом, какие-то диковинные аппараты в чехлах.

В углу на ящике стоял манекен с головой из папье-маше, в черном парике, стриженном бобриком, одетый в коричневую косоворотку и холщовый фартук с большой медной дворницкой бляхой. Левка сначала принял его за живого человека, даже вздрогнул. Рядом с манекеном валялась громадная рука, пальцы которой были сложены в кукиш. Он был вдвое больше головы дворника.

«Наверное, клоунский кукиш…» — только успел подумать Левка, как за его спиной кто-то громко засопел.

Он обернулся и застыл в испуге. На полу раскачивался из стороны в сторону крупный гималайский медведь с белой грудью, без ошейника и намордника. Зверь был привязан тонким ремешком к небольшому дверному колечку. Он с любопытством смотрел на Левку своими маленькими блестящими глазками, пытаясь дотянуться до него лапой. Левка тут же отскочил к ящику с манекеном, задел его… Голова манекена отвалилась, упала на ящик. Глянув с опаской в сторону задремавшего сторожа, Левка быстро поставил голову на место и отошел поближе к стойлам.

Два молодых конюха готовились к представлению: вычесывали с лошадиных крупов перхоть большими жесткими щетками и ударяли ими об пол, отчего на нем отпечатывались белые прямоугольники.

На тумбе стояла маленькая лошадь-пони, у которой на спине мирно дремал петух. Женщина в белой косынке и синем халате делала лошадке «маникюр»: подрезала копыта длинным кривым ножом. Пони покусывала женщину за плечо.

— Не балуй, Огонек, — смеялась женщина.

Старый конюх принес и поставил перед женщиной ведро с белилами, и они принялись красить копыта Огонька, обматывать его ноги ослепительно белыми бинтами. Петух открыл желтый глаз: подмигнул Левке и снова притворился спящим.

Откуда-то вышмыгнула крошечная черная собачка, подбежала к конюху. Он отмахнулся.

— Не мешайся, Ишлоник!

«Странная кличка», — подумал Левка, с интересом наблюдая за резвой собачонкой.

Ишлоник обнюхал его, смешно завилял обрубком хвоста и направился к белому першерону в коричневых яблоках. Лошадь обрадовалась, приветственно заржала, затрясла гривой, опустила морду. Собачка принялась нежно лизать языком ее гладкую бархатную кожу. Лошадь заржала так, словно ей стало щекотно, дернула головой, запрядала ушами, ласково, осторожно прихватила собачку за ухо своими сухими теплыми губами. Собачка притворно зарычала, вырвалась, отскочила от нее, весело помахивая коротышкой хвостом, припала на передние лапы, отчаянно затявкала. Лошадь вытянула шею, опустила голову совсем низко, тихо, призывно заржала, нетерпеливо застучала копытом об пол.

— Спокойно, Магнит! — окрикнул старый конюх. — Тихо, Ишлоник!

Животные не обратили на его слова никакого внимания. Левка широко улыбался, не сводя глаз с четвероногих друзей.

Пробежала костюмерша с ворохом пестрых костюмов. Волжанских все не было. Где-то далеко-далеко заплакала скрипка.

Обитатели конюшни прислушались, замерли. Молодые конюхи прекратили вычесывать перхоть и стучать щетками, женщина опустила переднюю ногу Огонька на тумбу, собака и лошадь бросили игру. Только медведь по-прежнему сопел и раскачивался из стороны в сторону.

— Сам сочиняет… — послушав немного, вздохнула женщина. — За душу берет… Молодец, Мусью…

— Кто?

— Мусью. Коверный.

— Знаю, что коверный. Только он не Мусью, а Мусля. Так по-русскому будет правильнее, — серьезно заметил ворчун конюх.

Музыка неожиданно оборвалась на середине мелодии. Все послушали еще немного, но скрипка молчала. Опять застучали по полу щетки, женщина и ворчун-конюх занялись ногами Огонька, Магнит и Ишлоник возобновили возню.

— Ишлоник, домой, к мамке! — раздался строгий голос с едва заметным грузинским акцентом, и собачку словно ветром сдуло.

Левка увидел элегантно одетого стройного мужчину с седыми висками. К лацкану его пиджака был прикреплен орден Трудового Красного Знамени.

— Здравствуйте, дядя Цхома! Здравствуйте, дядя Алекс! — раздались приветствия со всех сторон.

Дядя Алекс пожал всем руки. Заметив медведя, он рассердился, попросил позвать какого-то Гусарова. Появился геркулес, одетый в старый малиновый мундир с золотыми нашивками и пуговицами.

— А еще старший ассистент коллектива! Как же так можно? — с упреком сказал дядя Алекс. — Сколько надо повторять, что медведи должны находиться в клетках!

Гусаров смутился.

— Он же как дитя, товарищ Цхомелидзе… Мухи не обидит…

«Так это же знаменитый артист…» — поразился Левка.

— Все до поры до времени! Страшнее зверя в природе нет. Львы, тигры — котята по сравнению с медведями! — сказал Цхомелидзе.

Артист смело подошел к медведю, угостил его сахаром, похлопал по морде. Медведь привстал, обнял его за плечи, лизнул в нос. Цхомелидзе рассмеялся и вместе с Гусаровым водворил зверя в клетку.

В присутствии знаменитого артиста Левка чувствовал себя маленьким мокрым мышонком. Неожиданно Цхомелидзе обратился к нему своим приятным голосом:

— К Волжанскому, мальчик?

Левка хотел ответить, но, смутившись, только кивнул головой.

— Не холодно тебе так налегке?

— Ничего… — еле выдавил из себя Левка. — Жить можно…

Артист внимательно посмотрел на Левкины резиновые тапочки и скрылся. Левка глянул себе под ноги. Повсюду, где он ступал, резко отпечатались следы босых ног. Мальчик чуть не расплакался.

«Он понял, что тапочки для блезиру… Одни верха… Грязный… Драный… И трусы рваные… И бандаж забыл… И поясницу ломит… Как просматриваться?.. Может, убежать?..» — подумал он.

Послышались шаги и оживленный разговор. Появились пианист, Цхомелидзе и два молодых человека.

Левка обмер. Он тут же узнал братьев, что вступились за него в поезде.

Пианист представил Волжанских.

— Я… Мы знакомы… Семь рублей вам должен… — Левка опустил глаза, снова заметил след босой ноги, быстро наступил на него, оставив новый след, покраснел. — Я… отдам…

Братья переглянулись. Владимир сказал:

— Это ошибка. В первый раз тебя вижу А ты, Коля?

— И я впервые, — не моргнув глазом, ответил Николай.

— Как же… В поезде… — растерянно возразил Левка, — у вас еще есть жена…

— Есть жена, но это просто совпадение. И вообще мы не поездом приехали, а на самолете прилетели… Верно, дядя Цхома?

— Как же не верно, когда я вас встречал на аэродроме, — кивнул Цхомелидзе. — И вообще пора! Человек волнуется, просматриваться пришел, а мы тянем. Идите-ка готовьтесь!

Братья и Левка двинулись по коридору, остановились у дверей с надписью «Волжанские».

— Подожди-ка минуточку, — сказал Владимир и скрылся за дверью.

«Жену пошел предупредить…» — предположил Левка.

— Входи! — вскоре крикнул Владимир.

Так и оказалось. Левка тут же узнал Марину. Она сидела, отвернувшись, в наспех накинутом на голову старом платке.

— Ну, разве же это она? — спросил Владимир.

— Да… Нет… Вы правы… Я ошибся, кажется… — пролепетал Левка, опуская глаза. — Вы… Это не вы…

— А я что говорил! — очень обрадовался Владимир. — Конечно, мы не мы, а она не она.

Владимир достал откуда-то из ящика тапочки, трусы, бандаж и протянул их Левке.

— Одевайся! Посмотрим, что ты умеешь делать!

Все вышли. Левка быстро переоделся, оглянулся по сторонам.

В длинной узкой гардеробной были расклеены афиши, плакаты «Не курить!», аккуратно развешаны обшитые чешуйками трико зеленого цвета, несколько лягушачьих голов из папье-маше. К доске, стоящей у зеркала, были приколоты три высохшие лягушки. На окне, в аквариуме, покрытом марлей, тоже плавали лягушки.

«Что же за номер у них все-таки?.. Подойду ли? — подумал в волнении Левка. — Как бы радикулит не скрутил…»

— Готов? — крикнул из-за дверей Владимир.

— Готов.

— Тогда пошли!

Его вывели на манеж. Под ногами мягко пружинили опилки.

— Дайте полный свет! — громко крикнул Цхомелидзе.

Вспыхнули прожекторы. Левка зажмурился от неожиданности. Слышались треск и шипение вольтовых дуг.

— Разминайся, — сказал Владимир.

— Нет, не надо! — хрипло ответил Левка.

— Как же без разминки?

— Ничего…

Казалось, еще ни разу в жизни он так не волновался. Забыв про радикулит, Левка выжал стойку, до боли оттянул носочки. В зале послышались одобрительные возгласы. Владимир сказал:

— Молодец! Что еще можешь?

— Шпагат, боген, складки…

— Показывай, не спеши.

Упрямо нахмурив брови, мальчик показал все, что умел. Он выполнял все упражнения словно во сне, все повторяя и повторяя про себя откуда-то пришедшее на ум двустишие:

— Сделай мостик, приготовься, я на тебе исполню стойку, — сказал Владимир.

Левка сделал мостик.

— Готов?

— Готов.

— Ап!

Не снимая пиджака, Владимир оперся руками на Левкину грудь и легко отжал на ней стойку. В зале раздались аплодисменты. Левку бросило в жар.

Владимир легко спрыгнул с его груди. Левка, даже не ощутив его тяжести, быстро выпрямился.

— Хорош! Пойдет! — сказал Владимир, хлопнув его по плечу.

— Значит, принимаете? — спросил Левка тихо.

— А ты как думаешь?

— Думаю, возьмете…

— Правильно думаешь. Пошли за кулисы. Пора публику пускать.

В коридоре Левка спросил:

— А как же другие мальчики?

— Ушли, — сказала Марина. — Им до тебя далеко. Только ты смотри, нос не задирай, ясно?

— Что вы… Что вы… — сказал Левка, чуть не плача от радости.

Ноги его почти не касались пола. Казалось, он мог птицей взлететь в небо, парить и парить над цирком.

В гардеробной Владимир снял с себя белые грубые шерстяные носки, протянул их Левке.

— Надевай!

Левка начал отказываться.

— Давай, давай! Без разговоров! Обидеть хочешь?

«Разве я могу его обидеть… такого… такого… Нет таких на свете…»

Сердце Левки сжалось. Он отвернулся. Глотая слезы, принялся натягивать носки…

Глава вторая На представлении в цирке

Марина и Левка уселись на всегдашние места артистов, выступающих в программе, — в заднем секторе, у оркестра, неподалеку от небольшой служебной дверцы. Марина спросила:

— Ты давно не был в цирке?

— Сейчас мне пятнадцать. Значит, восемь лет тому назад. Но кое-что помню… Например, сестер Кох, Гладильщикова… Выступают они сейчас?

— Работают, как же.

— А вы, Марина, не работаете сегодня? — спросил он.

— Мне уже нельзя, — просто ответила Марина. — Жду маленького. Меня заменяет одна девочка-балерина.

Сразу же после третьего звонка раздались торжественные звуки фанфар. Левка насторожился.

— Что будет за номер? Зачем в манеже столько бочек?

— Это не бочки, а пьедесталы. Будет парад-пролог.

— А что это такое?

— Неужели никогда не видел?

— Только борцовские.

— Это совсем другое.

Оркестр заиграл марш. Вспыхнул яркий свет. Появились нарядно одетые участники программы с пестрыми флагами, заняли места на пьедесталах и начали одновременно жонглировать, прыгать, выполнять различные трюки.

У Левки разбегались глаза. Невольно вспоминались керосиновые лампы, газовые фонарики, засыпанные конфетными обертками, шелухой от семечек полы, убогие трюки с цветочком, стаканчиком, обручем…

Два чтеца начали представлять участников программы:

Братья встали руки в руки и сошли с пьедестала на красный ковер.

Владимир встал на одну руку на лбу у Николая, и тот быстро побежал с ним по ковру.

— Вот это трюк! — воскликнул Левка.

— Это что, — сказала Марина, — в финале номера Коля пробежит с Володей на лбу три круга. За одиннадцать секунд — тридцать три метра! Ну, ты сиди, Лева, а я пойду к нашим, помогу им. Обязательно приходи в антракте!

Один номер сменялся другим. Левка ждал с нетерпением выхода Волжанских, и как только они появились в красивых испанских костюмах: пестрых бамбетках, в брюках с лампасами и кисточками, зааплодировал первым.

Левку поразила чистота отделки каждого трюка, легкость, с которой братья выполняли сложнейшие силовые комбинации. Николай начал медленно кувыркаться на ковре, а Владимир в это время на руках передвигался по его телу.

«А я как мокрица… Ничего не могу… До этого думал, дурак, что что-то умею… То, что они делают, непостижимо для меня… Ни чистоты исполнения… Ни мастерства, ни школьности…»

От грустных раздумий Левку отвлек клоун. Невероятной толщины, одетый в широченное пальто, он выплыл из-за занавеса под известную утесовскую песенку про пароход. В руках клоуна был чемодан, на голове — котелок. Коверный, здороваясь с клоуном, нечаянно задел его палкой по котелку… Голова клоуна… провалилась, котелок остался лежать на воротнике. Зрители ахнули. Коверный поднял котелок и отступил в полном недоумении — головы не было!

Неожиданно распахнулся чемодан, и из него высунулась рыжая, длинная, как редька, голова и ухмыльнулась. Крышка чемодана захлопнулась. Униформисты расстегнули пальто и выволокли из него длинную, невероятно худую фигуру в черном трико.

«Так это же Цхомелидзе!» — осенило Левку.

объявили ведущие.

Цхомелидзе, наконец, ожил, открыл глаза. Голова его медленно повернулась на сто восемьдесят градусов. Зрители дружно засмеялись, захлопали. А клоун заплакал.

— Если вы перестанете реветь, я вам подарю замечательную игрушку, — сказал коверный и вывез небольшую подставку на колесиках. На ней стоял крошечный слон. Он ничем не отличался от настоящего.

— Ишлоник! Ишлоник! — радостно запрыгал клоун. — Какая красота! — Цхомелидзе завел слоника ключом, слоник… ожил, станцевал на площадке вальс и замер. — Еще хочу! Хочу еще!

— Только не перекрутите пружину, — предупредил коверный, но клоун его не послушался.

Раздался страшный треск. Колени слоника подкосились, он тяжело рухнул на площадку.

— Ишлоник! Ишлоник! — заголосил клоун, подняв его за заднюю ногу.

Слоник висел как тряпка, болтался из стороны в сторону. Клоун бросил игрушку на подставку. Слоник лежал трупом. Под звуки «чижика-пыжика» клоун, рыдая, запалил свечу, потянул за собой площадку с неподвижно лежащим слоником. На повороте от резкого рывка он упал с подставки, вскочил на ноги, отряхнулся. Голова его отлетела в сторону, и все увидели, что это собачка. Раздался громовой хохот, свист, грохот аплодисментов.

— Артисты Волжанские! Люди-лягушки! — торжественно объявил шпрех-шталмейстер в конце первого отделения.

Левка насторожился. Сейчас начнется его будущий номер. Что же это за номер?

Манеж изображал лесное болото. Яркая луна освещала кочки, лилии. Одна из лилий раскрылась. Из нее выпрыгнул маленький лягушонок. Потом второй. Появились взрослые лягушки. Все прыгали, выполняли стойки, кульбиты, колесики, сложные акробатические упражнения. В одной из лягушек Левка безошибочно узнал Владимира. Встав рукой на длинную ходулю, он начал прыгать! Прыжки на ходулях! Левка не верил своим глазам.

«Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят… сто…» — считал пораженный мальчик.

Объявили антракт. За кулисы Левка решил не идти.

Во время второго отделения рядом с ним уселся ка-кой-то мальчуган лет четырех, тронул его за плечо.

— Что тебе, мальчик? — досадливо отмахнулся Левка. — Не балуйся, не мешай смотреть!

— Во-первых, я не мальчик, а взрослый, а во-вторых, почему ты не пришел в антракте? Володя ждал тебя…

Левка внимательно посмотрел на соседа. Лицо его было в мелких-мелких морщинках. Он приветливо улыбался, глядя на Левку.

— Что разинул рот? Никогда не видел лилипута? — и представился — Василий Якимов. Будем работать вместе.

— Так это вы были лягушонком? — догадался Левка.

— Я. А вообще можешь говорить мне «ты»! Не люблю, когда «выкают».

Представление закончилось. Они вошли в гардеробную.

— Паспорт у тебя есть? — спросил Владимир.

— Нет. Я несовершеннолетний.

— А какие-нибудь документы? Метрика?

— Ничего нет… Справки из колхозов, из клубов…

— Это похуже. Ну ладно. Пойдем к директору. Он у нас энергичный, из местных. Что-нибудь сделает.

Выслушав Левкину историю, директор пообещал помочь, распорядился, чтобы мальчика немедленно поселили в комнату с лилипутом. Она находилась недалеко от цирка и очень понравилась Левке. Особенно кровать, застланная персидским ковром.

— Идите с Васей, забирайте вещи! Вот тебе на первое время десять рублей. Потом дам еще. Завтра зайду, — сказал Владимир и ушел, похлопав Левку по плечу — Главное, не робей!

Вместе с Василием Левка отправился к Абашкиным за вещами. Их нагнал высокий полный мужчина.

— Простите за нескромный вопрос. Сколько вам лет? Лет девяносто есть?

— Триста, — совершенно серьезно ответил лилипут.

— Триста? — удивленно переспросил мужчина.

— Вернее, даже триста четыре года три месяца и двенадцать дней.

Левка еле удерживался от хохота.

— А откуда вы, лилипуты, беретесь?

— Неподалеку от Японии есть такой остров… Вы же читали, наверное, «Приключения Гулливера»? Свифт описывает такую страну.

— Как же, как же, читал. Значит, это не фантастика?

— Конечно, нет.

— А чем вы питаетесь?

— Сырым мясом.

— Что вы говорите?

— То, что слышите. У нас на острове лилипут до десяти лет считается младенцем. Растительность на коже появляется после ста лет. У меня есть сын. Когда он родился, в нем было семь граммов. Я его нянчил в галоше. Сейчас ему двести три года. Он учится на доктора. Вопросов больше нет?

— Нет. Спасибо, — сказал мужчина и удалился.

— Не расстраивайся, — сказал Левка. — Дураки везде попадаются.

— Мне девятнадцать лет. У нас такой рост из-за недоразвитой щитовидной железы, — помолчав, объяснил Василий. — А брат у меня совершенно нормальный.

— Так ты тоже нормальный, — сказал Левка. — Зачем ты так говоришь? Нехорошо. Говори, невысокий, маленький. Честно тебе скажу, я раньше думал, что лилипуты глупы, злы. А как с тобой провел вечер, понял, ошибался. Такие умницы, как ты, мне редко попадались.

— Ну, будет тебе, — даже смутился лилипут. — А нас многие за людей не считают… Обидно… Моя мать очень переживала, боялась, что и брат маленьким останется… А как смеются над нами…

— Только дураки смеются!

Они долго шли молча.

— Вот и техникум. Подожди меня на улице, — сказал Левка лилипуту и вошел в проходную.

— Опять ты? — рассердился усатый привратник. — Сколько раз говорил тебе: не велено пускать.

— А я здесь, между прочим, больше не живу, — сказал Левка. — Я пришел проститься. Мне, между прочим, государственный цирк снимает отдельную квартиру. В самом центре. Четыре комнаты на одного. Со всеми удобствами, балконом! С лифтом! С ванной! Ясно? — и он решительно прошел мимо вахтера.

Около комнаты Абашкиных Левка остановился. Ощущение какой-то вины мучило его. Он долго стоял перед дверью, не решаясь войти. Наконец постучал.

— Заходи! Заходи! — закричал Паша. — Ну, как программа?

— Замечательная…

Павел был возбужден. Перед ним на столе лежали куски проволоки. Он схватил их и подошел к мальчику.

— Вот, Левка, все для новой конструкции иллюзионного аппарата. Был у мастера. Гляди. Это будет каркас. Что не раздеваешься? Замерз?

— Я… ухожу, Паша…

— Куда это на ночь глядя? И я с тобой.

Левка перевел дух, решился.

— Ты меня не понял, Паша, я совсем ухожу…

— К-куда?

Павел в растерянности опустил руки с проволокой.

— Буду работать в цирке. В труппе у Волжанских.

— Ну что ж… Желаем счастья… — сказал Павел не сразу.

Чувствуя на спине грустные взгляды Павла и Валерии, Левка склонился над чемоданчиком. На дне его лежали тапочки, альбом с рисунками, трусы, рваный бандаж и бублик для копфштейна.

«Только бублик прибавился… Да дурацкий рог для вина… Полотенца по-прежнему не нажил…» — подумал Левка и, пожав руки Абашкиным, пошел к двери.

— Заходи…

— Конечно, зайду…

— Я провожу тебя, — неожиданно предложил Павел.

Они вышли из дому.

— Может, оно так и лучше… облегчение… — еле выговорил Павел. — Знаешь Левка… Виноват я… Наобещал с три короба… Ты кормил… поил… Прости, Левка…

Он круто повернулся и скрылся в дверях.

— Хватит тебе переживать, — сказал по дороге Василий.

— Я товарища бросил… Товарища… Понимаешь?

Глава третья Отъезд в Ереван

Рано утром пришел Владимир.

— Директор вызывает.

— Что-нибудь случилось? — испугался Левка.

— Пока еще ничего, но должно случиться. Паспорт тебе хлопочем.

В пять часов вечера они вышли из отделения милиции. В кармане счастливого Левки лежал тоненький листочек — временный паспорт «сроком действия на три месяца».

— Теперь за Мариной — и в магазин! Оденем тебя. Что насупился?

— Неудобно… Опять вы тратитесь…

— В цирке неудобно только сальто-мортале под столом крутить! Остальное все удобно. Понял? Двинули!

Назавтра Левка пришел в цирк первым. Он принял душ, вырядился в новый костюм, тупоносые ботинки, нарядное теплое пальто. Мучаясь от жары, слонялся по конюшне, крутился перед зеркалами.

— Хорош, хорош, раздевайся, а то простудишься, — услышал он голос лилипута. — Жених, что и говорить! А вот тебе и невеста! Подойдет? Знакомься — Ниночка Банная.

Рядом с Василием стояла необыкновенно стройная голубоглазая красавица-лилипутка, элегантно одетая в беличью шубку и крошечные туфельки на высоких каблучках. Она была похожа на большую куклу. Левка нагнулся и пожал ей руку.

— Василий вечно глупости говорит, не обращайте на него внимания, — улыбнулась Нина. — А раздеться вам действительно нужно, а то простынете потом. В цирке всегда страшные сквозняки. Еще, не дай бог, радикулит схватите…

Голос лилипутки звучал, как тонкий серебряный колокольчик.

— Уже схватил, — сказал Левка. — В филармонии.

— Тем более…

— А теперь снимай пальто, и пошли в гардеробную для балерин, — предложил Василий. — Надо его с Сабиной познакомить, с будущей партнершей.

— Сабина? А сколько ей лет? — спросил Левка, бледнея.

— Лет пятнадцать, как и тебе.

— Она из детдома? Из детдома?

— Не знаю… Кажется, из детдома… Ее взяли в балетную группу в Ростове. Совсем недавно.

Они побежали в гардеробную. Сабина, уже одетая в трико лягушки, сидела и читала какое-то письмо. Увидев Левку, она вскочила с дивана, подбежала к нему, схватила за руку и, вглядываясь в его лицо, словно не веря, радостно и удивленно повторяла:

— Ой, Левка, ой, Левка, ой, Левка…

Сбиваясь, путаясь, рассказала, как бежала из детдома, как попала в Ростов, в семью совершенно незнакомой женщины — работницы с завода, как та ее приютила…

— Ну, пора, — сказал Василий. — Уже звонки были… После представления наговоритесь. Теперь для разговоров времени хватит!..

В феврале труппа уезжала в Ереван. Абашкин пришел проводить Левку и Сабину на вокзал. Они стояли у вагона.

— Это тебе, — сказал он, протягивая Левке книгу, завернутую в газету — Есенин. В вагоне посмотришь… Давай отойдем немного… Извини, Сабина.

Они отошли.

— Меня мучает одно дело, — продолжал он, не глядя на Левку. — Мы тайком от тебя покупали сахар для Валерии. Ей без него нельзя. И чуть масла. Она же кормящая… Пойми… Прости… Левка…

Павел быстро пожал руку друга и, не дав ему вымолвить ни слова, торопливо зашагал прочь. Левка хотел кинуться вслед за ним, но состав тронулся.

Левка вошел в вагон. Марина лежала на нижней полке. Мужчины играли в карты в конце вагона. Марина рассказывала лилипутам и Сабине:

— Познакомились мы в Иванове, на вечере в школе. Его привел товарищ из параллельного класса. Я была с подругой. Они ходили за нами целый вечер. Мы с подругой убежали, они за нами. Я потеряла в переулке галошу Они все ближе… Мы как пустимся бежать! Плюнули на галошу. Подходим к дому, а они стоят с галошей в руках. Значит, через заборы перебирались. «Все равно я перегоню!» — говорит Володя. Меня зло взяло. «Этот номер не пройдет! Побежали, — говорю, — хвастун!» А я отлично бегала. Обогнала. А он говорит: «Это я нарочно отстал. Ты девчонка! Пожалел тебя!» Договорились, что завтра побежим снова. Вот и добегались… Поженились после того, как он техникум закончил. Бежала я с ним. От матери в Тулу вдогонку пришло письмо: «Что ты наделала! Ты же из интеллигентной семьи! Цирк — это болото, трясина!» Я плачу, а Володя успокаивает: «Правильно твоя мать про трясину, про болото пишет. Будем делать номер „люди-лягушки“».

Вдруг Марина вскрикнула, затем тяжко задышала, вновь закричала резко и оборвала крик, до крови закусив губу. Левка и Сабина испугались.

Словно из-под земли вырос Николай с картами в руках, за ним встревоженные артисты. Завыл Трефка.

— Левка, Сабина, бегите по всему поезду! Ищите акушерку или врача! Вы — в хвост, я — в сторону паровоза! — крикнул Николай.

Ребята, не надевая пальто, бросились по вагонам. Чернявенькая круглая проводница побежала вместе с ними. Всюду спали.

Левка кричал:

— Акушерка или врач не едут? Товарищи, среди вас акушерка или врач не едут?

Люди вскакивали с полок, протирали глаза.

— Что случилось?

— Женщина рожает.

Ни акушерки, ни врача не было.

— А вдруг и Коля никого не найдет? — со страхом сказал Сабине Левка, и сердце его заныло от жалости к Марине.

— Тогда не знаю, что и будет… — вздохнула Сабина. — Это же просто ужас.

— Как-нибудь обойдемся, — сказала проводница. — Примем младенца. Баб полон поезд.

Они вернулись в вагон. Николая еще не было. Полку занавесили со всех сторон простынями. Внутри ярко горела свеча. По простыням мелькали тени женщин. Раздавались судорожное дыхание Марины, приглушенный шепот.

Мужчины стояли кучкой у тамбура, молча дымили папиросами, старались не глядеть в сторону Марины. Слышался громкий перестук колес.

Владимир подошел ближе к мужчинам, зашептал:

— Говорил я ей — оставайся в Тбилиси, опасно ехать, не послушалась…

— Как бы я без тебя там одна осталась… Что ты говоришь… — послышался слабый голос Марины.

Она снова застонала, сквозь зубы, тяжело, прерывисто задышала. Левка чуть не заплакал от жалости.

— А женщинам всегда так больно? — спросил он у Владимира.

— Вам бы, идолам бесчувственным, хоть раз попробовать! — ругнулась проводница, глянув в сторону артистов.

Появился радостный Николай с какой-то дородной заспанной женщиной.

— А это наша Фелисата Ивановна, наша акушерка, наш… мастер, так сказать, — заискивающе произнес он.

Все облегченно вздохнули.

— Ведра с кипятком есть, шелковые нитки нашли, ножницы нашли, — скороговоркой доложил акушерке Владимир.

— Ладно, погодите, может, и так образуется, — сказала белолицая Фелисата Ивановна и проплыла за простыни.

— Может, потерпишь, а, артистка? — громко спросила акушерка. — К утру ведь прибудем!

— Постараюсь, — еле слышно отозвалась Марина.

— Правда, говорят, кто в дороге родится, счастливым бывает, — громко зевнула акушерка и похлопала себя ладошкой по рту, — но в роддоме-то лучше, чем в поезде… О-ох-хо-хо-хо-хо-нюшки…

— Я, как скажете… — жалобно простонала Марина и громко вскрикнула: — Ой, мама!

— Спирт есть? — спросила акушерка.

Ее голос стал требовательным, строгим.

— Нет? А водка? Тоже нет?.. Что же вы, артисты, непьющие, что ли? Я слышала, что алкоголики… Чудно… А ну-ка, в вагон-ресторан, живо! Будите там всех! Водки, еще кипятку большую кастрюлю! — властно приказала Фелисата Ивановна. — И мне чистый халат и поварской колпак или салфетку на голову!

Владимир, Левка и проводница бросились в ресторан.

— Носит вас, артистов! — ругалась проводница. — Цыгане и то не в пути рожают, табор останавливают. Ну, куда? Куда черт понес, раз такое дело?

— Нельзя же премьеру срывать… Зрители ждут…

— Ждут… — зло передразнила проводница. — Сидели бы… Рожали бы как все люди… Дома…

— А где его взять нам, цирковым, дом-то?.. У кого он есть, дом… Что же делать?..

— Э-э-э-э-эх, бродяги, — махнула рукой проводница.

Они вернулись из ресторана и не узнали вагона. Кругом смеялись, пели, танцевали. Громче всех хохотала голосистая акушерка.

— Что случилось? Уже? Кто родился? — задыхаясь от волнения, спросил Владимир.

— Ничего не уже. Быстрый какой! — послышался из-за простыней густой голос Фелисаты Ивановны. — Это твои товарищи решили развлекать ее, отвлекать, будто поможет… Чудаки…

— Поможет, — твердо сказал Цхомелидзе. — Поможет, увидите…

— Ну валяйте тогда… — засмеялась акушерка. — Отчебучьте чего-нибудь, да почуднее, посмешнее. Чтобы чертям тошно стало!

Послышался слабый голос Марины. Она попросила:

— Расскажите, дядя Алекс, про Пушкина…

— Про Пушкина! Про Пушкина! — весело зашумели артисты.

— Пожалуйста, — сказал Цхомелидзе. — У нас в цирке еще есть безграмотные, но очень культурные люди… В основном из стариков. Есть, например, один дрессировщик лошадей… Фамилии называть не буду… Неплохой человек и дрессировщик хороший. Но, кроме своей конюшни, ничем не интересуется… Так вот… Проходили юбилейные пушкинские дни. В цирке устроили лекцию. Портрет Пушкина над оркестром повесили… Все как следует… А докладчик не простой, академик какой-то, пушкинист… В серебряных очках. В черной шапочке. Седой как лунь! Видно, очень знающий. Увлекательно рассказывал и про эпоху, и про царя, и про Дантеса, и про Натали… Кончил он свою лекцию. Все захлопали. Академик снял очки, потрогал свою бороду и говорит: «Ну, товарищи, слушали вы замечательно… Видно, что любите Пушкина… Может, у кого вопросы есть? Пожалуйста!»

«Только по существу», — тут же добавляю я.

Встает дрессировщик. «Спасибо вам, товарищ докладчик… Вы все очень интересно рассказали. Я все понял. Все замечательно! Теперь скажите в конце концов, когда же, наконец, при цирке откроют столовую?»

Все покатились от хохота.

Цхомелидзе продолжал:

— Всем страшно неловко. И я сам сдуру от волнения, черт меня дернул, чтобы как-то исправить положение, вдруг с бухты-барахты возьми да и выпали: «Товарищи! Предлагаю почтить память Александра Сергеевича Пушкина вставанием!»

Все снова дружно рассмеялись.

— Все мы тут же поднялись, — продолжал, улыбаясь, Цхомелидзе. — Стоим и стоим. Глядим, профессор тоже встал, снял с головы шапочку, опустил голову. Он стоит, и мы стоим. Долго так стояли. Тишина мертвая. Когда садиться, не знаем. Вдруг кто-то из акробатов с последнего ряда тихонько скомандовал: «Ап!» И все сразу сели…

До самого утра никто не ложился. Разговаривали с Мариной, пели ей песни, рассказывали анекдоты, забавные истории. И Левка рассказал про случай с Паничем в пивной.

Время от времени подбадривали Марину.

— Ну, Маринка, терпи, остался час!

— Терпи, Мариночка, через полчаса Ереван!

— А ну-ка, мужики, валяйте отсюда! — неожиданно резко скомандовала акушерка.

Поезд прибыл в Ереван. Никто не шелохнулся. За простынями что-то происходило, они колыхались, мелькали тени. Наконец, после громкого, протяжного стона Марины по всем простыням, точно на экранах, метнулась вверх тень новорожденного. Его за ноги подняла Фелисата Ивановна.

— Мертвый! — с ужасом успел шепнуть Сабине Левка.

Акушерка звонко шлепнула младенца.

— Я-а-а-а… Я-а-а-а-а-а-а… Я-а-а-а-а-а… — вдруг что есть мочи завопил он.

— Ты, ты, не перепутаем, — засмеялась акушерка.

Все облегченно вздохнули. Владимир выпустил Левкино плечо, заплакал. И тут же, словно передразнивая отца, снова громко заплакал младенец. Артисты засмеялись.

— Кто там? Мальчик? Девочка? — закричал Владимир.

— Наследник! Поздравляем! Дуй за шампанским! — громко закричала в ответ акушерка. — Слышишь, каким басом кричит? Шаляпиным будет!

— Нет, акробатом, — продолжая всхлипывать, совершенно серьезно ответил отец. — За шампанским сейчас сбегаю, а пока поглядеть мне можно на сына, на маленького на моего?

— Подожди! Ишь, прыткий! Рано еще!

— Кормит, наверное? — тихо спросил Левка.

— Что ты! Кормит. Так не бывает. Молока еще нет.

— А я читал один рассказ… — сказал Левка, — так там мать почему-то сразу кормила.

Фелисата Ивановна на секунду высунулась из-за простыни, сказала сердито:

— Много он знает, писатель твой! Одно слово, мужчина! Ему бы с нашим братом, с акушерками, посоветоваться прежде, чем про роды писать.

— А когда будет молоко? — спросил Левка.

— Через несколько часов.

Он тут же вышмыгнул из вагона и вскоре вернулся со свертком в руках.

— Куда ты пропал? — спросил Николай. — Пей шампанское! Оставили тебе.

— Спасибо, сейчас. Вот, передайте, Фелисата Ивановна, для маленького… — пробормотал Левка.

— А что тут такое?

— То, что ему можно… сгущенное молоко… Простого не было… И сок… морковный…

Все расхохотались.

— Ах ты, лапонька, — вытирала слезы умиленная акушерка. — Голубиная душа! Ты бы ему лучше селедочки принес…

Глава четвертая Новый друг — Сандро Дадеш

Левкин дебют в «лягушках» состоялся в день премьеры. Он отлично выполнил все трюки, но под финал завалил от волнения стоечку на локтях. Придя за кулисы, он снял лягушачью маску и сел в углу на табурет. Ему было стыдно глядеть на партнеров.

— Не расстраивайся, — сказал Владимир, — со мной знаешь что на премьере было?

Николай рассмеялся.

— Есть что вспомнить…

Владимир рассказал, как после выпуска из техникума их трио немедленно включили в программу Московского цирка. Это было неслыханным счастьем. Выпускников высыпала глядеть вся труппа во главе с директором. От яркого света, от необычной обстановки Владимир так растерялся, что каждый трюк заваливал по четыре раза. После двенадцатого падения Николай и партнер заплакали прямо в манеже: «Ну, сделай хоть один трюк!»

— Их мольбы не помогали, — смеясь, продолжал Владимир. — Мне надо идти на полфляка с фуса, а я сделал на передний пассаж через голову кидающего, где никого не было… Колька разозлился, что есть силы ущипнул меня. После номера я, прямо не раздеваясь, не разгримировываясь, накинул пальто и убежал…

— Куда побежали? — спросил Левка.

— На Ярославский вокзал. Под поезд бросаться. Вокзал знакомый. Иногда подрабатывал там студентом, как носильщик. Походил но путям. Поезда нет. Замерз. Почувствовал голод. Махнул в буфет. Согрелся чайком. Раздумал бросаться, вернулся в цирк… Так что и тебе горевать нечего! А вот нам всем есть о чем подумать.

Левка насторожился. Владимир строго оглядел партнеров.

— Вот вы все иногда обижаетесь, что многие не признают цирк за искусство, считают его ремеслом, зрелищем четвертого сорта. А ведь зря обижаетесь. Слава богу, что хоть за ремесло признают. Мне после сегодняшней премьеры вообще стыдно людям смотреть в глаза. Халтура! Хуже халтуры!

— Но завалов же, кроме Осинского, ни у кого не было, — возразил кто-то.

— Разве дело в Осинском? Разве дело в завалах? Они с любым акробатом бывают. Цирк есть цирк! — Владимир вспыхнул, повысив голос. — Я могу в спорте найти хороших стоечников, сильных прыгунов, рекордсменов. Выряжу их в лягушачьи костюмы и маски и выпущу на манеж. И трюки они будут лепить почище ваших. А толку что? Будет это искусством? Будут образы? Не будет искусства! И образов не получится. Разве номер — голые трюки? Нет, нет и нет! Кому интересны такие лягушки, как сейчас у нас? Никому. Мы сегодня, мак дураки большие, вырядились в лягушачьи шкуры и вот себе прыгаем, корячимся на потеху. Ни толка, ни смысла. Тьфу! Противно вспоминать!

— А что ты хочешь? К чему ведешь речь? — раздраженно спросил Николай.

— И ты еще спрашиваешь? — налетел на брата Владимир. — И тебе не стыдно?

— Ни капельки!

Братья долго ссорились, кричали друг на друга, Левка весь съежился, чувствовал себя крайне неловко, думая, что весь сыр-бор загорелся из-за него.

— Повторяю, — горячился Владимир, — дело не в завале Осинского! Тут корни глубже. Мы трюкачи, а не артисты! Балаганщики дешевые! Ремесленники! Трюковая часть хороша, но этого недостаточно! Все неосмысленно! Кто из зрителей, глядя на наше сегодняшнее выступление, вспомнил об Иване Царевиче и о Царевне Лягушке? Кто вспомнил о «Морском дне» из «Конька-Горбунка»? Никто. А ведь номер задуман как прекрасная русская сказка.

Владимир вскочил, прошел в волнении к вешалке, снял лягушачье трико и маску, показал их всем.

— Посмотрите на себя. Вы же все красивые, сильные, ловкие. Куда же все это девается на манеже? Вы же, как только этот костюм наденете, действительно в настоящих лягушек превращаетесь. И кровь становится холодной и мозги как у лягушек! Наш номер — сказка! И все в ней люди. Заколдованные люди. Сильные, темпераментные, веселые, прекрасные. Только что заколдованные. Неужели это непонятно? Стоит в любого из вас попасть Ивану Царевичу волшебной стрелой, как шкура спадет, разлетится на тысячу частей и взорам предстанет прекрасный человек!

— Так бы сразу и говорил, — неожиданно расплылся в улыбке Николай. — А то — халтура! Хуже халтуры! Сам по-лягушачьи начал спор. Сказал бы сразу: сказка. Все правильно! Кто же не согласится?

Все вздохнули с облегчением. Николай предложил миролюбиво:

— Пошли Дадеша смотреть! Он сегодня приехал, второе отделение заканчивает.

— Кто это Дадеш? — спросил Левка.

— Увидишь — ахнешь!

Войдя в соседнюю гардеробную, Левка обомлел: за столом у зеркала сидел человек в майке и гримировался… ногами. Рук у него не было. Совсем. На вешалке висела фрачная рубашка, в рукава которой были вставлены два протеза в белых перчатках.

— С приездом, Шурка! — крикнул Владимир.

Человек обернулся. Лицо у него было молодое, красивое, в правом ухе сверкала крошечная золотая сережка. Подняв ногу, он сорвал с вешалки полотенце и вытер ноги так, как вытирают руки.

— Поздравляю с сыном!

— Спасибо.

— Временно буду работать с вами, понятно, да? Не возражаешь?

— Что ты! Очень рад! Помочь тебе одеться?

— Нет, я сам. Маринка в больнице? Завтра сходим вместе, навестим. Ясно, да?

Он подошел к вешалке, снял рубашку с протезами, сел на ящик, надел ее ногами, нагнулся, застегнул на груди ремни протезов, несколько раз повел плечами, прилаживая протезы поудобнее. Потом надел туфли, подошел к Владимиру.

— Заправь рубашку сзади!

Владимир заправил рубашку в брюки.

— Спасибо. А это новый партнер? — спросил Дадеш, кивнув в сторону Левки.

— Да. Знакомься, Лева. Это наш товарищ, замечательный артист и художник Сандро Дадеш.

— Вернее, Дадешкелиани. Дадеш — псевдоним. И артист и художник я далеко не замечательный, не верь.

— Не скромничай, — сказал Владимир.

Левка, скрывая смущение, пожал мягкую, как рука, ногу Дадеша, на ногтях которой сиял педикюр. Обе ноги были сильно татуированы. Из-под обшлагов брюк виднелись изображения бабочек, кораблей, якорей. Рисунки были выполнены отлично.

— Дураком в детстве был, понятно, да? — с приятным грузинским акцентом сказал Дадеш, кивнув на татуировку. — Как альбом, себя разрисовал, ишак! За один день не рассмотришь! А на груди и на спине — целая картинная галерея, даю честный слово! Как вывести, не знаю. Понятно, да?

— Я поэксплуатирую тебя, — сказал Владимир. — Надо вылепить новые маски лягушек. Сделаешь?

— О чем разговор?

— И я помогу, — предложил свои услуги Левка.

— А ты разве рисуешь? — удивился Владимир.

Левка вышел из гардеробной, вернулся с альбомом.

Рисунки понравились всем.

— Хорошо, — похвалил Дадеш. — Порисуем вместе.

На ногах его уже были перчатки без пальцев — митенки. Владимир подал ему фрак. Дадеш присел, ловко попал протезами в рукава, выпрямился, подсел к зеркалу, снял туфлю, дотянулся ногой до белого бантика-бабочки, поправил его, поправил хризантему в петлице, надел цилиндр.

— Все в порядке. Набрось-ка накидку!

Левка накинул на плечи Дадеша легкий шелковый плащ на белой подкладке.

— Меня смотреть пойдете? — спросил Дадеш. — Новый трюк делаю.

— Обязательно!

Левка и Владимир с партнерами отправились в зрительный зал, сели у форганга.

— Он из очень старинного рода, — сказал Владимир. — Родился в Сванетии. Горец. Ногами может делать все. Ты сам видел. Даже бриться может. Снайпер замечательный. Художник. Мастер на все… ноги.

— И ест ногами?

— Конечно. А чем же? И нож, и вилку, и ложку держит красиво, по всем правилам. Он и шить умеет. И вышивает отлично.

Раздался выходной марш из кинофильма «Цирк».

— Смотри, идет, — сказала Сабина.

На манеже появился Дадеш. Он сбросил с ноги туфлю, поднял ногу, снял цилиндр, подкинул его к самому куполу и ловко поймал ногой.

— Здорово! — восторженно воскликнул Левка.

— Подожди. Еще не то будет! — сказала Сабина.

Сандро сел у ресторанного столика, взял меню, полистал его, достал правой ногой из внутреннего кармана очки, подбросил их и поймал переносицей.

— Настоящий жонглер! — вырвалось у Левки.

— Да еще какой! Смотри, смотри дальше!

Дадеш снял с ноги часы, поднес их к уху, завел, переставил стрелки и положил на стол.

— А он и в жизни часы носит на ноге?

— Конечно. Не на протезах же!

К Дадешу подошла официантка, приняла заказ. Она никак не могла вытащить из бутылки пробку. Дадеш быстро ввинтил штопор, вырвал пробку, бросил ее вместе со штопором вверх, поймал на лету. Потом достал портсигар, вынул из него папиросу, размял, отправил в рот, достал спички, вытащил одну, подбросил коробку вверх и на лету зажег об нее спичку.

В зале дружно захлопали.

Дадеш подошел к мольберту и нарисовал угольком на бумаге портрет коверного клоуна. В конце номера выстрелом из ружья погасил свечку.

— Сила! Просто сила! — восторгался Левка. — А рисунки какие! Какой художник!

С этого дня Левка почти не расставался с Дадешем. Они рисовали, лепили головы лягушек, ходили стрелять в тир.

— Сегодня получил первую зарплату, — сообщил однажды Левка, входя с Сабиной в комнату Дадеша. — Нужно отдать хоть часть долга Володе.

— А много ты должен?

— Много. А у него самого совсем нет денег, весь в долгах. Вчера я случайно заметил на столе открытку из главка, из кассы взаимопомощи. Требуют срочно погасить ссуду. Он мне ничего не сказал об этом. Это он из-за меня так задолжал. А ему самому деньги нужны: Марина с маленьким еще в больнице.

Друзья отправились к Владимиру. Поднялись на третий этаж. Перед Владимиром на столе лежали разорванные расчетные книжки.

— Все в клочья, — указал на них Владимир и рассмеялся. — Не знаю, что теперь делать. Трефка, чертов сын! Нашел игрушку! Я прихожу домой от Марины — на полу книжки валяются. И твоя, и Сабинина, и всех партнеров. А он чувствует вину, забился в угол, прикрыл глаза лапами, притворяется, что спит. «А ну-ка, иди сюда!» — говорю. Он ко мне по-пластунски на брюхе ползет. Скулит виновато так… Хвостом вертит…

— А где он?

— Гуляет.

Владимир указал на окно. Во дворе бегал Трефка.

— Трефка, домой! — крикнул Владимир и опустил во двор веревку с корзиной.

Собачка прыгнула в корзину, Владимир, как на лифте, поднял ее в комнату. Трефка спрыгнул на пол и тут же спрятался под кровать.

— Помнит, что натворил. Иди, иди сюда! Вот Левка с Сабиной пришли. Им теперь из-за тебя денег не получить.

Жалобно повизгивая, Трефка выполз из-под кровати. Владимир положил на пол стопку рваных книжек, ткнул в них Трефку носом.

— Ну, что будем делать? Как показаться в цирк?

Трефка залаял на книжки. Все рассмеялись.

— Знаешь что? — предложил Дадеш. — Сложи их в сумку, и пусть он сам принесет их инспектору манежа. Уверен, что тот поймет, не рассердится, заменит на новые, понятно, да?

Левка сказал:

— Вот, Володя, я принес немного денег в счет долга.

Владимир не взял ни копейки.

— И думать не смей! На что жить будешь?

— А я не согласен! — неожиданно для себя самого закричал Левка.

— Ладно, давай так… — предложил Владимир. — Пусть у нас с тобой будет особый долг — «до лучших времен». Настанут для тебя лучшие времена — отдашь. Ладно?

— Согласен!

Вечером на представлении, во время номера Левка увидел сквозь прорезь в лягушачьей маске дядю Ладо, сидящего во втором ряду.

«Подойти или не подойти? — думал Левка. — Ведь он наверняка не узнает меня в костюме лягушки… Пожалуй, все же подойду… Нехорошо…»

Левка торопился, стягивая с себя трико. В дверь постучали.

— Входите!

На пороге стояли Дадеш и дядя Ладо с букетом цветов. Левка смутился, растерялся.

— Специально из-за тебя пришел в цирк, — сказал старый борец. — Узнал от Абашкина, что ты в Ереване. Мы тут с бригадой. Молодец, хорошо работаешь!

— А как Паша?

— Пьет по-прежнему, Сегодня после представления жду тебя с твоими друзьями к себе в гостиницу. Приходите все!

Дядя Ладо снял в ресторане отдельный кабинет. Левка и не подозревал о существовании таких кабинетов. Его поразила позолота на потолке, множество картин на стенах, пианино красного дерева.

— Как в музее… — шепнул он Сабине.

На столе стояли неведомые ребятам блюда, острые приправы. Яркий свет отражался в хрустальных бокалах. Даже садиться за такой стол было страшновато.

— Неужели столько можно выпить? — шепотом спросила у Левки Сабина, глядя на официантов, которые приносили и приносили различные вина.

Все уселись за стол. Тамадой избрали дядю Ладо. Первый тост он провозгласил за Левку.

— Верю, что мальчик станет большим артистом, желаю ему счастья в жизни! — закончил тост дядя Ладо.

Старик был в ударе: много рассказывал, пел.

— Эх, лезгинку бы станцевать, — сказал он.

— Пожалуйста, я сыграю, — вызвался Дадеш.

Он сел за пианино, открыл крышку и заиграл. Дядя Ладо танцевал один, потом с Сабиной, с необычайной легкостью прыгал, вставал на одно колено, двигался на носках. Лилипуты танцевали «Барыню».

Разошлись поздно. Дадеш и Левка проводили всех и направились но пустынной улице к дому, в котором жил Сандро.

— Давай дуэт сделаем, — предложил Левка. — Ты на рояле, я на гитаре или на трубе.

— С удовольствием.

Они стояли, курили. Из-за угла показались два пьяных парня.

— Дай прикурить! — обратился рослый к Дадешу.

Дадеш сдунул пепел, перебросил языком папиросу из угла на середину рта, потянулся к парню.

— Эй ты, ручки в брючки! — грубо сказал парень Дадешу. — Не можешь дать прикурить по-человечески. — И толкнул его в плечо.

— Отойди лучше, плохо будет, — предупредил, бледнея, Дадеш. — Понятно, да?

— Что?

Парень замахнулся, но ударить не успел: Сандро молниеносно сбросил туфлю и ударил парня ногой в грудь. Тот упал навзничь, приподнялся, так ничего и не поняв. Дадеш по-прежнему стоял, держа протезы в карманах брюк, дымя папиросой. Парень бросился наутек.

Дружок последовал за ним.

— Вот это да! — восторженно сказал Левка.

— Я еще не сильно, — улыбнулся Дадеш. — И туфлю снял. А в туфле никогда в жизни не дрался. Убить могу. Рычаг-то знаешь какой? Не то что ваши руки!..

Глава пятая Закрытие сезона

Труппа выехала на гастроли в Макеевку. Приехали поздно. Дадеш и Левка решили ночевать в цирке.

— Только где же вы тут спать будете? — сказал пожарник. — Кругом дикий холод. Ну, одного я еще у себя в сторожке могу положить, а тебя, пацан, куда? Не в ковер же на манеже заворачивать?

— А что? Идея, — рассмеялся Левка. — Я согласен!

Левку закатали в ковер, и он тут же заснул, запеленатый словно младенец. Только голова из ковра торчала. Проснулся Левка оттого, что почувствовал, как кто-то обнюхивает его лицо. Левка открыл глаза. Медведь Цхомелидзе! Громко урча, он начал облизывать Левкину голову, лицо. Левка так и замер. А потом закричал, да таким голосом, что медведь испугался, отскочил. К счастью, не спал пожарник, вбежал в зал, запустил в медведя табурет, загнал его в клетку…

Гусарову опять попало за беспечность. А Левку дядя Алекс пригласил к себе в гардеробную. Левка боялся, что ему влетит так же, как и Гусарову, но знаменитый артист и не думал ругаться.

— Эх, сынок, сынок, ты даже не представляешь, что чудом спасся. Нет на земле страшнее зверя, чем медведь. Я говорил уже тебе.

— Дядя Алекс, — хитро улыбнулся Левка, — вы, наверное, все-таки преувеличиваете. Видите, он же меня не тронул… И честно признаться, мы на него и верхом садились, когда разминались… Он же ласковый, спокойный… Совали ему лягушачью маску, кормили хлебом, сахаром…

— Сумасшедшие! Право, сумасшедшие! И это сейчас, весной, когда медведи особенно раздражены!

Дядя Алекс оказался прав. Левка удостоверился в этом очень скоро. Весной цирк закрылся. Многие простились, разъехались в отпуск. Ярко светило солнышко, но в цирке было прохладно и полутемно. Волжанские и еще несколько оставшихся артистов паковали багаж. Манеж был разрыт, портьеры и бархат с барьеров сняты, ковер, задние и передние барьерные ворота унесены. Всюду грязные опилки. Люстры без ламп опущены почти до манежа. При свете дежурной лампочки особенно печально выглядели чернеющие пустые ложи без бархата. По всему манежу и в конюшне стояли в беспорядке ящики.

Гусаров паковал багаж Цхомелидзе. Подошла жена, держа на руках грудного ребенка, завернутого в красное одеяльце.

— Помочь тебе?

— А ребенка куда денешь?

— Давайте я подержу, — предложила подошедшая костюмерша Лешкова.

Она взяла ребенка и стала прогуливаться по конюшне. Подошла к медведю, как обычно привязанному к стене тонким ремешком. Жадно урча, он ел что-то из большой миски.

— Смотри, маленький, смотри, дорогой, какой хороший мишенька! Ах, мишка косолапый, ах, проказник!

Медведь поднял голову и зарычал.

— Ешь, ешь, Потапыч!

Медведь зарычал снова. Глаза его налились кровью. Ребенок испугался, заплакал. Медведь встал на задние лапы, потянулся передними к младенцу…

— Отойдите! Отойдите! — закричал Левка, но было уже поздно.

Медведь рванулся, оборвал ремешок. Раздались крики. Женщина побежала через манеж, медведь — за ней. Они вбежали в фойе. Лешкова зажмурилась от яркого дневного света, на секунду остановилась. Медведь сорвал с нее платок. Истошно крича, она бросилась в бухгалтерию. Медведь — за ней. Все перепугались, забились но углам. Она вскочила на стул, оттуда на стол, медведь — за ней. Он ударил ее лапой, она упала. Он вырвал плачущего ребенка и, не выпуская из лап, бросился через весь цирк, затащил в клетку. Все было кончено…

Перед отъездом Левку пригласили на серьезный разговор Владимир и Сандро.

— Надо посоветоваться, Левка, — сказал Владимир. — Скоро вернется в номер Марина. Как быть с Сабиной? Управление ни за что не выделит для нее лишней единицы. Да, по-честному говоря, не быть ей хорошей акробаткой. Слабенькая она, болезненная.

Левка опустил голову.

— Да, я знаю… Вижу сам… И Дойнов об этом говорил…

— И в балете у нее больших перспектив нет, понятно, да? — сказал Дадеш. — В примы ей не выбиться… Да и цирковой балет — дело не постоянное. Ходят слухи, что могут расформировать…

— Что же делать? — забеспокоился Левка.

— Мою ассистентку Ирину знаешь? Выходит замуж. Освобождается вакансия. Роль официантки несложная. Сабина справится. Да и внешне будет очень хороша. Верно? Как думаешь?

— Думаю, правильно.

— И мы так думаем, — сказал Владимир. — А работая у Шурки, она сможет и легонький номер для себя подготовить. Иллюзионный или собачек.

Сабина дала согласие. Дебют состоялся в Днепропетровске и прошел очень удачно. Несколько месяцев спустя в цирк пришла телеграмма:

ОТПРАВИТЬ НОМЕР ДАДЕША В КАЛИНИНСКИЙ ЦИРК ДЛЯ УСИЛЕНИЯ ПРОГРАММЫ.

Грустным было прощание с Дадешем и Сабиной.

— Когда же мы теперь увидимся, а? — вздохнул Левка.

— Этого никто в цирке заранее не знает… Даже отдел формирования программ… Пиши нам… Понятно, да? — грустно улыбнулся Дадеш.

Сабина заплакала и крепко поцеловала Левку.