Пепел Предтеч

Глава 13. Семь вёрст – не крюк

Свет от лучей наших фонарей бегал по стенам, где тоннели изгибались во мраке и тьме. Камень под нашими ногами казался непуганым зверем, впервые увидевшим воочию людей, и я всякий раз замирал, прежде чем опустить на него стопу. Учтиво и деликатно, мы мягко ступали вдаль, стараясь не нарушать первозданную тишину галерей.

Где-то там, вдали, нам слышался холод, который доносился легким шелестом по коже, и стужей, которая отпечатывалась липкими пальцами на сознании. То был Червь, чьи сонные мысли ворочались в воздухе ворохом хищных щупалец. Мой старый знакомец — это был он. Я узнал его теперь, когда мой разум стал более открытым к его эманациям.

Жалкая пародия на родину страха! То, что когда-то пыталось пустить корни в моём сознании, было намного страшнее, чем слышимый мною теперь, тихий... храп. Иначе не скажешь.

Теперь он спал — уже сотни лет без перерыва. И, похоже, спал с того самого момента, как за первыми людьми в этом доме захлопнулась дверь, отсекая их от родимой Земли — навсегда? Призраки памяти подсказывали мне, что существует где-то некий «Зал», откуда можно управлять этим таинственным местом. И попасть в него якобы можно было из любого биома, который предки (или мои потомки?) звали почему-то «Сад».

— В таком случае — мы уникальны в своём роде. И судьба неспроста выбрала на нашу роль нас, — задумчиво заметил мне Шут.

Я вспомнил, что то место было целиком занято Червём, и в таком случае, единственным человеком, который мог что-то там сделать и не умереть, был я один.

— Сделать что, например? — усмехнулся мысленно Шут. — Поднять всем температуру? Заставить всё играть яркими красками сельской дискотеки? Что именно ты хочешь добиться, Антон?

— Это место... странное, Шут, — прошептал я. — Мы, люди, как будто нашли... правда какой-то артефакт инопланетян, который Червь принёс нам из космоса, шагнули туда и потерялись внутри? Так всё случилось, да?

— Странно здесь, в первую очередь, пространство, — ответил мне Шут. — Ты пока это не чувствуешь, но оно... причудливо искривляется на нашем пути. Неспроста Клименту нужен маяк, а мы не можем почувствовать отсюда людей. Расстояния иногда могут растягиваться, как лента. И поместиться здесь может куда больше, чем можно предположить.

— Это как... многомерное пространство? — предположил я. — Изнутри дом больше, чем он кажется снаружи?

— Больше. Много больше. Настолько, что мы можем удивиться, насколько много здесь стало людей, за шестьсот пятьдесят лет истории, — загадочно обронил Шут, и я насторожился.

— Ты что-то знаешь? — спросил я.

— Я знаю многое, но ещё лучше у меня получается думать, Антон. Подумай и ты, хочешь ли ты открыть отсюда дверь. Говорят, что за закрытыми дверями Червь сразу стал вести себя паинькой, и уснул. Совпадение?

— Там снаружи — Земля, — заметил я.

— Земля, на которой шестьсот пятьдесят лет бушевал Червь, судя по тому, что он ещё жив, цел, орёл. Впрочем, можешь и сам у него скоро спросить, Антон, как там снаружи дела, — Шут обронил иронично. — Мы почти что пришли.

По моей спине пронеслось прикосновение пронизывающего озноба, оставляя после себя легкую дрожь и мурашки по коже. Холод был здесь, и его источником были отростки хищного тела Червя, который всё ещё желал жрать жизни разумных. Мы пришли к нему на обед.

Напряжение реяло в атмосфере тревоги, и неосознанно, мы пододвинулись друг к другу, осторожно оглядываясь по сторонам. Извилистые изгибы галерей сделали очередной оборот, и вдруг мы увидели, как колышутся и шепчут в воздухе щупальца Червя, холодные и голодные. Их полусонный голос звучал в моём разуме, как стук в дверь — но я был закрыт на десяток щеколд и не открывал.

Фантомные конечности потеряли ко мне интерес, когда приняли за безжизненный камень стен, и тогда они скользнули дальше — теперь к моим спутникам. Я ощутил страх, витающий в воздухе, и я сразу осознал, что соседство с моим старым другом мои спутники переживают иначе — намного хуже.

— Эта вещь — т-там? — дрожащим голосом спросила Белка, и Климент медленно к ней обернулся, пока мы все прогоняли с кожи тревожную дрожь. В глазах Пыль-пробуждённого мелькнуло странное, печальное выражение, и я слишком поздно понял, что оно может значить.

Слабо вскричав, Аня вдруг оторвалась стопами от пола, и полетела с захлёбывающимся криком в сторону твари. В её глазах застыли удивлённые слёзы, словно она пока не понимала разумом, что скоро её жизни настанет неизбежный конец.

Всё было решено за неё. Умереть за других присудили именно ей.

— Аня! — я закричал, и сразу же вспомнил о предупреждении, которое оставил мне Шут. На лицах её братьев застыл ступор от удивления. Никто из них не мог даже себе представить, что Пыль-пробуждённый поступит именно так.

Но я, всё это время, неосознанно ждал от него удара. То, что Климент не стал скармливать Червю меня, застало меня врасплох, но я, всё же, успел обернуть щупальца своего разума вокруг Белки, прежде чем случилось непоправимое. Она застыла в считанных миллиметрах от хищно колыхнувшихся колосков, и полетела обратно. А я ощутил сопротивление чужой воли, которое, со всей вспыхнувшей во мне яростью, я подавил. Это был Климент, как я понимал, и я его пересилил.

Девушка упала позади меня, и заплакала от пережитого страха. Неизвестно, как она поняла, чьих рук это было дело, но она слабо вцепилась трясущимися пальцами в мой комбинезон, спрятавшись за моей спиной. Я взглянул ей в глаза лишь мельком, не решаясь оставлять Пыль-пробуждённого без внимания. Но к тому времени, от ступора очнулись и её братья.

— Учитель... — прошептал Кирилл, споткнувшись на месте, и изумлённо уставился на старшего пробуждённого. Неверие было начертано на его лице, словно только что, прямо на его глазах, обрушился мир. — За... что?

Артём незаметно оказался за высокой спиной старшего брата. Плазменная винтовка сама собой оказалась в его руках, а сам он настороженно взглянул на Климена. На лице мужчины была боль. С тяжёлым вздохом, он повернул в мою сторону голову, и пристально посмотрел мне в глаза.

— Кому-то нужно было это сделать, Антон, — зашептал он. — Пойми. Если мы вовремя не сообщим о появлении Проектора у жуков, последствия будут тяжёлыми.

— Почему Аню? Почему не его!? — вырвалось изо рта Артёма, и взбешенный его взгляд буквально вперился в мою сторону.

Я только усмехнулся. За всё время пути никто даже не подумал начинать разговор о том, кем будем жертвовать. Но всё это было просто потому, что каждый уже заранее решил, кто отправляется в Извлекатель. Уж не знаю, кто на кого подумал, но в своих предположениях ошибся сегодня каждый из нас.

— Если только он пойдёт добровольно, — поджал губы Климент, пристально посмотрев мне в глаза. — Молодой человек, Артём... послушай, даже если мы объединим усилия, Антон нас победит. Кирилл ещё не пришёл в себя после реморализации — его разум слаб. Ты — не тренирован. Антон способен на воздействия, которые легко могут убить кого-то из вас чисто случайно.

— Почему!? — я рассердился, и резко бросил слова, как в горящее пламя. — Почему кто-то обязательно должен собою жертвовать?! Почему мы не можем найти людей так же, как мы нашли здесь Червя!? Тогда это всё будет не нужно!

— Я пробовал сразу, — быстро произнёс Климент. — И у меня не вышло, к сожалению. Расстояние слишком большое, или где-то здесь рядом пролегает граница меж измерений. Я... понимаю, почему многие считают, что Анна имеет больше прав сохранить свою жизнь, чем Антон... но нет. Он — Пыль-пробуждённый.

— Послушайте! Это всё из-за него случилось изначально, как вы не понимаете?! — крикнул Артём, несдержанно ткнув в мою сторону пальцем, а я только поморщился. Злопамятность — так она себя проявляет. Видимо, младшего брата Белки до сих пор глодало где-то внутри, что я его когда-то побил. В сравнении со старшей сестрой, моя ценность была для него глубоко отрицательной — и даже сейчас, когда у него самого стало рыльце в пушку.

«Всё же, ещё надо подумать, благодаря кому Лепесток Тьмы смог неожиданно на нас напасть, пока я был занят схваткой...» — с тяжёлыми мыслями, я посмотрел на Артёма, и он почему-то поёжился. Словно он почуял в воздухе что-то тревожное.

Белка шмыгала, не останавливаясь, носом за моею спиной, и едва слышно плакала. От неё исходило ощущение безнадёжности, а хватка её тонких пальцев, вцепившихся в мой комбинезон, становилась с каждой секундой слабее. Она уже считала, что её судьба решена.

— Артём, — покачал головой Пыль-пробуждённый. — Наказание и вина — атавизм прошлых веков. За что наказывать человека, который после реморализации даже не вспомнит, что он содеял? Мы — каста, где каждый человек проходит психокоррекцию. Для нас нет больше вины. Нет преступников, нет злодеев. Есть лишь ценности, и готовность им следовать.

— И всё равно, почему она?! В чём она провинилась!? — крикнул Артём.

— Ни в чём, — тихо сказал Климент. — Но Пыль — слишком редкий, слишком ценный для нас ресурс, чтобы Пыль-пробуждённых разрешалось превращать в эссенцию. Тем более, когда нам скоро предстоит война с Ульем. Анна — единственно правильная жертва для нас. Я... сожалею.

Вдруг, Артём свёл свои сузившиеся глаза на мне.

— А ты что молчишь?! — потребовал он. — Согласен с тем, что её собираются отправить, прямо на твоих глазах, в Извлекатель!? Кто больше всех заливал, что он её любит!? Не ты ли!?

Я улыбнулся, но в моих глазах не отразилось веселья. Мелкий мерзавец шел по тонкому льду, пытаясь прямо при Белке оспорить мои слова. Конечно, он вёл всё к тому, чтобы предложить мне отправиться в Извлекатель вместо неё. Отличный расклад, с его точки зрения — я либо показываю Ане, что ценю свою жизнь дороже её, либо избавляю всех от проблемы в моём лице.

Правда, он не рассчитал, что я могу решить отправить вместо Белки в Извлекатель её младшего брата.

— Артём, — предупреждающим тоном промолвил Климент, как будто что-то увидел в моих глазах. — Не произноси то, о чём потом можешь пожалеть. Антон... не надо.

— Подождите! — вдруг воскликнула Аня, шмыгнув носом и выступив из-за моей спины вперёд. Её ладони дрогнули на мне, с силой от меня отцепляясь. — Я... сама.

Её голову окутывали тёмные фантомы мыслей, витая в воздухе пасмурным облаком, в котором я видел лишь отчаяние, и обречённое смирение перед её судьбой. Свет надежды совсем спрятался под облаком тьмы, и огни радости теряли тепло, как падающие замертво птицы. Она смирилась и сдалась, и лишь когда она выступила из-за моей спины и оглянулась на меня, в её зелёно-голубых глазах я увидел непроглядную горечь скорби. Сожаление о том, чему не суждено случиться, со слезами и несчастьем в глазах.

— Я... пойду, — девушка повторила дрожащим голосом, и я вздрогнул, когда голос Шута прозвучал в моей голове.

— Время решать, — сказал он. — Иначе решат всё за нас, и пожертвуют ею, вместо того, чтобы вовсе бросить эту затею, или хотя бы попробовать поискать, к примеру, жуков, и отправить в Извлекатель именно их. Ведь наверняка эти тва...

— Стойте! — как после плюхи пудовым кулаком в спину, я выступил вперёд, и задыхающимся голосом заговорил. — Климент! У нас же есть ещё время — ты говорил! Давай найдём поблизости жуков или других тварей, и отправим в Извлекатель их, а не нас!

— Ты думаешь, я не проверял, если ли рядом биомы? — в карих глазах пробуждённого отражалось настоящее сострадание, когда он взглянул на меня. — Неужели ты думаешь, что я не предпочёл бы отправить в Извлекатель именно их, а не кого-то из нас? В пределах моего зрения нет врагов.

— Значит, мы должны пройти дальше, и поискать их ещё раз! — воскликнул я, и горячо продолжил. — У нас есть время. Климент... давай попробуем? Не найдём сейчас — сменим место, и попробуем найти их ещё раз.

Невысокий Пыль-пробуждённый с тяжёлым вздохом пошатнулся, опуская под моим напором взгляд. Видно было, что решение с трудом даётся и ему самому.

— Хорошо, — прошептал он. — Мы можем потратить два дня, Антон. Больше времени нет. Если мы не найдём никого за эти два дня, то мы идём обратно сюда.

— Договорились, — ответил я, будто с тяжёлым вздохом сбрасывая с себя гору.

Мои ладони безотчётно протянулись вперёд, и дотронулись до плеч Белки. Девушка мелкой дрожью дрожала, будто не замечая меня. И тогда я, повинуясь порыву, притянул её к себе и повёл подальше от щупалец Червя, что до сих пор излучали озноб.

— Пойдём отсюда, — прошептал я. — Всё будет хорошо. Я обещаю тебе, Аня. Верь мне.

***

Я сел в своей каменной каморке, где свет волшебного светильника мерцал вдоль надвинутых на меня стен. Пальцами правой руки я сжал фонарь, похожий на запонку на моём комбинезоне, и он обратился лёгким блеском лампады — уютным и тихим, чтобы не мешать спать.

Я уже расстелил свою лежанку на гладком камне, и лишь глядел на бегающие на потолке тёмные тени, ожидая отхода ко сну. Смутный, чуть слышный шелест, словно мыши поскрипывали под половиком, заставил меня шевельнуться. Я прислушался своим слухом, а затем и скользнул щупальцами пси-зрения, чтобы понять, что ко мне кто-то идёт.

Это была Белка, и сейчас девушка чуть слышно кралась в сторону моего отнорка, почему-то держа в руках спальный мешок. Уже вскоре она показалась перед глазами, и тут же встретилась со мной нервным взглядом.

Те же тени, которые бегали змейкой по её лицу, спрятали зелёно-голубые глаза под пологом, и я разглядел в них только неуверенность и неловкость. Девушка замерла на месте, даже не дыша, словно я своим присутствием застал её врасплох...

И лишь опасливые мысли, чьи знаки витали китайской грамотой вокруг её головы, подсказали мне природу её опасений — она боялась, что её бросят в Извлекатель, пока меня нет. Добровольное согласие собой пожертвовать мало что меняло — Аня всё так же отчаянно хотела жить дальше. Особенно теперь — когда надежда промелькнула перед глазами. Отсюда и спальный мешок, с которым она робко ткнулась туда, где я собирался идти ко сну.

— Тебе неуютно? Ты хочешь спать тут? — спросил я, и она нерешительно кивнула.

Словно пытаясь утихомирить ей, тем самым, страхи, я расслабленно откинулся на спину и закрыл глаза, пока Белка искала, куда ей приткнуться. Наконец, она неслышно шаркнула лежанкой по камню совсем рядом со мной, и спустя время засопела. Но уснуть она так и не решилась, и лишь лежала с плотно зажмуренными глазами, прислушиваясь к любому шороху с моей стороны. Наконец, я вздохнул.

— Ты не отправишься в Извлекатель, Аня, — повторил я. — Просто прими, что это невозможно, пока я тут.

— А кто отправится туда тогда, если мы жуков не найдём? — чуток дрогнувшим голосом спросила она, ради этого даже приподнявшись с пола. — Ты... отправишь туда Артёма? Кого?

Я тоже нехотя выпрямил спину, сидя на полу напротив неё.

— Никого, — тяжело обронил я. — Никто туда не отправится.

— Но это же не выход... — растерялась Белка. — Кто-то должен, иначе мы не сможем предупредить о том, что случилось. Будет множество жертв, когда жуки нападут, вооружённые Проектором.

— Рано или поздно мы найдём, кто отправится в Извлекатель, — посулил я. — И если не сделаем это за два дня, станем искать дальше. И если Климента это не устроит, то он отправится туда сам.

Девушка испуганно выдохнула, ошеломлённая моими словами. Она чуть приосанилась, и долго с недоверием на меня смотрела. Спустя долгое время, она опустила голову, чуть улыбнувшись, и заправила за ухо выбившуюся красную прядь.

— Я сказал что-то смешное? — не понял я. — Или ты мне не веришь?

— Верю. Ты звучишь решительно, как мне кажется, — по-прежнему чему-то улыбаясь, сказала девушка. На её гладком, белом как алебастр лице застыло без движения странное выражение, с которым она осматривала меня.

— Тогда в чём дело? — вздохнул я, почему-то чувствуя бегущие от её близости по коже мурашки. И с каждой секундой, что она молча на меня смотрела, ощущение, будто мы ведём сокровенную с ней беседу становилось сильнее.

— Ты... — нерешительно начала она, подняв взгляд. — Когда ты говорил, что между нами ничего не было — ты имел в виду, что ни разу не пытался меня изнасиловать, или...

— Или, — ворчливо ответил я.

— Но мы же... шли вместе пять дней, и наедине, — кашлянула девушка, вздёрнув недоверчиво бровь. — Неужели мы... за всё время ни разу?

— Ни разу, — тяжело вздохнул я, пытаясь понять, что за недоверие на неё нашло. Белка от ответа встряхнула головой, по-прежнему смотря странными глазами на меня. Я не выдержал, и спросил с невольной иронией в голосе. — Ты мне не веришь? Почему это?

Белка покачала головой, и слабо рассмеялась.

— Я, твоей милостью, Антон, знакома с тобой только сутки. Но за это время уже случилось столько, что... если каждый проведённый с тобой день был таким же... то я правда не верю, что между нами ничего не случилось. Это невозможно. Это не укладывается в голове. Это невозможно.

Я вздрогнул и почувствовал настроение, которое витало над ней, подобно летнему облаку. Блики солнечных лучей играли среди стеблей сочной зелёной травы, и капли влаги текли по лепесткам лилии, склоняя к земле. Там, среди прозрачных дождинок, реяли ростки новой зелёной жизни, нерешительно разглядывая небеса. Это была не любовь... наверное. Восхищение.

Так я прочитал её мысли, словно пытаясь разглядеть знакомые символы среди знаков китайской грамоты. Они иногда мелькали смутно перед моим взором, словно стихийные проблески, и вдруг я безотчётно двинулся с места, приближаясь к Белке.

Она замерла и затрепетала, как будто я застиг её врасплох. Её губы издали смутно слышимый звук, когда я оказался совсем рядом, положил ей руки на пояс и приблизил ближе лицо. Она будто закаменела, сначала, но покорно приоткрыла мне губы, сразу начав отвечать. Её руки обвили меня сзади и притянули к себе, пока я не почувствовал тепло её тела. Её упругие изгибы пригибались, податливо покоряясь моим мягким касаниям, пока я не стал смелее.

Она застонала, когда я выпустил из своих пут её губы, и стал ласкать её кожу, опускаясь всё ниже. Мои ладони нежно обнимали её, поднимая к себе на колени. Они гладили прильнувшее ко мне тело, и не могли насытиться теплом сквозь тонкую ткань. Я заглянул в затуманенные глаза, читая в них чистую радость, как капли дождя.

Её руки потянули меня за затылок, и опустили на упругую, полную грудь, которую девушка успела разоблачить, пока я целовал её шею. Мои губы сомкнулись вокруг мгновенно ставших твёрдыми сосков, и я медленно стал клонить Белку к полу. Рубиновые волосы рассыпались красным пламенем страсти, и я приник к ней, прижимая к мягкой походной постели.

Ловкие девичьи пальчики принялись разоблачать меня, расстегивая пуговицы и застёжки на комбинезоне. Наши обнажённые, тёплые тела дотронулись до друг друга, и тогда между нами мелькнула искра, как будто мы были погружены в грозовое облако страсти. Поспешными, лихорадочными движениями, мы принялись избавляться от последней одежды, и когда я, тяжело дыша, взглянул ей в глаза, то вдруг вздрогнул.

В глубине зрачков девушки переливался видимый свет, который сначала казался мне отблесками наших мерцающих на полу лампад. Но он, всё же, исходил от неё, и с каждой секундой становился сильнее, будто подчиняя нас, двоих, своему вечному ритму. Её руки потянули меня к себе со страстной тоской, и одновременно, с жадною жаждой, утолить которую могла лишь долгожданная близость.

И когда мы соединились в неделимое целое, как муж и жена, моё сознание воспарило от огня страсти, и вдруг стало погружаться в густой кисель, где звуки не доносились до моих ушей, а перед глазами было лишь блестящее от пота личико Белки. Я больше не управлял собой.

Нечто властное, первобытное влекло моё сознание, и я словно мысленно с ним общался через нашу связь с Белкой. Оно было предвечным и древним, и не подчинялось законам иным, кроме неизменного умножения связей — и когда мы с девушкой соединились, возник псионический отзвук, что эхом пронёсся по моему телу.

Оно узрело меня, а я зрел его. Невидимые ладони скользили по моему разуму, словно любовно меня лаская — и вдруг я почувствовал связь. Незримые пальцы что-то у меня брали, что-то дарили, заимствовали — но не как руки вора, а скорее, как соприкоснувшиеся друг с другом, горящие факелы.

Миг связи — передача, и пожар в сознании от разрыва связи, когда нечто далёкое... Предвечное, получило, чего оно от меня хотело.

Мир стремительно возвращался ко мне, и я уже видел перед собой чуть усталое, украшенное улыбкой лицо Белки, которая зарылась мне в грудь, и мурлыкала что-то довольное, обхватив меня ногами. Для неё, кажется, прошло много больше времени, чем для меня — и она осталась удовлетворённой. Что касается меня, то меня потребовалось ещё немало усилий, чтобы утихомирить взбудораженные от контакта нервы. Я был растерян, пусть и был счастлив тому, что Аня не заметила моё отсутствие.

Шут меланхолично заговорил в моей голове, перебивая ворох растерянных мыслей.

— Мы знаем, что женщины здесь изначально принадлежат любопытному виду, который не имеет ничего общего с человеческим, и весьма искусно им притворяется. Вряд ли подобное, как у тебя, случается с любой женщиной, так что это следствие того, что сделала с Белкой Пыль.

— Что именно?

— Что-то странное. Позволяет известным способом установить связь с неизвестной сущностью, и что-то передать. Не Белке. Той силе, что стоит у неё за её спиной, и это — очередная загадка, которая проявит себя в своё время. А теперь, спи спокойно. Не выглядит, будто эта сила стремилась тебе навредить, или отобрать у тебя твою Белку. Главное, чтобы она больше под руку не лезла. Она обломала всё удовольствие не одному тебе.

— Наверное, — буркнул я, поморщившись. — Проклятье, сколько вокруг развелось чертовщины! А я только начал ко всему этому привыкать.

— А ты не привыкай — всё меньше удивляться будешь, — посоветовал мне Шут, и приказал напоследок. — А теперь — спи!

***

На следующий день Артём и Кирилл с каменными лицами смотрели, как Белка решила у всех на глазах показать, что к чему, и кто — чей. Словно вдруг воспылав любовью, девушка прильнула ко мне, и, взяв мои плечи в плен, впилась жаркими губами в шею. Я застопорился, неловко её погладив, а сама Белка начала что-то мягко мурлыкать в моих объятьях. Все остальным оставалось лишь стоять и ждать, пока девушка не перестанет на мне виснуть, поскольку порыв нежности застал нас прямо в пешем походе.

Климент деликатно отвернулся, пряча слабую улыбку. Артём некоторое время переглядывался с Кириллом, а потом проворчал, что, мол, нас наедине с Белкой надолго оставлять нельзя — есть риск, что тогда все встрянут. Не сказать, чтобы он был в чём-то неправ.

Но, к сожалению или к счастью, девушка не стала принуждать нас устроить привал на этом же самом месте. Немного потрепала нервы другим, пока те топтались терпеливо на месте, и выпустила меня из объятий. Мы шли в том же направлении, что и раньше, когда искали Извлекатель, и расстояние от нашего первого привала уже было приличным, судя по моим натруженным ногам.

— Думаю, отсюда мы можем провести поиск ещё раз, — спустя время, заметил Климент. Оглянувшись, он заметил. — Я могу обнаружить жуков или любых других тварей на расстоянии дня пути. Неточно, но достоверно. Если они там есть, то я почувствую к ним направление.

Я кивнул, устало оборачиваясь в его сторону. Было самое время устроиться на привал.

Единственным в нашей компании, кто сохранял ещё бодрость и выглядел свежим — это Кирилл, он же — Древ. Судя по всему, опыт походов играл свою роль, ведь Белка тоже лишь слегка запыхалась, чего не сказать обо мне или её младшем брате. Как я помнил, для Антона Захарова, в чьём теле я сейчас находился, поход за Пылью был первым и последним в его несчастной жизни.

«Оправиться в Извлекатель, как тебе стукнет двадцать, мда» — хмуро подумал я.

Врагу такого не пожелаешь. Как будто сначала поманили под носом морковкой, и тут же её отняли. Сомнительный гуманизм, как по мне — дать дожить до двадцати лет, чтобы одним глазком дать взглянуть на настоящую жизнь, а потом пустить на эссенцию.

— Думаешь, надо было удавить при рождении? — спросил меня Шут, и я мысленно вздохнул. Шут любил ставить вопрос так, что альтернатива была ещё хуже.

— Нет. Не знаю, — огрызнулся я. — Зачем это вообще было сделано? Чтобы что? Потешить себе извращённое чувство справедливости?

— Думаю, никакого гуманизма здесь нет и в помине, а есть лишь трезвый расчёт в управлении массой людей. Показал, что умеешь прилично развиваться в псионике — получаешь плюс десять-двадцать лет жизни. Показал одарённость к наукам — ещё плюс десять-двадцать. Есть вредный ген — минус десять лет жизни, ты уж не обессудь. Тебе же всё внятно воспитатель растолковал, разве не так?

— Простая математика, значит? — пробормотал я. — Там отняли, сям отняли — вот тебе, и двадцать лет. Но, как по мне, по многим всё уже и в пять лет очевидно. Зачем так тянуть, а? Боятся волнений от того, что будут забирать совсем молодых детей у родителей?

— Таких случаев будет заведомо немного, Антон, — успокоил меня Шут. — Я думаю, что разрешение жить до двадцати лет имеет отношение к евгенике. Чем дольше человек живёт, тем больше у него будет потомства. Тот, кто проявляет способности к пси-воздействиям, оставит заведомо больше детей, чем тот, кто отправится к праотцам в двадцать.

— Ладно, допустим... — вздохнул я. — Хотя ты всё равно не ответил на мой вопрос. Почему двадцать лет, а не пять?

— Да потому, что разум должен созреть, чтобы Червь стал тебя кушать, — усмехнулся Шут. — Помнишь же, что детей он считал за предмет меблировки? Опять же, чем сильнее разум, тем больше эссенции. Возможно, выгоднее дать дожить до двадцати, а потом человек только кислород тратит. Ещё, стоит помнить, что генетическое разнообразие признаков — это тоже важно. Быть может, популяции лучше, всё же, иметь некий признак на уровне погрешности — так, на всякий случай? А то, мало ли? А, Антон?

— Может быть, — подумав, согласился я. — Тогда единственное, что теперь не даёт мне покоя — это таланты к «изучению наук», Шут. Зачем здесь науки, если всё получают с помощью Проектора? Тоже евгеника, чтобы эссенции было больше за ту же цену?

— А это мы однажды узнаем, и наверняка удивимся, — тихо рассмеялся мой собеседник. — И я просто предвкушаю этот момент. Да, Антон — здесь не может быть добычи ресурсов, как на Земле. Вся материя теперь создаётся Проектором... но что происходит с ней дальше? Что выгоднее по эссенции — создавать кислород из ничего и удалять углерод Проектором — или поддерживать им работу некоего технического устройства, которое фильтрует воздух? Вот, в чём вопрос... и, я уверен, мы удивимся с тобой. Много ли материи потребляет термоядерный синтез? Ручаюсь, что его поддержание может стоить меньше эссенции, чем ты уже потратил, пару раз поиграв с Проектором.

— А ведь Проектор — это не просто игрушка, — продолжил Шут. — Это экзотические материалы, которые крайне сложно получить, работая ручками. Это сжатые до чудовищного давления молекулы водорода, который от этого проявляет свойства металла — и становится сверхпроводником, в дальнейшем сохраняя свои свойства даже в обычных условиях. Это сверхпрочные, практически вечные вещи. Море энергии — и мизер потерь. С пониманием устройства мира, Проектор может ценой эссенции одного человека обеспечить благополучие тысячи.

Всё то время, пока Шут говорил, по моей коже бежали мурашки восторга и страха, так что когда он буднично задал посторонний вопрос, мне сначала пришлось встряхнуться.

— Ты ведь помнишь, что за оружие в руках у нашего друга, Артёма? — вкрадчиво спросил меня Шут.

— Винтовка, которая стреляет сгустками пламени, — вздохнул я. — Я для верности прозвал её плазменной, хотя, что она есть на самом деле, я не знаю. Может быть, это вообще что-то за пределами моего понимания.

— Но не за пределами понимания тех, кто её сделал, — произнёс Шут. — Как и некий Пси-репеллятор, нуль-телепортация, и прочее, прочее... как ты считаешь, не много ли уже набралось этих странностей?

— Не знаю, — проворчал я. — Слушай, Шут, я о людях, в целом, плохого мнения. Даже если на верхних ярусах и есть невероятно развитая, продвинутая цивилизация, которая уже внедрила всё то, что ты описал, то здесь у нас Вентиляторы — и это что-то вроде помойки, где люди сидят друг у друга на головах, а Белка довольствовалась жалкой клетушкой, как у хомячка. Выходит, распределяемых излишков всё равно не хватает, чтобы обеспечить приличную жизнь всем. Кто-то остаётся за бортом, и получает подачки, чтобы только не помереть с голоду. Ведь тогда эссенции он не даст. Вот и всё.

— Очень похоже на то, — усмехнулся Шут. — В любом случае, полагаю, мы всё скоро увидим и сами. Вон, уже Климент идёт с хорошими новостями. Или нехорошими.

Невысокий Пыль-пробуждённый действительно приближался к нам с хмурым на вид лицом.

Мы в это время все вместе сидели, разложив в округе походные фонари так, чтобы в нашей норе стало ясно, как днём, и пытались подкрепиться припасами. Кулинария, верно, осталась в далёком прошлом нашего рода, поскольку пищей нам теперь были брикеты спрессованной питательной массы — на вкус и цвет разные, чтобы не было столь печально их грызть. Чем-то они напоминали некий умозрительный «сойлент» — только твёрдый, чтобы давать труд зубам, и без малейшего отношения к сое и чечевице.

И в этот раз кусок не лез в горло не мне одному, это уж точно — за приближением Климента нервно наблюдала и Аня, и её братья, Кирилл и Артём.

— Ничего не удалось найти? — спросил я наполовину утвердительным тоном.

Карие глаза Климента замерли на мне, и на миг мне померещилось, будто он хотел ответить мне что-то другое. Его взгляд слишком долго был на меня направлен, если бы он просто хотел сообщить мне о неудаче или успехе. Что-то задумал?

— Нет. Боюсь, ничего, — сказал Климент. Вздохнув, он признался. — Я старался, как никогда в жизни, и я заглянул дальше обычного. Здесь ничего нет, Антон, на дни пути. Узкие тоннели этот вывод лишь подтверждают — здесь поблизости нет биомов. Такое случается... к сожалению.

— И... что же мы будем делать теперь? — помедлив, спросил Артём. На его лице было напряжённое выражение — зеркальное отражение тех же чувств, что испытывали все остальные. Аня понуро опустила голову, едва слышно вздохнув. Витавший в воздухе дух надежды, напоминавший мне неуверенный звон маленьких колокольчиков, оказался теперь пропитан оттенком тоски. Мрачное настроение читалось бы вокруг, даже если бы я зажмурил глаза и убедил себя в том, что этого нет.

— Боюсь, что... — обронил Климент, запнувшись. — Нам нет смысла идти искать жуков. Их здесь нет на многие дни пути. Это должен быть кто-то из нас. Теперь уже всё. Других вариантов для нас больше нет. Я сожалею.

Артём и Кирилл переглянулись, и встали со своих мест, безмолвно начав собирать припасы в свои котомки. Их движения были машинальными, лишёнными эмоций, словно вместе с ростками надежды в них выгорело что-то ещё. И лишь Белка осталась пока сидеть на месте, закрыв ладонями глаза. На меня она не смотрела, но в её позе я видел, ту же самую, усталую обречённость, словно она уже заранее смирилась с любым решением, уготованным ею судьбой.

Грусть и печаль звенели в воздухе, пока я пытался найти внутри себя аргументы, чтобы убедить Климента попробовать поискать ещё в другом месте.

«В конце концов, он же обещал расширить круг поисков!» — тоскливо подумал я.

Можно было бы пройти ещё дальше. Можно было, чёрт подери, попросить Шута телепортировать нас куда-нибудь подальше ещё раз! Это бы срабо...

Нервные мысли заставили сердце застучать быстрее, словно я неосознанно схватил за хвост счастливую птицу, когда эта идея посетила мне голову. Но ещё раньше, чем я успел её озвучить, мои ладони, следуя дурной привычке, судорожно зашарили по карманам комбинезона, и нашли там...

— Эта вещь ещё лучше, — лениво, словно я пытался растолкать его спящего, заметил Шут.

На кончиках моих пальцев оказалась эссенция, похожая на белоснежную манну, выпавшую на стеблях верблюжьей колючки. Она была там ещё с тех пор, когда Глухач забросил меня в Извлекатель — я тогда положил немного этой массы в карман, просто на всякий случай. Теперь этот случай настал.

Климент вздрогнул, и его глаза расширились, будто в суеверном ужасе, когда он увидел у меня в руках эссенцию жизни. Остальные нервно переглянулись, озадаченные выражением его лица. Они тоже поняли, что случилось что-то из ряда вон, но не видели пока, что.

— Что... это? — медленно, словно не веря своим глазам, спросил Климент. Я облизнул губы, чувствуя во рту сухость.

— Эссенция, — хрипло сказал я, и запнулся, поражённый тем, что я только сейчас о ней вспомнил. Воистину, я — осёл из ослов и во веки веков. Как я мог об этом забыть!? Как я мог!?

— Как... она оказалась у тебя в руках? Её же... надо собирать Проектором со щупалец Извлекателя, иначе можно погибнуть, — пробормотал Пыль-пробуждённый, но затем, встряхнулся. — Ладно, прости меня, это всё неважно. Такого количества нам точно хватит, Антон. Мы спасены. Спасибо... это какое-то чудо...

— Возьми, — пробормотал я, выступая вперёд с протянутой рукой. — Надеюсь, такого количества нам хватит.

— Конечно, хватит, — хмыкнул, со звенящей в голосе иронией, Шут. — Попутно мы полюбовались, что должна практике значить фраза: «бешеной собаке — семь вёрст не крюк», или же «дурная голова ногам покоя не даёт». Поздравляю тебя, Антон, ты — хороший человек. Но, всё-таки, полудурок.

— Ты всё знал! — мысленно пробормотал я, даже не возразив. — Ты всё знал!

— Конечно, знал, у меня же не память девичья, — фыркнул Шут. — Главное, что ты без моего участия это вспомнил, иначе быть тогда тебе точно полным идиотом, а не полудурком. Я ведь всё это время жил надеждой увидеть, как ты сурово и без малейшего смысла швыряешь кого-нибудь в Извлекатель. Вот это была бы потеха!

— Иди к чёрту, Шут, — устало вздохнул я.