Пенрод

Глава XXII
БЛАГОЕ ВЛИЯНИЕ

В тот вечер Пенрод поверг в шок свое семейство. Голосом, которого раньше не было в его репертуаре, тоном, в котором сливались воедино апломб и нахальство, он заявил:

– Любой, кто зарабатывает сто долларов в месяц, имеет неплохие деньги!

– Что? – спросил мистер Скофилд, у которого даже рот раскрылся от изумления, – ведь разговор до сих пор шел о болезни малолетнего родственника Скофилдов.

– Любой, кто зарабатывает сто долларов в месяц, имеет неплохие деньги.

– О чем это он? – воскликнула Маргарет. Пенрод для солидности нахмурил лоб и продолжал:

– Ну, к примеру, бригадир на стройке столько имеет.

– Ты-то откуда знаешь? – спросила мать.

– Да уж знаю! Сто долларов в месяц – неплохие деньги. Это я точно вам говорю!

– Ну и что из того? – спросил отец.

– Ничего. Я просто сказал, что это неплохие деньги.

Мистер Скофилд не стал продолжать разговор на эту тему. Он лишь покачал головой и был глубоко неправ. Потому что, стоило ему поинтересоваться природой вклада, столь щедро внесенного Пенродом в общую беседу за ужином, и целая бездна разверзлась бы перед ним. Он узнал бы о существовании Рюпа Коллинза и его отца, который и работал бригадиром на стройке. Быть может, он узнал бы и еще что-нибудь новенькое, ибо, когда подросток начинает отпускать необычные замечания за столом, за этим уж наверняка что-то кроется.

– Неплохие деньги? – повторила Маргарет. – А что такое неплохие деньги?

Пенрод смерил ее строгим взглядом.

– Знаешь, тебе не мешало бы набраться ума!

– Пенрод! – повысил голос отец.

А мать растерянно посмотрела на сына. Никогда он еще так не разговаривал с сестрой.

Знала бы миссис Скофилд, что таким образом открывается новая эпоха в жизни сына, ее сердце исполнилось бы еще большей скорби. После ужина Пенрод отправился на кухню к Делле и объявил ей, что у нее бородавка на среднем пальце правой руки. Но Делла оказалась плохим партнером для отработки силовых приемов, и он добился лишь того, что получил несколько легких шлепков. После этого он отправился на задний двор. Найдя там Герцога, он поднял его за передние лапы.

– Заруби себе на носу, – прошипел он, – меня зовут Пенрод Скофилд! – Он наморщил лоб, выпятил нижнюю губу и нагнулся так низко, что почти уткнулся носом в нос Герцога. – Советую тебе вести себя осторожно, когда Пенрод Скофилд находится поблизости. Понял, детка?

На другой день и в последующие за ним дни поведение Пенрода все больше удивляло и огорчало домашних. Они чувствовали, что с ним творится что-то неладное, но не могли этому найти никакого объяснения. Да и могли ли они понять, что все это не больше и не меньше, как дань поклонения кумиру. Впрочем, и о кумире они не имели ровно никакого представления. Они знали, что какой-то скверно одетый мальчишка «не из их среды» несколько раз приходил «поиграть с Пенродом», и только. Но они отнюдь не усматривали в этом обстоятельстве ничего, что могло бы хоть в какой-то степени пролить свет на странное поведение Пенрода, взгляды которого на жизнь начали, по меткому определению мистера Скофилда, смахивать на идеалы цыгана-кочевника.

Что касается самого Пенрода, то ему открылись совершенно иные миры, и жизнь стала казаться ему неизмеримо богаче. Раньше он не испытывал особых склонностей к дракам. Теперь он только о них и говорил, и, слушая его, можно было подумать, что он все время кого-то бьет.

– Хочешь, покажу, как я поступаю, когда на меня нападают сзади? – спрашивал он Деллу. И, совершенно игнорируя то обстоятельство, что она не испытывает никакого восторга, он разыгрывал сцену кулачного сражения, в ходе которого, разумеется, обезвреживал воображаемого противника.

Подобные сцены он часто разыгрывал и наедине с самим собой. В таких случаях воображаемому противнику приходилось еще хуже, нежели в присутствии Деллы. Перехитрив его, Пенрод делал ловкий финт и наносил ему сокрушительный удар в пустое пространство.

– Вот так! – резюмировал он, обращаясь к бесплотному, но совершенно бездыханному телу. – Так мы всегда поступаем в третьей!

Иногда в пантомимах, которые он разыгрывал наедине с самим собой, он встречался не с одним, а сразу с несколькими врагами. Эти коварные противники подстерегали его всюду, и особенно бесчинствовали по утрам, когда Пенрод одевался и успевал просунуть одну ногу в штанину. Тут-то и разыгрывался жестокий поединок. Пенрод взвивался, как молния, и, сбросив с ноги так и не надетые до конца, а потому лишь сковывающие движения брюки, принимал бой. Уворачиваясь и маневрируя по комнате, он наносил удары притаившимся противникам. (Во время одной из таких схваток он разбил часы, которые стояли у него в комнате). Иногда подобные битвы длились достаточно долго и, пока все до единого враги не были наказаны его неумолимой дланью, его невозможно было дозваться к завтраку.

Частенько в таких случаях терпение миссис Скофилд иссякало, и она поднималась, чтобы поторопить сына, и заставала его за одеванием.

– Ну, я и иду, – невозмутимо отвечал он, натягивая носок. – Стараюсь как можно быстрее.

В доме и в особенности за столом он стал совершенно невыносим. Он всем досаждал своей болтовней, в ходе которой тоном, не допускающим возражений, излагал самые дикие домыслы и предрассудки. Над ним пробовали смеяться, пытались взывать к его разуму, но все было тщетно. Что касается сверстников, то они страдали даже больше, чем родные. Пенрод вел себя с ними ужасно. Он выламывал им пальцы, сдавливал шеи. Подобным экспериментам он подверг всех соседских мальчишек. В ответ на их возражения он разражался хриплым хохотом. Этот хохот дался ему не сразу. Он выработал его лишь с помощью длительных тренировок в сарае, где практиковался, измываясь над газонокосилкой, ручной косой и тачкой.

Кроме того, он часами хвалился перед мальчишками, и основным объектом хвастовства был он сам, а вслед за ним – Рюп Коллинз. При этом Пенрод то и дело повторял: «Вот так мы поступаем в третьей!» Ибо Пенрод, подобно Тартарену, иногда не мог отделить воображаемого от действительного, и сам порой уже верил в свою принадлежность к душегубам, которые, если верить Рюпу, составляли учеников «Третьей».

Набив всем оскомину бесчисленным повторением подвигов, где участвовал он и его несравненный друг, Пенрод переходил к двум другим объектам своего хвастовства, коими являлись мистер Скофилд-старший и Герцог.

Пусть матери смирятся: пока сыновья не вырастут, от них нечего ждать восхищения своими родительницами. Мальчик среди сверстников чувствует себя настоящим индейским вождем, и ему не пристало хвалиться ничем, кроме мужских добродетелей. Вот почему он не признает над собой женской власти. Когда подросток хочет унизить другого подростка, он называет его «маменькиным сынком», и, напротив, аргумент «мне отец не позволяет этого делать» звучит вполне достойно и принимается во всех случаях жизни. Над таким объяснением никому из мальчишек не придет в голову насмехаться. Горе тому мальчику, который решится в присутствии приятелей слишком много рассказывать о матери или о сестре! Его репутация неизбежно будет запятнана. И, наоборот, ничто так не поднимает престиж подростка, как рассказы об отце и собаке отца. Непобедимость собаки и мужество отца любой мальчишка должен отстаивать, чего бы это ему ни стоило.

Пенрод, разумеется, и раньше соблюдал этот кодекс. Теперь же, в свете новых идеалов, Герцог в его рассказах превратился в совершенно кошмарное существо, вобравшее в себя черты Боба – Сына Войны и южноамериканского вампира. И все эти кровавые истории Пенрод без зазрения совести излагал прямо при Герцоге, который сидел рядом. Так лгут на суде, когда знают, что свидетель по тем или иным причинам не сможет возразить. Что касается отца Пенрода, то, если верить сыну, он представлял собой причудливую смесь супермена с гладиатором и в равной мере обладал чертами Голиафа, звезд современного бокса и императора Нерона.

Даже походка у Пенрода стала какая-то странная. Ходил он вразвалку, с самым что ни на есть вызывающим видом. Как только он видел на улице других подростков, он тут же вставал в боксерскую стойку и шел в атаку. Когда жертва уворачивалась, он начинал хрипло ржать, ибо наконец-то освоил эту милую манеру смеяться. Даже Марджори Джонс не избежала подобной участи. Увы, так юные сердца иногда проявляют свою любовь. По уверению Марджори, хуже всего ей показалось то, что Пенрод удалился безо всяких объяснений, и она, оставшись на углу улицы, еще долго обращалась к нему, хотя он уже не мог ее слышать.

На пятый день знакомства с Рюпом Коллинзом переносить Пенрода стало совершенно невозможно. Он умудрился восстановить против себя даже Сэма Уильямса. Некоторое время тот терпел выкручивание пальцев и силовые приемы, которые Пенрод направлял на его шею, и новую манеру друга вести беседу. Но настал момент, когда и он объявил, что его «тошнит от Пенрода». Сие заявление было сделано в один из жарких дней, когда они вместе с Германом и Верманом сидели в сарае Скофилдов.

– Я бы на твоем месте вел себя поосторожнее, малыш, – угрожающе сказал Пенрод. – А то придется тебе узнать, как в таких случаях поступают у нас, в третьей!

– У нас, «в третьей»! – усмехнулся Сэм. – Да ты там никогда не был!

– Это я не был? – заорал Пенрод. – Я не был?

– Конечно, не был!

– Слушай, ты, – мрачно произнес Пенрод и приготовился применить гипнотический метод общения нос к носу. – Когда это я там не был?

– Да никогда ты там не был! – ответил Сэм; несмотря на то, что на него надвигалось свирепое лицо Пенрода, он не собирался сдавать позиций. – Скажи, Герман, – обратился он за поддержкой, – Пенрод был когда-нибудь там?

– Да, по-моему, нет, – со смехом ответил Герман.

– Что-о-о? – Пенрод переместил лицо поближе к носу Германа. – Значит, по-твоему, малыш, нет, не был? Так, да? Советую тебе держаться от меня подальше. Ясно, детка?

Герман не хуже Сэма вынес атаку гипнозом.

Судя по всему, она ему даже понравилась, потому что он не выразил ровно никаких отрицательных эмоций и продолжал смеяться. Верман тоже радостно хихикал. Братья провели целую неделю за городом, где собирали ягоды, и сегодня первый раз наблюдали Пенрода в новой роли.

– Так был я в третьей или нет? – угрожающе вопрошал Пенрод.

– По-моему, нет. Но зачем ты спрашиваешь меня об этом?

– Ты что, глухой? Ты же слышал, что я сказал, что был там.

– Ну, – произнес Герман лукавым голосом, – если верить всему, что слышишь…

Пенрод схватил его сзади за шею, но он с громким смехом высвободился и отошел к стене.

– А ну, возьми свои слова обратно! – взревел Пенрод, размахивая во все стороны кулаками.

– Да хватит тебе злиться, – увещевал его чернокожий.

Он выставил для защиты руки, и удары, которые щедро наносил Пенрод, не причиняли ему никакого вреда. Тогда Пенрод отвесил Герману звонкую пощечину, но и на это чернокожий отреагировал лишь новым приступом хохота. Глядя на него можно было подумать, что Пенрод просто щекотал его. Так же воспринимал это и Верман; он даже потерял равновесие от смеха и свалился в тачку. Пенрод продолжал наносить удары, пока совсем не выдохся. Но все его старания прошли даром, – он так и не смог напугать Германа.

– Ну, вот, – сказал он, отходя, наконец, от Германа, – теперь ты знаешь, был я там или – нет!

Герман потер щеку, по которой его ударил Пенрод.

– О! – воскликнул он. – Мне здорово от тебя досталось! Ой, как больно!

– Тебе будет еще больнее, – поспешил заверить его Пенрод, – если ты окажешься поблизости, когда сюда придет Рюп Коллинз. Он говорил, что зайдет сегодня днем. Мы будем делать вместе полицейские дубинки из рукоятки вот этих грабель.

– Но это ведь новые грабли! Твой папа их только что купил. Зачем же их портить?

– Плевать мы с Рюпом на это хотели. Нужны нам дубинки или нет?

– А как вы их будете делать?

– Мы выдолбим в палках дырки. Потом растопим свинец и зальем внутрь. Мы будем носить дубинки с собой. Пусть после этого к нам кто-нибудь подойдет! Звезданем по башке и – кранты! Уж это я тебе точно говорю.

– А когда придет этот твой Рюп Коллинз? – с опаской спросил Сэм Уильямс. Он был достаточно наслышан об этом субъекте, но до сих пор не имел счастья видеть его.

– Он может прийти в любую минуту. Я бы на твоем месте поостерегся. Тебе крупно повезет, если после его прихода ты выйдешь отсюда живым.

– Не испугался, – возразил Сэм, как того требовал кодекс чести.

– Испугаешься! – не без оснований возразил Пенрод. – В этом квартале не сыщется ни одного мальчишки, который бы не боялся Рюпа. Советую тебе не пытаться с ним разговаривать. Ты и рот не успеешь раскрыть, как Рюп и тебе врежет. Вот тогда ты пожалеешь, что не ушел раньше. Ты заорешь «мамочка» и побежишь домой лечиться.

– А кто такой Рюп Коллинз? – спросил Герман.

– «Кто такой Рюп Коллинз?» – передразнил Пенрод и выдал порцию хриплого хохота.

Но Герман и не думал пугаться. Наоборот он и Верман решили, что Пенрод хочет их повеселить, и снова начали смеяться.

– Ничего, – мрачно произнес Пенрод. – Вы только задержитесь подольше. Тогда узнаете, кто такой Рюп Коллинз! Ох, плохо вам тогда придется!

– А что он нам сделает?

– Скоро увидите! Только дождитесь.

И тут в сарай вбежала коричневая собака. Она приветливо помахала Пенроду хвостом, а потом дружески обнюхала Герцога.

В дверях показался толстомордый парень. Он окинул холодным взглядом собравшееся в сарае общество, после чего напустил на себя скучающе-равнодушный вид. Двое чернокожих тут же прекратили смеяться, а Сэм Уильямс на всякий случай подался поближе к двери, которая выходила во двор.

Сэм явно не ждал от пришедшего ничего хорошего. Тот был на голову выше Пенрода и Сэма и вдвое превосходил ростом Германа, который был явно не велик для своих лет. Вермана вообще не стоило принимать в расчет. Ему было всего девять лет, и он в сравнении с толстомордым казался маленькой черной точкой. Сэму показалось, что вид мистера Коллинза ничуть не противоречил страшным пророчествам Пенрода. Его толстое лицо выражало недовольство и злобу, доведенные до такого совершенства, что у Сэма душа ушла в пятки. Правда, в последние дни он наблюдал лишь немного ослабленную копию этого выражения на лице у Пенрода. Оно и сейчас царило на его бесхитростной физиономии, и было очень забавно наблюдать, как он ринулся навстречу знатному гостю.

Переваливаясь из стороны в сторону так, что даже плечи ходуном ходили, Пенрод приблизился к двери. По дороге он сделал выпад в сторону Вермана, но это была всего лишь шутка. Просто Пенрод хотел показать, что в ожидании равного себе он вынужден был убивать время с существами низшего порядка.

– Хэлло, детка! – приветствовал Пенрод друга самым низким голосом, какой только был в силах из себя выжать.

– Кого это ты назвал деткой? – не разделил радости Пенрода Рюп и тут же наказал дерзкого подданного. Зажав голову Пенрода под мышкой, он начал костяшками пальцев массировать ему виски.

– Да я это только для смеха сказал, Рюп! – взмолился страдалец.

Когда же Рюп отпустил его, он тут же сказал:

– Подойди сюда, Сэм!

– Зачем?

Пенрод снисходительно фыркнул.

– Да успокойся, не собираюсь я тебя трогать! Подойди!

Но Сэм не изъявлял никакого желания оставлять выгодную позицию около двери. Тогда Пенрод сам подошел к нему и схватил сзади за шею.

– Гляди, Рюпи! – крикнул он, после чего подверг Сэма той же экзекуции, от которой только что сам едва пришел в себя.

Сэм не сопротивлялся. Он лишь с растущим недоверием следил за Рюпом Коллинзом, который внушал ему все большее опасение. Предчувствие, что его ожидает пытка, несравненно более серьезная, росло в нем с каждой секундой.

– Это не больно, – сказал Пенрод, отпуская его.

– Нет, больно! – не согласился Сэм и потер висок.

– Видал, Рюпи? Мне не было больно, а ему больно! Слушай, Рюпи, покажи этому молокососу, где у него бородавка на пальце.

– Этот фокус я уже от тебя знаю, – запротестовал Сэм. – Ты только сегодня испробовал его на мне два раза, и раньше тоже пытался, только у тебя не получается. Силы не хватает. Но все равно я себе представляю, о чем вы говорите, и не хочу…

– Ну, Рюп, – не сдавался Пенрод, – заставь этого ребенка есть глину.

Услышав его просьбу, Рюп шагнул по направлению к Сэму, а тот переступил порог сарая, намереваясь бежать. Но Пенрод, издав негодующий вопль, схватил его за плечи и втянул обратно.

– Ребенок побежал к мамочке! – закричал он. – Нет, не выйдет! Я его держу, Рюпи!

Пенрод был тут же наказан за предательство. Рюпи подошел. Но вместо того, чтобы сдавить шею одному Сэму, он подверг той же участи и Пенрода, и вынудил обоих мальчиков опуститься на колени.

– А теперь лижите грязь! – приказал он и пригнул их головы к полу сарая.

Но тут случилось то, чего Рюп совершенно не ожидал. Тяжелый предмет обрушился ему на голову, и, обернувшись, он увидел Вермана, который уже занес обломок доски для нового удара.

– Осав и пое! – сказал «громила» Верман.

– Он косноязычный, – объяснил Герман. – Он велит тебе оставить их в покое.

Рюп не удостоил его ответа.

– Гони отсюда этих негров! – приказал он Пенроду.

– Я тебе покажу негров! – ответил Герман. – И вообще советовал бы не вмешиваться не в свои дела. И ребят оставь в покое.

Сэм все еще лежал на земле. Рюп перешагнул через него, потом наступил на Пенрода. Сообщив своей физиономии самое угрожающее выражение, он набычился и пошел в атаку на Германа.

– Слушай ты, негр. Тебе крупно повезет, если ты уйдешь отсюда живым! – и с этими словами он приблизил лицо к лицу Германа.

Все чувствовали, что сейчас разыграется страшная драма, и Пенрода, который успел подняться, вдруг охватили запоздалые муки совести.

Он надеялся, что Рюп не причинит Герману большого вреда. Однако увидев, как этот верзила со свирепым видом надвигается на тщедушного чернокожего, Пенрод вдруг почувствовал отвращение как к самому Рюпу, так и к его мировоззрению. Пенрод и сам не очень хорошо понимал, что с ним творится. Его вдруг охватили тоска и стыд за самого себя, и он неожиданно понял, как низко и, одновременно, смешно вел себя в последние дни.

– Слушай, Рюп, – предложил он, сам не веря в успех, – отпустил бы ты Германа. Давай лучше делать дубинки.

Но даже если бы Рюп согласился принять это предложение, дубинки им делать было не из чего. Потому что ни рукоятки, ни грабель уже не было на месте. Ими завладел Верман. Он поднял их над головой, и был готов в любой момент пустить сие грозное оружие в ход.

– Ну, ты, старый негр, – с убийственной иронией в голосе сказал Рюп Герману, – сейчас я тебе…

Но он чересчур долго стоял нос к носу с Германом. Когда этот номер проделывал Пенрод, потомки воителей с берегов Конго не испытывали ничего, кроме смеха, ибо считали, что к ним прижимается родной и дружелюбный нос. Но злобная физиономия Рюпа, его неприятный взгляд и нос враждебно настроенного чужака вызывали в Германе и Вермане совершенно иные чувства. Кровь воинственных предков забурлила в их жилах.

Вдруг до Пенрода и Сэма донесся истошный вопль Рюпа. Он по-прежнему стоял вплотную к Герману, но теперь почему-то, не переставая выл и корчился, словно стоял на раскаленных углях. По его конвульсивным рывкам нетрудно было догадаться, что он был бы непрочь отойти подальше от Германа. Но ему почему-то не удавалось этого сделать, и он только бешенно размахивал руками, точно это были не руки, а крылья ветряной мельницы.

Самое странное заключалось в том, что, при явном недружелюбии, лица противников как будто еще больше сблизились. Но потом их физиономии все-таки отделились одна от другой, и тут-то разразилась настоящая битва.