Патриот. Смута. Том 3

Глава 21

Мы с Ванькой стояли посреди наспех организованного лазарета. Выглядело все вокруг достаточно бодро, если учесть, что мы сражались с превосходящими нас раза в три силами противника.

— Как люди?

— Утро покажет. Всех перевязали, зашили. — Был он бледен, но держался. — Следил я, чтобы все, как вы учили. Отдыхают, сами видите.

Я видел. Все было в норме.

— Молодец.

Внизу стало более светло. Махнул слуге, мол, дальше двинул, а ты здесь сам.

Отошел, глянул на батарею и дальше. Там факела зажгли, осветили место битвы. Теплились костры за линией укреплений. Сновали силуэты. А на меня наверх небольшая делегация двигалась к острогу. Пригляделся, распознал знакомого мне казака Чершенского. Рядом шел похожий на него, видимо, брат. Сопровождало их еще человек десять, помятых, грязных, закопченных, но достаточно хорошо одетых. Видимо, какая-то элита, сотники, полусотники.

Выдвинулся вперед, чуть спустился. Разговоры говорить лучше подальше от отдыхающих раненных. Ждал.

— Браты казаки, доброго вам. — Приветствовал, когда уже совсем близко подошли.

— Тогда боярин великий Игорь Васильевич Данилов вступил в золотое свое стремя, взял свой меч в правую руку, помолился богу и пречистой его матери… — Заголосил Васька, до этого что-то бубнивший себе под нос. Отвесил мне поклон земной, аж шапка слетела.

Подхватил, начал отряхивать.

Что-то эти слова мне напоминали. Где-то я раньше это читал… Откуда оно? Ну да ладно, голову ломать некогда, и так от дыма и беготни в ней молоточки понемногу стучать начинали.

— Полно, полно кланяться. — Проговорил, сделал пару шагов вперед.

Но в этот момент вся делегация последовала примеру Василия. Правда, поклоны их были не такие глубокие, но все же значимые.

— Славен воевода Игорь Васильевич. Здрав будь. Мы к тебе, на совет.

— Раз пришли. Давайте говорить кратко, дел-то много. Совет-то я утром думал собирать. Устали все. Утро вечера мудренее. — Махнул рукой за острог. — Да и пожар там.

— Мудрые слова, воевода. Но, мы тут о своем малость. — Вперед выступил как раз тот очень похожий на Ваську мужчина. Чуть старше его. — Я, Иван Чершеньский. Атаман донской.

— Рад видеть тебя в здравии. Рад, что явился ты на битву. Без твоих казаков тяжело бы нам было, очень тяжело.

Он опять поклонился.

— Мы, за веру православную ратуем. Татар завсегда бить горазды. — Улыбнулся криво. — Но, мы об чем.

Стоял, слушал, ждал чего скажет.

— Говорят, на Москву идти ты хочешь. — Смотрел на меня. В свете костров взгляд пристальный, любопытный.

— Чувствую, разговор долгий этот выйти может. И важный. — Я резко ушел от темы. — Там за острогом лес горит. Коли силы у вас еще есть, пошли людей, сколько сможешь.

— А, так мы уже, полсотни. — Он кивнул, понял всю серьезность ситуации. — Сейчас.

Повернулся к сопровождавшим, что-то негромко произнес, и трое очень шустро двинулись вниз.

— Сейчас двинут туда люди. Огонь, стихия страшная. Но, с татарвой совладали, с пламенем уж как-то управимся. — Он улыбнулся, показывая щербатые свои зубы.

Повисла тишина, прерываемая звуками военного лагеря. Смотрели на меня казаки, ждали ответа по волнующему их вопросу.

— Про Москву слышать хотите. Сейчас не на совете, утром? — Я чуть склонил голову, изучал их, высматривал.

Вроде бы агрессии никакой не затевают. Пришли узнать, что да как. С татарами воевать, это все же одно. А идти куда-то, это иная песня.

— Да, воевода. Соблаговоли, сам молви, что мыслишь дальше.

— Хочу силу собрать и на Москву идти. Да, не врут слухи, атаман, и вы браты казаки.

— И за кого же? За какого царя? — Насторожился старший Чершенский.

Странно, но младший при брате вел себя тихо. Стоял чуть в сторонке, шапку теребил.

— Не за царя. — Я смотрел ему в глаза. — За землю нашу, русскую. Натерпелась она от всех этих царьков, что сами себя на трон сажают за времена эти смутные…

Сделал паузу, казаки смотрели напряженно, ждали, что еще скажу. Атаман смотрел прямо в глаза, остальные переглядывались. Васька внезапно только осмотрелся по сторонам и резко по-турецки сел, уперся спиной в дерево. Смотрел на все снизу вверх. Молчал.

Продолжил я, выдержав паузу:

— Мыслю я и войску это своему сказал в Воронеже. — Кашлянул. — Всей землей собраться нам надо. Всем людям русским. Своего царя выбрать. Верного. Сильного. Мудрого.

— А что вера?

— На Руси царю православному быть. Иного я даже подумать не могу. Тут смотри, атаман, как выходит, как я мыслю. — Сделал короткую паузу, продолжил. — Вера нас, людей русских объединяет, это раз. Земля нас всех кормит, это два. А царь, по идее, по-хорошему, как должно это, как мыслю все это воедино собирает и охраняет. Вера его правом наделяет, а земля силой. Царя сейчас нет. Эти…

Я опять сделал паузу, разглядывая их лица. Вроде бы судя по выражениям, не питали они любви ни к Дмитрию, ни к Василию. Вот и хорошо, продолжил:

— Царьки не в счет. Как землей всей посадим царя на трон, верой право ему дадим нами всеми повелевать и защищать от басурманов так и будет у нас правильный царь. И все мы жить будем на Руси ради веры, царя и дома отчего, земли то есть.

Хорошо я подал людям начала семнадцатого века идею, высказанную в веке девятнадцатом. Там она звучала, как — «За веру, царя и отечество». Но, для человека феодальных взглядов полного религиозным мышлением, разъяснить общие идеи надо было несколько проще. Да и сам я был далек от философий этих. Как понимал, так и говорил людям.

Казаки явно удивились, переглянулись. Даже атаман их как-то чуть опешил, но сказал:

— Дело говоришь, воевода. Мудры ты, Игорь Васильевич. Так завернул. Только… — Сделал паузу короткую. — А что с другими делать-то? Они же сами-то не уступят, не отойдут. Ни Дмитрий, ни Василий. А с ними люди наши. Заруцкий, например, известный атаман… — Говорил Чершенский медленно, тянул слова, тоже следил за моей реакцией. — Он за Дмитрия. И царевна у них там. Марфа Мнишка… Мнишковна.

Что-то он очень сильно исковеркал имя польской аристократической особы. Но, казак он, ему такое потребно. Может и не знал точного произношения. Или подвох здесь какой? ПроверкА, не польский я пан? Сомнительно.

Ответил, чуть выждав:

— Слышал я… Был у вас свой какой-то, донской царь. Где нашли его донцы-удальцы, то не ведаю. Но, вроде бы сыном Федора звали. — Судя по их лицам, историю эту, которая в мое время скорее полулегендой была, эти парни знали не понаслышке. Может, сами и водили. — Отвели вы его на цепи к тому Дмитрию. И казнил он родича, вроде как, своего. Самозванцем назвал. Так вот и я мыслю, а сам тот человек, что в Тушине сидел, а сейчас в Калуге, он кто? — Наблюдал за реакцией. — Ляхи, что при нем, по слухам потешаются над людьми русскими. Говорят, холопа царем кличут, а мы его поставим и сами править будем. Так кто же этот человек?

— Не ведаю я, воевода. — Пожал плечами Иван Чершеньский.

— Вот и я не ведаю. А что до Шуйского. Тески твоего брата, так он всей стране известный лжец. Какой он царь?

— Тоже верно.

— Вот я и думаю. Если ни Дмитрий, ни Василий на царей сильных и правильных как-то непохожи, то что? Чужака ставить?

Лица казаков посуровели. О, все ясно, в этом мы с вами едины. Чужаки нам не нужны. Усмехнулся.

— Вижу уже по лицам вашим, что ни лях, ни швед на троне вас не обрадует, браты казаки. Может, татарин?

Лица их расплылись в усмешке. Здесь уже было ясно, что шутит воевода, то есть я.

— А что, вон у меня там сидит один. Богатырь, сильномогучий воин. Ладно, пошутили, хватит… — Сделал паузу, изменил тембр голоса на совершенно серьезный, холодный. — Пора уже всей землей выбрать истинного царя. Чтобы он и за веру православную и за землю русскую и за весь народ думал? И не только как себе власти побольше заполучить, как родне своей боярской, места получше выдать, но и как стране и всем ее жителям жить лучше.

— Не думал я такое от московского боярина услышать. — Чершенский усмехнулся. — Не зря мне брат о тебе говорил хорошее.

— Рад слышать. — Сделал паузу. Проговорил неспешно. — Ну что, раз узнал, что думаю, спрошу тебя прямо. Пойдешь за мной, атаман Иван Чершенский?

Он стоял, молчал. Люди его мне были очень нужны. Но, так, в таком виде и понимании, чтобы не пытались против служилых людей воронежских и прочих всех восставать. Помнил я из истории итог первого ополчения. Когда неясно было, кто за что и почему воюет — вышло все нехорошо. Одни заодно, иные за другое. И что тогда, в итоге?

Убили одного из лидеров по навету. И ляхов из Москвы не выгнали.

Второе собирать пришлось. А у меня выходит, если по годам считать, нулевое ополчение. Еще живы и Василий Шуйский и Лжедмитрий второй. Обоих мне надо одолеть. Обоих обхитрить. А еще бояр — предателей проклятых, только о своих карманах, думающих на чистую воду, вывести и покарать.

В голове вспылил письма, что я и в Воронеже читал, и здесь у Жука. Лицо Князя Ивана Федоровича Мстиславского, которого мой реципиент боялся как огня. До смерти, до дрожи в коленях. Ох и хочу я для тебя недоброго, боярин. Может, все вы такие, что у трона ходите. Вся семибоярщина, но ты — как стоящий за всякими делами страшными, за приводом татар на земли русские должен за все это ответить.

— Ну что? Молчишь чего, атаман? — Я нарушил висевшее достаточно долго молчание.

— Круг соберу. Завтра на совете слово свое скажу. — Он поклонился. — Я людей сюда вел татар бить. Про Москву с ними разговора не было.

Ох уж эта демократия. Или… Прикрывался он ей, чтобы взять паузу и все обдумать, с братом и близкими людьми, обговорить, обдумать.

— Тогда до утра тебе, атаман. — Я улыбнулся. — Работа ждет, огонь тушить.

Пришедшие поклонились. Васька вскочил, тоже кланялся, молчал.

Распрощались.

Дальше пошла рутинная работа. Раздавал приказы еще пару часов, пожалуй, до полуночи, может, чуть дольше. Люди в темноте, при свете звезд и месяца боролись с огнем. Возвращались в острог отправленные собирать скакунов и имущество. Докладывали, что собрано, и что в ночи уже не видать ничего, только ноги ломать.

Люди возились, работали, но силы постепенно покидали их.

Нужно было командовать общий отбой.

Всем сотникам и атаманам, кого встречал, говорил я о том, что все важное о потерях — завтра. Доклады, мысли — все на военный совет. Утром все соберемся, на заре в остроге в тереме за столом и думать будем, что да как.

Куда дальше двигаться и что делать.

День выдался не простой — вечером бой и ночь, борьба с пожаром.

Но и здесь мы побеждали. Огонь отступал, люди, что сражались с ним, частично возвращались. Грязные, закопченные, кашляющие, но довольные. Победа невероятно воодушевила их. Размещались лагерем на северном склоне холма, держась чуть поодаль от сгрудившихся, согнанных в кучу пленных степняков.

Раскладывали свои спальные места, натягивали тенты, жгли костры.

Многие, устроив ночлег, побрели к реке. Все же перед тем как отойти ко сну, нужно мыться, обмыться. После боя с татарами и настоящего огненного ада сделать это просто необходимо. В колодце столько воды не было. Попить — еще можно и на перевязки, более чистую использовать.

А для мытья — запретил я брать. Все в баню не влезут, даже если в очередь встанут и всю ночь париться будут. А на реке, перед сном у кого силы еще остались — самое то.

Когда завершил, казалось, все дела, нашел дремлющего в лазарете Ваньку, забрал с собой. Там же нашел теплой воды, что меня несказанно обрадовало. Доспех скинул, всю одежду снял, велел слуге обо всем этом хозяйстве поутру позаботиться. Проделал элементарные водные процедуры и двинулся в острог.

Посты стояли на месте. Меня пропустили, отвесили поклон.

Уважение бойцов растет — это отлично.

В тереме оказалось как-то безлюдно, только двое стрельцов на входе в сени и четыре девушки, забившиеся привычно в свой угол основной комнаты. Ванька сказал, что как с раненными все основное покончено было, отпустил их. Наказал запарить на завтра каши и чего повкуснее на завтрак. Совет же будет, людей кормить нужно. Молодец, предвидел, что военный совет утром будет.

Сам он расположился в основной комнате, а я в уже привычных покоях атамана Жука. Улегся в облюбованное место. Рядом, как уже заведено стало, положил перевязь с саблей и пистолетом. Бебут, чтобы в случае чего, достать можно было.

Вздохнул и вырубился.

Ночь выдалась спокойной. Караулы не били тревогу. Лагерь спал крепко, отдыхали все.

Утро встретило жарой и духотой. Печка топила серьезно. На той ее стороне слышалась возня, значит, девушки уже проснулись. Одежду своею и доспеха, что Ваньке отдал вчера перед сном, не обнаружил. Выходит — либо спит еще слуга, либо не решился будить, а может, в это самое время чистит все и в порядок приводит.

Потянулся, встал, сделал легкую, комплексную зарядку, потянул мышцы, встряхнулся. Посмотрел в полумраке по сторонам. Нашел еще какие-то порты и очередной кафтан из закромов атамана Бориса Жука.

Надел все это, перепоясался, вышел в основную комнату.

Как и думал — девушки суетились у плиты. При виде меня замерли. Что они, черт возьми, здесь все такие шуганные.

Махнул рукой, работайте, мол, не отвлекайтесь.

Прошел сквозь сенцы, вышел во двор. Прохладно было. И, казалось, будто снегом все окрест занесло. Но нет, это пепел от пожара вчерашнего оседал. М-да, огненная стихия давала о себе знать.

Двинулся к колодцу, там заметил Ваньку.

— Доброго утра, хозяин. Скоро готово все будет. Доспех цел. Кафтан, ну… Чистить надо, сушить. Вы пока лучше в новом побудьте.

— Доброе, Ванька. Понял. Скажи мне, что раненые?

— Так, это…

— Лазарет на тебе. Все проверить, опросить. Ясно?

— Сделаю, хозяин. — В его голосе его звучало полное уныние.

— Ванька, учись помаленьку. — Хлопнул я его по плечу. — Польза будет в дальнейшем.

Увидел краем глаза от колодца, что во двор зашел Яков и Тренко. Подьячий выглядел устало, привычно болезненно. Нелегко ему далась ночка, видимо. Тренко, чуть более чистый, чем в ночи, и все такой же довольный.

Махнул им рукой, двинулся вперед.

— Ну что, собратья. На военный совет. — Вопроса в интонации моей не было. Раз пришли, значит, для этого.

Оба служилых человека кивнули.

Мы зашли внутрь, в основной комнате было как обычно сумрачно. Девушки носили на стол пищу, готовящуюся в горшках ночью. Шинковали что-то, резали, делили по плошкам. Народу сегодня здесь соберется прилично. Многих я ждал — всех командиров вчерашней битвы.

— Пантелея бы найти. — Глянул я на Якова. — Он же из твоих.

— Да, уже и не скажу так. Твой он человек, бился подле тебя. — Ответил тот.

— Думаю, личным телохранителем сделать его. Личной охраной. Человек дельный, крепкий. В строю ему на коне биться тяжко, уж больно крепок. — Улыбнулся, наблюдал за реакцией.

— Как скажешь, воевода. Мы теперь тут все… — Яков глянул на Тренко и после короткой паузы добавил. — Мы тут все твои люди.

Интересное уточнение, хорошее.

В комнату заглянул Ефим, двинулся за стол.

— Дело у меня к тебе. — Обратился к нему. — Пантелей же с тобой бился, плечом к плечу, с нами там внизу, вместе? Остался при тебе?

— Нет, он с Серафимом потом, как-то пошел. Вместе со стрельцами, с посошной ратью.

В лазарете я вчера этого богатыря не видел. Такого пропустить сложно, даже в темноте. У Серафима вроде бы тоже не наблюдал и со стрельцами не ходил он татар бить в последний удар. Неужто погиб?

Вздохнул сокрушенно. Если так, неприятно это. Но, война она такая — забирает лучших.

— Не кручинься, воевода. Да жив он. Такой здоровый, еще и в кольчуге был. Что с ним сделается. — Усмехнулся Тренко.

— Да кто же знает. Угореть мог. Да и… — Я скривился. — От стрелы в глаз кольчуга не спасет.

— Это верно. — Он посерьезнел.

Мы ждали, постепенно стали подходить остальные атаманы и сотники.

Изменения относительно первого военного совета некоторые прослеживались. Во-первых, пал полусотенный стрельцов. Отважный парень стрелу в горло получил. Поэтому над ними теперь самый старый верховенствовал. Сам седой, усищи длинные, борода, сухой, но жилистый. Видно, что опытный воин.

Во-вторых, атаман полковых казаков перевязанный пришел. Рука на подвесе, голова в бинтах, бледный весь. Но, вроде раны несерьезные, слушать может и за своих людей говорить тоже.

На этом потери заканчивались, и начинался прирост. Прошлый раз в комнате было плотно и достаточно душно, а сейчас народу набралось еще больше. Хоть на улице совет проводи.

Григорий, по моему мнению, как человек за имущество, полученное от татар отвечающий, пришел усталый, недовольный совершенно. По лицу видно, что злой и измотанный. Плюхнулся на лавку. Пока остальных ждали, задремал.

Иван Чершенский сидел рядом с братом в том же месте, где на прошлом совете один Василий сидел. Пришли вдвоем, поклонились, как-то холодно. Васька на место указал. Замерли, молчали, ждали, миски подставили, ели приготовленное девушками.

Серафим Филипьев присутствовал здесь и как священник, и в качестве боевого предводителя, если не сказать сотника бывшей посошной рати. Ефим Войский, вроде как от Воронежа, от отца, который там воеводой значился. Ванька мой за спиной сидел, волновался, нервничал. Франсуа де Рекмонт занял место в стороне, поглядывал на девок, подкручивал усы. Те его сторонились, они вообще были дико пугливые, как и все видимые мной в этом новом теле городские женщины.

Пожалуй, в Чертовицком только бабы, что в толпе в церкви собирались и близ нее поотважнее были.

Вроде все в сборе, надобно начинать.

Путята Бобров сунулся в комнату, все уставились на него, а я строго спросил:

— Нижегородец. А ты с чем это на совет военный пожаловал?

— Игорь Васильевич, воевода. Дозволь присутствовать. Слово молвить хочу.

Я вскинул бровь. Нет, конечно, человек сам пришел воевать, бился плечом к плечу в сотне Тренко. С аркебузой и пистолетом, не отставал, не отступал, не трусил. Но… У нас здесь совет военный, а не проходной двор.

— Путята, ты не сотник, не атаман. — Я буравил его взглядом. — Если ко мне лично дело есть, подожди, как разойдемся. Если есть что по делу сказать, общему, военному. — Тут уже осмотрел всех собравшихся. — Говори при всех. Уступлю тебе право такое, раз пришел. Выслушаем, подумаем, ответим, а потом совет начнем.

— Так я, это… — Он кашлянул, замялся.

— Не томи, давай, с чем пожаловал?

Остальные собравшиеся тоже смотрели на гостя, застывшего в двери. Выглядела ситуация очень странно. Но, раз пришел, значит, дело-то у него какое-то очень важное. И ради него он воевать сюда приехал и сейчас на совет рвался.