Пепел Предтеч

Глава 5. Пристёгнутый ремень

— Знаешь, Белка, а в тех сталактитах из хрусталя была Пыль, — в какой-то момент я вспомнил о том, что видел внутри васильковых пещер, и задержался на месте.

Я все чаще пользовался пси-зрением, а поле моего взора позволяло избегать схваток с кем-либо на нашем пути. Остались позади пещеры и пропасти, где порода приобрела странный небесный оттенок, а над головой висели светлячки сталактитов, излучая во все стороны свет. Мы вышли на открытое место — насколько может считаться открытым место, где далекий потолок погружен в непроглядную тьму, и недоступен малейшему взору.

Глядя на него, я все чаще ловил себя на мыслях о том, что это не мир вокруг нас такой большой, а это мы — маленькие, крошечные создания, для которых громадной кажется любая пещера. Вот только эта была не пещера, а нечто рукотворное, хотя и не человеческими ладонями был создан под нами этот серебряный, гладкий пол.

Когда я шел по нему, то его серебряная поверхность в моем воображении представлялась озером — безбрежным и незыблемым, как в безветренную осеннюю ночь. Я видел в нем свое отражение, как в зеркале — в ответ на меня смотрели, всякий раз, недоуменные мои голубые глаза, — которые принадлежали не мне. Я видел небрежные, нечесаные каштановые волосы на бледной коже, которая не ведала солнца, и гладкое молодое, мужское лицо. Я помолодел на десять лет. И был больше — не я.

Но вот что скрывалось в зазеркалье — на обратной стороне серебряного зеркала — оставалось тайной за семью печатями. Белка однажды сказала, что этот пол не пробить. Но что это тогда такое? Граница мира, в котором мы съежились, люди?

Что случилось с нами? Почему мы живем теперь здесь? И, самое главное — победили ли Червя, который пришел съесть Землю, или точнее, извлечь жизнь из всех нас, людей? На мой вопрос не мог пока ответить никто, но мой призрачный собеседник предложил верить своим глазам.

— Мы победили, если мы живы, Антон, — сказал он.

Белка, между тем, встрепенулась от моего восклицания, и оглянулась на меня. Наши взгляды столкнулись... и я впервые не встретил в них настороженность.

Я до сих пор не понимал, что убедило её теперь верить мне — то ли те две ночи, что прошли безо всяких угроз для неё, хотя вряд ли она легко смежила веки — то ли те два дня, когда поводырём был уже я. Своим пси-зрением, я зрел тварей — и множество их, среди извилистых коридоров и каменных стен. И я сумел провести нас в безопасность, ни разу не столкнувшись больше нос к носу ни с кем. Но даже для этого ей было нужно довериться мне — как она, собственно, и поступила. И, как теперь она понимала, не прогадала.

Два дня... странно даже так говорить, ведь я не знал, как измерить здесь время суток — без солнечного света над головой. Но для удобства я считал, что их было двое. Важно, что за это время девушка чуть пообвыкла и привыкла, что я не пытаюсь больше на неё кидаться. И то хлеб.

— Да — там Пыль, — сообщила мне Белка, и приостановилась для передышки. Почесала свои пушистые ресницы пальцем в перчатках, от души размазывая по белому лицу пыль, и продолжила говорить. — Обычными инструментами хрусталь не взять, но — тем не менее, это возможно. Только это запрещено воспитателями — они говорят, что Пыль в хрустале питает биомы. Если все хрусталики разломать и Пыль извлечь, то все внутри них погибнет.

— Они... берегут этих тараканов, что ли?! — поразился я, но потом призадумался. — Или просто хотят сохранить на будущее природу? Ты же говорила — там... «Солнце»? И насколько большие эти биомы?

— Большие, но насколько точно — не знаю, — задумчиво отозвалась девушка. — Что касается тараканов, то на них можно охотиться. Извлекатель может извлечь эссенцию даже после смерти, какое-то время. Если мозг заморозить, то даже лучше. Мужчины из Вентилятора постоянно охотятся на разных созданий, чтобы их обменять на что-нибудь интересное или полезное, или просто красивое — чтобы подарить нам.

Белка кокетливо на меня взглянула, с взмахом пушистых ресниц — скорее подчиняясь инстинкту женщины, нежели пробуя заигрывать со мною всерьёз. Но я всё равно это пропустил, потрясённый обмолвкой.

— Из тараканов можно извлечь эссенцию!? — я поразился.

То, что в Извлекатель можно отправлять не только людей, полностью ломало мне картину мира, которую я успел себе нарисовать.

— С трутней эссенции совсем мало выходит, — призналась Белка печально. — Это всё потому, что они почти неразумные. Вот из разведчиков или воинов можно извлечь почти столько же, сколько из... допустим, меня.

— Погоди, — я запнулся на этом месте. — Но это же означает, что...

— Да, они очень умные, — подтвердила мои худшие опасения Белка. — Больше эссенции можно извлечь только из мужчины, который владеет пси-способностями. Чем сильнее способности, тем лучше. Ещё говорят, что в ульях тараканов живут очень опасные особи, с которых можно получить даже больше, чем с десятка людей. Но я ни разу не слышала, чтобы их получалось поймать.

Я закрыл и открыл свои веки. Картина в моей голове становилась все более целостной. Я начал примерно понимать, как работает этот мир.

Оставим в сторону вопрос с пси-способностями у женщин — воспитатели точно проводили политику повышения рождаемости. Если бы дамы овладели магическими трюками вроде телепатии, разводить людей для Извлекателя стало бы слишком сложно. Так что тут все логично.

В итоге выходило, что Извлекатель имел пугающе много чего похожего на то, как охотился Червь. Извлекатель получал эссенцию, для чего ему требовались живые (или недавно погибшие) разумные создания. Возможно, между пси-способностями людей и «разумом» была прямая связь, благодаря которой из тренированных пси-пользователей получалось больше извлечь.

Зачем была нужна эссенция, я уже знал — благодаря ей работали Проекторы, которые делали вещи из ничего. Некоторые из них производили даже предметы невообразимой сложности — вроде наших странных комбинезонов, которые поглощали пот, и много чего ещё. И, кстати, зарастали после получения урона, будто живые создания — я порвал на Белке комбинезон, будучи Шутом. К этому времени — без всяких следов.

— Белка, а почему нельзя разводить этих тараканов, чтобы потом пихать в Извлекатель вместо людей? — я закономерно заинтересовался возможностью разводить вместо людей всяких тварей, желательно более мерзких. Честно говоря, плевать, разумные они или нет — я предпочел бы видеть в Извлекателе их, а не нас. В таком случае технология Червя (если это и правда — технология Червя) казалась уже не столь страшной.

Возможно, для человечества она могла стать прорывом.

— Так их и так живет ровно столько, сколько способен прокормить их биом, — не поняла меня Белка. — Куда больше-то разводить? Соберутся ещё огромной толпой, нападут и сожрут нас всех. Их и так ловят, где только можно — и в Извлекатель.

— Ну, ладно, — вздохнул я.

Допустим, со шкурой неубитого медведя я погорячился. Судя по всему, тараканов сначала нужно завоевать. Кроме того, у них есть особи разного вида — трутни, воины, и разведчики. Выходит, нам ещё и нужно захватить матку?

Как я подозревал, с этим у людей были бы проблемы. И, глядя на размеры убитых тварей, понятно, даже, почему. Слова Белки мои мысли лишь подтвердили.

— Чем их больше, тем они сильнее, — добавила девушка. — Они объединяются в псионическую сеть у себя дома, и в пределах биома способны на всевозможные вещи. Может, у воспитателей что-нибудь и получится, если они захотят собраться все вместе. Но охотники Вентилятора даже не станут и пробовать.

— Я понял, — я вздохнул, и продолжил наш путь.

***

Я успел пройти всего пару шагов, когда вдруг я увидел вдали мигающие огни. Они были похожи на огни огромного города, что раскинулся посреди равнины, на ночном горизонте, и манил нас своим таинственным светом.

— В Вентиляторе — ночь! — радостно сказала мне Белка, довольная скором приходом домой. — Воспитатели говорят, что все должны жить в правильном ритме — поэтому время от времени выключают весь свет, кроме дорожных огней, и говорят: «это ночь». Именно в это время все стараются спать — все равно ночью больше нечего делать, кроме как... — она кашлянула, осеклась, и отвела от меня взгляд.

— Белка... — я вдруг понял, что совсем скоро мы придем в то место, которое называлось для нас — «наш дом». И продолжать называть друг друга дурацкими кличками стало для меня выше всяких духовных сил.

— Я просто хотел сказать тебе, что мне не нравится это прозвище — «Псих», — признался я.

Белка вскинула тонкие брови, когда я это сказал, но против воли, задумалась.

— Если честно — мне тоже, — отозвалась она. — Странно даже, ведь это прозвище подходит тебе больше, чем я когда-либо думала. Но оно... слишком напоминает о том, что я хотела бы больше ни разу не вспомнить.

— Я... понимаю, — я осторожно заметил, не желая заострять на этом внимание.

Белка потопталась на месте, пристально рассматривая свои сапоги, а потом нерешительно продолжила говорить.

— Я верю в то, что ты сказал мне. Я верю, что это был он, а не ты, — тихо призналась она. — Но тогда, тебе точно не стоит называть себя Психом, чтобы не приманивать неприятности. Я, конечно, не суеверна, но...

— Может быть, тогда лучше — имя? — невольно я улыбнулся. — Меня зовут Антон.

— Аня, — дрогнув на губах, на её лице появилась улыбка, неуверенная как первый подснежник в пору весны. В чуть потупленных глазах затеплился несмелый свет. Я подавил порыв подойти к ней ближе, и замер, любуясь блеснувшей в бирюзовых глазах красотой.

Моя ладонь безотчётно протянулась вперёд, погладив её за рукав. Серая ткань примялась, и я ощутил под своими пальцами, чуть дрогнувший под моими касаниями, локоток. Испортил все Шут.

— Что, есть здесь помимо тараканов, есть и другие разумные расы? — совсем не к месту влез ко мне Шут. Кажется, он сделал это нарочно. — Если женщины в этом месте, на самом деле, не человеки, вовсе — а инопланетяне, лишь похожие на человеческих самок? Это отлично объяснило бы их неспособность к псионике.

— Иди на хрен. Сам ты инопланетянин. Ты, так уж точно, — прорычал я мысленно.

***

— А вот и Вентилятор, и башни турелей, — сказала мне Аня, которую я все так же продолжал по привычке звать мысленно Белкой.

Только когда огни города стали ближе, я заподозрил — здесь что-то не так.

Их стало больше, словно до того мы шли в тесном тоннеле, стены которого, хоть и скрытые мраком, все равно скрывали от нашего взгляда всю панораму. И только теперь, когда мы оказались на открытом ровном пространстве, мы увидели все огни, помимо тех, что и до этого были нам видны.

Я увидел гладкие стены, высотой в три-четыре человеческих роста, по вершине которых бежали огни бесчисленных оттенков и красок. Далеко не многие здания были выше, но на удалении я сразу приметил пирамиду, вдоль граней которой фонари играли лучами света. Она возвышалась над полем зрения, как исполинская башня, которая шла в небо. Все здания были белоснежными, будто любой оттенок, кроме лишь белого, был для них запрещён.

Стена шла дальше, чем различал глаз, и перемежалась пилонами такого окраса, словно их сверху донизу усыпала сажа. Они подпирали собой своды, которые скрывались от взора высоко над моей головой. Город оказался огромен — куда более громадный, чем я мог когда-либо себе представить.

И я уже видел ворота, которые по бокам подпирали башни, на вершине которых вращались и перемигивались между собой железные ока. Словно кроваво-красные прожектора, они вертелись юлой и вращались без перерыва. Я терялся в догадках, что это — лазеры? Какая-то футуристическая пушка, которая, словно античный Циклоп, поражает всех одним взглядом?

Мы шли, и пришли к самим воротам, которые бесшумно открылись передо мной, пуская нас внутрь. Подавленный присутствием вещей, которые не предполагал встретить хоть раз в своей жизни, всё это время я молчал, словно рыба об лёд. И лишь огромная толпа людей внутри городских стен заставила меня вырваться из сумеречного состояния сознания, и взглянуть на Белку. Она протянула руку и взяла меня за ладонь, ободряюще мне улыбаясь.

Серебряный зеркальный пол здесь был покрыт вездесущей пылью серого цвета — с разводами грязи, что первое указывало на присутствие людей. Прямоугольные буханки зданий, с многочисленными окнами с равными интервалами, сами собой разделяли серебряную дорогу на улицы без тротуаров. Я не видел ничего подобного привычному для меня транспорту — ни автомобилей по краям улиц, ничего.

Гул толпы отвлек меня от созерцания странного города. Я поднял взгляд и оглядел людей: десятки, если не больше, довольно красивых молодых женщин всевозможных цветов и оттенков волос окружали кого-то, кто был скрыт от меня силуэтами людей. Детей всех возрастов было ещё больше, и лишь среди них встречались мальчишки. Цепляясь за цветастые подолы мам, или просто у них на руках, они гудели и ревели. Гул, гам и плач врезались мне в уши, и не прекращались ни на минуту.

Чуть поодаль стояли несколько мужчин, которые на этом фестивале детского крика несколько выбивались из общего ряда. Лишь одному на вид было больше сорока. Еще троим — около тридцати. Остальные были настолько молодыми, что сливались со сборищем детей, и где-то в толпе флиртовали с молоденькими девицами, не обращая внимания ни на что.

— Это бабушку забирают, — помедлив, сказала мне Аня. Узрев мой недоуменный взгляд, она продолжила. — Кажется, я даже знаю, какую. Ей вроде около девяносто лет — очень старая уже. Воспитатели сказали, что следующий инфаркт они лечить ей не будут. Пора уже в Извлекатель.

— В Извлекатель? — я похолодел, и по моей коже пробежались мурашки страха.

— Да, — шепнула мне Белка. Шмыгнув точеным носом, она продолжила. — Чем больше детей, тем позднее забирают тебя в Извлекатель. Ну, это для женщин. Похоже, в этот раз предупредили заранее, раз столько людей пришло провожать. Дочери, внучки, ну и так далее — вон, смотри, сколько всех!

Как по сигналу, все вдруг притихли. Гомон стих, и лишь совсем маленькие крохи на руках, и жмущиеся к маминым юбкам детишки продолжили голосить. Пауза продлилась половину минуты. А затем все принялись расходиться. И лишь несколько людей остались стоять, почему-то, продолжая смотреть в пустоту на том месте, вокруг которого все раньше толпились.

— Забрали, — тихо сказала мне Аня. — Воспитатель телепортировал. Теперь всё — её больше нет.

Что-то сжалось в желудке, пока я переваривал внутри эту мысль. Аня молчала, продолжая стоять со мной рядом, пока вдруг мой взгляд не наткнулся на странный, красный свет, который исходил выпуклости на месте одной из стен. Словно красный глаз, следящий за мной, он моргнул, и продолжил за мной смотреть.

У меня появилось плохое предчувствие.

— Молодой человек? — я вдруг услышал чужой мужской голос, и вздрогнул, оборачиваясь. Белка издала испуганный вскрик, и ахнула, крепко схватив меня за плечо. Она первой увидела, кто ко мне подошел.

Когда я обернулся, то увидел мужчину лет тридцати пяти, гладко выбритого и с плотно сжатыми губами на бледном лице. Его карие глаза смотрели на меня сквозь стекла очков, по краям которых бежали синие огни, отражаясь в его зрачках. Он был крупным мужчиной с мощным и широким подбородком и скулами, и был одет в плотный черный комбинезон от горла до пят. На тяжелой портупее висели предметы неизвестного мне назначения, а на поясе — пистолет. По крайней мере, таковым он мне показался.

— Телепат-воспитатель четвертого класса, Борис Танкратов, — холодно представился мне мужчина, скользнув взглядом по моему лицу, и задержался глазами на вцепившейся в моё плечо Белке. — Похоже, ты в розыске, молодой человек.

— Ч-ч-то случилось? — дрожащим голосом сказала Аня.

Я не понимал, что происходит, но страх Белки был суеверен, а паника — всеобъемлющей. Я чувствовал это в том, как она вцепилась пальцами мне в плечо. В её бирюзовых глазах было отчаяние. Казалось, она готова расплакаться.

— Все в порядке, девушка. Вашему молодому человеку просто нужно пройти в управу вместе со мной, — заметил мужчина. — К вам вопросов никаких нет. Спокойно ступайте домой, и спите — ночь на дворе.

Я почувствовал, как взгляд Белки отчаянно заметался по сторонам. Явно должно было случиться что-то страшное, по её мнению, но я не понимал — что. Вдруг, она резко повернула меня на себя и взглянула в лицо.

— Антон, я живу на улице сто четырнадцать, пятый дом, сорок восьмая комната. Первый этаж. Ты слышишь? Запомнил!? — требовательным тоном обратилась она ко мне, заглядывая в глаза. Я закивал, изо всех сил стараясь запомнить адрес, который она сказала. — Запомнил!? Сто четырнадцать, пять, сорок восемь! Обязательно приди, пожалуйста!

Её голос трагически оборвался, но я пока не понимал, что же внушило Белке такую панику.

Внезапно она обхватила мой затылок руками и притянула к себе. Я почувствовал вкус её губ, и мое сердце замерло от неожиданности. Её кожа была гладкой и пахнула на меня легкой свежестью, а её ласка была яркой мимолетной молнией, которая промелькнула и осталась в моей памяти навсегда. Объятия были крепкими, но в её руках я чувствовал тревожную дрожь. Наконец, она разомкнула объятия, шмыгнула носом и развернулась.

— Сто четырнадцать, пять, сорок восемь! — крикнула она мне напоследок.

— Пройдемте, молодой человек. Здесь недалеко, пешком пройдем. И не волнуйтесь, ничего страшного.

***

Я молча шел за мужчиной к пирамиде, которая была недалеко от ворот, но не стал спрашивать ничего, чувствуя неуместность вопросов. Я не был уверен в том, что выдавать в себе человека с Земли двадцать первого века будет столь хорошей идеей, пока не обвыкнусь. Тем более — выдавать себя «воспитателям», которые были здесь все равно, что пастушьи псы.

Я шел под конвоем и видел, что в округе было много таких же, как он — людей в плотных черных комбинезонах и при оружии. Вероятно, ворота в город охранялись, или же здесь сказывалась близость к «управе» — пирамиде, одна из граней которой смотрела прямо на вход. Только теперь я заметил, что на её вершине есть нечто вроде стержня, который уходит высоко вверх.

Возможно, лифт? Белка несколько раз упоминала загадочный «верхний ярус», так что люди могли жить на нескольких уровнях этого подземелья. Судя по тому, что серебряный гладкий пол не пробить — Вентиляторы это «дно». Но где тогда потолок?

«И что за ним — космос? Безжизненная поверхность Земли, или, чем черт не шутит, даже другой планеты? Астероида? Что тогда насчет гравитации?» — думал я.

Тонкие двери в пирамиду бесшумно скользнули в сторону, запуская нас в глубину здания. Мои ноги затопали по ровному черному полу, пока я шел по коридору шириною в человеческий рост. Вдоль коридора рядами шли двери в каморки или крохотные кабинеты, с трудом способные вместить несколько человек. Я с пытливым любопытством заглядывал сквозь прозрачные стеклянные двери, но не видел почти никого. Видимо, ночь на дворе, и рабочий день завершён?

Мы пришли в помещение, похожее на привычный для меня офис. Откинувшись в удобных креслах, друг с другом рядом сидели двое мужчин-воспитателей, которые при нашем появлении подняли взгляды, мельком мазнули по мне глазами, и уткнулись обратно в свои планшеты. Перед ними на длинном белом столе стояли экраны, но в них они не смотрели. Зато уже я заметил там картину ворот, входа в эту пирамиду, и много чего ещё — словно в комнате с камерами дежурного. Здесь было даже что-то вроде георадара — уж слишком изображение напоминало мне карту тоннелей.

Конвоир молча указал мне на кресло, предлагая присесть. Сам же он сел прямо напротив, и глубоко посмотрел мне в глаза.

— Даже не думай думать, — предупредил меня Шут. — Ни одной оформленной, сильной мысли! Ты меня понял?

— Антон Захаров, 2672-го года рождения? — для проформы, уточнил воспитатель, присмотревшись ко мне в глаза. Я вздрогнул, услышав его фразу. Имя совпало с моим, и правда, хотя фамилия оказалась другой. Но больше всего меня сбил с толку год...

«2672-й год рождения» — со страхом и ужасом подумалось мне. Здесь прошло шестьсот лет! За такой срок случиться могло немыслимо много. И даже память о Земле могла оказаться стерта, случись людям покинуть её, и потерять связь с ней навсегда. Стоило благодарить Господа Бога, что я слышу понятную речь и привычные для меня имена.

Воспитатель пытливо смотрел мне в глаза, но я только пожал плечами, даже не зная, что мне ответить. Впрочем, в моем ответе он не нуждался. Откинувшись в кресле, он сунул мне в руки планшет, на экране которого сиял некий текст...

— Читай постановление на свой счёт, Антон, — заметил мне воспитатель, и терпеливо принялся ждать.

Я неловко повертел в руках плоский экран, который под моими пальцами пригибался и терял форму. Но все же, эта штука вполне укладывалась в привычные для меня рамки, так что я вскоре нашелся, и начал читать. И на первых же предложениях я споткнулся.

Кажется, какие-то привычные для меня буквы изменили свой внешний вид, а другие пропали. Вместо них было сочетание других, — которые тоже не всегда были для меня знакомы. Пара непонятных мне терминов местного канцелярского языка — и я поплыл, потеряв малейшие нити смысла.

Воспитатель вздохнул, заметив недоумение у меня на лице.

— Что же, хорошо, Антон. Объясню тебе проще. Все равно ты вряд ли способен уяснить сложный текст... — заметил он, а затем я вдруг услышал в голове звонкий смех. Шут издевался надо мной, но в то же время я понимал — это его проделки. Воспитатель, похоже, пытался всё это время что-то незаметно для меня прочесть — и прочитал то, что скормил ему Шут. Тот же наверняка валял дурака.

«Меня, скорее всего, посчитали каким-нибудь имбецилом!» — подумал я, даже не зная, плохо это теперь, или хорошо.

— Несколько дней назад, тебе исполнилось двадцать лет, — терпеливо заметил мне воспитатель, и дождался моего неуверенного кивка. Кажется, его не смущала моя немногословность. — Известно, что у тебя есть редкое пси-расстройство, заложенное на генетическом уровне. Предполагалось, что оно может неким образом стимулировать память и позволить сознанию скользить вдоль временной генетической линии. Видеть глазами предков, если можно так выразиться...

Тревожная дрожь продрала меня от затылка до пят, как я это услышал. Я понял вдруг, во вспышке озарения, откуда я взялся здесь — в этом мире.

Я есть, всего лишь, память о предке! О таком же человеке, по имени Антон, но только о таком, который жил шестьсот назад. Память о предке, который заменил на своем месте потомка, и взял бразды в свои руки.

«Выходит, я правда умер тогда — в двадцать восьмом? И у меня был потомок?» — задумался я, и закрыл невольно глаза. Теперь уже не понять. Есть только я не вспомню что-нибудь ещё.

— К сожалению, особенных преимуществ не проявилось, а вот побочные эффекты были налицо, — произнес воспитатель. — Дарований в значимых для популяции областях ты не показал. Пси-проявлений ты не осилил, даже среди самых простых. В твоих генах проявил себя откровенно неблагоприятный признак, Антон. Всё вместе, это ещё больше снизило срок дожития для тебя.

— С-срок дожития? — пробормотал я, обуреваемый плохими предчувствиями, что должно это значить.

— Мы не сообщаем кому-либо, какой класс ему присвоен, пока не приходит время, — печально сказал воспитатель, глядя в глаза. Кажется, он и впрямь сожалел, что приходится мне это сообщать. — Но твой класс — «Е», Антон. Срок твоего дожития — двадцать лет. Твоё время пришло. Пора тебе в Извлекатель.

Я вздрогнул, все осознав и поняв смертельную опасность, которая нависла сейчас надо мной. Я попытался, было, встать с места, но вдруг понял, что я... не могу. Мир померк перед моими глазами. Подлокотники кресла под моими руками повисли, как в пустоте. Как в глубоком тумане, куда погрузился мой разум.

— Успокойся, Антон. Все хорошо — ты жертвуешь собой, во имя продолжения рода людей, — чужой голос успокаивающим покрывалом окутал мне сознание, и я впервые почувствовал, как мой разум становится океаном, в который погружены невидимые, невесомые пальцы. Они мягко шелестели внутри, но я воспротивился им, и море взбурлило. На горизонте начался шторм, и небо содрогнулось от раскатов нарастающей с каждой секундою бури.

Из глубины души у меня потянулось что-то неодолимое. Грозно ревущее бурей, будто дракон из Бездны — морской пучины.

— В Извлекатель — нас!? — зарычал внутри меня Шут. — Черта с два мы идем в Извлекатель! Мы отжили свой срок шесть сотен лет назад. Пусть идут теперь на хер. Пристегни ремни, парень. Я иду наружу!

Подлокотники кресла смялись под моими ладонями, словно мягкий металл, а в следующую секунду меня толкнуло с места вперёд — в горячий и густой воздух, который замедлил мне ход. Я видел, как веки воспитателя неправдоподобно медленно идут вниз, пока мое тело — не движется, а словно скользит сквозь воздух — к нему навстречу.

Он не успел встать с кресла, когда мой кулак устремился к нему без размаха, сминая и вдавливая мощные скулы — и сразу перехватывая другой рукой его кресло, чтобы швырнуть, как мне показалось, его сквозь пространство. Двое других мужчин успели лишь вскинуть руки, когда кресло полетело в их сторону. Я почувствовал воздействие, словно воздух препятствовал креслу в его полете — впустую. Чужая воля не могла пересилить Шута.

Мужчины покатились по полу, подлетели как кегли, в грохоте разлетающихся обломков. Мониторы множества экранов разбились вдребезги, и сквозь ещё летящее облако стекла — я скользнул, разорвав ткань пространства. Секунда — и я был уже возле них. Я сам не осознал, когда моя рука опустилась на чужой затылок, отправляя в глубокий сон что первого, что второго.

Взгляд мой обратился на дверь, над которой пробежались мигающие огни. Красный свет заполнил все помещение, и я сделал сквозь воздух шаг. Первый, второй, третий. Я ускорился, и воздух перед моими глазами стал горячим и густым пламенем. Я наклонил голову, и прошел сквозь дверь, будто она была сделана из желе. Пол мягко пружинил под моими ногами, а я бежал — бежал и бежал, пока, таким же образом, не проник сквозь вторую закрытую дверь, и не вырвался на волю — наружу!

Пролетел, подчиняясь инерции, через пандус, и приземлился на серебряный пол. Вокруг меня сияли красным пламенем огни, и фонари со всех углов повернулись в сторону ко мне. Их свет бил в глаза. Вокруг были камеры, огни и турели.

И внезапно моя рука поднялась в воздух, и сомкнулась в кулак. В её плену, словно птица в клетке, оказалась маленькая молния, которая с каждым мгновением, с каждым мигом пульсации, становилась маленьким солнцем. Она засияла, словно огни святого Эльма на моих пальцах, и вспыхнула солнечной вспышкой.

Я с трудом проморгался, сквозь светлячки на сетчатке глаз.

Свет погас, и весь город под сводами погрузился в кромешную тьму, словно все приборы, работающие на электричестве, вырубило электромагнитной вспышкой. То тут, то там раздавались крики неожиданности и испуга, ведь сейчас улицы не освещал ни малейший луч света.

Тьма приблизилась и накатила на веки. Она стала осязаемой и протяжной. Она забивалась мне в рот и ноздри. И сквозь неё я скользил, словно я был часть её тела. Незримый, неосязаемый и неслышный — я шел, и даже шелест моих шагов не нарушал тишину. Я летел и парил, словно мое тело было теперь бесплотным, как призрак.

И в какой-то момент, я замер в укромном и незаметном месте, где уже не слышалось вдали голосов. Здесь, я расслабленно опустился на землю, и мои стопы впервые коснулись пола. Никто не видел, как мои руки, мои ладони стали подниматься — и обхватили мое лицо, словно маску, которая сползала с кожи.

— Нас могут отследить по сетчатке глаз и отпечаткам пальцев, Антон, — прошелестел неслышимо Шут. — Я помогу нам.

Вспышка боли пронзила кончики пальцев, и поднялась до самых предплечий. Ладони горели, словно раскалённые иголки играли под кожей, рисуя орнамент. Моё лицо скривилось в страшной гримасе боли, и вдруг, я услышал хруст собственных скул. Черты моего лица, губы — они все смещались и двигались в ритме, который видеть мог только Шут. И вдруг, всё кончилось столь же быстро, как началось.

Отчаянно вдыхая и выдыхая воздух, я вгляделся в темень впереди меня, и закашлялся. Я понял, что моя поимка откладывается на неведомый срок, потому что я снова — не я. По крайней мере, сетчатка глаз и форма лица теперь у меня была чуть другая. Возможно, это задержит на какое-то время воспитателей, которые захотят отомстить мне за то, что я сделал.

Мне было нужно залечь на дно. Но как? Как это, черт подери, сделать в мире, который куда более сложен, чем до этого мне представлялось!?

— Спасибо, Шут, — выдохнул я. — Спасибо.

— Спасибо намажь себе на бутерброд. Хочешь залечь на дно — проведай свою девицу. Проверь — взяли её воспитатели уже, или нет. Без неё у меня столь же много зацепок, как у тебя.

— Сто четырнадцать, пять, сорок восемь, — вспомнил я. — Когда они потеряют меня, то пойдут к ней. Тогда стоит спешить.