Пастыри

Глава 9 НАКАНУНЕ

Несколько месяцев пролежав без сознания в больнице после автомобильной катастрофы, Лео Грей начинает поправляться. Его уже возят в кресле. Возможно, будут еще успехи. Возможно, он научится объясняться на пальцах. Возможно, он научится плавать.

В один из последних дней мая Лео Грея вывезли на больничную террасу.

Февраль со скверной, какой не упомнят старожилы, самой скверной за столетие погодой и с щедрейшими в столетии прогнозами прошел без перемен. Всякий раз, когда приходила Маргарита, голова Лео лежала все в том же положении, словно ее боялись трогать. Только губы, больше кривясь либо взбухая, выражали то печаль, то покой. Состояние, как говорила старшая сестра, было без перемен. Немногим пространней объяснялся главный врач. Вопрос о почках, как и следовало ожидать, разрешился улыбкой и замечанием о том, что надо надеяться на лучшее. Весь февраль подле постели настойчиво пахло цветами от старых друзей, от коллег, и неизменно первой кидалась в глаза Маргарите темно-красная роза. Ту женщину, она выяснила, звали Эрна.

К середине марта Лео вдруг открыл глаза, он, оказывается, уже и раньше открывал их, сиделка замечала, но тут открыл глаза и издал слабый звук.

И это уже не было «состоянием без перемен». Все внимание персонала сосредоточилось на Лео. Прибавилось аппаратов, усилился уход, и, окажись в подобном случае полезным джаз-оркестр, его б незамедлительно наняли воскрешать полупокойника.

— Невероятно, — говорил теперь главный врач. — Я просто ничего не понимаю.

Все просто ничего не понимали.

Роза Побледнела. Маргарита за нее беспокоилась. Дома у нее было плохо. Но сейчас Роза спокойно обнимала Маргариту за плечи и улыбалась:

— Я знала, что он поправится. Я знала.

— Ты больше любишь его, чем я, — говорила Маргарита. — Вот и все.

Маргарите представлялось густое солнце неведомых краев, которому не на что светить.

Лео Грей начал поправляться.

— Каждый день небольшие сдвиги к лучшему, — говорила теперь старшая сестра.

Даже привратник радовался.

— Ну, вот как дело-то обернулось, — говорил он и Маргарите и Розе, будто тайно одобрял двоеженство.

— Это она, что ли? — спросил у него помощник как-то вечером, когда мимо спешила Эрна.

Теперь они их знали.

Однажды в конце марта рука Лео Грея свесилась с постели. И это тоже был сдвиг к лучшему.

— Маргарита, все может быть, — сказала Роза Маргарите, когда та рассказала ей, что сняли все бинты, оставив только повязку на голове.

— Нет, Роза, — сказала Маргарита. — Слишком ты любишь тешиться надеждой. Ты не желаешь замечать, что земля круглая, и просто идешь напрямик. Ну что, что может быть?

Маргарита продала голубую спортивную машину и купила пикап.

Весна взялась дружная, солнце светило вовсю, скворцы ошалело голосили в новых кварталах над гнездами, над детскими колясками, над шезлонгами.

— Лето тем хорошо, — сказала Альва, — что птичьих гнезд уже не видно, зато слышно, что они тут.

Иногда Лео Грею поднимали изголовье, и его подтыкали подушками, так что казалось, будто он сидит. Маргарита садилась рядом и держала его руку, сухую и холодную. Когда она ее выпускала, рука тихо падала. Она смотрела на него. Он никуда не смотрел. Она выжидала, пока он закроет глаза, потом снова откроет. Иногда он открывал рот и производил звук, ни с чем не соотносимый. Она приходила, и он не замечал. Она уходила, и он не замечал.

Лео жил в ином мире. Оптимизм врачей был сдержанный.

Ему стали массировать руки и ноги. Поворачивали ему голову. Упражняли ему глаза, направляя в лицо цветные тени, неожиданно его освещая. Он поправлялся. Он поворачивал голову в обе стороны на десять градусов. Он слушал, когда сиделка ударяла по саксофону.

Улыбка зрела на его лице отдаленным светом в глазах, изгибом губ. Лицо припоминалось сиделке, где-то она его уже видела. Она ломала себе над этим голову за завтраком.

Аполлон. Это был Аполлон, ранний Аполлон.

Так родилось прозвище Лео Грея.

Сдвиги к лучшему продолжались.

Однажды Маргарита поехала на уикенд за город с Франком. Зеленя дымно стлались по темной земле, по опушкам гуляли воркующие фазаны. Они брели и брели по сухой листве, по сущему раю анемонов и подснежников.

— Плохо тебе, Франк, — сказала Маргарита. — Ты б хоть притворился, и станет легче. Не умеешь?

Он лежа разгребал листву, высвобождая вздувшиеся, напрягшиеся ростки.

— Посмотри на меня, — сказала она.

Он сквозь красные ветки в тихонько лопающихся почках посмотрел на небо, и она увидела все это в его глазах и сказала:

— Твои дети небось поедают горы овсянки?

Он кинул по ней далеким взглядом, еще полным синевы, и оперся на локоть.

— Ну, чего ты? — сказала она.

Роза и Альва взялись в эти дни посещать. Лео. Альва брала с собой книгу и вслух ему читала, а Роза вязала платок или расставляла нарциссы и тюльпаны. Цветов стало гораздо меньше.

— Он больше улыбается, — говорила Альва после часового чтения вслух. Она обучала Лео езде в колясочке.

— Надо научиться, Лео, — говорила она.

— Он больше улыбается, смотри-ка, смотри.

Маргарите, когда она вернулась, тоже показалось, что он больше улыбается. Да они и куда лучше ее во всем этом понимают.

— Конни, верно, на учениях по гражданской обороне, — сказала она.

Роза кивнула.

Настал май, и каждый день в больнице шел разговор о том, что скоро Лео сможет сидеть на террасе. Маргарита купила белое замшевое пальто, чтоб набрасывать ему на плечи.

— Я думала о высокогорном отеле, — извиняясь, пояснила она Розе, когда показывала покупку.

В один из последних дней мая, о четверг, когда она к вечеру пришла в больницу, дежурная сестра улыбнулась ей и сказала:

— Сегодня ваш муж на террасе.

Она спустилась к выходу и потом через стеклянную дверь вошла на большую кирпичную, увитую жидким хмелем террасу. Руки его лежали на колесах. Он сидел, слегка подавшись вперед, и смотрел в одну точку: на фонтан, в упрямых струях которого неопознаваемыми сигналами невидимых судов бились солнечные блики. Она пододвинула к нему шезлонг, взялась за спинку его кресла и хотела покатать.

Свет отвесно падал сквозь плотные зеленые кроны, откуда вдруг вспархивали и разлетались по дальним закоулкам сада голуби, с тем чтоб, побродив, вернуться к насиженным местам и многочасовому воркованью. Под деревьями прогуливались парочки; скамейки обсели больные, поодиночке и группками, в долгих разговорах, в полосатых халатах и в послеобеденном опьянении. Больничную сонь на живую нитку прошивал оттесненный оградой звон и грохот города.

— Лео, — сказала ему Маргарита, как-то вкось притягивая его к себе; ей хотелось видеть его, хоть он ее не видел и не понимал, — через месяц ты вернешься домой, я за тобой буду ходить. Я буду утром отводить тебя в инвалидный дом, а вечером забирать. Знаю-знаю, ты бы сказал — хорошенького понемножку. Ты такого не любил. Тебе подавай счастья. Но что поделаешь? Какой у меня выход?

Она прикрыла рукой его руку.

— Бывает счастливая судьба и злая судьба, Лео. Я выбираю злую судьбу, Лео. Не в тебе тут дело. Просто так, по-моему, надо. И не для того, чтоб быть доброй. Просто соблазн такой. Никто ничего мне не обещал. И я тебе ничего не обещаю.

Она посмотрела на него. Надо бы захватить с собой замшевое пальто. Оно бы пошло ему. Она встала с шезлонга, опустилась на корточки, положила голову к нему на колени и заметила, что он на нее не смотрит. Она взяла его руки, положила к себе на затылок, и, когда она подняла глаза, она увидела, что он разглядывает собственные руки, уже соскользнувшие на колени.

Ей важно было в этом удостовериться.

— Я не буду тебе верна, Лео, — сказала она. — На это ты не рассчитывай. Но что мне делать с собой, я тоже не знаю.

Он испустил вздох.

— Может, приучусь петь на кухне, — сказала она.

Пришли Роза с Альвой… Альва была в колясочке. Им разрешили покатать Лео по парку. Роза подталкивала Лео, у нее был больший опыт, Маргарита шла за Альвой, и та веселилась от души.

— Мы как будто король с королевой, а вы наши слуги и возите нас по парку.

Долго стояли у фонтана, вода была ясная и чистая, бассейн глубоко просвечивался солнцем, и в его лучах полоскались золотые рыбки.

Глаза Лео стали внимательней.

— Может, это игра света, — сказала Роза, — кто знает?

Альва сказала, что было бы замечательно вместе провести лето. Она бы научила Лео ездить в колясочке.

— Ой, — кричала она, — ну пожалуйста.

— Конни будет на курсах, — сказала Роза. — А ты?

— Ох, знаешь, — сказала Маргарита, — мне хотелось немного попутешествовать, но я сама не знаю, может, из этого ничего и не выйдет.

С каждой минутой делалось все ясней, что две-то недели они проведут вместе.

— Ну как, замечаете сдвиги? — спросила старшая сестра, когда ей вернули Лео.

Маргарита улыбалась.

— О, — сказала она. — Явные сдвиги.

Она накликала злую судьбу.

Давно уже она не свистела, и теперь, по дороге домой, свистела отвратительно.

Вот ведь как все обернулось.

И конца этому Не видно. И вообще ничего не известно.

Друзья мои хорошие.

Дома ее ждало срочное письмо от Марка о немедленной посылке ему денег и открыточка от Оле, который был в Индии и слал оттуда ценные советы. Помогай другим, и они тебе помогут. Гениальное требование беспомощных друг к другу. Какая чепуха.

Не успела она вымыть руки, как зазвонил телефон. Это был Франк, обнаруживший, что все его семейство отправилось на прогулку в лес, и решивший оповестить ее о том, как он по ней тоскует. Если бы только он выражал это несколько иначе.

Можно, он к ней приедет? Ну да, конечно, не сию минуту, но попозже вечерком? Тут надо еще кое-что уладить в конторе, но ему хочется с ней поговорить.

— Мне это не очень кстати, — сказала Маргарита.

— А что? Ты ждешь гостей? Или у тебя сидит кто-то?

— Да нет, все в порядке, Франк, — сказала она, раз он все равно ничего не понял. — Я рада. Приходи.

Может, зря она к нему придирается?

Съевши омлет, она вышла в сад. В полном параде и в отличном виде, если верить зеркалу. Она бестолково и упрямо унимала сорняки и сухие ветки и любопытство соседей, через ограду интересовавшихся здоровьем Лео.

— Он скоро выпишется? — спрашивал сосед, у которого росли китайские яблоки. Подоспевшая жена из-за его плеча совала голову в ограду.

— Ах, мы столько о вас думали, — сказала она.

Маргарите вскоре открылось, что первого десятка фраз могло бы и не быть. Неизбежный вводный ритуал. Дальше пошли их собственные неприятности: у кого-то там тромб, у сестры рак, малокровие у ребенка. Далее следовала премудрость во всех видах.

— Тут уж ничего не попишешь, — сказала соседка с восточной стороны, с расстроенным вестибулярным аппаратом, которой была противопоказана соль. И даже купаться противопоказано.

— Ну и что из этого? Жить-то надо. Что из того, что слепые не видят, глухие не слышат, хромые не ходят? Их много. Может быть, даже слишком много. Может быть, здоровье вообще не так уж часто встречается.

— Все равно, грех жаловаться. Еще благодарить есть за что, — заключила хозяйка китайских яблок. Это она не сама додумалась, у нее-то прекрасное здоровье, это говорила одна ее подруга, которую безумно трясла судьба.

Не лишено интереса. Но какую ей, Маргарите, избрать формулу? Премудрость хорошо иметь под рукой, но помогает она примерно, как ромашковая припарка или ромашковый чай.

Соседи с китайскими яблоками пригласили ее на ужин, но она отказалась, она ждет гостей, они засидятся. Она отошла к дому и там отдохнула над граблями, сняла перчатки и снова отдохнула, глубоко дыша, потная, довольная.

Она свистела, пока из-за ограды не высунулась голова, тогда она смолкла и затаилась. Между домов тьма залегла уже, а в светлом, забывшемся небе над антеннами еще метались одинокие чайки. За чертой старого города на южном кряже сияли черные небоскребы. В дальнем саду, как из ведра, хлынул юный хохот и хлопнула калитка.

Ей вспомнилось, как в их счастливую пору Лео говаривал, что для него не было бы лучшего летнего отдыха, чем бродить и бродить, брызгая водой на всех нежащихся на солнце девиц. Только б они верно его поняли.

В это время года люди сызнова начинают хорошеть.

Наконец она услышала, что подъехал Франк. Зазвенел звонок, четко и чисто, как будто под привычной рукой, и оттого отрадно. Она сбросила сандалии и сквозь тьму коридора пошла открыть. Он стоял в дверях. Большой черный силуэт, и светлое лицо с ртутными глазами.

— Привет, Франк, — сказала она.

Он тут же в дверях ее облапил.

— Я понимаю, Франк, что весна, — сказала она. — Я и по себе это чувствую. Но все-таки.

Она потащила его через весь дом на террасу.

— Я тут в саду работала. Погоди, я только помоюсь.

Когда она вернулась, он прохаживался взад-вперед и курил.

Она, насвистывая, вышла к нему с двумя порциями виски и села в уголке.

— Ты свистишь небось лучше моего, — сказала она, увидев его лицо.

— Я вообще не свищу, — сказал Франк. — Закуришь?

Что-то она очень много стала курить.

— Ты вводишь меня в искушение, Франк, — сказала она и ударила его по коленке.

— А что?

— Нет, не то, что ты подумал, Франк, — сказала она. — Но я тебя не звала. Почему ты приехал?

— Я могу уйти.

И он поднялся.

— Нет, — сказала она, притягивая его к стулу. — Ну чего ты?

Помолчали. Вокруг шуршали грабли и порхало щелканье ножниц.

— Я больше без тебя не могу, — сказал он. — Дома у меня плохо.

Она засмеялась, и он посмотрел на нее.

— Ты смеешься? — сказал он. — Может, ты мне нужней, чем я тебе?

— Ты как маленький, Франк, — сказала она. — Может, ты и прав, и я тебе нужней, чем ты мне. Зачем об этом кричать? Но насчет того, что ты без меня не можешь, говорить без толку. Возьми себя в руки. Дома у тебя плохо? Больше заботься о семье.

— Ты что, совсем ко мне переменилась? Ты передумала?

— Нет. Но ты человек семейный, Франк, — сказала она. — И не про тебя это — все бросить. Как только бы мы с тобой съехались, ты бы перво-наперво стал устраивать тайные свидания с семьей и у нас пошли бы дикие ссоры. Мы вообще друг другу не подходим.

Он был пристально занят носком своего ботинка.

— Ты только перебори себя, Франк, — сказала она. — И все обойдется.

Иногда мы будем друг по другу скучать. Вполне возможно. Я тоже буду по тебе скучать, Франк.

Она взъерошила его вихры.

— Милый ты, славный ты мальчик, — сказала она.

Она встала и потрепала его по щеке. Он поднял на нее глаза.

— Я сейчас вернусь, Франк.

Она приняла ванну, переоделась и снова к нему вышла. Он держал руку на щеке. С чего это он?

— Покатаемся, Франк? — сказала она. — Погода такая хорошая.

Поехали в ее машине.

— Очень удобные эти пикапы, — сказала она и улыбнулась ему. Они отправились к берегу и пошли каменистой тропой, зажатой между водой и кверху взбегавшим лесом.

— Все кончилось, Маргарита? — спросил он, держась за ее руку.

— Да, Франк, кончилось, в том смысле, как ты это понимаешь, — сказала она.

Они смотрели на восходящий месяц. Они слушали сов. Они вернулись к машине и углубились в лес. Маргарита опустила спинку его сиденья, и он опрокинулся навзничь.

— Ну вот, — засмеялась она. — Видишь, сколько тут места? — Она затормозила.

Напоследок надо быть с ним внимательной и нежной.

И не думать о том, как бы потрафить Розе.

Лицо у Франка стало совсем белое и опрокинутое, когда она распрощалась с ним на тротуаре и пошла к своей двери.

— Ты звони, — сказала она. — Иногда. Чтоб я знала, что ты жив.

Войдя в дом, она всюду зажгла свет. Все пороги придется снять, ковры тоже будут ни к чему, и надо устроить покатый спуск на террасу. Она сама все вычертит.

Она примерилась поднять кресло. Не такая уж она слабосильная, и у нее вполне могло бы быть, скажем, отложение солей, которым страдает добрая половина ее сотрудников. Все не так уж плохо. Всегда может быть что-нибудь и похуже.

Эрне хуже, та не сможет даже тайком видеть Лео. Она его у нее выкрала. Конечно, можно было бы войти в положение и разрешить той изредка его покатать. Но ей не хочется. Обойдется. Это ее месть.