Пастыри

Глава 2 ЧУЖАЯ РУКА

Лео Грей поставил машину у ресторана при мотеле, проехав около 120 километров от Таубена, где он рано поутру простился с любимой женщиной. В дороге он пережил нравственный кризис и готов уже считать бессмысленной собственную жизнь — точка зрения, которую мы не примем. Мы возразим, что покуда Лео Грей хоть немного нужен самому себе, он нужен и нам. Более того, если даже он и самому себе окажется не нужен, кое-кто из нас, возможно, еще будет им дорожить.

Ему пришлось пройти летнюю веранду, чтобы попасть в ресторанный зал, увешанный, как канадская хижина, оленьими рогами и шкурами, и мишенями для стрельбы из лука и метания стрел. Утром это выглядело странно.

Несмотря на безбожную рань, в зале уже собрались первые едоки: четверо шоферов зевали в уголке над булочками; дама, недавно прошедшая зенит своих лет, очевидно, дожидалась, пока проснется супруг, несколько щеголеватых газетчиков обсуждали дела за стандартным завтраком — глазунья, жареный бекон, копченая колбаса, сыр, повидло, масло, тосты и кофе. Запах одного из компонентов тотчас соблазнил Лео.

У официанта было не слишком много хлопот.

— Счастье — надежнейшая защита против угрызений совести, — горько процитировал Лео старого автора, к которому так часто за долгие пенсионные годы прибегал его отец. Он подобрал со стула мятую вчерашнюю газету и в ожидании еды стал наудачу листать.

Покуда он поглощал ее содержимое, ему захотелось позвонить домой, проверить, дома ли Маргарита. Позвонить надо было непременно; и еще захотелось позвонить Эрне, которая, конечно, пока не встала, во всяком случае не успела выйти из гостиницы. Тут надо было решиться, и почти все говорило против звонка. Никогда прежде он Эрне не звонил; цепи, связывавшие их безусловной преданностью, были, возможно, слишком тонки, чтобы выдержать лишний груз; он сам не знал, чего он ждет от этого разговора, ему лишь смутно представлялось, что надо вернуться, надо позавтракать вместе с Эрной, и они поговорят, и она поможет ему, хотя никогда он с нею так не говорил и никогда не просил о помощи. Она, пожалуй, удивится тому, что он просто-напросто нуждается в поддержке, как удивился бы портной Белинский, если б Лео ни с того ни с сего к нему пришел за добрым советом и ободрением. Лишь после настоящей катастрофы могут поменяться ролями те, кто призван помогать, и те, кто принимает помощь, хотя, рассматривая мир с общей точки зрения, нельзя уверенно определить, кто — беспомощный, а кто — помощник.

Он вошел в телефонную будку и трижды набрал свой номер, но никто не снял трубку. Звонок, однако, был не вовсе напрасен: он напомнил ему о незастланной постели, грязных тарелках и просыпанной овсянке, которую Роза разнесла по комнатам.

Все это он прикинул в уме, стуча монеткой по стеклу, а затем позвонил в гостиницу и спросил, отвечают ли в таком-то номере.

Она тотчас подошла, отозвалась чуть растерянно.

Ему пришлось откашляться, он как будто впервые с ней разговаривал.

— Эрна, это Лео…

— О господи… Лео? Ты? Чудесно, просто великолепно, что ты позвонил. А я все лежала и думала о тебе. Должна тебе сказать, без тебя тут ничего хорошего.

Он снова откашлялся.

— Эрна, мне тоже было паршиво.

— Что-то случилось, Лео? Ты где?

— В ста двадцати километрах по шоссе, завтракаю.

— Ничего себе. Представляешь, если б ты сидел сейчас тут.

— Я вот как раз об этом подумал.

— О чем?

— Что это было бы куда разумней.

— Ты с ума сошел.

— Полтора часа езды. Ты занята? Сейчас только полвосьмого.

— Лео, этим не кончится, вот я чего боюсь.

— Эрна, я всегда знал, что чему быть, того не миновать.

Она помолчала, потом тихонько ответила:

— Ты идиот, Лео.

— Не надо было звонить, я знаю.

— Теперь нам не будет покоя, Лео.

— Почему, Эрна?

— Так всегда бывает, Лео. Сам знаешь.

— Ты сердишься, что я позвонил?

— Лео. Ты приезжай, — выговорила она тихо. — Я рада, что ты приедешь, я скажу, чтоб на работе не ждали, что я не могу прийти.

— Через десять минут я выезжаю, от силы через два часа я буду с тобой.

— Хорошо, Лео, — сказала она. — Я рада. Ты сумасшедший.

Он осторожно положил трубку. Он вернулся к столику завтракать и, когда садился, увидел зеленую куртку Конни, очевидно направлявшегося в Таубен и заглянувшего сюда выпить чашку кофе.

Лео Грей помахал ему и показал на стул подле себя, беспокоясь, впрочем, как бы ему из-за этого не задержаться. Конни в ответ лишь кивнул — Лео не мог расценить это иначе, как угрюмый отказ, — направился к столику у самого входа, бросил куртку на стул и сел, не отрывая глаз от шоссе, по которому тянулся караван цистерн. К нему не подступиться, это ясно, и Лео подумал о том, что Розе, верно, пришлось больше суток выносить его колкости из-за того, что она наконец решилась махнуть на все рукой и один вечер отдохнуть.

Он успел еще послать в контору телеграмму, что заболел и его сегодня не будет, и дважды позвонил домой проверить, не появилась ли Маргарита, но телефон молчал. Что же, пусть она отдыхает. Потом он еще почитал газету, искоса наблюдая за Конни, который торопливо проглотил чашку кофе, съел венскую булочку и тотчас вскочил, и как против ветра, по сугробам, был труден для него путь к двери, откуда он глянул на Лео и снова кивнул. Лео в ответ помахал рукой. Конни было явно не по себе. Лео видел, как он сел в свою старую шведскую машину, на которой много лет назад был номером 21 на гонках в Монте-Карло. Он водит машину с невероятной ловкостью, Лео запомнил это по тем временам, когда они чаще виделись и ездили вместе.

Лео покончил с завтраком. Он расплатился, надел пальто. Он вышел и завел машину, подвел к колонке, заправился, проверил покрышки, протер стекла, теперь можно было спокойно ехать туда и обратно. Он расплатился за бензин, выехал на шоссе и повернул к Таубену. 120 километров.

Картина будущего, которую он успел набросать, теперь серьезно изменилась. Он возвращался к счастью, к Эрне, но сомнения и тревога не убывали от радости. Наоборот, он отдавал себе отчет в том, что все поставлено на карту, он съест свой последний хлеб и не насытится.

Он правил уверенно, не гнал, пропускал другие машины, сторонясь к травянистой обочине. Движение было еще неровно и прихотливо, иные мчали сломя голову по самой середине, обгоняли всех, этим надо было успеть, оформить накладные, но опасней были сельскохозяйственные машины с погашенными фарами и сонные водители грузовиков, которые, бывает, вдруг сворачивают где не надо. Он не гнал.

Он глянул на часы, было двадцать минут девятого.

Надо поспеть к началу одиннадцатого.

Пробился дневной свет. Теперь не так уж далеко. Он выехал на более удобный участок шоссе.

Он приближался с тяжелым сердцем к поджидавшему его счастью.

Бывает, водитель вдруг расслабится за рулем. Вдруг забудет о необходимости контролировать каждое движение. Так именно было с Лео. Он забыл об осторожности. Он выпрямился за рулем, сел привольней. Он увеличил скорость на двадцать километров и уже ничего не ощущал, кроме стремительности и устремленности. Зачастил бег деревьев у обочины, шоссе выпрямилось, не стало крюков и щербин, руль, дрожа, веселил руку. Скорость была уже 120 километров. Ни одной сельскохозяйственной машины, ни одного бульдозера, путь открыт.

Судьба не станет без оснований вторгаться в такой ход событий. Вопрос о причинности остается открытым.

Лео Грей увидел на шоссе человека. Первая его реакция была, что этого не может быть, никого нет, вторая — что все же не стоит его давить; эта реакция еще не оформилась в мысль, а он уже отчаянно жал на тормоза. Машину стало заносить, он попытался ее выровнять, но машина потеряла управление. Она метнулась по жирной траве и косо врезалась в придорожное дерево. Лео Грей при этом ударился о ветровое стекло и потерял сознание. Машина кувырком покатилась под откос и наконец на все четыре колеса шлепнулась в поле. Мотор молчал.

Машина, сохранив направление хода, стояла в десяти метрах от шоссе. Туман почти на нет сводил видимость, лишь светились окна служб, да то и дело прокалывали туман лучи фар. В тишине, которая текла и сочилась, длинно стучал насос, тяжело хлопали двери, перекликались редкие дальние голоса, урчали моторы тракторов и сворачивающих с шоссе машин. Животные молчали.

Запахов не было. Удивительный феномен как раз заставил астрологов целый месяц говорить о поворотном пункте в истории — и этот феномен была сырость, влажность. Если чем и пахло, то пахло водой. Пахота опьянела от воды, и навалившийся на нее автомобиль извлекал из ее нутра то икоту, то бульканье, то вздох.

Движение к Таубену обретало постепенно слаженность и мощь финала. Водители автобусов все поднимали руки ко рту, зевая как бы в лад дирижерской палочке. Когда они закуривали, в автобусах дружно разгорались костры. Никто из них не примечал ни столь явно освежеванного столетнего вяза на восемьдесят пятом километре от Таубена, ни скользкого дугообразного следа, ни вмятины откоса, ни одинокой машины в поле. Как личность Лео Грей к этому моменту почти не существовал, он утратил реальность и как член общества. Это было почти небытие.

Зачатки дня уже все окатили белеющим светом. Деревья встречали его скрипом верхушек, и, приложившись к свежей ссадине коры, вы уловили бы упрятанный в дереве запах весны и даже затаившегося в корнях лета.

Большая цистерна с молоком направлялась тем временем к Таубену, и груз требовал от шофера особенной тщательности. Он осторожно правил к покалеченному дереву, взывавшему о внимании. Сейчас все обнаружится, и шофер затормозит. И придет помощь.

Дорога была знакома шоферу Грегору как его пять пальцев. Кошка, упавшая в канаву, птенец, слетевший с ветки, каждый поворот, каждый пеший, который мог выйти на шоссе с тропки или поджидать его на обочине с поднятой рукой, — все было знакомо Грегору.

Уже в ста метрах его фары начали бережно ощупывать место происшествия. Грегор начал понимать. Машину швырнуло вбок, машина ободрала дерево: он видел свежую рану, отражавшую свет фар и нерешительный день. Он высунулся из окошка, затормозил и увидел машину на пашне. Чуть подальше, он знал, шоссе расширялось, там была стоянка, он подвел туда цистерну, выключил мотор и вылез из кабины, отчаянно разволновав болтавшегося на шнурке резинового тролля. Он медленно побрел назад, у дерева остановился, увидел голую рану и рядом содранную кору, потом посмотрел на смятый кузов. Он осторожно спустился в кювет, потом вниз по склону и остановился в нескольких метрах от машины и сунул руки в карманы. Понуждая его не верить собственным глазам, за льдинками стекол еще кто-то сидел. Он зашел со стороны радиатора и увидел, что сидящий придавлен к ветровому стеклу и в стекло бьются пряди дыма. Он зашел с другой стороны, где окно было чуть спущено, вгляделся и увидел, что мотор вломило в кабину, на ноги водителю, а руки свесились, одна — через руль.

Он обошел вокруг машины. Идти было трудно. Он покачал головой, оглянулся и пустился бегом наискосок по полю, задыхаясь, хватаясь за сердце, к своему автомобилю, мгновенно завел мотор и погнал по шоссе, вперед, с километр примерно, туда, где был двор. Вот досада, что нет радиотелефона. Он свернул во двор, где хозяин как раз впрягал трактор в воз, остановился и легко, как перышко, спрыгнул с подножки.

— Зачем так рано пожаловал? — крикнул хозяин, подъезжая к нему на тракторе.

Грегор молчал, глядя на него так, что тот осекся и остановил трактор.

— Мне нужно позвонить, — сказал наконец Грегор, — там недалеко машина разбилась.

Крестьянин вылез из трактора, пошел к дому, застучал сапогами по ступеням.

— Пошли, — сказал он и оглянулся на Грегора, — ну давай, пошли, — сказал он и поглядел на свои сапоги.

Жена на кухне стояла над стиркой. Вокруг летали хлопья пара.

— Несчастный случай, — сказал муж, — вот ему надо позвонить.

Она кивнула Грегору, тот кивнул в ответ.

— То-то я гляжу, — сказала она, — так с полчаса будет, малыш заплакал. Они все чувствуют.

Муж показал Грегору на телефон.

— Вот он, набери три нуля и все.

Грегор снял трубку и ждал гудка.

— Ну что там? — спросил крестьянин. — Может, я сам?

Грегор затряс головой. Уже гудело. Он трижды набрал ноль, в трубке затрещало и зашуршало, потом откликнулся голос дежурного.

— Да, — сказал Грегор, — на восемьдесят пятом километре от города. Человек разбился. Дело вроде дрянь. Выезжайте немедленно.

Дежурный задавал вопросы.

Крестьянин следил за лицом Грегора. Жена вытерла стол и повесила тряпку на место.

— Не знаю, — говорил Грегор, — не разглядел. Кажется, никуда, совсем никуда. Выезжайте немедленно.

Дежурный еще что-то сказал.

— Я дождусь, — сказал Грегор. — Я вас дождусь.

Он положил трубку.

— Ладно, платить не надо, — сказал хозяин. Грегор посмотрел в лицо хозяйки, в маленькие глазки за очками.

— Сейчас приедут, — сказал он.

Он прошел к дверям. Хозяин следом.

— Привез бы сперва свеклу, — сказала хозяйка мужу.

Грегор, выезжая со двора, из-за руля помахал им. Крестьянин уже стоял на подножке трактора.

Грегор вернулся к месту аварии и там остановился, не разворачиваясь. Он подошел к дереву и встал с неповрежденной стороны, немного отступя к середине шоссе, чтоб из санитарной его верней заметили и затормозили. Он заложил было руки за спину, потом сложил на животе и наконец свесил вдоль тела. Он не мог решить, что делать с руками. Держать их в карманах стало неловко.

Все же он снова заложил их за спину и для устойчивости сделал шаг назад левой ногой. Он следил за движением в город и навстречу. Водители обдавали его быстрыми взглядами и проезжали мимо, у всех были свои дела. Он напряг слух, как индеец, чтоб из самого дальнего далека выхватить санитарную сирену. Много раз он ее слышал, но звук уносился прочь. Были, значит, и еще несчастные случаи, не только тут.

Грегор выдыхал из ноздрей белые флаги. Он это заметил и смутился. Он потер нос, флаги на миг исчезли, но тотчас, конфузя его, появились вновь сигналами его местопребывания. Он слегка задрал голову — флаги развевались над головой. Они исчезали, но при каждом выдохе появлялись снова. Он затаил дыхание и едва выпускал воздух из ноздрей.

Но вот что-то слышно, теперь уже точно. Он посмотрел на часы. Двадцать минут, как он позвонил. Сирена выла ослом по ту сторону холмов, вой надвигался, взбирался на гряду, достиг верха, оттуда разошелся веером, нырнул в долину, притих и явно близился. В тумане замигало, засверкало, санитарная машина сбавляла ход, и медленно, сопутствуемая оргией фар и медленным воем, она уже высвобождалась из последних простынь тумана, и Грегор ступил на шоссе и, широко махая, показывал, что надо взять в сторону, и водитель опустил окно и кивнул ему из-под фуражки, не произнося ни слова. Они уже увидели смятый кузов и приготовились.

Грегор ждал.

Двое в длинных халатах спускались с насыпи.

Ему не хотелось на них смотреть. Голоса у них были озабоченные. Вот уже они переговариваются, стоя по разные стороны от разбитой машины. Он услыхал, как светлым дождем хлынуло стекло, когда один взялся за ручку кабины. Потом все стихло, они раздумывали, но вот решительный возглас — значит, они знают, что делать.

Водитель опрометью кинулся к санитарной, распахнул заднюю дверцу, вытащил носилки. Постелил еще простыню, отшвырнул одеяло. С легкими носилками он бросился вниз по насыпи. Что-то они там принялись делать. Грегор понял, что они вытаскивают тело. Его передернуло. Он стал смотреть на цистерну с молоком. Грузовик по дороге в Таубен встал рядом с Грегором. Шофер с прилипшей к губе холодной сигаретой вылез на шоссе. Он спросил, что стряслось. Грегор кивнул в сторону насыпи, и тот увидел сам. Он очень тихо задышал у Грегора над ухом, потом вытащил изо рта сигарету и сунул в карман.

— Да, дело дрянь, — сказал он.

Грегор глянул на него, тот был несколько выше и не спускал глаз с санитаров.

Потом он разглядел следы на шоссе, раненый вяз.

— По восемьдесят жал, не меньше, — сказал он.

Те уже идут по полю, шофер уже отступил в сторону. Те боком взбираются на насыпь, чтобы не соскользнуть.

Шофер все водил и водил языком по сухим губам.

Сквозь туман прорвался мотор трактора и вскоре затих под насыпью, с другой стороны. Крестьянин вылез и осторожно перешел через дорогу, держа правую руку в кармане.

Санитары бережно вдвигали носилки.

Грегор решил дождаться полицейских.

Крестьянин стоял рядом, отвернувшись от него.

Он переводил взгляд с санитарной к разбитому кузову на поле, потом сказал:

— И как его оттуда выковыряли?

Шофер побрел к своему грузовику.

— Он еще жив, — вдруг сказал Грегор.

— Да ну! — удивился крестьянин, спустился с насыпи и осмотрелся.

Санитарная машина уже буравила туман, а навстречу ей выла другая сирена, полицейская. Сирены столкнулись в тумане, и вот уже полицейские тут. Грегор помахал, они затормозили. Застучали дверцы. Они подбежали к нему, выспавшиеся, свежие, с бумагой, сантиметром, фотоаппаратом — все наготове. Окинув взглядом общую картину, стали ощупывать рану в коре. Крестьянин, разглядывавший руль сквозь выломанную дверцу, отпрянул от кузова. Он подошел к Грегору.

— Дело дрянь, — сказал он.

Грегор длинно вздохнул.

— Ну, я поехал, — сказал он, — и так уж небось думают, что я разбился.

Он медленно прошел вдоль обочины, залез в кабину, вдруг увидел в зеркале свои глаза и медленно развернулся. Было уже по-дневному светло.