Переправа

Глава третья

Нельсон гонит машину в Кингс-Линн по двухрядному шоссе. «Мерседес» его неприметен, и он неизменно считает делом чести мчаться так, словно преследует подозреваемого. Ему нравится растерянность ничего не подозревающих полицейских в форме, останавливающих его за превышение скорости, когда он помахивает удостоверением. В любом случае этот маршрут ему настолько знаком, что он мог бы ехать по нему с завязанными глазами: мимо автостоянки и фабрики «Кэмпбелл супс», по Лондонскому шоссе, под аркой в старой городской стене. Доктор Рут Гэллоуэй непременно сообщила бы ему о возрасте этой стены: «С полной точностью сказать не могу, но считаю, она была построена до обеда в пятницу первого февраля тысяча пятьсот пятьдесят шестого года». Однако для Нельсона это последняя пробка на дороге по пути к полицейскому участку.

Норфолк ему не особенно нравится. Он северянин, родился в Блэкпуле, учился в католической школе Святого Иосиф (местные жители называют ее школой Святого Джо) и в шестнадцать лет поступил курсантом в полицию. Служба эта приглянулась ему с самого начала. Он полюбил товарищество, долгие часы совместной работы, физические нагрузки, сознание, что делаешь нечто стоящее. И хотя ни за что бы в этом не признался, даже бумажную канитель. Нельсон методичен, ему нравятся расписания и графики, он превосходно справляется с этой ерундой. Он продвигался по службе, и вскоре жизнь стала приятной: приносящая удовлетворение работа, хорошие друзья, вечерами по пятницам пивная, по субботам — семья, по воскресеньям гольф.

Но потом подвернулось место в Норфолке, и Мишель, его жена, настояла, чтобы он устроился на него. Повышение в звании, увеличение жалованья и «возможность жить в сельской местности». «Кто в здравом уме, — задается вопросом Нельсон, думая о Солончаке, — захочет жить в этой чертовой сельской местности? Здесь только коровы, грязь и местные обитатели, выглядящие так, словно несколько поколений их предков сочетались родственными браками». Но он сдался, и они переехали в Кингс-Линн. Мишель начала работать в роскошном салоне-парикмахерской. Дочерей они отправили в частные школы, и девочки, возвращаясь, смеялись над его акцентом. Он преуспевал, быстро стал детективом-инспектором, люди даже поговаривали о более высокой должности. Пока не исчезла Люси Дауни.

Нельсон, не включая сигнал поворота, сворачивает на автостоянку полицейского участка. Он думает о Люси и останках на болоте. Он всегда был уверен, что Люси похоронена неподалеку от Солончака, и когда обнаружили кости, решил, что конец уже близок. Не счастливый, но все-таки конец. А теперь эта доктор Рут Гэллоуэй говорит, что найдены кости из какого-то каменного века. Черт возьми, как она разглагольствовала о хенджах, захоронениях и возможности дойти пешком до Скандинавии! Сперва он принял это за шутку. Но, приехав на место, увидел, что она профессионал. Он восхищался тем, как медленно и старательно она действовала, записывала, фотографировала, внимательно осматривала находки. Вот так следует выполнять и полицейскую работу. Правда, полицейского из нее бы не вышло. Хотя бы из-за чрезмерной полноты. Что сказала бы Мишель о женщине, запыхавшейся после пятиминутной ходьбы? Просто в ужас пришла бы. Только вряд ли можно представить себе ситуацию, в которой Мишель познакомилась бы с доктором Рут Гэллоуэй. Судя по ее прическе, эта дама вряд не жалует парикмахерские-салоны.

Но она заинтересовала его. Как все сильные люди (Нельсон называет это «сильные», а не «устрашающие»), он предпочитает людей, не пасующих перед ним, но в его работе такие встречаются не часто. Его либо презирают, либо лебезят перед ним. У Рут не было ни того ни другого. Она спокойно смотрела ему в лицо как равная. Пожалуй, он ни разу не встречал никого, ни одной женщины, уверенной в себе так же, как Рут Гэллоуэй. Даже ее одежда — мешковатый спортивный костюм — словно бы говорила о равнодушии к тому, что о ней думают. Она не станет наряжаться в юбки и туфли с высокими каблуками, чтобы нравиться мужчинам. «Хотя в этом нет ничего дурного, — размышляет Нельсон, ногой распахивая дверь в свой кабинет, — но есть что-то интересное, даже возбуждающее в женщине, которую не заботит собственная привлекательность».

И ее рассказ о ритуале тоже был интересен. Нельсон, хмурясь, садится за стол. Разговор о ритуале, жертвоприношении и прочем напомнил о днях и ночах, проведенных в поисках наугад, мучительных встречах с родителями, невыносимых переходах от надежды к отчаянию, переполненном участке, командах, вызванных из шести графств на поиски маленькой девочки. Все тщетно.

Нельсон вздыхает. Как ни противится этому, он знает, что перед уходом от корки до корки перечитает досье Люси Дауни.

Рут едет домой уже в полной темноте, осторожно ведя машину по новой дороге. С обеих сторон кюветы, и малейший поворот руля может привести к бесславному падению. С Рут такое однажды случилось, и ей не хочется повторять этот опыт. Ее фары освещают рельефное дорожное покрытие; земля с обеих сторон обрывается, и кажется, что она едет в никуда. Ничего, кроме дороги впереди и неба, встречающегося на горизонте с землей. Рут вздрагивает и включает приемник. Машину заполняет успокаивающая, культурная и несколько чопорная четвертая радиопрограмма. «А теперь новая викторина…»

Рут ставит машину у своего сломанного забора и достает из багажника рюкзак. В доме приезжающих на отдых темно, но у смотрителя наверху горит свет. Она думает, что смотритель ложится рано, чтобы подняться к птичьему хору на рассвете. У порога Флинт жалобно мяукает, просится внутрь, хотя у него есть откидная дверца и он, собственно говоря, весь день дремал в доме. Вспомнив, что еще не видела Спарки, Рут торопливо открывает дверь. Однако Спарки, маленькая черная кошка с белым носом, спокойно спит на диване. Рут зовет ее, но она остается на месте, выпуская когти и жмурясь. Характер у Спарки сдержанный, совсем не такой, как у Флинта, усердно трущегося о ее ноги.

— Перестань, глупый кот.

Рут кладет рюкзак на стол и ставит еду кошкам. Огонек на ее автоответчике мигает. Ей кажется, что сообщение будет неприятным, и, включив воспроизведение, она убеждается в своей правоте. Комнату заполняет обиженный голос матери:

— …приедешь ли на Рождество. Право же, Рут, ты могла бы быть более осмотрительной. Я разговаривала с Саймоном несколько недель назад. Полагаю, ты приедешь, не могу представить, чтобы тебе захотелось провести Рождество одной, в этом ужасном…

Рут, тяжело дыша, нажимает кнопку «стереть». Мать ухитрилась вложить в несколько коротких фраз годы раздражения и легкую оскорбительность. Обвинение в неосмотрительности, сравнение с безупречным Саймоном, намек, что, не приехав к родителям, она встретит Рождество в одиночестве перед телевизором, с едой из полуфабрикатов. Раздраженно наливая вино в стакан (голос матери: «Рут, как твое здоровье? Мы с папой беспокоимся, что ты становишься зависимой…»), Рут составляет ответ. Она ни в коем случае не озвучит его, но как приятно ходить по кухне и ставить мать на место острыми стрелами логики!

«Я не говорила с тобой о приезде, потому что не хочу слушать, как ты бубнишь о младенце Христе и подлинном смысле Рождества. Саймон звонил, поскольку он подхалим и тряпка. И если я не приеду домой, то буду с друзьями или на каком-нибудь тропическом острове — это лучше, чем смотреть по телевизору „Викария из Дибли“. И мой дом не ужасен, он в сто раз лучше вашей конуры в Элтеме с сосновой обшивкой и отвратительными фарфоровыми украшениями. И это не Питер порвал со мной, а я с ним».

Последнюю фразу Рут добавила, не сомневаясь, что мать заговорит о Питере во время празднования Рождества. «Питер прислал нам открытку… какая жалость… ты когда-нибудь получаешь о нем известия?.. Знаешь, что он теперь женат?» Мать ни за что не признает, что ее дочь отвергла симпатичного покладистого мужчину. Точно так же повели себя друзья и коллеги, когда Рут объявила, что больше не живет с Питером. «Мне очень жаль… Он нашел другую?.. Не беспокойся, он вернется…» Рут терпеливо объясняла, что сама прекратила отношения пять лет назад по той простой, но очень трудной для понимания причине, что больше его не любит. «Ничего, — говорили люди, не слушая ее, — новая женщина ему скоро наскучит. А ты тем временем занимайся собой, делай массаж, может, даже немного сбрось…»

Чтобы приободриться, Рут ставит на огонь воду для вкусных макарон, от которых еще больше полнеют, и звонит Эрику. Ее первый наставник, норвежец Эрик Андерсен, естественно, прозванный Викингом, привил ей интерес к археологии захоронений. Оказал громадное влияние на ее жизнь и стал близким другом. Рут улыбается, представляя его себе: серебристо-белые, собранные в косичку волосы, линялые джинсы, расползающийся свитер. Она знает — Эрик страстно заинтересуется сегодняшней находкой.

Эрик Викинг, как и следовало ожидать, вернулся в Норвегию. Рут навещала его прошлым летом в бревенчатом домике у озера — утренние заплывы в ледяной воде, потом горячая сауна, великолепная стряпня Магды, а вечерами, когда высыпали звезды, разговоры с Эриком о цивилизации майя. Магда, его жена, пышная белокурая богиня, красота которой поднимает настроение, тоже добрый друг. Она ни разу не упомянула о Питере, хотя была здесь тем летом, когда Рут и Питер влюбились друг в друга; в сущности, свела их своим тактом и мягкой благожелательностью.

Но Эрика нет дома. Рут оставляет сообщение на автоответчике, потом нетерпеливо достает из рюкзака поврежденный кусок металла и смотрит на него. Он, все еще лежащий в пластиковом пакете с датой и биркой, словно бы отвечает ей взглядом. Фил предложил оставить его в факультетском сейфе, но Рут отказалась. Ей хотелось привезти торк домой, к Солончаку, хотя бы на одну ночь. Теперь она разглядывает его под настольной лампой.

Несмотря на темно-зеленые пятна от долгого пребывания в болоте, металл блестит так, что, возможно, это золото. Золотой торк! Сколько он может стоить? Рут вспоминает так называемый брачный торк, найденный неподалеку отсюда, в Снеттишеме, — замечательный, искусно сделанный предмет, изображающий человеческое лицо с продетым через рот кольцом. Этот кусок более поврежден — может быть, сломан при копке или вспашке. Однако, приглядевшись внимательней, она видит едва заметный плетеный узор, напоминающий женскую косу. Длина этого куска от силы пятнадцать сантиметров, но Рут представляет его полукругом на шее какой-нибудь красавицы дикарки. Или ребенка, ритуальной жертвы?

Рут вспоминает горькое разочарование Нельсона, узнавшего, что кости не принадлежат Люси Дауни. Каково вечно помнить об этих смертях, этих призраках? Она понимает, что для него останки из железного века — досадная ненужность, но для нее они так же реальны, как пятилетняя девочка, пропавшая много лет назад. Почему кости оставили на краю болота? Была она (по размеру костей Рут полагает, что те принадлежали женщине, но не уверена в этом) брошена умирать, погружаясь в предательскую трясину? Или убита где-то в другом месте и похоронена у края болота, чтобы обозначить начало священного ландшафта?

Когда макароны приготовились, Рут ест их за столом у окна, перед ней стоит книга Эрика «Зыбучие пески». Заглавие взято из «Лунного камня» Уилки Коллинза, и Рут снова открывает первую страницу, где Эрик цитирует описание Коллинзом этих песков:

Коллинз, несомненно, разбирался в ритуальном ландшафте моря, земли и жутких, населенных призраками мест между ними. Рут вспоминает, что по крайней мере один персонаж «Лунного камня» встречает смерть в этих песках. Вспоминает и еще одну фразу: «Что попадет в эти пески, то остается там навсегда». Но Солончак выдал часть своих тайн; сперва хендж, а теперь эти останки, только и ждавшие, чтобы Рут обнаружила их. Тут непременно должна быть какая-то связь.

Прочтя вновь об открытии хенджа (Эрик написал три книги в связи с этой находкой), Рут вспоминает, как жутко он выглядел в свете раннего утра, словно потерпевший крушение корабль, беззвучно поднявшийся на поверхность, — деревянные столбы образовали мрачный круг, чернеющий на фоне неба. Вспоминает, как Эрик рассказывал у костра о скандинавских духах воды: о меняющих облик никсах, заманивающих в пучину доверчивых путешественников; о нокке — поющих на рассвете и закате речных эльфах. О воде как источнике жизни и месте смерти. Вода также часто ассоциируется с женщинами — жаждущими мести, заманивающими мужчин в водяную могилу. О духах утопленников с длинными зелеными волосами, чьи перепончатые руки поднимаются при отливе над водой…

Рут читает дальше, макароны забыты. Лекций завтра у нее нет; она пойдет на то место, где были обнаружены кости.

Но утром льет дождь, косой, барабанящий в окна и окутывающий болото непроницаемой серой завесой. Раздосадованная, Рут берется за работу: пишет конспекты к лекциям, заказывает книги в библиотеке, даже опустошает холодильник. Однако то и дело возвращается к торку, лежащему в пластиковом пакете на столе у окна. Флинт, почувствовав ее интерес, вспрыгивает и усаживается на пакет. Рут сталкивает его. Ей не хочется, чтобы Фил увидел кошачьи шерстинки. Он иронично относится к кошкам, называет их «домочадцами Рут». Она не сомневается — эта находка не дает ему повода для насмешек. Фил всегда довольно скептически воспринимал взгляды Эрика Викинга на ритуальный ландшафт. Для людей железного века этот хендж уже был древним, возможно, таким же загадочным, как и для нас. Они похоронили тело в грязи, обозначая начало этого таинственного ландшафта? Или жертва была ритуально убита, чтобы умилостивить духов воды? Если она сможет установить связь между останками и хенджем, то вся эта местность станет значительной. Солончак может превратиться в важный участок археологических раскопок.

В начале третьего Рут думает, что погода улучшается. Выходит к калитке, дождь приятно охлаждает лицо. Намерение ее нелепо, яма будет заполнена водой, и она не сможет работать по-настоящему в одиночку, но Рут решает наведаться в то место. До него недалеко, около мили пути, и моцион пойдет ей на пользу. Она бодро говорит это себе, надевая куртку и болотные сапоги, купленные для раскопок на Внешних Гебридских островах, кладет в карман фонарик и надевает рюкзак. Она взглянет, и только. Небольшая быстрая прогулка перед наступлением темноты — это лучше, чем сидеть дома, ломать голову и есть бисквиты.

Поначалу прогулка вполне приятна. Рут идет спиной к ветру, теплая куртка спасает от дождя. В кармане у нее та самая топографическая съемка, которой они пользовались при поисках хенджа. Она еще раньше увидела на ней помеченный желтым хендж и зеленые наклейки там, где обнаружили другие доисторические столбы. Они как будто образуют линию, исходящую от хенджа, и Эрик в то время не исключал, что это часть тропы. Может эта тропа вести к тем костям?

Рут идет не по дороге к автостоянке, а на запад, по тропе для наблюдателей за птицами. Пока она не сойдет с нее, все будет хорошо. По обе стороны простираются болота, громадные заросли камыша и мили взъерошенной ветром травы. С виду земля достаточно твердая, но Рут знает по опыту — там полно скрытых окон, предательских и глубоких. Во время прилива море затопляет болота до середины, быстро и беззвучно покрывая землю. Это здесь Питер застрял несколько лет назад между приливными и пресными болотами, лежал лицом в грязной жиже, держась за принесенный водой сушняк, а Эрик полз к нему, выкрикивая по-норвежски слова ободрения.

Рут идет по узкой тропинке. Из-за тумана в нескольких ярдах уже ничего не видно. Она не хочет оказаться в болоте. Дождь мерно льет, небо хмурое, серое. По пути Рут вспугивает стайку бекасов, стремительно взлетающих зигзагами в воздух, но за их исключением она совершенно одна. Рут напевает на ходу, думает об Эрике, Питере и том очаровательном лете на Солончаке. О друидах, которые приходили и ночевали под открытым небом у хенджа. Эрик, вспоминает она, был на их стороне. «В конце концов, — сказал он, — хендж построили для того, чтобы стоять здесь, а не для научного изучения в музее». Но университет, финансировавший раскопки, требовал, чтобы столбы извлекли. Приливы их постепенно разрушают, утверждали эти ученые, столбы нужно вывезти для их же сохранности. «Но они предназначены для разрушения, — утверждал Эрик. — Жизнь и смерть, прилив и отлив, их смысл именно в этом».

Однако Эрик проиграл спор, и столбы перевезли, медленно и бережно, в университетскую лабораторию. Теперь Рут сожалеет о вкопанных по кругу столбах, просуществовавших в песке две тысячи лет. «Их место здесь, — думает она, бредя по грязным лужам и глубоко засунув руки в карманы. — Что попадет в эти пески, то остается там навсегда».

Наконец Рут видит домик, где Нельсон приказал Клафу собрать в пакет мусор. Видит даже автостоянку, сейчас, разумеется, пустую. Земля здесь твёрже, и она идет быстро, хоть и запыхалась (с января непременно нужно ходить в спортзал). Полицейская лента все еще трепещет на ветру, и Рут, подныривая под нее, думает о Нельсоне, его рвении, разочаровании, когда оказалось, что это не кости Люси Дауни. «Странный он человек, — думает Рут, — грубый, недружелюбный, однако, похоже, очень беспокоится из-за этой маленькой девочки».

Как она и подозревала, яма почти до краев затоплена. Это главная проблема с раскопками на болотистых, уходящих под воду во время приливов местах. В археологии важно получить «окружение», ясное видение, где обнаружено то или другое. А на таких участках даже земля меняется под ногами. Рут достает лабораторный стакан и начинает вычерпывать воду. Надежды осушить яму нет, но она хочет взглянуть, не видно ли в земле чего-то еще. Фил обещал прислать из университета команду, чтобы вести раскопки как следует, но Рут надеется первой обнаружить возможную находку. Это ее открытие.

Примерно через полчаса ей что-то мерещится. Неяркий бронзово-зеленый блеск в черной, густой грязи. Она осторожно стирает землю с предмета. Похоже, это еще один торк. Дрожа, она достает изначальный план этого места и отмечает на нем новую находку. Второй торк может указывать на тайник, ритуал закапывания сокровищ.

Это определенно торк, сломанный и скрученный словно бы громадной рукой. Но, приглядевшись, Рут видит, что он целый. Видит оба конца, закругленные и гладкие по сравнению с плетеным узором остальной части металла. Она уверена, что этот торк относится к тому же периоду — с начала до середины железного века. Это приношение по обету? Одна находка выглядит случайностью, две наводят на мысль о ритуале.

Рут, сидя на корточках, разгибает спину, руки ноют. И только тут осознает, что стемнело уже изрядно. Смотрит на часы. Уже пять! Дорога могла занять около получаса, значит, здесь, в грязи, она просидела почти два часа. Нужно возвращаться. Она встает, кладет пластиковый пакет с торком в карман и опускает капюшон. Перешедший в мелкую изморось дождь внезапно набирает силу, хлещет ее по лицу, когда она начинает подниматься обратно к тропинке. Рут опускает голову и с трудом идет вперед; она никогда не оставалась на болоте в темное время и не собирается делать этого теперь.

Минут двадцать она бредет, пряча лицо от ливня. Потом останавливается. Она должна бы уже выйти к мощенной галечником тропе. Уже почти совсем темно, только от болота исходит легкий фосфоресцирующий свет. Рут достает фонарик, но в дрожащем луче света повсюду видно только сплошное болото. Вдали слышится рев прилива. Она пытается развернуть карту, но ее швыряет ветром в лицо. Терять драгоценную карту нельзя, поэтому Рут снова ее прячет. Ей слышен шум моря, но в какой стороне? Достает компас. Она слишком удалилась на восток. Медленно, стараясь не паниковать, Рут поворачивается лицом к югу и снова пускается в путь.

На сей раз она останавливается, потому что ступня ее уходит в пустоту. Секунду назад она была на твердой земле, и вот уже одной ногой по колено погрузилась в болото. Она едва не падает вниз лицом, но, качнувшись назад, садится на твердую землю. С усилием вытаскивает ногу из жидкой грязи. Слышится отвратительное чмоканье, но сапог, слава Богу, остается на месте. Рут, тяжело дыша, делает шаг назад. Твердая земля. Шаг вперед. Липкая грязь. Вправо — тоже грязь. Влево — более твердая земля. Рут начинает медленно двигаться влево, светя перед собой фонариком.

Через несколько ярдов Рут падает головой вперед в канаву. Машинально вытянув руку, касается ледяной воды. Подносит пальцы к губам. Соленые. О Господи, должно быть, она забрела на приливное болото. С трудом поднявшись на ноги, стирает с лица грязь и снова смотрит на компас. Она шла прямо на восток. Неужели совсем потеряла тропинку? Теперь в ушах стоит такой громкий рев, что она не может понять, море это или просто ветер. Потом о ее ступни разбивается волна. Ледяная, пахнущая солью морская вода, никаких сомнений. Она на приливном болоте, возможно, на том самом месте, где Питер несколько лет назад звал на помощь. Но Эрика, чтобы спасти ее, сейчас нет. Она утонет здесь, на пустынном болоте, с бесценным торком железного века в кармане.

Рут плачет, слезы смешиваются на лице с дождем и морской водой. И вдруг слышит нечто настолько удивительное, что едва не пропускает это мимо ушей, как галлюцинацию. Чей-то голос. Зовущий ее. Видит свет фонарика в дрожащей руке.

— Помогите! — отчаянно вопит она. — Помогите!

Свет приближается.

— Идите сюда! Ко мне, — громко кричит мужчина.

Она чуть ли не на четвереньках ползет к свету и голосу. Из тумана вырисовывается силуэт крепко сложенного человека в непромокаемой куртке.

— Сюда, — хватает он ее за руку. — Сюда.

Держась за желтый рукав словно за спасательный пояс, Рут с трудом подходит к мужчине. Он кажется смутно знакомым, но сейчас думать об этом нет сил. Только идти за ним по вьющейся тропинке, то влево, то вправо, то лицом к ветру, то спиной. Но выбранный им путь кажется очень удачным. Ее ноги почти все время на твердой земле, вскоре она видит сине-белую полицейскую ленту и автостоянку со старым «лендровером».

— О Господи.

Рут выпускает руку мужчины и сгибается, чтобы перевести дыхание.

Мужчина отступает назад и светит фонариком ей в лицо.

— Черт возьми, что за игры вы устраиваете?

— Я шла домой. Заблудилась. Спасибо. Не знаю, что делала бы без вас.

— Утонули бы, вот что. — Потом тон его меняется. — Вы та девушка из университета, верно?

Рут пристально смотрит на его коротко подстриженные седые волосы, голубые глаза, форменную куртку. Это ее сосед, смотритель птичьего заповедника. Хоть она и феминистка, ей нравится, когда ее называют девушкой.

— Да, — улыбается она. — А вы мой сосед, так ведь?

Он протягивает руку.

— Дэвид.

Рут пожимает ее, удивляясь странности происходящего. Только что она держалась за его рукав, истерически всхлипывая. Теперь они ведут себя так, будто встретились на вечеринке с коктейлями.

— Меня зовут Рут. Еще раз спасибо, что спасли.

Он пожимает плечами:

— Не за что. Послушайте, вас нужно доставить домой. Вот моя машина.

Это «лендровер», блаженный оазис тепла и безопасности. Рут внутренне ликует. Она жива, ее с удобствами подвезут к дому, и в кармане у нее торк. Она поворачивается к Дэвиду, заводящему двигатель.

— Как вы узнали дорогу обратно? Петляли по болоту просто поразительно.

— Я знаю это место как свои пять пальцев, — отвечает Дэвид. — Оно странное. Тут есть ушедшие в землю деревянные столбы. Если держаться их, они выведут вас на безопасную тропинку. Не знаю, кто их ставил, но эта местность была им знакома еще лучше, чем мне.

— Деревянные столбы… — изумленно шепчет Рут.

— Да. Они ушли глубоко в землю, иногда до середины, но если знать их местонахождение, столбы выведут тебя по этой ненадежной земле прямо к морю.

Прямо к морю. К хенджу. Рут касается пластикового пакета в кармане, но ничего не говорит. Мозг ее напряженно работает.

— А что вы там вообще делали в такую ночь? — спрашивает Дэвид, ведя машину по дороге через соленое болото. Стеклоочистители едва справляются с потоками воды.

— Мы обнаружили кое-что. За автостоянкой. Я хотела взглянуть еще раз. Понимаю, что это глупо.

— Нашли кое-что? Что-нибудь древнее? Вы археолог, так ведь?

— Да. Кости времен железного века. Думаю, они могут быть связаны с хенджем. Помните, как мы нашли хендж десять лет назад?

Рут смутно вспоминает, что Дэвид в то лето наблюдал за раскопками. Как ужасно, что они не разговаривали с тех пор.

— Да, — неторопливо отвечает он. — Помню. Парень с косичкой был у вас руководителем, так ведь? Хороший парень. Я провел с ним много времени.

— Да, он хороший парень.

Как ни странно, Дэвид чем-то напоминает ей Эрика. Может, глазами.

— Значит, сюда снова нагрянут всевозможные люди? Друиды, студенты и идиоты с кинокамерами? — спрашивает он, всматриваясь в горизонты.

Рут колеблется. Она понимает — Дэвид думает, что соленое болото должно принадлежать ему и птицам. Как сказать о своей надежде, что здесь начнутся большие раскопки с непременными студентами и идиотами с кинокамерами, правда, без друидов?

— Не обязательно, — говорит она наконец. — Сейчас это не производит особого впечатления.

Дэвид хмыкает.

— Вчера здесь были полицейские. Что им нужно?

Рут не знает, многое ли можно раскрыть.

— Приехали из-за этих костей, но, когда кости оказались доисторическими, потеряли к ним интерес, — поясняет она.

Они уже подъехали к синей калитке Рут. Дэвид поворачивается к ней и впервые улыбается. У него очень белые зубы. Сколько ему лет? Сорок? Пятьдесят? Время над ним не властно, как и над Эриком.

— Но вы, — говорит Дэвид, — заинтересовались, так ведь?

Рут улыбается:

— Да.

Когда она открывает парадную дверь, раздается телефонный звонок. Она совершенно уверена, что звонит Эрик.

— Рути! — Напевный голос Эрика несется из Норвегии за много холодных миль. — Что там за находка?

— О, Эрик, — восторженно отвечает Рут, и вода с ее одежды капает на ковер. — Кажется, я нашла твою тропу.

Темно, но она к этому привыкла. Она вытягивает руку, проверяя, сможет ли коснуться стены, и ощущает холодный камень. Двери нет. В крыше есть люк, но она не знает, в какой момент он откроется. Порой, когда открывается, только хуже. Кричать или плакать бессмысленно: она уже делала это много раз, но безрезультатно. Правда, иногда ей хочется услышать свой голос. Он почему-то звучит по-другому, будто чей-то чужой. Временами этот другой голос кажется собеседником — они долго разговаривают, шепчутся в темноте.

«Не переживай».

«Все кончится хорошо».

«Тьма сгущается перед рассветом».

Она даже не помнит, слышала ли эти слова, но теперь они, кажется, засели в ее голове. Кто говорил ей когда-то, что тьма сгущается перед рассветом? Она не знает. Знает только, что эти слова вызывают теплое, приятное ощущение, словно она закутывается в одеяло. У нее есть второе одеяло для холодной погоды, но даже под ним она поутру дрожит так, что ноет все тело. Иногда бывает теплее и по краю люка пробивается немного света. Однажды он открыл этот люк в крыше. Обычно так случается только ночью, когда небо черное, но в тот раз оно было таким ярким и голубым, что глазам стало больно. Решетка на окне превратилась в маленькую желтую лестницу. Порой она мечтает взобраться по этой лестнице и убежать… куда? Она не знает. Она думает о солнечном тепле на своем лице, о саде с голосами, запахами стряпни и падающей прохладной водой. Иногда она проходит через эту воду, напоминающую портьеру. Портьеру. Где? Портьера из бусинок, сквозь которую пробегаешь со смехом, а по другую ее сторону снова теплый свет, голоса и кто-то крепко-крепко держит тебя — так крепко, будто никогда не выпустит.

Но временами она думает, что не существует ничего, кроме этих стен. Только другие стены, железные решетки и холодные бетонные полы.