Пенрод

Глава XVI
НОВАЯ ЗВЕЗДА

Предоставив зевакам бесплатно наслаждаться афишей, Пенрод и Сэм отвели свое войско в составе Германа и Вермана на исходные позиции. Оказавшись снова в сарае, они решили начинать представление. Об этом уважаемой публике сообщил мистер Сэмюел Уильямс, после чего слух будущих зрителей усладили звуки оркестра. Чарующие звуки. Их производили Пенрод и Сэм, дуя изо всех сил в расчески, обернутые курительной бумагой, и Герман с Верманом, которые изо всех сил дубасили палками по старым кастрюлям и тазам.

Эффект не обманул ожиданий администрации. Заинтригованная публика столпилась у двери сарая. Видя, что зрители явно хотят войти внутрь, Пенрод и Сэм приготовились встречать их. Германа и Вермана отослали к стене, где находились другие экспонаты. Сэм встал у двери. Он был одновременно продавцом билетов и зазывалой. А Пенрод вооружился всей учтивостью, на какую только был способен, и взял на себя обязанности капельдинера, конферансье и режиссера. И вот он уже поклоном, который, как ему кажется, исполнен галантности и изящества, приветствует первых посетителей. Ими оказались мисс Ренсдейл с гувернанткой, заплатившие за вход настоящими деньгами.

– Входите, входите, ле-е-еди! – заорал Пенрод совершенно противоестественным голосом. – Не загораживайте проход! Садитесь! Места всем хватит!

За мисс Ренсдейл с гувернанткой вошли мистер Джорджи Бассет с младшей сестрой. Наличие младшей сестры еще раз свидетельствовало, какой это хороший мальчик. После сей трогательной пары в сарай вошло еще шесть или семь соседских ребят. Правда, мисс Ренсдейл с гувернанткой так и остались единственными, кто заплатил настоящими деньгами, остальные купили право на вход с помощью булавок, но все-таки устроители пришли к выводу, что публика подобралась вполне сносная.

– Джентльмены и ле-е-еди! – снова завопил Пенрод. – Сперва обратите внимание на нашу настоящую южно-американскую собаку-крокодила! – он простер руку в сторону таксы, и, забыв на мгновение о «специальном голосе», совершенно естественным тоном добавил: – Вот она.

Потом он набрал новую порцию воздуха в легкие и опять, точно балаганный зазывала, завопил:

– Дальше вы видите Герцога! Это настоящая индейская собака. Порода распространена на Диком Западе и в Скалистых горах. Еще дальше – ученые крысы с озера Мичиган; их там поймали и научили бегать и прыгать по ящику от каждого при-нуж-де-ни-я!

Пенрод сделал паузу. Отчасти она требовалась ему, чтобы перевести дух. Но основная причина крылась в другом: Пенроду очень понравилось выражение, которое он придумал прямо на ходу. И он решил насладиться им сполна.

– От каждого при-нуж-де-ни-я! – гордо повторил он. – Теперь я постучу по ящику. – Пенрод говорил и немедленно подтверждал свои слова действием. – Вот, теперь вы видите, – продолжал он, что наши дрессированные крысы с озера Мичиган изображают от каждого при-нуж-де-ни-я (пока это все, что они умеют изображать, но к вечеру мы с Сэмом их еще чему-нибудь научим!). Джентльмены и ле-е-еди! Теперь посмотрите на Шермана, дикого зверя из Африки. Не один охотник принял смерть от его ногтей. Но теперь он у нас, и его не нужно больше опасаться. А сейчас я представляю вам Германа. Их отец рассердился и убил насквозь вилами одного другого человека, как мы вам и обещали в своей афише. За это он попал в тюрьму, а его детишки перед вами. Посмотрите, ле-е-еди и джентльмены! Смотрите, сколько хотите, дополнительной платы мы за это не берем! Смотрите и запоминайте. Перед вами два татуированных дикаря! Их папа сидит в тюрьме, а они сидят тут. Ну-ка, покажи нам что-нибудь, Герман! Каждый может убедиться своими глазами: это единственный в мире дикий татуированный человек, у которого нет одного пальца на руке! И, наконец, последний номер нашей программы, ле-е-еди и джентльмены! Дикий татуированный мальчик, у которого папа сидит в тюрьме, по имени Верман. Он говорит только на иностранных языках своих туземцев. Скажи что-нибудь, Верман!

Верман сказал, и это имело бешеный успех. Его вызывали на «бис» снова и снова. Внимание публики так льстило ему, что, казалось, он мог говорить хоть до завтра. Но тут в дело вмешался Сэм Уильямс, который был подлинным мозговым трестом представления. Он шепнул что-то на ухо Пенроду, а тот моментально прервал Вермана.

– Джентльмены и ле-е-еди! – заорал он. – Наше представление окончено! Прошу выходить из зала спокойно! Не нарушайте порядка! Не толкайтесь! Как только вы выйдете, мы объявим следующий сеанс. Плата прежняя. Не толкайтесь! Выходите спокойно! Напоминаю: цена входного билета один цент или двадцать булавок. Погнутых булавок не принимаем. Спокойно, спокойно выходите! Не толкайтесь! Военный оркестр Скофилда и Уильямса будет играть для вас перед каждым сеансом. Просим всех посетить второй сеанс. Плата прежняя, джентльмены и ле-е-еди! Спокойно, спокойно выходите! Прошу вас, не толкайтесь!

После того, как все вышли, военный оркестр Скофилда и Уильямса во второй раз усладил слух публики.

Теперь исполнители добились такого совершенства, что некоторые из зрителей смогли даже различить что-то напоминающее мелодию. Вся публика, которая была на первом сеансе, снова вернулась в зал.

Большинство зрителей употребило перерыв на то, чтобы раздобыть необходимое количество булавок. Заметим, однако, что мисс Ренсдейл с гувернанткой опять заплатили официальной валютой Соединенных Штатов и за это им были отведены лучшие места.

Когда начался третий сеанс, к зрителям-ветеранам прибавилось семеро новичков, увидев которых устроители поняли, что успех представления бешено растет. Любой, даже самый знаменитый антрепренер разделил бы тот священный трепет, который испытали Пенрод и Сэм. Ведь волнение так естественно, когда мечты становятся явью.

Теперь уже никто не сомневался, что Верман – подлинный гвоздь программы. Дикий татуированный Верман. Мальчик, говорящий «только на иностранных языках своих туземцев» – вот, кто снискал шумный успех. Он сиял и расточал очаровательные улыбки, а сарай, затаив дыхание, ловил каждый звук, вырывающийся из его рта. А когда Пенрод объявил об окончании очередного сеанса, сарай оглашался аплодисментами в честь Вермана, который в ответ заливался счастливым смехом.

Но, увы, довольно скоро Вермана обуяла мания величия. По-видимому, он относился к тому типу людей, которым совершенно противопоказана слава. Как бы там ни было, он стал походить на самых капризных знаменитостей. Правда, на первых порах все капризы сходили ему с рук. Пока Пенрод рассказывал публике о других диковинах, татуированный мальчик, говорящий «только на иностранных языках своих туземцев», гопал ногами, строил рожи, подавал публике знаки, колотил себя в грудь, всем своим видом выражая полное презрение к происходящему. «Все это ерунда, – словно говорил он, – вот погодите, дойдет до меня очередь, тогда увидите, что я и есть главный номер!» Так пагубна слава для нестойких духом. Несчастный баловень судьбы!

Скоро, очень скоро тебе предстоит убедиться, как преходяща слава!

Однако Верману еще предстояло все утро греться в лучах популярности. Пик его славы пришелся на пятый сеанс, перед началом которого военный оркестр Скофилда и Уильямса напрочь заглушили вопли мисс Ренсдейл. Оказывая бешеное сопротивление гувернантке, она пыталась вновь проникнуть в сарай.

– Не пойду я домой! Не хочу обедать! – вопила она, и в унисон ее голосу раздавался треск рвущейся ткани. – Хочу еще раз послушать татуированного мальчика! Мне он нравится! Нравится! Хочу слушать Вермана! Хочу-у-у!

Так она продолжала выть и отбиваться от гувернантки, пока та силой не уволокла ее домой.

Познав успех у прекрасного пола в лице мисс Ренсдейл, Верман зарвался еще больше. Но Пенрод и Сэм, как и все подлинные антрепренеры, не обращали внимания на его причуды. Ведь Верман сейчас был звездой и, несмотря на свои идиотские выходки, привлекал публику.

Дневные сеансы прошли с тем же успехом, что и утренние. Правда, после ухода мисс Ренсдейл поступление в кассу официальной валюты прекратилось. Но вскоре организаторы представления были вознаграждены. В зал вошли Морис Леви и Марджори Джонс, и Морис небрежным жестом бросил в руку Сэма монетку, – он платил сразу за двоих. Увидев Марджори Джонс, Пенрод залился краской.

Этот сеанс он вел с невиданным вдохновением. Движения его обрели плавность, а в голосе послышались мужественные интонации. Переходы от одного номера к другому отличало сдержанное величие. Когда же Пенрод хладнокровно и небрежно постучал по ящику с крысами, он впервые заметил в глазах Марджори нечто, напоминавшее восхищение. И оно предназначалось ему, Пенроду. Но счастье длилось всего лишь несколько мгновений. Стоило заговорить Верману, как Марджори забыла о Пенроде.

Потом в сарай вошел шофер в униформе. Он сообщил, что миссис Леви ждет сына и его даму. И вот, насладившись последним звуком из тех, что Пенрод разрешал произносить Верману за один сеанс, мистер Леви и мисс Джонс отправились в настоящий театр, где должны были смотреть настоящий спектакль. Выходя, Марджори обернулась. Но ее прощальный взгляд адресовался не Пенроду, а Верману.

Следующий сеанс прошел далеко не так удачно. То ли любопытство большинства зрителей было удовлетворено, то ли запасы булавок окончательно иссякли, но на призыв отозвалось лишь четверо зрителей, затем лишь трое. И, наконец, наступил момент, когда представление было дано всего для одного зрителя. Когда оркестр сыграл в следующий раз, на его звуки не откликнулся никто.

Около трех часов пополудни обескураженные Пенрод и Сэм стали мрачно обсуждать планы на будущее. Надо было чем-то срочно привлечь внимание публики. Они как раз обдумывали,как это сделать, когда заплатив за вход звонкой монетой, в зал неожиданно вошел новый зритель.

Слух о Большом Представлении Пенрода Скофилда и Сэмюела Уильямса, видимо, уже дошел до сливок местного общества. Во всяком случае только так можно было объяснить появление нового зрителя. Ведь им был не кто иной, как мистер Родерик Мэгсуорт Битс-младший. Воспользовавшись занятостью своей родительницы и наставников, он сбежал из дома и теперь, облаченный в белый матросский костюм, предстал Пенроду и Сэму.

Он нахально развалился на скамье, и представление началось для него одного. Верный наставлениям леди Клары, своей несравненной родительницы, Родерик изо всех сил старался не посрамить достоинства семьи. Он сидел со скучающим видом, и лицо его не выражало ничего, кроме надменности и презрения к окружающим. Тучный, исполненный важности, он восседал на скамье, как куль, и, надо заметить, вид его не способствовал вдохновению участников спектакля. Нельзя сказать, что он вообще не реагировал на происходящее. Однако реакция его была такова, что лучше бы уж он помалкивал.

Каждый номер представления он подвергал уничтожающей критике.

– Это такса моего дяди Этельберта, – бессовестно объявил он уже в самом начале представления. – Я бы посоветовал вам отвести ее обратно, а то в дело вмешается полиция.

Когда же Пенрод, несколько смущенный этим заявлением, переключился на чистокровную индейскую собаку Герцога и начал восхвалять ее достоинства, Родерик спросил:

– Неужели ты думаешь, что кто-нибудь польстится на эту дряхлую собаку?

– Папа купил бы мне енота получше, – объявил он, когда дело дошло до Шермана, – если бы я, конечно, вообще захотел держать такую мерзость.

– Подумаешь, пальца нет! – воскликнул он по поводу Германа. – У нас есть два фокстерьера. Обе собаки чистейших кровей. И у обеих откушены хвосты. Есть такие люди, которые специально откусывают фокстерьерам хвосты.

– Ну это уж ты врешь! – не поверил Сэм. - Продолжай представление, Пенрод, он ведь заплатил.

Настала очередь Вермана. Уверенный в своей неотразимости, он вылил на зрителя целый поток самых загадочных звуков. И тоже потерпел неудачу.

– Фигня, – лениво произнес Родерик. – Каждый может так говорить. Если бы мне захотелось, я бы тоже смог.

Верман умолк.

– Ах ты бы мог? – разозлился Пенрод. – Ну попробуй!

– Да, сэр, – вскричал компаньон Пенрода, – покажите нам, как это у вас получается!

– Я же сказал: смог бы, если бы захотел, – ответил Родерик. – Я ведь не сказал, что хочу так говорить.

– А! Слабо! – начал поддразнивать его Сэм.

– Совсем не слабо, захочу и смогу.

– Ну, так захоти.

Тут надменный зритель не выдержал. Он попробовал поговорить, как Верман, и немедленно был освистан беспристрастными судьями. Его попытки признали совершенно бездарными.

Когда шум несколько утих, Родерик сказал:

– Если бы я не мог устроить представление лучше вашего, я бы попросту продал все и смылся из этого города.

Не вдаваясь в подробности, что собирался продавать благородный мистер Родерик, его противники испустили негодующие вопли.

– Да я бы безо всяких усилий сделал представление почище вашего, – продолжал Родерик.

– И что бы ты показал на этом своем представлении? – ехидно спросил Пенрод.

– Да уж нашел бы что показать.

– На твоем представлении не будет Германа и Вермана.

– А на что они мне сдались?

– Ну, а что же у тебя будет? – в голосе Пенрода звучало презрение. – Что-то ведь придется показывать. Или ты собираешься показывать только самого себя?

– А тебе-то какое дело, что я собираюсь показывать? – спросил Родерик явно только для того, чтобы выиграть время, чем вызвал в стане противников новый приступ негодующих возгласов.

– Значит, ты думаешь, что кто-то пойдет смотреть на тебя одного? – спросил Пенрод.

– Откуда ты знаешь, что я думаю?

Два белых и два черных мальчика снова разразились громкими возгласами, с помощью которых выражали презрение к хвастуну.

– Нет, у меня найдется, что показать! – крикнул Родерик, перекрывая их вопли.

– Ну что же, что ты покажешь? Объясни нам.

– Я-то знаю, что, – ответил Родерик. – Если кто-нибудь будет спрашивать, можете смело сказать, что у меня есть, на что посмотреть.

– Да ни фига у тебя нет, – не верил Сэм. – Нечего тебе показать, кроме самого себя. Ну, ладно. Показывай самого себя. А делать ты что будешь? Покажи, что ты умеешь?

– Я не говорил, что я буду что-то делать, – пытался оборониться Родерик; он чувствовал, что его загнали в тупик.

– Как же ты собираешься давать представление, если ничего не будешь делать? – спросил Пенрод. – Вот у нас, например, даже если Герман не будет показывать, а Верман – говорить, все равно есть, чем развлечь публику. Ведь у Германа и Вермана есть отец. Он проткнул вилами человека.

– Подумаешь!

– А то, что он сидит в тюрьме, это тоже «подумаешь»? «Подумаешь», да?

– Ну и что? Я же не говорил, что их отец не сидит в тюрьме.

– Значит, ничего интересного ты в этом не видишь? У тебя что, отец тоже в тюрьме сидит?

– Я же не говорил, что он сидит.

– А раз не сидит, значит…

Пенрод не договорил. Ошеломляющая догадка пришла ему в голову. Он вдруг вспомнил, что давно уже собирался выяснить у Родерика Мэгсуорта Битса-младшего, не приходится ли он родственником Рине Мэгсуорт. И вот, слушая теперь туманные заявления юного отпрыска аристократического рода, что он, мол, и один может устроить представление, Пенрод вдруг начал кое-что подозревать.

– Слушай, Родди, – теперь голос Пенрода звучал вполне дружелюбно, – Рина Мэгсуорт не твоя родственница?

Несмотря на то, что имя Рины Мэгсуорт взывало с множества газетных полос и заставляло содрогаться всю страну, Родерик никогда не слышал о ней. Газеты ему читать запрещали. Благородного же негодования, коим пылало его семейство по тому поводу, что дерзкая преступница осмелилась носить одну с ними фамилию, в его присутствии никто не выказывал. И все-таки он сразу сообразил: Пенрод Скофилд и Сэмюел Уильямс придают этому имени значение чрезвычайное. Да что там Пенрод и Сэм. Даже Герман и Верман, услышав о Рине Мэгсуорт, затаили дыхание и ждали, что он ответит. И это несмотря на то, что длительное пребывание в деревне нанесло значительный ущерб их образованию. Но, не умея читать, они были изрядно наслышаны о Рине Мэгсуорт.

Уверенность в абсолютном своем превосходстве – одно из самых опасных заблуждений. С ранних лет Родерик Мэгсуорт Битс-младший вместе с едой вкушал за столом рассуждения об исключительности своего рода. Что его больше всего поражало, так это то, что в компании сверстников никто не хотел признавать блестящих качеств, дарованных ему аристократической фамилией. Его беззастенчиво дразнили и всеми способами выказывали полное пренебрежение. И вот он почувствовал, что, наконец, наступил его звездный час. Видимо род Мэгсуортов, действительно, всемогущ, если таит в себе какие-то достоинства, перед которыми преклоняются даже эти циничные мальчишки! Ну, мог ли он, в чьих жилах текла кровь, исполненная всех мыслимых и немыслимых достоинств, упустить такой случай? Сказав «да», он докажет свое превосходство и, может быть, даже, наконец, они отстанут от него с расспросами о представлении.

– Родди, – повторил Пенрод торжественным тоном. – Рина Мэгсуорт не твоя родственница?

– Скажи Родди, – подхватил Сэм, который даже охрип от волнения.

– Она моя тетя! – воскликнул Родди.

В сарае наступила тишина. Сэм и Пенрод не могли оторвать глаз от мистера Родерика Мэгсуорта Битса-младшего. И Герман с Верманом вытаращились на него. Поступок Родерика трудно было назвать ложью во спасение. Скорее это была ложь к возвышению, и она принесла весьма ощутимые результаты. Его слова прозвучали для всех откровением. И никому даже в голову не пришло, что все это слишком эффектно, и уже хотя бы поэтому не может быть правдой.

– Родди, мы приглашаем тебя в наше представление, – предложил Пенрод голосом, в котором слились мольба и вера в счастливый исход. – Соглашайся, Родди!

И Родди согласился.

Даже ему стало ясно, что положение его среди мальчиков неизмеримо выросло. И он почувствовал, что его не просто приглашают. Его приглашают на ведущую роль, и он теперь будет в центре внимания. Его давно приучили, что именно такое положение он должен занимать везде и всюду только потому, что родился в своей семье. С ним часто носились взрослые гости, подруги матери и старших сестер. Все эти леди и джентльмены расточали ему похвалу, называли «прелестным ребенком» и «милым ребенком». Порой ему оказывали почтение и маленькие девочки. Но никогда еще ни один мальчик не принимал его всерьез. Теперь же его не только сразу приняли в компанию, его возвысили до исключительного положения. Недаром же мистер Скофилд и мистер Уильямс сразу подыскали для него ящик повыше, чтобы он стоял на нем, словно на пьедестале. Да, это была знаменательная победа. Список доблестей Мэгсуорт Битсов явно пополнялся еще одним славным деянием.

Правда, впоследствии в душу Родерика начали закрадываться кое-какие опасения. Однако они были слишком смутны, чтобы заставить его отказаться от первой роли в представлении. Он был не из тех ребят, которые ловят все налету, и прошло много времени (а также произошло много событий), прежде чем он полностью осознал причину своей популярности. Справедливости ради, надо заметить: он все же чувствовал: узнай обо всем мама, она не одобрила бы его действий. Но блеск и суета, эти вечные спутники славы, совершенно опьянили его, и он был не в силах устоять. А когда Пенрод и Сэм начали готовиться к новому сеансу, он стал изо всех сил помогать им. Он тут же подчинился приказу Сэма, и ему нарисовали синие усы и бакенбарды. А затем он вместе с Пенродом и Сэмом писал новую афишу, которую повесили на месте старой.

Теперь каждый, кто оказался на оживленном перекрестке, мог прочесть: