Пепел Предтеч

Глава 6. Кто - больший псих?

По мере того, как я шёл по «ночному» темному городу, чем глубже я спускался — тем яснее мне становилось, что за сверкающим фасадом таились разруха, мусор и грязь — иногда горы их. Дальше город уходил глубоко в тоннели, и я шел по улочкам и аллеям, как по коридорам канализации. «Кап-кап-кап» — капали капли с потолков, и стекали струйками мерзкой жижи, что текла прямо посередине прохода.

Где-то вдали перемигивался мерцающий свет огней, по которым я понял, что город уже оправился после шутейской ЭМИ-волны. Обрывки проводов, по которым струился по потолкам и стенам коридора свет, свисали над головой, пока я шел вперед, зажимая перед собой нос.

Я не понимал, почему город пошел в тоннели, а не стал застраиваться вверх и вдаль ровной поверхности, что под высокими сводами. Возможно, потому что ярусом выше тоже кипела жизнь, и потолок мог оказаться не столь прочным, как мне казалось? Множество высоких пилонов, которые толкали над собой небо, не позволяли соврать — зачем-то же их строили? Это были опоры?

В любом случае, Вентилятор на пути к «улице сто четырнадцать» опускался прямиком в канализационную трубу, по чьей гофрированной поверхности я сейчас неспешно ступал. Пульсация пси-зрения стала сопровождать меня отныне всё время, и я видел в почти полной тьме, не включая фонарь. Пси-зрение, как лучи света глубинного удильщика, подсвечивало передо мной предметы не хуже, чем я мог сделать это своими глазами.

Единственное, что я не видел ни цветов, ни красок этого мира — моим зрением были телекинетические ладони, которыми я жадно ощупывал перед собою пространство. Возможно, просто таков мой путь?

— Твое слабое место — это тонкие воздействия, я бы сказал. Но я знаю, что на самом деле, твое слабое место — это некая травма. Перекос в сознании, — изрек Шут, и я закрыл глаза.

Возможно, он в чём-то был прав. Я ещё на Земле слишком хорошо, по мнению прочих, переживал присутствие чуждого разума Червя в своём сознании. Но так было не всегда... и не до конца — правда.

— Ты закрылся, как в раковине — улитка. Расковырять тебя оттуда непросто — в глазах воспитателей ты и без меня — все равно, что черная дыра без малейших мыслей. Именно поэтому у тебя идет перекос в сторону грубых воздействий — у тебя даже пси-восприятие работает не так, как оно должно. Ты ощупываешь руками, а это есть форма телекинеза.

Я продолжил стоять с закрытыми глазами, снова переживая свой сон.

Он проскальзывал сквозь стены сознания, ласковый и сладостный, поначалу. Он звучал, будто тронули струны старинной лиры — и щупальцами юркими проникал вглубь души, где бередил страх. Древний страх ещё с тех времен, когда я ребенком прятался от невидимых чудовищ в кровати, и когда мне казалось, что в пустой квартире кроме меня кто-то есть. Подкрадывается со спины, или смотрит прямо в затылок, и ты можешь лишь в зеркале увидеть свой страх. Подходишь, и смотришь в зеркало в ожидании, что там, как всегда, никого нет.

А там — есть. И ты просыпаешься, с бьющимся в груди сердцем.

— Закрытый разум подавляет твои пси-способности. И мои тоже. Именно поэтому я пытаюсь пробудить в тебе гнев и страх. Клин клином вышибают, хотя я не пробовал ещё самую темную эмоцию — ненависть. В этом пока не было нужды, — прошелестел в тишине Шут, и я открыл, наконец, глаза.

Вопросы к моему спутнику множились.

— Кто ты на самом деле, Шут? Откуда ты взялся? Почему мне помогаешь?

— Твои идеи? — приглашающе изрёк он.

— Воспитатель сказал, что я — точнее, Антон Захаров, в чьем теле я нахожусь, имел пси-склонность к скольжению по линии крови, если можно так выразиться, — заметил я. — Может быть, ты — также мой потомок, как и он?

— Потомок? — поперхнулся кашлем, будто со смеху, Шут. — Почему не предок?

— Потому что псионическая чертовщина случилась ещё при моей жизни, а до этого её не было, — рассердился я. — Мой предок мог быть кем, мать его, угодно — хоть свирепым берсерком или серийным маньяком-убийцей с горой трупов под половицей. Кстати, на тебя похоже... но мой предок не мог быть псиоником! Это невозможно.

— Ну, мыслить логически ты умеешь, в этом тебе не откажешь, — усмехнулся Шут.

— Выходит, ты — кто-то из моих родственников по кровной линии? Память кого-то ещё, пробудившаяся в этом теле? — нетерпеливо спросил я. — Мой потомок?

— Кто как обзывается, тот так и называется, — ещё больше развеселился Шут. — Напомню о том, что ты и сам — лишь память о предке. Память о предке этого тела. У него могло затесаться в далёких предках и... что-нибудь совсем странное.

— Вроде тебя? — рассмеялся я.

— Может быть. В любом случае мы знаем точно лишь то, что я появился в твоей голове, когда ты съел Пыль, — заметил мне Шут, и я вздохнул. Я слишком мало пока понимал в этом мире, чтобы судить категорично, откуда что взялось. Возможно, со временем прояснится.

— Возвращаясь к теме нашего разговора, Антон — твои пси-способности находятся в разладе. Это проблема.

— Что?

— Ты же слышал, что сказал тебе воспитатель? У тебя пси-расстройство на генетическом уровне. Или ты думал, что псионика — это что-то никак с телом не связанное? Разум с телом, вообще-то, связан прямо — куда уж больше. Съел сладкого — и вот уже в мозге взрыв дофамина. Настроение становится хорошим. А потом вдруг тебя всё раздражает — а это просто короткий синдром отмены. Вот так вот.

— И что с того?

— Боюсь, что последствия приёма Пыли для нас были не столь очевидны, Антон. Если для нас это стало простым пробуждением пси-способностей, то это — не целиком для нас благо. Если я правильно понимаю, они могут создать нам некоторые проблемы.

— Проблемы? — испугался я.

— Разве ты не заметил, как с каждым днем увеличиваются наши возможности? Разве ты не заметил, что с каждым днем все более прогибается под нашей волей реальность? Последние дни ты не тренировал почти ничего, кроме пси-зрения, но прогресс колоссален. Скажу честно, что я использую твои возможности, Антон. Возможности носителя. Я не смог бы повторить эти вещи в нашу первую встречу.

— Почему ты думаешь, что это может чем-нибудь нам грозить?

— Потому что ты — аномалия. И особенности твоего пси-зрения, как и перекос в способностях только подкрепляют мою эту мысль. Помнишь, как ты ловко нашел Белку по капле крови? Думаешь, на такое способен любой псионик? Или, все же, мало кто?

— К чему ты ведёшь?

— То, что похоронено в твоей памяти поколений, пробуждается. И это — твоя основная пси-склонность, которая, как ни прискорбно, неблаготворно сказывается на рассудке. Если я правильно понимаю, то у нас немного времени, прежде чем наше раздвоение личности покажется нам цветочками. По мере роста силы, время это приближается ближе.

— Почему ты так в этом уверен?

— Мы оба с тобой — уникальны, в своем роде. Ты — закрытая на все ключи раковина. Я же — я. Есть множество причин к тому, чтобы первыми из всех стали мы. И даже множество причин к тому, чтобы в нашей паре ведущим стал именно ты, пусть ты и не понимаешь всех этих нюансов. Но нет ни одной причины к тому, чтобы мы оставались вдвоем и дальше. Жди прихода других. Их памяти. Знаний.

— И что с этим делать? — я тяжело вздохнул, поверив, наконец, словам собеседника. Но у меня все равно не было ни малейшей идеи, как я буду выкарабкиваться из такого.

— Есть два пути. Первый: нам нужен специалист-телепат. И не «воспитатель-телепат четвертого класса», коих я раскидал, как щенят. А кто-то, способный перепрошить нам сознание и создать заново нашу личность. Как ты понимаешь, мы этого с тобой не хотим.

— Да черт подери, — выругался я. — Ты специально подводишь к единственному верному пути по твоему мнению, верно?!

— Да. Найди Пыль. Много Пыли. До черта много Пыли. Только она нам с тобой поможет.

— Только что ты сказал, что все наши проблемы — оттого что нас усилила Пыль. Теперь ты говоришь, что спасет нас только она!?

— Клин клином вышибают, я тебе уже говорил. Похоже, она — изначально благотворный элемент мироздания. Слышал, что говорил тот воспитатель, который забрал приятелей Белки? «Умственно неполноценных Пыль псиониками не делает, но заметно им помогает?». Выходит, она изначально и не предназначена, чтобы плодить пси-пользователей. Уж скорее, она просто исправляет и делает нас лучше.

— Она ничего не делает с женщинами, — я вспомнил.

— Ты хочешь сказать, что Пыль просто пропала в никуда, когда Белка её проглотила? — усмехнулся Шут. — Ничего не уходит в ничего — запомни этот фундаментальный закон природы, Антон. Если мы что-то не заметили, то это не значит, что этого нет. Кроме того, то, что она действует по-разному в разных случаях, намекает на то, что и на нас второй раз она может подействовать по-другому. Вряд ли местные проводили опыты и замеры. Пыль — слишком редкий ресурс, чтобы проверять последствия второго, третьего приёма, и так далее.

— Пыль — это прямо какой-то Святой Грааль, который исполняет всем их мечты, и исцеляет всем их недуги, — проворчал почему-то я. Даже не знаю, откуда это сравнение пришло в мою голову.

— Может быть. Мы проверим, можно ли из него испить дважды и трижды, спустя какое-то время. А пока ступай. Ищи Белку. Тебе ещё выяснять, где нам найти ещё Пыль. Я так понимаю, те хрусталики в тараканьем биоме просто так не разбить, да и без последствий это не обойдется. Так что оставим это на крайний случай.

— Хорошо, — кивнул я.

***

По мере движения по тенистому туннелю, я все чаще слышал, как из ответвлений и коридоров доносится шум. А когда, несмотря на оборванные ленты проводов, среди коридоров загорелся яркий солнечный свет, то я понял, что «ночь» прошла. Подземный город пробуждался ото сна, словно задремавшая на шесте птица.

Я слышал голоса детей. Капризные, чем-то недовольные, или совсем беззаботные. И у меня бешено заколотилось в груди сердце, когда в одном из ответвлений тоннелей открылась дверь, и мой псионический взор провалился прямо в прихожую огромного дома. В этом коридоре разруху я уже не заметил. Стены сверкали здесь белизной, под которой стелился мохнатый ковёр, в котором мои телекинетические ладони утопали, словно в постели. Чуть дальше за поворотом открылась комната со столиками и креслами. Обеденный стол, стул среди других стульев — и струящийся с небесного цвета потолка, свет.

Внезапно мои незримые кисти коснулись текущей влаги, которая как дождь, лилась с потолка комнаты, одной из многих. Приятное тепло, как горячем душе, передалось мне так, словно я стоял сейчас прямо под ним. И вдруг, мои невидимые ладони ласково коснулись чего-то неуловимо нежного, словно шёлк. Непроизвольно скользнули вниз, и задержались ненадолго, на нежной упругой поверхности, что будила приятные чувства.

Вдруг я понял, что ласкаю ладонями полную, упругую женскую грудь.

— А! — я издал слабый вскрик, от стыда чуть не сползая по стеночке. Поспешно отдернул телекинетические ладони от прелестницы, которую нащупал сквозь стены и переборки, и выдохнул, протирая испарину на переносице.

«Боже мой!» — панически подумал я. Хоть бы меня никто не заметил!

— И такие люди, как ты, ещё запрещают мне ковыряться в носу, — осудил меня Шут. — Облапал бедную девушку прямо сквозь дверь, пока она была в душе, и даже не спросил её, дуру. Моя школа!

— Отстань, — прошипел я, ускоряя свой шаг. У меня со стыда горело лицо, и мне пришлось подавлять себя, чтобы хотя бы, не хвататься за голову поминутно. И как меня только что угораздило!?

***

— Сто четырнадцать, пять, сорок восемь, — я лихорадочно повторял адрес, пока шел по тоннелю. Некоторые ответвления вели в сторону других улиц, а другие были всего лишь входом в подземные «подъезды» домов. Из-за этого, дороги города под землей все больше напоминали мне причудливый лабиринт — с бесчисленными петлями поворотов и изгибов коварных улиц. А ведь где-то были ещё переходы с этажа на этаж.

Чистые улицы перемежались грязными, замусоренными трущобами, где стены исписывали грубой наскальной грамотой, а по полу текли реки из нечистот. Но все же, здесь иногда встречались также укромные уголки, обширные дворики и оживленные подземные перекрестки. И на первом же из них я встретил столько сооружений для детских игр, сколько не встречал ни разу ещё в своей жизни.

Множество паучков — перпендикулярных лестниц в виде куполов; песочниц, детских горок и барабанов, как для беговых хомячков. А также качелей, каруселей, и качалок на пружинах в виде лошадок, которые уже облюбовали себе малыши. Когда я впервые услышал перед собой их веселый беспечный шум, то на миг я ощутил себе настороженным диким тигром, который приблизился, первый раз в его жизни, к мегаполису людей.

С суматошно бьющимся в груди сердцем, на ватных ногах я прошелся вдоль оживленной площадки, и задержался возле зеленого коврика газона. Мои ладони скользнули вдоль искусственной травы, и ощутили на коже мягкий шелест шелковистых волокон, неотличимых от живых. Я бросил взгляд вверх, и увидел на небе... «Солнце»?

Оптическая иллюзия имитировала голубое безоблачное небо, и над площадкой в зените стояло светило, которое освещало её ярко, как днем. Искусственное, конечно, но все же. И... здесь оказалось столько беззаботных детей, которые игрались и нисколько не были озабочены моим присутствием, что я просто не мог больше звать это место — Ад.

В этом странном месте, спустя шесть сотен лет от моего рождения, жизнь била ключом. Жизнь людей, какими мы стали. Даже если вспомнить, что всех здесь рано или поздно ждет Извлекатель — для меня это было чудо из чудес. Самое прекрасное, дивное чудо из всех, что я видел с момента своего пробуждения. Ведь здесь были дети, а значит — здесь было кому продолжить путь за тех, кто неизбежно уйдёт.

Я тяжело выдохнул воздух из дрожащей груди, встал и пошел вперед. И пока я шел вдаль, то часто ловил на себе пытливые взоры. Большинство из тех, кого я встретил в этих переходах, конечно, были ребятишки или юные создания. Прелестные создания — сказал я себе откровенно. Но мужчин возраста меня самого на Земле я не встретил даже на горизонте, и это меня тревожило.

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, куда они все уже делись. Извлекатель не ждёт смерти от старости.

— У всего есть цена, — заметил мне Шут, и помолчал. — Помнишь, как я спрашивал у тебя, что люди получают, жертвуя свои жизни? Возможно, на этой детской площадке мы и увидели, что. Жизнь других. И жизнь всех. Ресурсы на продолжение жизни тоже не берутся из ниоткуда.

— Ты сам-то не горел желанием идти в Извлекатель, как я помню, — огрызнулся я, пытаясь унять бьющееся в груди сердце.

— Это конфликт личных интересов с интересами общества, парень. Все это уже было много раз, и описано везде, — лениво отметил мне Шут. — Но случается так, что необходимо поступить определенным образом, чтобы общество продолжало жить дальше. Не хочешь жертвовать собой — заставь жертвовать собою других. Вообще неважно, нравится происходящее кому-то или нет — оно могло не нравиться даже тем, кто нашёл в себе силу принудить всех к такому образу жизни. Они сделали то, что должно. Или ты думаешь, что кислород, которым ты дышишь, берется из ниоткуда? Из ниоткуда берется свет, который на нас льется? Еда, которую вы с Белкой ели в походе? Разве это хуже всеобщей смерти?

— Уж свет они могли бы и сберегать больше, — проворчал я неодобрительно, оглядываясь вокруг. — Проклятье, если бы я только знал, из чего делается эта еда, у меня кусок бы в горло не лез.

— Так недолго и стать аскетом, Антон, — рассмеялся мне Шут. — Чем меньше человеку нужно потреблять ресурсов для счастья — тем лучше?

— Теперь я готов подписаться под каждым словом. Но ещё раньше это говорили, упирая на исчерпаемость ресурсов.

— Так люди же — возобновляемый ресурс, разве нет?

— Типун тебе на язык, Шут. Они потребляют ресурсы, между прочим.

— В данном случае — ещё и производят их своей жизнью. Помнишь, Белка сказала, что воспитатели следят, чтобы «соблюдался баланс»? Производства эссенции — и её потребления на протяжении жизни. Очевидно, именно чтобы его соблюсти, здесь и введен возраст дожития. И довольно милосердный, если ты меня спросишь. Генетически неполноценных, бесперспективных индивидов вроде некоего Антона Захарова, я бы вообще давил ещё в колыбели, а не давал дожить им до двадцати лет. Тьфу.

— Иди к черту, — я огрызнулся, и дальше шёл, кипя внутри от злости.

***

Это однажды должно было случиться — оживленные перекрестки снова сменили трущобы, изношенные стены, и сумрачный свет сбитых светильников на потолке. Ещё загодя я смог прочитать название этой «улицы», так что знал — я пришел. Сердце охватила тревога, ведь я не знал, как начать с Белкой беседу. Не знал, как объяснить, что я одолел в схватке сразу троих умелых пси-пользователей, и сбросил след. Не знал, как объясниться, что теперь я подставил её под удар.

Но когда я повернул в «подъезд» — узкий тоннель, который вел к множеству клетушек внутри каменных стен, то вдруг понял — все это неважно. Здесь кто-то побывал уже до меня.

Дверь болталась, сбитая, на серебряных петлях. По ней словно долго били чем-то тяжелым — обильные вмятины, борозды длинных царапин по всей двери, и выбоина прямо посередине, после которой дверь и сдалась чужому напору. Ощущая стужу в своём сердце, я ступил внутрь.

Здесь был разгром. Крохотную каморку Белки перевернули вверх дном, небрежно раскидывая по полу предметы одежды — словно задались целью даже не выяснить что-то, а просто из любви к разрушению. На низенькую двуспальную кровать, которая занимала большую часть места в единственной комнате, обрушился сверху платяной шкаф. От тумбочки и кофейного столика осталась лишь груда обломков.

Я прошел в середину комнаты, закрыл и открыл в раздумьях глаза. Странно, думал я, что воспитатели никак не огородили комнату, если Белку забрали они. Странно, что они вообще пытались выбить к ней дверь, ведь она — даже не псионик! Что могло им помешать проникнуть вглубь её сознания, чтобы подчинить её и заставить открыть дверь добровольно? Да ничего!

И поэтому здесь было что-то не так.

Вдруг, моих ушей коснулся неслышный шелест чьих-то шагов по полу коридора. Я насторожился, подозревая, что он по мою душу, и не ошибся. Спустя половину минуты, в комнату Белки вошел молодой парень среднего роста и сложения, светловолосый и светлоглазый. На вид ему было лет шестнадцать, и он явно струхнул, обнаружив внутри меня.

Но и я не позволил себе расслабиться, и жестко встретил его взглядом в глаза. Что-то напряглось внутри меня, как сжатая и готовая распрямиться пружина. Мое сознание сгустилось плотным туманом вокруг незваного гостя, словно ладонь, готовая сомкнуться в кулак. Напряжение висело в воздухе, как запахи дымных благовоний ладана и сандала. Тяжелый запах тревоги, который висел у меня на губах.

— А ты ещё кто такой? — задиристо спросил у меня парень, зло уставившись мне в глаза. — Вали отсюда! Это не твоя комната!

— И не твоя, — медленно заметил я, продолжая разглядывать его в упор. Что-то мне казалось в его облике странным. Некая неуловимая схожесть, будто я его уже где-то видел.

— Что, утащить что-то хотел?! — рявкнул он, и резко пошел на меня, замахиваясь кулаком. — Пшел вон отсюда!

Я рефлекторно сдвинулся туловищем назад, убирая голову от удара кулака, а затем выпрямился ему навстречу, с боковым ударом правой рукой. И зарычал, двигаясь вперед, и осыпая градом ударов опешившего противника. Наконец, я зашел ему в ноги и уронил на спину, прижал к полу и замер, с занесенным в бешенстве кулаком.

Парень испуганно кричал, беспорядочно закрываясь от меня руками. И я выдохнул, поняв, что угрозы этот тип представлять никакой мне не может. Даже ударить у него толком не получалось.

— Кто ты такой? — жестко спросил, схватив его за грудки. — Отвечай!

— Я... э-э-э, я — её брат! — тонким голосом воскликнул парень. — Не бей!

Я тяжело вздохнул, рассматривая остроносую физиономию младшего брата Белки. Теперь, когда он об этом сказал, семейное сходство стало для меня очевидно. Я чуть ослабил хватку, а затем отодвинулся от своей жертвы. Парень начал вставать, опасливо оглядываясь на меня.

— Брат Белки? — не знаю зачем, уточнил я.

— Ты — один из этих, что ли? — хмуро, исподлобья зыркнул на меня парень. В его глазах сверкнула злость. — Да, я брат Ани. Зовут Артём.

— Один из кого? — я смерил его тяжелым взглядом. Мне не понравилось, как он быстро в себя поверил, стоило только его отпустить. Ох уж это семейное сходство! Как бы не пришлось заново начинать его бить.

— Кто её забрал? Воспитатели? — потребовал я ответ.

— Кто?! — изумленно вылупился на меня Артем, и по выражению его лица я понял, что сморозил несусветную глупость. — Да с какой стати они будут её забирать? Ей ещё жить да жить. Нет!

— Тогда кто!?

— Так ваши же и забрали, — выдохнул парень, с потерянным выражением лица опуская взгляд. — Ваши же и забрали.

— Кто это — «наши»? — я безотчетно напрягся, и сердце у меня бешено заколотилось в груди. Если Белку забрали не воспитатели — если её забрали из-за каких-то мелких местных разборок, то её всё ещё можно спасти! Я, сам того не замечая, перекрыл парню выход из комнаты, а потом потребовал. — Отвечай, кто её забрал! Кто это — «наши»?!

— Так ведь... — непонимающе залепетал брат Белки, когда я с откровенной угрозой подошёл к нему ближе. Словно что-то поняв, Артём раскрыл рот, как рыба, выброшенная на сушу. Он все ещё недоверчиво на меня смотрел, но постепенно взгляд его светлел.

— Я — её друг. Мы только что вдвоем вернулись из похода. В живых остались лишь мы с ней, — словно чтобы подкрепить его рассуждения, добавил я. Парень тяжело вздохнул.

— Это были другие люди — не воспитатели, — наконец, обронил он. — Опасные люди, с которыми Аня якшалась, вместе со своими старшими братьями.

— Дерзкий и Древ? — что-то заподозрив, я тяжело произнес. Закрыл на миг глаза, и вздохнул. Белка никогда не говорила мне, кем они ей приходятся. Выходит, в тот день она потеряла сразу двух братьев. И это отчасти объясняло, почему она оказалась тогда в походе с ними вместе. Вряд ли иначе кто-то стал брать в опасный поход с собой девушку.

— Да, — с вызовом бросил мне Артем. — И-идиотские клички! У кого есть кроме имени кличка, тот и до Извлекателя иной раз не доживает, я ей уже говорил. Либо сдохнет в тоннелях, либо свои же и порешат. Хотя какие вы друг другу свои... твари.

— Так, — я потерял терпение, подошел и схватил его за грудки. — Где мне найти Аню?! Объясни мне.

— Тебе лучше знать! — словно обезумев, подросток начал яростно вырываться у меня из рук. — Не трожь меня!

— Парень, забудь про этого молокососа, он нам не подмога, — обронил Шут. — Скажи лучше, осталась ли у тебя в кармане ещё капля крови этой твоей Белки, или уже нет?

Я резко выпустил младшего брата Белки, и тот побежал на выход, яростно сверкнув слезящимися глазами. Сам же я вспомнил, как легко мне удалось отследить Белку в прошлый раз, воспользовавшись оброненной салфеткой, на которой была её капля крови. По странной прихоти судьбы, я до сих пор держал эту салфетку в наколенном кармане комбинезона. Карманов в нем было столько, что я вечно сбрасывал в него всякий хлам, о котором потом забывал.

Мои ладони обернулись вокруг окровавленной салфетки, словно вокруг величайшей драгоценности мира, и сжались. Красное пятно приблизилось к глазам, затягивая меня внутрь себя, словно магнит, и я проник в него, и я очнулся уже на другой стороне крови. Туманные видения заполонили мой мозг, и я погрузился в них всем сознанием.

***

— И это что — всё, что ли? — тяжело ронял слова грузный мужчина, сидящий в кресле. Его взгляд скользнул безразлично по красивому лицу собеседницы, и его губы сжались в тонкую нить. — Нехорошо, Белка. Ты со своими братьями подставила всех.

Белка опасливо опустила взгляд, не решаясь ему возразить. Её руки были связаны за спинкой стула, а рядом с ней стояли двое безмолвных мужчин.

— Вы забрались в долги, лишь бы устроить свою глупую экспедицию, и не спросили разрешения старших, — её собеседник скрестил над столешницей свои волосатые, крепкие руки. В его холодных чёрных глазах сверкнула сталь. — Игломёты на каждого, огромное количество припасов и медикаментов, различные дорогие приспособления, включая даже георадар. Живые комбинезоны. И все было бы в порядке, милая моя, если из всего этого богатства к нам вернулось бы хоть что-нибудь, кроме одного несчастного комбинезона, одетого на тебе.

— Но двое из нас отправились домой, — испуганно залепетала Белка, подняв на мгновение взгляд. — Дерзкий их отпустил, когда их ранило, и они больше не могли быстро идти.

— Судя по всему, они шли слишком медленно, чтобы суметь вернуться, — тяжело взглянул на неё мужчина. Пальцы его нетерпеливо застучали по столу. — И чем ты, Белка, собираешься возмещать нам ущерб? Этими вещами вы могли пользоваться — но не имели права считать их своим имуществом.

Белка нерешительно опустила голову, и безмолвно зашевелила губами. Её собеседник, глядя на неё, хмуро свел брови, и бросил на охранников нетерпеливый взгляд.

— Позволь кое-что тебе показать, — начал мужчина, и Белка испуганно вскрикнула, когда её прямо со стула подхватили двое дюжих охранников, и бесцеремонно потащили по коридору. Они опускались по длинной винтовой лестнице, пока не спустились в холодную камеру, где, казалось, из воздуха куда-то истекало любое тепло.

И Белка отчаянно закричала, когда к ней потянулись щупальца, похожие на нити из множества растительных лоскутов, что в морозном воздухе извивались от голода. Хищные конечности остановились у самого лица девушки, не в силах преодолеть незримый покров. Мужчина, который стоял несколькими ступеньками выше, рассмеялся, заметив её страх.

— Видишь, что у нас есть, Белка?! Чуешь? Там впереди — Извлекатель. Наш собственный карманный Извлекатель, — зашептал он, до боли стиснув ей правое плечо рукой. — Понимаешь, что к чему, Белка? Ты уже никуда не выйдешь. Никуда. Никогда. И твою память подчистят наши телепаты. Так что не надейся, что каким-то чудом твои мысли сможет прочесть первый же воспитатель, который вдруг тебя углядит. Ты расплатишься с нами, детка. Так или иначе.

— Ты сбрендил!? — закричала девушка, неосознанно пытаясь пятиться от извивающихся щупалец. — Что ты задумал!? Сбросить меня туда? Воспитатели же ведут учет! Они заметят, что меня нет!

— Конечно, ведут, — мерзко усмехнулся мужчина. — Но как ты думаешь, долго ли тебя будут искать, если все наружные камеры покажут, как ты уходишь из Вентилятора в тоннели, и не находишь дорогу назад? Твою пропажу спишут на несчастный случай, и ничему не удивятся. В наших силах всё это устроить.

— Ты не посмеешь! — побледнела Белка. Она только сейчас, когда опомнилась от страха, стала понимать — собеседник не шутит, и действительно сбросит её в Извлекатель.

— Впрочем, есть и ещё вариант, как специально для тебя, Белка, — задумчиво заметил мужчина, изучая её лицо. — Кто-то другой отправился бы в Извлекатель без лишних споров, но ты — случай особый.

— Что? — переспросила девушка. В её бирюзовых глазах загорелась слабая надежда на лучший исход.

— Видишь ли, — усмехнулся её собеседник. — Ты очень хорошо подходишь нам для небольшой... работы. Она, как раз, и поможет тебе возместить издержки, которые ты нам причинила со своими братьями.

— Каким это образом? — удивленно залепетала Белка, ничего не понимая. Мужчина глухо рассмеялся выражению её лица, и переглянулся с охранниками. На его лице написано было довольство.

— Видишь ли, детка, — вкрадчиво начал он. — В силу политики, которую ведут небожители, вы, женщины — всегда в достатке. Но иногда некоторым мужчинам, и особенно достаточно пресыщенным удовольствиями мужчинам, как на верхних ярусах — требуется то, что их женщина, скорее всего, в сексе им не позволит. Или же они просто стесняются это спросить. И тогда, девочка... у нас найдётся, что им предложить, ха-ха.

Девушка побледнела, и сквозь слезы посмотрела на собеседника, пока тот смеялся, довольный впечатлением, которое произвел. Помедлив, он потрепал её по щеке заскорузлыми пальцами, и усмехнулся.

— Я дам тебе пока время подумать. Ни тебе, ни мне не хотелось бы промывать тебе мозги слишком сильно. Нет ничего более неприятного, чем трахать пустоголовую куклу — тем более, телепатам. Но если ты согласишься и добровольно отработаешь долг, то потом мы подчистим тебе память, и даже отпустим.

Он раскатисто расхохотался, увидев на лице девушки откровенное недоверие, сквозь слезы на её лице.

— Или ты хочешь сразу пожаловать в Извлекатель? Учти, детка, что с тебя нам выпадет недостаточно эссенции, чтобы удовлетворить нам весь аппетит, — вкрадчиво заметил мужчина. — Возможно, твой младший брат решит пройти в тоннели вслед за тобой? Подумай, хочешь ли ты усугублять ситуацию ещё больше, Белка. Ха-ха, подумай. Как будто мы с тобой не знаем, что тебя нет смысла уже даже спрашивать. У меня есть пара знакомых телепатов, хе-хе, которые не задают лишних вопросов.

***

Я вынырнул из видений с бешено бьющимся сердцем, и стал с рычанием озираться вокруг, словно животное, осатаневшее в клетке. Мне хотелось ударить в стену — разбить в кровь костяшки, но я сдержался, чувствуя разливающийся в груди горячий гнев. Мои кулаки сомкнулись в кулак, а сердце почему-то стало биться холодно и спокойно, хотя по спине пробежалась тревожная дрожь.

— И кто теперь у нас — серийный маньяк-убийца? Ты же внутренне их уже всех убил, Антон, — с вкрадчивым смехом заметил мне Шут, и впервые в жизни, я без всяких сомнений кивнул в ответ. Я был готов убивать без колебаний. Более того, я этого хотел.

— Рискуешь, Антон. Какой ты неблагоразумный, — рассмеялся мне Шут, и я устало провёл по лицу ладонями, пытаясь уложить в голове этот ответ. Даже не понять, то ли это у Шута была издевка, то ли он правда со мной сейчас не шутил. Да ну, бред.

— Помнишь ли ты, что воспитатели ведут учет, Антон? — вкрадчиво напомнил мне Шут. — Подозреваю, то, что ты хочешь сейчас сотворить, значительно превысит всякую норму на утруску, усушку и прочие естественные потери эссенции, хе-хе-хе. И тогда, по итогам расследования, тебе придется либо умереть, либо устроить такую бойню, которую в жизни не додумался бы устроить даже я сам. Благими намерениями, парень, проложен путь в Ад. Просто предупреждаю тебя о последствиях...

— Посмотрим, — проворчал я, сбрасывая с себя морок его слов. — Посмотрим и проверим, насколько велика здесь норма на естественные потери эссенции. Кое-каким козлам сегодняшний день пережить не получится все равно, как бы ты, Шут, этого не хотел.

— Я — хотел?! — изумлённо возопил Шут. — Да убивай их хоть всех, Господь узнает своих! Дожились, черт подери, что это я уговариваю тебя следить за своим поведением! Кто из нас двоих псих?

— Я, — отозвался я, скрипнув зубами. — Я здесь — Псих. А ты — Шут, так что заткнись. Ты сам бы на моём месте никого жалеть бы не стал, так что пошли.

— Пошли, — с предвкушением, ответил мне Шут.