Пасынок империи

Награды

Когда я возвращался домой, по небу разливался закат, в садах цвели гортензии, и теплый ветер нес первый аромат осени. Я оставил миниплан в нескольких кварталах от дома, чтобы прогуляться по бульварам.

По пути я думал о тех, кто не может этого видеть, отчасти по моей милости. Салаватов, правда, видит хотя бы закат. Стоит, наверное, у окна, смотрит на багровое небо и проклинает меня. А Митте не знаю. Я не был ни в тюрьме СБК, ни в тюрьме Генпрокуратуры. Надо Нагорного попросить об экскурсии, чтобы понимать, куда я людей посылаю. По крайней мере, помогаю тому, чтобы они туда попали.

Но все это кончается. Кончилось же для меня. И вот я могу гулять по бульварам, не ставя в известность Старицына о том, в какую сторону я повернул. И для них все это кончится, рано или поздно. Даже для Митте.

У подъезда моего дома ждали несколько человек. В сумерках я не сразу понял, что они в форме, и не понял, в какой.

И тут я вспомнил, что сегодня должен был идти на тренинг на посткоррекционку. Как раз к шести. И этот тренинг я самым наглым образом прогулял.

Эта мысль заставила меня юркнуть в соседний переулок.

Я прислонился к стене и опустился на корточки.

Надо было звонить Старицыну.

Я сделал над собой усилие и позвонил.

— Олег Яковлевич, я дико извиняюсь.

— Да, Артур. Молодец, что позвонил.

— Я тренинг прогулял.

— Знаю, — сказал он. — Плохо. Я понимаю, что у вас с Сашей крайне интересные и увлекательные дела, но надо было предупредить и отпроситься.

— И что теперь делать?

— Позвонить тренеру, извиниться и договориться на другое число, когда будет тот же тренинг у другой группы. Контакты его есть?

— Да.

— Ну, действуйте!

— Олег Яковлевич, меня задержат?

— С какой стати?

— У меня полиция у подъезда.

— Вы уверены?

— Люди в форме.

— В какой?

— Не разглядел, если честно.

— Шарахаетесь от людей в форме, Артур. Это бывает. Почти у всех после Психологического Центра. Можно подлечить, если хотите. Но вообще-то само пройдет максимум через полгода. В Генпрокуратуру-то как ходите?

— Саша форму не любит.

— Я знаю. А охрана?

— Охрана — это привычно. Но около моего дома ее быть не должно.

— Артур, если бы у нас были к вам претензии, за вами бы приехали не полицейские, а сотрудники Центра. Артур, у наших охранников, какая форма?

— Светло-зеленая с фениксом на нагрудном кармане.

— Замечательно. Ну, не бойтесь, подойдите поближе, какая форма у ваших гостей?

Я заставил себя встать, выйти из переулка и направиться к подъезду.

— Белая, — сказал я Старицыну. — С фениксом. Похоже на СБК. Зачем я Даурову? Мы полчаса назад расстались.

— Точно СБК?

Я подошел ближе и присмотрелся повнимательнее. Феникс был покрупнее, чем у СБКоидов, и вышит на фоне желтого круга, а не на белом, как у людей Даурова. Императорская охрана!

— Своих не узнаете, — прокомментировал Олег Яковлевич. — Может, все-таки пролечим. Явная фобия.

— Не надо, справлюсь. А что они тут делают?

— Не знаю. Выясняйте. Может быть, Леонид Аркадьевич прислал вас охранять, вы же целый заговор накрыли!

Императорские телохранители вежливо кивнули и расступились.

Я поднялся к нам на пятый этаж. Из-за двери студии были слышны голоса: мужской что-то рассказывал и женский смеялся. Я открыл, и все понял, потому что первый голос принадлежал Хазаровскому, а второй Маринке.

— Добрый вечер, Леонид Аркадьевич, — сказал я.

— Здравствуй, Артур, заходи, садись, ты же здесь хозяин. Я приехал поблагодарить тебя.

— Я всего лишь делал то, что должно, — сказал я, садясь.

— Это очень много, — улыбнулся Хазаровский, — если бы все делали то, что должно, не было бы нужды ни в прокуратуре, ни в СБК, ни в моей должности. Я, признаться, не одобрял выбор моей дочери. Но теперь понимаю, что был не прав. Хороший выбор.

— Спасибо, — сказал я.

— Артур, чего бы ты хотел?

— Прощения для отца.

— Анри молодец, и, если бы ни он, я бы тут с тобой не разговаривал, но я не могу приравнивать свою жизнь к тремстам жизням граждан Кратоса. Моя жизнь столько не стоит. Так что простить Анри сейчас было бы крайне некрасиво. Мы с ним договорились так: я ограничиваю ссылку десятью годами, и, если Народное Собрание не встанет на дыбы, через десять лет он будет абсолютно свободен и сможет жить, где захочет, хоть на Тессе. Кроме того, у него гражданские иски от родственников погибших. Я их помогаю выплачивать. Из своего кармана естественно, поскольку это долг государству. Компенсации родственникам выплатили сразу из казны.

— У него еще долг перед Психологическим Центром, — заметил я.

— Он тоже перед государством. Но по сравнению с гражданскими исками это копейки. Ну, два миллиона где-то. Сам расплатится. Его «История Тессы» идет влет. Тессианское остроумие, отличный слог, ясный ум и огромный исторический материал. Читал кстати?

— Нет, пока.

— Позорище! Прочитай.

— Хорошо, — улыбнулся я. — У меня тоже долг перед Открытым Центром.

— Тысячи три?

— Две.

— Ну, совсем ерунда.

— Правда, Старицын сказал, чтобы я сам расплачивался.

— А вот это проблема. Дело в том, что никакую официальную премию из бюджета я тебе дать не могу, поскольку ты мой родственник. Конфликт интересов. Может быть, Саша догадается. Но он столько не сможет. Стажерам такие премии не платят. Поэтому придется выносить вопрос на Народное Собрание.

— НС будет решать заплатить или не заплатить мне жалкие пару тысяч гео! — подивился я.

— Будет. Это лучше, чем позволить чиновникам выписывать премии своим родственникам. А согласится НС платить или нет, определяется тем, насколько они рады моему спасению. Боюсь не все. У меня поддержка далеко не абсолютная.

— Да, ладно. Если я хоть что-то заплачу, Олег Яковлевич будет рад до смерти. Они мне сказали, что вообще раньше, чем через год не спросят.

— Знаешь, давай я тебе эти две тысячи перечислю из своих. Потратишь, на что захочешь. Хоть не будет так обидно, если нам откажет Народное Собрание.

— Марин, ты что хочешь? — спросил я.

Маринка усмехнулась.

— Дом с садом в университетском квартале.

— Класс! — сказал я, наши вкусы совершенно совпадали. — Где-нибудь между Старицыным и родителями Данина. Может, Олег Яковлевич тогда не будет меня в Центр таскать на плановые осмотры, а согласиться принимать дома, если, скажем, через дорогу. Только двух тысяч гео на это мало. Тысяч этак двести.

— Артур, ты пойми меня правильно, — сказал Хазаровский, — мне не жалко, но будет ли это справедливо? Средний молодой человек на Кратосе покупает себе такой дом к тридцати-сорока годам, а я тебе подарю в восемнадцать?

— Артур не средний молодой человек, — заметила Марина.

— Но никаких преференций быть не должно, — отрезал Хазаровский. — Если НС решит выделить тебе двести тысяч в благодарность за мое спасение — буду очень рад. А нет — так нет.

— Да, ладно, — сказал я. — Нам и здесь хорошо. Правда, Марин?

— Нормально, — улыбнулась Марина, — с тобой мне везде хорошо.

— Леонид Аркадьевич, как там Митте? — спросил я. — Встретились?

— Встретились. Непримирим. Сказал, что жалеет только о том, что я остался в живых. О согласии на психокоррекцию даже речи не идет. Это такой ультраправый Анри Вальдо. По крайней мере, по степени упрямства. Впрочем, в его позиции есть рациональное зерно. Так как «Е5», будут присяжные. А значит, есть шанс на оправдание, если его взгляды окажутся им близки.

— На оправдание?!

— Да. Хотя шанс небольшой, все-таки убийства. Да и его взгляды, по-моему, для любителей истории. Но это не значит, что у него нет единомышленников. Он и на суд идет ради пропаганды своих взглядов.

— Мог бы на НС их пропагандировать, — заметил я. — Никто не мешает.

— Эффект не тот, — улыбнулся Хазаровский. — На НС не обратят внимания. Мало ли там сумасшедших? А теперь все услышат. Но мне с Митте более или менее все ясно. Он враг, он противник всего, чего я хочу для Кратоса, я тащу страну в одну сторону, а он бы вел в противоположную. Точнее плелся за ней. И, думаю, его бы любили, куда больше меня. А потому у него есть шанс.

— И что будем делать, если его оправдают?

— Под особый надзор СБК. Он под ним уже был. Это же не первое покушение. Его люди еще при Данине в меня стреляли, как в самого ненавистного из возможных претендентов. Даниил Андреевич не дал делу ход. Я знал, но решил не ворошить прошлого и не начинать с этого свое правление. За ним следили, но, видимо, недостаточно. Но больше по закону не могли. Салаватов попал под подозрение только потому, что много общался с Митте. Герман Маркович был крайне осторожен: ни одной встречи не было в его доме. Никаких конкретных разговоров. А за бурчание в мой адрес наказать нельзя: нет состава преступления. Имеет полное право бурчать, хоть на Народном Собрании. Так что тот факт, что вы все-таки их раскрыли — это ваша хорошая работа плюс патологическая нечестность некоторых представителей их сообщества. И теперь, если его оправдают, надзор будет построже. Хотя конечно, если ему сделают психокоррекцию, мне будет спокойнее.

— Психокорекция не занимается убеждениями. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься. Психокоррекция только запрещает некоторые действия и разрешает другие. Убеждения останутся прежними. Ну, что с ним делать? Психологическая конституция у него такая, что традиционный общественный уклад для него реально комфортнее. За него и борется. Ему бы одеть всех в форму и рассортировать по рангам. Мне ближе активные, деятельные люди, и я делаю среду комфортной для них. Но таких людей меньшинство. А большинство таких, как Митте. И они тоже наши граждане, и нельзя игнорировать их интересы. Я же не могу их уволить. Надо придумать, как сделать и для них среду хотя бы приемлемой, но, чтобы они не мешали активным и деятельным. Это мне звоночек, сигнализация: помни о Митте и таких, как он. Под охраной, как видишь приходиться ходить. Не дело совершенно. Если правитель не может без охраны прогуляться по бульварам своей столицы, гнать надо такого правителя.

— Саша тоже не может без охраны.

— У Саши особая миссия. Я же не отправляю людей в тюрьму. И в конечном итоге в Психологические Центры. Так что придется исправляться. Митте Ройтман поможет, а мне придется самому.

— Ну, есть посткоррекционка, — улыбнулся я.

— Бесполезно. Я же знаю, в какую сторону. Вопрос, как. Я сегодня еще с Букаловым встречался. Вроде бы наш человек: молодой, умный, честный, инициативный. И я вполне доволен его работой. Но, то, что он попал на собрания Митте все равно не случайно. Он военный, и для него комфортна более формализованная среда.

— Он виновен?

— Он бывал на собраниях. По его словам, был на одном и больше не пошел. Мне пока нравится, как он себя ведет. Сразу сказал мне, что да, был на собрании. Но не знал, что его там ждет, просто пригласил Герман Маркович. И при нем никаких конкретных разговоров о планах убийств и взрывов не было. Были абстрактные рассуждения. Ему оказалось достаточно. Первая такая встреча стала последней. Хорошо, если так. Мне было бы жаль отправить его в отставку. Я просил его завтра утром связаться с Дауровым. Ну, посмотрим: позвонит — не позвонит. Не позвонит — задержим.

Дальнейшую историю Сергея Букалова я знаю со слов Александра Анатольевича, а тому, очевидно, рассказывал Дауров.

Сергей Валентинович позвонил в СБК как штык, в десять утра. Представился и позвал Даурова.

— Георгий Петрович, мне велел с вами связаться император. Я был на одном собрании у Митте.

— Угу, — сказал Дауров. — Приезжайте. За полчаса успеете?

— Да. С вещами?

— Вообще-то у нас все есть, мыло, зубную пасту, щетку, смену белья выдадим. Но если очень хочется все свое, можете взять на всякий случай.

Так что Букалов явился в СБК с сумкой.

Допрашивали его по полной программе: детектор плюс БП. Но ничего нового не выяснили. Действительно он был на собрании один раз.

Так что вечером он вернулся домой вместе с сумкой, но на следующий день его вызвали в Открытый Центр на экспертизу. И сумка съездила с ним к Старицыну, который благополучно написал ему отрицательное ПЗ, чему Леонид Аркадьевич был рад безмерно.

И Букалов сохранил должность.

Вообще все оказалось не так страшно, как думали в начале. Арестовали в итоге десять человек, непосредственно причастных к убийствам, считая Митте. Салаватов подписал согласие и ареста избежал. Ройтман, точнее его психологи, прописали ему полтора года психокоррекции плюс столько же реабилитации в стационаре. Видимо, на Сосновом.

Нескольким молодым людям, которые точно знали о готовящихся покушениях, надели браслеты и назначили психокоррекцию в Открытом Центре. В итоге оказалась амбулаторка.

Глеб Митте с братом, как выяснилось, тоже все знали, вплоть до деталей, но обвинение по статье «недонесение о готовящемся теракте» им не могли даже предъявить, поскольку Герман Маркович их отец. Так что они так и проходили свидетелями.

Держатель кассы заговорщиков Подогас и двое сотрудников фирмы, где работал Привозин, обнаружились на Анкапистане. Но Хазаровский не торопился их выкупать. «Подождем, — говорил он, — чем больше они промотают, тем дешевле нам обойдется их выкуп: не откупятся. А потом им все равно расплачиваться придется. После психокоррекции». У них был вариант утечь дальше, на Республиканский Центральный Союз, но как показывал опыт, РЦС, который никого не выдавал Страдину, Хазаровскому выдавал просто без вопросов.

Утром после нашего с Леонидом Аркадьевичем разговора мне позвонил Старицын.

— Артур, мы тут решили за блестящие успехи в выполнении программы реабилитации вам половину долга Центру простить. Опубликовали уже на НС. Так что, если юридический комитет возражать не будет, вы нам тысячу должны, а не две.

— Спасибо, — сказал я.

Возражать никто не стал.

Интересно, что точно также четверть долга сняли и с отца. И НС не возмутилось, несмотря на то, что мне простили тысячу, а ему: пятьсот тысяч.

Саша выписал мне премию «за отличную работу». Пятьсот гео. Так что я тут же радостно отправил их Центру. Ответ пришел где-то через час вместе с деньгами. Суть его сводилась к тому, что пока у меня не закончен курс реабилитации, и я еще обязан ходить на тренинги, Центр не может принять у меня деньги, так как тогда у меня не будет стимула для посещения реабилитационных мероприятий. В общем, меня просили раньше, чем через год не расплачиваться. Деньги я отложил, все равно платить придется. Хотя подозревал, что по ходу дела мне еще что-нибудь простят.

Это были не последние деньги. Леонид Аркадьевич написал в юридический комитет НС, что я заслуживаю награды, но он сам по этическим соображениям наградить меня не может, а потому просит юридический комитет рассмотреть вопрос. Юридический комитет посулил мне пять тысяч, но на всеобщем голосовании сумму снизили до одной. Но и это было здорово. Я сразу решил еще пятьсот гео отложить для заведения Старицына, а на оставшиеся пятьсот съездить с Маринкой на море на недельку.

Но и это были не последние деньги.

На НС нашлись люди, которые решили, что тысяча гео за спасение драгоценного Хазаровского — это вовсе не здорово, а наоборот — полное свинство. И ежели кто считает, что Хазаровский гораздо лучше Митте, неплохо бы ему раскошелится для нас с Нагорным хотя бы по десять гео на брата. А те, кто считает, что Митте лучше Хазаровского, могут, конечно, зажать.

Деньги собирал, как ни странно Никита Олейников. И собрал. Почти пятьсот тысяч за три дня. Откуда следовало, что раскошелились всего-то пятьдесят тысяч человек. Или платили меньше, чем по десять гео. Интереснее количества был состав жертвователей. За спасение Хазаровского были готовы платить университетские кварталы, предпринимательские объединения, журналисты, богема, научное сообщество и часть образованных горожан. Сетевым голосованием жертвователи решили триста тысяч вручить Нагорному и чуть меньше двухсот мне.

Я обалдел. Этого с лихвою хватало на домик в университетском квартале, причем даже не очень маленький.

Нагорный, по-моему, обалдел тоже. Тем более, что в отличие от меня, у Хазаровского не было никаких этических причин отказаться решать вопрос о его награде. И, пока собирали деньги, успел представить Сашу к очередному ордену «За заслуги перед отечеством».

На своей странице в НС Нагорный написал, что дико благодарен, и что эта народная премия для него ценнее, чем все ордена «За заслуги перед отечеством» вместе взятые. И что хорошо бы сделать такую премию традиционной. Совершает человек нечто, что части народа кажется достойным награды, — ему собирают деньги, независимо от того, согласно государство с такой оценкой или нет. Сколько соберут.

По такому случаю, я тоже завел страничку на НС и написал, что вообще в шоке.