Глава XV
ДВЕ СЕМЬИ

В понедельник утром Пенрод пришел в школу с тростью. Она была специально укорочена под рост двенадцатилетнего калеки, и он гордо опирался на нее. О, он отнюдь не скрывал свою хромоту, и, наверное, такая откровенность вызывала негодование у завистников. Но разве может герой избежать зависти? И Пенрод, невзирая ни на что, шел гордо. Он опоздал на двадцать минут, но и это его не заставило прибавить шаг. Он шествовал медленно. При каждом шаге его мужественный рот искажала гримаса боли, и, видя, какое сильное впечатление производит на окружающих, Пенрод был готов страдать еще больше. Одну лишь мисс Спенс ничуть не трогали его муки. Скепсис до такой степени разъел душу этой женщины, что она утратила способность к состраданию. Стоило Пенроду появиться в классе, как она моментально вынесла ему выговор за опоздание, точно речь шла не о раненом, а о самом обыкновенном ученике. Знаменательно, что свое порицание мисс Спенс вынесла столь поспешно, будто не только не желала выслушать объяснение Пенрода, но даже боялась вступить с ним в разговор.

Как бы там ни было, Пенрод до конца учебной недели растянул привилегии, которые доставляло положение хромого. Потом все рухнуло. Это случилось после того, как мистер Скофилд однажды увидел Пенрода, который на всех парах гнался за Герцогом. Тогда родитель отнял у него палку, добавив, что он не замедлит пустить ее в дело, если еще раз увидит, как Пенрод хромает. Это случилось в пятницу вечером. Вот почему уже в субботу Пенроду пришлось ломать голову, что бы придумать на выходные.

Цвели яблони, и утро благоухало. Пенрод быстро вышел из кухни. Его карманы и щеки были чем-то изрядно набиты. Он лихорадочно жевал и заглатывал на ходу большие куски. Вслед за Пенродом из кухонной двери показалась карающая рука в клетчатом рукаве. Рука угрожающе трясла шваброй. Но шустрый Герцог, ловко увернувшись от Деллы, выбежал из кухни с пончиком в зубах и помчался вслед за хозяином. Дверь кухни с треском захлопнулась, поглотив щедрые эпитеты, которыми Делла еще долго награждала как Пенрода, так и его собаку. А сам Пенрод и Герцог уселись на траву и начали расправляться с добычей.

С проезжей части донеслись звяканье сбруи и конный топот. Пенрод взглянул поверх забора и увидел старомодную карету, запряженную парой лошадей. Внутри, развалившись на сиденье, ехал толстый парень. Пенрод знал его. Это был Родерик Мэгсуорт Битс-младший. Они с Пенродом были товарищами по мучениям в Детской танцевальной школе, однако во всем остальном каждый шел своей дорогой. Изнеженный юнец обучался на дому, ибо любящие родственники тщательно оберегали его от грубого влияния окружающей среды. Они бдительно следили за информацией, которую он получал и еще более бдительной проверке подвергались его связи. От лени и неподвижного образа жизни этот увалень до того разжирел, что стал поперек себя шире. Пенрод считал его добродетельным бараном и не испытывал к нему ровно никакого интереса. Но, несмотря на это, Родерик Мэгсуорт Битс-младший был заметной фигурой, ибо принадлежал к влиятельной семье. Пенроду же было суждено распространить эту известность далеко за пределы аристократических кругов.

Мэгсуорт Битсы представляли собой тот род известных семейств, которые считались влиятельными, потому что умели производить впечатление и производили впечатление благодаря тому, что считались влиятельными. Других сколько-нибудь явных достоинств сей благородный клан не обнаруживал, но это не мешало ему считаться самым респектабельным семейством местного общества. Взрослые члены семьи источали корректность, гордились носами одинаковой формы, одевались подчеркнуто элегантно и носили одинаковое выражение на лицах. Выражение, которое сразу давало понять, что Мэгсуорт Битсам известно нечто такое, до чего никто, кроме них, дойти попросту не может. Оказавшись в их обществе, люди начинали испытывать комплекс неполноценности. Они вдруг начинали сомневаться в своем произношении, происхождении и даже в собственных перчатках, которые переставали казаться им чистыми.

Вели себя Мэгсуорт Битсы с окружающими холодно и сдержанно. Сдержанные улыбки, – вот высшая милость, которой они могли одарить, да и то наиболее достойных. Ну, а уж если кто-нибудь из общества совершал неподобающий поступок или промах, или нарушал общепринятые обычаи, или родственник у него сбивался с пути праведного, больше всего несчастный боялся, что это дойдет до Мэгсуорт Битсов. Если бы жители городка попытались разобраться в своих чувствах, они бы неизбежно пришли к выводу, что надоедливое семейство Мэгсуорт Битсов уже много лет угнетает их. Но местное общество пока что не задумалось об этом и неизменно говорило о Мэгсуорт Битсах, как об «очаровательном клане».

Даже самые богатые граждане, – а только такие удостаивались чести принадлежать к знакомым благородного семейства, – добровольно уступили миссис Мэгсуорт Битс роль блюстителя и законодателя нравственности. Ведь именно ее род составлял наиболее длинную часть звучной аристократической фамилии. Она была урожденная Мэгсуорт, и герб Мэгсуортов украшал не только ее почтовую бумагу, но и чайные сервизы, и печные трубы на доме, и матовое стекло кареты, и экипаж, и конскую сбрую. Герба не было только на газонокосилке да на шланге для поливки.

В последнее время фамилия Мэгсуорт приобретала известность и несколько другого рода. Газеты уделяли все больше места некоей Рине Мэгсуорт, которая обвинялась в отравлении восьми человек. Но никто в городе и мысли не допускал, что эта грешница может иметь какое-то отношение к славному семейству. Лишь один человек подозревал обратное, и имя ему было Пенрод Скофилд.

Пенрод никогда не пропускал в газетах сообщений, которые касались убийств и казней. Вот почему он знал о Рине Мэгсуорт не хуже присяжных, которые за сотни миль от их городка судили ее. И он давно уже хотел выяснить у Родерика Мэгсуорт Битса-младшего, не состоит ли он в близком родстве с отравительницей?

Сегодняшняя встреча ничего не прояснила. Она явно не располагала к откровенности. Пенрод снял шапку, а Родерик, сидевший между матерью и старшей сестрой, вяло кивнул в ответ. Миссис Мэгсуорт Битс и ее дочь вообще не удостоили мальчика какого-либо приветствия. Они не одобряли таких, как он. Они не только считали его личностью малозначительной, но были уверены, что даже такая малость, каковую воплощает собой Пенрод, исполнена самых пагубных черт. Обескураженный такой холодностью, Пенрод снова надел шапку. Он не понимал причины, по которой его обдали таким презрением. Сначала он покосился на огрызок пончика, который держал в руке. «Может, это недостаточно аристократическое блюдо?» – подумал он. Потом он взглянул на Герцога и пришел к выводу, что и он мог произвести неблагоприятное впечатление на блестящее семейство. Ведь его породу никак нельзя было отнести к числу модных…

Но юность недолго предается обидам. Вскоре Пенрод обнаружил, что на одном колене у него сидит жук, а на другом – паук. Наблюдение за ними настолько поглотило его, что он и думать забыл о миссис Мэгсуорт Битс.

Он немедленно занялся опытами в духе доктора Карреля[1]. С помощью булавки он попытался совершить пересадку органов, но операция прошла неудачно, и он вынужден был смириться с тем фактом, что паук не может передвигаться на ногах жука. Но тут Делла подбросила ему новую тему для занятий зоологией. Она выставила на крыльцо крысоловку, в которой бегали четыре живые крысы. Они попались в подвале и теперь их ждала казнь. Однако Пенрод решил их участь по-другому.

Он мигом завладел крысоловкой и удалился с ней в сарай при конюшне. Там он выпустил крыс в небольшой деревянный ящик и накрыл сверху стеклом, которое сверху придавил обломком кирпича. Теперь за крысами можно было наблюдать в свое удовольствие. Стоило только встряхнуть ящик или ударить по нему, как крысы начинали проявлять все признаки оживления. Словом, суббота начиналась неплохо.

Через некоторое время внимание юного натуралиста привлек какой-то странный запах. Путем многократного принюхивания он, наконец, определил, что запах исходит с улицы. Он открыл заднюю дверь сарая, она выходила в переулок. На другой стороне переулка находился коттедж. Практичный хозяин сдавал его внаем чернокожим семействам, и сейчас как раз въезжали новые жильцы. Об этом событии свидетельствовала расхлябанная повозка с тощим мулом в упряжке, которая стояла у крыльца. На повозке была навалена какая-то кухонная утварь, а рядом с мулом стоял чернокожий мальчик очень маленького роста.

В руке у мальчика была цепь, на другом конце которой наш пытливый исследователь и обнаружил источник странного запаха. Это был большой енот. Герцог, совершенно индифферентно отнесшийся к крысам, решил симулировать боевые действия по отношению к еноту. Он наскакивал, отпрыгивал назад, лаял охотничьим фальцетом, но слишком близко к еноту не подходил. Герцог был существом немолодым и научился извлекать из жизни глубокие уроки. Вот почему, исполнив необходимый ритуал, он улегся на почтительном расстоянии и продолжал выражать свой гнев лишь глухим рычанием.

– Как зовут этого енота? – спросил Пенрод.

– Нота нут, – ответил маленький чернокожий.

– Чего?

– Нота нут!

– Че-его?

Негритенок кинул на Пенрода обиженный взгляд.

– Я ал то нота нут, – ответил он, и в голосе его послышалось раздражение.

Пенрод решил, что чернокожий обругал его.

– Ты что это? – спросил он, переходя в наступление. – Вот я тебе сейчас врежу, узнаешь, как надо разговаривать!

– Эй ты, белый мальчик! – раздался крик из коттеджа.

Тут же из двери вышел другой чернокожий мальчик. Он был побольше ростом, и, видимо, одного возраста с Пенродом.

– Не трогай моего брата! Что он тебе сделал?

– А он, что, ответить нормально не может?

– Не может. У него язык не в порядке.

– Ах вот как, – сказал Пенрод уже более дружелюбным тоном. Потом подчиняясь столь естественному в таких случаях побуждению, он обратился к младшему брату.

– А ну, скажи еще что-нибудь?

– Я ал то нота нут, – быстро проговорил тот, и лицо его озарилось гордостью. Видно было, что внимание Пенрода льстит ему.

– А что это значит? – спросил Пенрод. Он был в восторге.

– Он сказал, что енота никак не зовут.

– А как тебя зовут?

– Герман.

– А его?

– Верман.

– Как?!

– Верман. Нас было трое братьев. Старший – Шерман, средний, я, Герман, а вот он, младший, Верман. Шерман умер.

– Вы будете тут жить?

– Да, а приехали мы вон оттуда, с фермы.

Он указал рукой куда-то на север, и тут Пенроду пришлось поразиться еще раз. На правой руке у Германа не хватало указательного пальца.

– Ого! – закричал Пенрод. – У тебя что, совсем нет пальца?

– Я ел му! – гордо заявил Верман.

– Он говорит, что это он сделал, – перевел Герман и засмеялся. – Это давно было. Он играл с топором. А я положил палец на подоконник и говорю: «Руби, Верман!» Он взял и отхватил начисто. Вот так, сэр!

– Зачем?

– А так!

– Он вел ме! – объяснил Верман.

– Да, сэр. Я ему велел, и он сделал, а на месте старого другой палец не вырос. Нет, сэр, не вырос!

– Но зачем же ты ему велел?

– А так. Велел, и все. А он взял и просто так отрубил.

Было видно, что оба брата вполне довольны собой и гордятся друг другом. Внимание Пенрода им льстило, и они чувствовали свою исключительность.

– Квим э боб бо бай поам му, – предложил Верман.

– Давай, – согласился Герман. – У нас есть взрослая сестра Куини, – объяснил он. – У нее зоб.

– Что у нее?

– Зоб. Такой большой мешок под подбородком. Она сейчас дома. Маме помогает. Хочешь посмотреть? Загляни в окно, она там пол метет.

Пенрод заглянул в окно. Он еще никогда не видел ничего подобного. И только стремление еще поболтать с Верманом заставило его оторваться от такого дивного зрелища.

– Верман говорит: «Скажи ему про папу», – объяснил Герман. – Мама и Куини переехали в город и хотят все устроить к возвращению папы.

– К возвращению? Откуда?

– Из тюрьмы. Папа проткнул одного человека, и полиция его держит за это в тюрьме. С самого Рождества. А через неделю его выпустят.

– А чем он проколол того человека?

– Вилами.

И тут Пенрод понял: иной за целую жизнь не узнает того, что знают эти ребята. А братья сияли. Они пребывали в таком же восторге, как и Пенрод, ибо впервые за свою короткую жизнь они грелись в лучах славы. Герман щедро жестикулировал правой рукой. Верман радостно хохотал и, не умолкая, бубнил. Они сразу согласились, когда Пенрод предложил держать енота в бывшей конюшне. В какой-то момент Пенрод вообще стал называть енота «наш енот». Когда же животное посадили на цепь рядом с крысами и дали ему миску воды, Пенрод предложил назвать безымянного зверя Шерманом в честь покойного брата мальчиков. Врожденное чувство гармонии подсказало Пенроду этот замысел, и братья с восторгом приняли его.

В этот момент Со двора послышались тирольские трели; мальчики, пока у них не начал ломаться голос, исполняют их не хуже самих тирольцев. Пенрод тут же ответил на условный сигнал, и в сарай вошел Сэм Уильямс с большим рулоном бумаги под мышкой.

– Привет, Пенрод, – по обыкновению сказал он.

Однако, посмотрев на гостей, он замер, а потом протяжно свистнул.

– У-и-я-я! – закричал он. – Енот!

– Да, именно так он и называется, – гордо заявил Пенрод. – Но тут найдется и еще на что посмотреть. Верман, скажи что-нибудь!

Верман сказал.

У Сэма его речь вызвала самый живой интерес.

– Как ты, говоришь, его зовут? – спросил он.

– Вер-ман.

– А как это пишется?

– Так и пишется: В-е-р-м-а-н, – проконсультировавшись с Германом, ответил Пенрод.

– Ну да? – удивился Сэм.

– Покажи-ка нам что-нибудь, Герман, – велел Пенрод.

Герман показал. Реакция Сэма и на этот раз не обманула ожидания, и Пенрод с видом первооткрывателя продолжал демонстрировать свою коллекцию чудес из Шермана, Вермана и Германа. Потом с гордостью владельца он повел Сэма на улицу, чтобы продемонстрировать ему Куини (которая почему-то не испытывала восторга от свалившейся на нее популярности). Затем настал самый главный момент. Пенрод поведал Сэму историю с вилами и тюремным заключением.

Все вместе взятое произвело на Сэма сногсшибательное впечатление. Дальнейший ход его мыслей напрашивался сам собой.

– Давай устроим представление!

Пенрод и Сэм выкрикнули это хором, и вопрос, кому из них первому пришла в голову столь блестящая идея, остался в числе вечных загадок. Рулон бумаги, который Сэм принес безо всякой определенной цели, теперь оказался сущей находкой. Это были большие листы желтой оберточной бумаги, которую мать Сэма выбросила во время весенней уборки дома. А так как в сарае валялось множество банок с остатками краски, скоро стена конюшни, выходящая на улицу, украсилась большой и яркой афишей.

Справившись с рекламой, которая, как известно, необходима для успеха любого настоящего предприятия, Пенрод и Сэм принялись лихорадочно готовиться к приему посетителей. Они преобразовали пустой сеновал в нечто, что не укладывалось в рамки известных до сих пор представлений. Но, несмотря на то, что детищу двоих устроителей невозможно было подобрать точного названия, подготовка шла полным ходом.

Герцога и Шермана привязали к задней стене сарая на почтительном расстоянии друг от друга. Их можно было бы привязать и рядом, не проявляй Герцог нетерпимости, которую трудно было даже предположить у такого маленького и старого пса. Для зрителей соорудили что-то вроде скамеек. Крыс поставили на видное место. И, наконец, к стропилам подвесили флаги и цветные полотнища, которые Сэм принес со своего чердака. Там же он отыскал цилиндр, который нацепил себе на голову. А возвращаясь обратно, он повстречал на улице отличную таксу, которую с помощью веревки убедил сопровождать себя.

В качестве грима участники представления широко использовали все ту же краску. Спиральные линии белого и зеленого цвета очень эффектно легли на темный фон Германа и Вермана. А лица Пенрода и Сэма украсили нарисованные черным усы и бородки, без которых, как им казалось, не могут обойтись ведущие ни одного настоящего представления.

Потом состоялось совещание, после которого Пенрод и Сэм решили не обращаться к Куини. Конечно, ее участие в представлении было бы желательно, но Герман и Верман категорически отказались от роли посредников. Герман к тому же рассказал и показал, как поступает Куини, когда ей кто-нибудь докучает своим вниманием. После этого устроители окончательно убедились, что лучше обойтись без нее. Пенрод, разумеется, был немного разочарован, но вскоре его вдохновение обратилось на таксу. Вся группа направилась к афише, чтобы под руководством Пенрода обогатить ее новым анонсом.

Выйдя на улицу, они увидели, что около афиши уже собралась группа из семи человек, среди которых были двое взрослых. Все они с большим интересом изучали программу представления, которая гласила:

Скофилд и Уильямс
БОЛЬШАЯ ВЫСТАВКА за вход 20 центов или 10
булавок МУЗЕЙ РЕДКОСТЕЙ сейчас от крыт
ШЕРМАН, ГЕРМАН И ВЕРМАН
ИХ ОТЕЦ В ТЮРМЕ – ПРОКОЛОЛ
ЧЕЛОВЕКА ВИЛАМИ. ШЕРМАН ДИКИЙ ЗВЕРЬ
ПОЙМАННЫЙ ИЗ АФРИКИ ГЕРМАН БЕЗ ПАЛЬЦА С
ТАТУИРОВКОЙ ВЕРМАН ДИКАРЬ С ТАТУИРОВКОЙ
ГОВОРИТ НА ТУЗЕМНЫХ ЯЗЫКАХ НЕ ЗАБУДЬТЕ
ПОСМОТРЕТЬ ИНДЕЙСКУЮ СОБАКУ ГЕРЦОГА
ТАК ЖЕ МИЧИГАНСКИХ УЧЕНЫХ КРЫС

Горячий спор возник у Пенрода с Сэмом по поводу таксы. Им даже пришлось тянуть жребий. После того, как Пенрод вытащил длинную соломинку, он с чувством вполне обоснованной гордости, которую только усиливало присутствие публики, подошел к афише. Не спеша, он вывел внизу слова, навеянные созерцанием таксы:

ВАЖНО НЕ ПРОПУСТИТЬ ЮЖНО-АМЕРИКАНСКАЯ
СОБАКА – КРАКАДИЛ.

Загрузка...