Переправа

Глава девятнадцатая

Скарлетт Хендерсон хоронят в мрачную, дождливую пятницу. На память Рут приходит строка из народной песни: «Я танцевала в пятницу, и небо стало черным». Небеса определенно оплакивают Скарлетт — дождь нескончаемо льет все утро.

— Похороны в пятницу не к добру, — говорит Шона, глядя из окна гостиной на бегущие по улице потоки воды.

— О Господи! — взрывается Рут. — Когда к добру похороны?

Не стоило рявкать на Шону. Она только пытается поддержать, даже вызвалась поехать с ней на погребение, но Рут сказала, что должна ехать одна. Она почему-то думает, что это ее долг перед Скарлетт, девочкой, которую знала только в смерти. Перед Делилой и Аланом. А перед Нельсоном? Может быть. Она не разговаривала с ним несколько дней. Освобождение Катбада показывали во всех теленовостях. Нельсон с каменным лицом утверждал, что у него появились новые нити. Рут подозревает, что это ложь, — видимо, это подозрение разделяют большинство журналистов.

Церковь — приземистое современное здание на окраине Спенуэлла — переполнена. Рут находит место в последнем ряду, втискивается на край скамьи. Нельсон едва виден в передней части церкви. На нем темно-серый костюм, он смотрит прямо перед собой. Рядом с ним сидят дюжие мужчины — должно быть, полицейские. Есть и одна женщина-констебль. Рут видит, как она достает из сумочки бумажную салфетку, и думает, что это, наверно, Джуди, помогавшая сообщить скорбную весть родителям Скарлетт.

Появление крошечного гроба, сопровождающие его потрясенные Делила и Алан, сплетенное из хризантем слово «Скарлетт», ее братья и сестры, испуганные, с широко раскрытыми глазами, в темной одежде, пронзительное пение «Все светлое, прекрасное» — все словно предназначено для того, чтобы разбить тебе сердце. Рут чувствует, как на глазах у нее наворачиваются слезы, но не дает им пролиться. Какое она имеет право плакать по Скарлетт?

Приходский священник — нервозный человек в белом одеянии — произносит несколько утешающих слов об ангелах, невинности и правой руке Бога. Потом, к удивлению Рут, выходит читать Нельсон. Читает он очень плохо, с запинками, не поднимая глаз.

«Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек».

Рут с тревогой вспоминает о письмах, касающихся Люси Дауни; их автору это бы понравилось — здесь все его излюбленные слова: жизнь, смерть, уверенность в жизни после смерти и наброшенный на все это утешительный покров мистицизма. Не Катбад ли писал эти письма? И если да, то зачем? Досадить полиции? Она знает, что Катбад недолюбливает полицейских — да и археологов, — но достаточная ли это причина? Где сегодня Катбад? Не захотел приехать утешить женщину, которую некогда любил, утешить свою дочь, старшую у Делилы, беззвучно плачущую, уткнувшись матери в волосы?

Наконец все окончено, и маленький белый гроб проносят так близко, что Рут может до него дотянуться. Ей вспоминается свисающая рука, она зрительно представляет, как рука протягивается к ней из гроба, прося о помощи. Закрывает глаза, и видение исчезает. Звучит последний гимн, люди встают.

Снаружи дождь прекратился, воздух холодный, сырой. Гроб, сопровождаемый семьей Скарлетт, увозят на кремацию. Оставшиеся заметно расслабляются: разговаривают, надевают пальто, кто-то закуривает.

Рут оказывается рядом с женщиной-полицейским, у нее приятное веснушчатое лицо и опухшие от слез веки.

Рут представляется, и на лице женщины появляется улыбка.

— О, я знаю, кто вы. Начальник говорил о вас. Я Джуди Джонсон, детектив-констебль Джуди Джонсон.

— Это ведь вы… — Рут умолкает, не зная, следует ли продолжать.

— Принесла эту весть? Да. Видите ли, я прошла специальную подготовку, и людям нравится, когда приходит женщина, особенно если дело касается детей.

— Нельсон… старший детектив-инспектор Нельсон считает вас молодчиной.

— Очень любезно с его стороны, но там ничего нельзя было поделать.

Они умолкают, глядя на вытянувшиеся вдоль дороги машины похоронного бюро. Нельсон не оглядываясь садится в одну из них.

— Видите вон тех людей? — указывает Джуди на седовласую пару, медленно уходящую от церкви. — Это родители Люси Дауни. Вы знакомы с делом Люси?

— Да, слышала о нем. Откуда они знают Хендерсонов?

— Когда Скарлетт исчезла, миссис Дауни позвонила Делиле Хендерсон, предложила поддержку. Они хорошие люди. Только иногда от сочувствия почему-то становится еще хуже.

Рут смотрит, как хорошие люди проходят мимо мокрых от дождя машин. Женщина, мать Люси Дауни, выглядит старой, сутулой. Отец более крепкий, он обнимает жену, словно привык защищать ее. Что они должны испытывать, присутствуя на этих похоронах, если не могли даже проводить в последний путь свою дочь? Или в глубине души все еще надеются, что она жива?

— Подвезти вас домой? — спрашивает Джуди.

Рут смотрит на нее, думая о возвращении к своей подруге: заботливость Шоны с легкой примесью любопытства; ночь в обставленной со вкусом комнате для гостей.

— Нет, спасибо, — говорит она. — У меня машина. Я поеду домой.

И Рут направляется к новой дороге. Она знает, что придется вернуться к Шоне за своей одеждой, но сейчас ей хочется оказаться дома. Болота под низким небом серые, сумрачные, но Рут необъяснимо рада возвращению. Она ставит машину на обычном месте, у сломанного забора, и входит, весело окликая Флинта. Кот, должно быть, ждал ее, потому что выбегает из кухни, взъерошенный и обиженный. Рут берет его на руки, вдыхая приятный, свежий запах шерсти.

В доме все как было. Дэвид сложил ее почту аккуратной стопкой. Флинт кажется сытым — значит, сосед не забывал кормить его. Пустая бутылка из-под белого вина стоит на столе рядом с чашкой Нельсона из-под кофе. Диванные подушки валяются на полу. Краснея, Рут поднимает их и взбивает.

Почта скучная: счета, напоминание о не сданных в библиотеку книгах, рекламная листовка из местного театра, где Рут смотрела какой-то спектакль шесть лет назад, просьбы о благотворительности, открытка от подруги из Нью-Йорка. Рут не вскрывает почти ничего и идет на кухню заварить себе чашку чая. Флинт вскакивает на кухонный стол и громко мяукает. Кажется, у него появляются дурные привычки. Рут опускает его на пол, но он тут же вспрыгивает снова.

— Глупый кот. Что у тебя за игры?

— Кошки не глупые, — раздается голос у нее за спиной. — У них высоко развиты мистические способности.

Рут вздрагивает и оборачивается. Какой-то человек в грязном плаще поверх джинсов и армейской куртки непринужденно улыбается в проеме кухонной двери.

Катбад.

Рут пятится.

— Как вы сюда вошли?

— Вошел, когда тот человек приходил кормить кота. Он меня не заметил. Я могу стать невидимым, вы не знали? Я наблюдал за вашим домом. Не сомневался, что вы вернетесь. Это место имеет над вами какую-то власть, не правда ли?

Его слова так ее пугают, что она лишь молча смотрит на него. Катбад наблюдал за ее домом. Безошибочно определил, что Солончак имеет над ней какую-то власть. Что еще ему известно?

— Зачем вы здесь? — спрашивает она наконец, стараясь говорить твердо.

— Хотел побеседовать с вами. Есть у вас травяной чай? — Он кивает на ее чашку. — Кофеин — это яд.

— Я не предлагаю вам чаю. — Рут невольно повышает голос. — Уходите из моего дома!

— Естественно, вы расстроены, — мягко произносит Катбад. — Были на похоронах? Бедная девочка. Бедная, неразвитая душа. Я сидел здесь и посылал Делиле положительные мысли.

— Не сомневаюсь, что она очень благодарна.

— Не сердитесь, Рут, — кротко улыбается Катбад. — Между нами нет раздоров. Эрик говорит, что у вас доброе сердце.

— Очень любезно с его стороны.

— Он говорит, у вас есть понимание Солончака, хенджа. Не ваша вина, что эти варвары его разрушили. Я помню вас в то время: вы ходили рука об руку со своим парнем. Для вас это была чудесная пора, правда?

Рут опускает взгляд.

— Да, — признает она.

— Для меня тоже. Тогда я впервые ощутил себя единым с природой. Осознал, что древние построили этот круг с определенной целью. Почувствовал, что спустя столько веков магия хенджа не исчезла, ощущал ее какое-то время, пока хендж не исчез навсегда.

Рут вспоминает, что ее постоянно что-то раздражало в друидах, даже в те дни. Они считали, будто хендж принадлежит только им и они единственные наследники его создателей. «Мы все их потомки, хотелось сказать Рут, — хендж принадлежит всем нам». И что здесь все-таки делает Катбад.

— Чего вы хотите? — спрашивает она.

— Поговорить с вами, — повторяет Катбад. Нагибается и поднимает Флинта — тот, к большому неудовольствию Рут, громко мурчит. — Это очень мудрый кот, — объявляет гость, — древняя душа.

— Не такой уж он умный, — говорит Рут. — Другая моя кошка была умнее.

— Да. Я сожалею о том, что с ней случилось.

— Откуда вам это известно? — удивляется Рут. — Как вы узнали о другой моей кошке?

— Мне сказал Эрик. А вы решили, это сделал я?

Рут не знает, что и думать. Не удерживает ли ее в кухне убийца кошки или, хуже того, ребенка? Она смотрит на Катбада, ласкающего Флинта. Лицо у него открытое, слегка обиженное. На убийцу он не похож, но, с другой стороны, как выглядят убийцы?

— Не знаю, что и думать, — признается она. — Полиция обвинила вас в написании тех писем.

Лицо Катбада тут же мрачнеет.

— Полиция! Этот мерзавец Нельсон имеет на меня зуб. Я подам на него в суд за неправомочный арест.

— Вы их писали?

Катбад улыбается и бережно опускает Флинта на пол.

— Думаю, вы знаете, что не я, — говорит он. — Вы же читали их.

— Откуда вы…

— Нельсон не так уж умен, как воображает. Он это выдал. Говорил об археологических терминах. Сказать ему о них мог только один человек. Вы с ним очень дружны, верно? Между вами определенно существует взаимная тяга.

Рут молчит. Может быть, Катбад и не обладает магическими способностями, как считает Эрик, но нельзя отрицать, что некоторые его выстрелы попадают в цель.

— Рут, я знаю вас, — непринужденно говорит Катбад, садясь на кухонный стол. — Я видел, как вы влюбились в того рыжего парня десять лет назад. Знаю, какая вы в этом состоянии. Вы были влюблены и в Эрика, так ведь?

— Конечно, нет!

— Были-были. Я сочувствовал вам — вы не имели ни малейшего шанса, поскольку на раскопках находились и жена, и любовница.

— Любовница? Вы о ком?

— О той женщине с роскошными волосами. Напоминающей картину эпохи Возрождения. «Примавера» или что-то в этом роде. Она преподает в университете. Помню, она нам сочувствовала. Присоединялась в протестах. Пока дело не стало слишком серьезным.

— Шона? — шепчет Рут. — Неправда.

— Неправда? — Катбад смотрит на нее, склонив голову набок, а Рут быстро роется в воспоминаниях. Шона и Эрик всегда нравились друг другу. Эрик нарек ее «Леди Шеллот» по названию портрета кисти Уотерхауса. Перед ее глазами всплывает видение, ясное, как обратный кадр. Шона заплетает седую косичку Эрика. «Будто лошадиный хвост, — говорит она, — хвост ломовой лошади викингов», — и ее ладонь нежно касается его щеки.

Катбад довольно улыбается.

— Рут, мне нужно, чтобы вы обелили мое имя, — говорит он.

— Я думала, полиция не настаивает на обвинениях.

— Нет, в убийствах меня не винят, но если убийцу не найдут, все будут думать, что этих девочек убил я.

— А вы не убивали? — набравшись смелости, спрашивает Рут.

Катбад не сводит глаз с ее лица.

— Нет, — говорит он. — И хочу, чтобы вы нашли того, кто это сделал.

Он вернулся. Видя его, спускающегося в люк, она не знает, радоваться или огорчаться. Правда, ей очень хочется есть. Она набрасывается на еду, которую он принес: хрустящий картофель, бутерброды, яблоко, — запихивая в рот, еще не успев проглотить прожеванное.

— Не спеши, — говорит он, — тебя вырвет.

Она не отвечает. Она почти не разговаривает с ним. Приберегает разговоры до того времени, когда, оставшись в одиночестве, можно поболтать с дружелюбными голосами в голове, шепчущими, что тьма сгущается перед рассветом.

Он дает ей необычную оранжевую бутылку. Вкус у напитка странный, но она пьет его. У нее мелькает мысль, не яд ли это, как в том яблоке, которым злая ведьма отравила Белоснежку, но пить так хочется, что ей все равно.

— Извини, — говорит он, — я не мог прийти раньше.

Она пропускает его слова мимо ушей, доедает сердцевину яблока с семечками.

— Извини, — повторяет он. Это слово он произносит часто, но она не знает его смысла. «Извини» — слово из далекого прошлого, вроде «люблю» и «спокойной ночи». Что оно означает теперь? Ей не известно. Но если его произносит он, значит, слово не может быть хорошим. Он плохой, теперь она в этом уверена. Сперва было непонятно — он приносил ей еду, питье, одеяло на ночь, иногда разговаривал. Она думала, что это хорошо. Но теперь понимает: он держит ее взаперти, а это плохо. В конце концов, если он может подняться через люк в небо, почему не может она? Она выросла, пыталась допрыгнуть до люка и зарешеченного окна, но ей ни разу не удалось. Может, когда-нибудь, если она продолжит расти и станет высокой… как это называется? Высокой, как дерево, вот как. Она просунет в отверстие свои ветви и потянется туда, где слышится птичье пение.

Когда он уходит, она откапывает свой острый камень и проводит по щеке его краем.