Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

Прошу прочитать далее следующие письма не спеша и вдумчиво.

Это поможет представить образ того, кто писал их и кому, собственно, посвящено наше повествование. При этом надо, конечно же, знать: автор писем ничуть не предполагал, что его обращения только и только к семье станут со временем документами истории.

Это поможет представить облик времени, которое уже тогда, в сущности, было историей. В том числе, как понимаю, и потому, что она вобрала в себя жизнь и смерть человека, способного подтвердить свою сугубо личную, совсем не для посторонних исповедь-переписку делом во имя Отчизны.

Обозначим это посвящение, выведенное прямо по лицевой стороне фотографии, документом первым. На снимке отец и дочь. Ему тридцать первый год. Ей три года и неполных восемь месяцев. В стихотворении благородное знамение отцовского и — воедино! — гражданского долга.

Дата — 1941 год, 16 августа. До отправки на фронт всего лишь месяц назад созданной в Алма-Ате 316-й пехотной дивизии комдива И. В. Панфилова оставалось два дня.

Документ второй — строки из письма жене и дочери за день до прибытия дивизии на оборону Ленинградской области:

«Здравствуйте, мои любимые Ниночка и Эличка! 24.VIII приехали в Рязань, сегодня вечером будем в Москве. Враг совсем близко. Заметно, как по-военному летают наши „ястребки“… Хочется — чертовски — побить паразитов.

…Много мы проехали городов, деревень, сел, аулов и станиц, и везде от мала до велика от души приветствовали нас, махали руками, желали победы и возвращения. А беженцы просили отомстить фашистам за то, что они издевались над ними. Я больше всего смотрел на детей, которые что-то лепетали и махали своими ручонками нам. Дети возраста Элички и даже меньше тоже кричали и махали руками и желали нам победы.

…Гитлеру будет та же участь, какая постигла Бонапарта Наполеона в 1812 году.

Наш паровоз повернул на север, едем защищать город Ленина — колыбель пролетарской революции. Неплохо бы было увидеть брата и племянника или племянницу.

Настроение прекрасное, тем более что я всем детям обещал побольше побить фашистов. Для их будущего (конечно, прежде всего для своей дочки) я готов отдать всю кровь капля за каплей. В случае чего (об этом я, конечно, меньше всего думаю) жалей и воспитывай нашу дочку, говори ей, что отец любит ее и за ее счастье… (многоточие автора письма. — В. О.).

Конечно, вернусь я, и свою дочь воспитаем вместе. Целую ее крепко и здорово соскучился за ней, конечно, и за тобой, и тебя целую столько же и так крепко, как и Эличку…»

Документ третий — строки письма с датой 7 ноября, за десять дней до бессмертного подвига:

«…Мое подразделение считается лучшим в части. Буду стараться, чтобы быть героем с присвоением звания Героя».

Документ четвертый — письмо в Алма-Ату тоже за 7 ноября, но вот домой оно пришло как еще живой свет теперь уже навсегда ушедшей звезды и было прочитано после гибели отца и мужа:

«Милая жена и любимая дочь! Ваш папа жив, здоров, неплохо воюет с немецкими извергами.

Нинуся, я вчера вкратце написал вам о награде и поздравил вас с праздником. Сегодня можно описать подробно. Представили меня к правительственной награде за боевые действия — к боевому ордену Красного Знамени. Это почти самая высшая военная награда. Мне кажется, уж не так много я воевал и проявлял геройство, ну я только был бесстрашным и требовательным к бойцам и командирам. Наше подразделение побило немцев в три раза больше своих потерь. Притом, когда идет бой, очень скоро проходит день. Иногда сражение идет по 6 часов в день.

Нина, ты знаешь, какой я энергичный был на работе, а в бою тем более. Мне кажется, командир части и комиссар переоценили меня, но они также славные командиры, всегда на передовых позициях, они тоже представлены к награде. Словом, наша часть действует хорошо. Иногда натиск противника превосходит в 5―6 раз больше наших, и мы сдерживаем его атаки.

Наши самолеты не дают немцам покоя. Особенно, Нина, наши „гитары“ наводят страшный ужас на фашистов. „Гитара“ — это такое мощное оружие, что ты и представить не можешь.[49] Черт знает что за русские изобретатели! Когда бьет „гитара“, немцы рвут на себе волосы, а пленные немцы говорят: „Покажите мне вашу „гитару““. Мы близко наблюдаем, где разрываются снаряды „гитары“. Все уничтожалось к черту, и мокрого места не остается. Если бы это оружие было изобретено до войны…

Сегодня, Нинок, солдаты провели праздник в землянках и окопах, но провели неплохо, даже выпили, конечно. Вспомнил тебя и дочку. Жив вернусь, расскажу обо всем, а рассказать есть о чем…

Частенько смотрю на фото и целую вас. Соскучился здорово, но ничего не попишешь, разобьем Гитлера, вернусь, обниму и поцелую. Пока до свидания. Привет мамаше, Гале, Марине, Михаилу и Эдику. Вас крепко и очень крепко целую. Любящий вас папа. 7.XI.41 г.».

Документ пятый — строки из письма матери в Саратовскую область за четыре дня до последнего в жизни ее сына боя:

«…Немецкая свинья ползет на Москву. Но не видать немцам нашей столицы, как свинье неба…»

Все эти письма принадлежат легендарному панфиловцу Василию Георгиевичу Клочкову.

Нужно ли, назвав его имя, подробно рассказывать об историческом бое горстки солдат с пятьюдесятью фашистскими танками у подмосковного — за 90 километров от столицы — разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 года? Как он происходил, хорошо описано знаменитым очерком Александра Кривицкого.[50] Напомню лишь главное.

Политрук пришел в Дубосеково, когда бой был в разгаре. Накатилась первая волна атакующих — рота автоматчиков, уверенных в победе. Отбили!.. Семьдесят вражеских трупов осталось у окопов.

Вторая волна — танки! Пока только двадцать. Клочков пошутил: «Меньше чем по одному на брата». Нашелся предатель. Не сговариваясь, его расстреляли. Танки шли напролом. Четырнадцать из них подбито…

И снова атакующий вал — тридцать вражеских машин. Вот тут и раздался воодушевляющий призыв политрука: «Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва».

Горит еще около десяти стальных громадин. Обороняющихся все меньше. Кончаются боеприпасы. Уже нет противотанковых ружей. Отбиваются гранатами. Свою последнюю связку Клочков бросает под траки…

Волоколамское шоссе осталось для фашистских танков недосягаемым. Прорыв на Москву не удался.

Нам известны последние слова истекающего кровью Василия Клочкова. Его соратник по дубосековским окопам Иван Натаров перед кончиной в госпитале передал их нам, потомкам: «Помираем, брат… Когда-нибудь вспомнят о нас…»

…Документы — волнующие до сих пор письма, оставленные в вечное наследство ротным политруком-коммунистом. Строки посвящения дочери… Строки высокой любви к Родине. Строки священной ненависти к врагу.

Что же помогло ему обрести себя для вошедшего в историю подвига? Когда пришло умение сделать главное оружие политрука — слово! — таким точным, убедительным и вдохновляющим? Как и где накопил все то, что выливается для нас беспредельно емким понятием — Герой?..

Даже несколько лет его предвоенной жизни, а если еще воссоединить их с отступлениями в более далекое прошлое биографии, дадут, уверен, достаточно полный ответ на все эти вопросы.

Новый город

Сентябрь 1935 года… Дорога была недлинна: Пензенская и Саратовская области, как известно, соседствуют.

Но как забилось сердце, когда подъезжали после двух с лишним лет разлуки. Волга!.. Вольск по-над Волгою. Дух захватывает от ее простора и величавости! И еще Большой Иргиз устьем сюда приплыл.

— Любил он Волгу. Зайдет, бывало, разговор о ней, он весь оживится, глаза блестят. А сколько песен знал он о Волге! — Это из рассказов о муже Нины Георгиевны Клочковой.

Счастливо породнился с Волгой Василий Клочков. Родился неподалеку от великой русской реки и вот вернулся.

Круты берега у города. Подмыли их речные водобои. И овраги изгрызли их и выпустили на волю холодные родники-ключи. Вода чистая, кристально-прозрачная на радость глазу, упругая, даже видно, как жгутами колышутся струи, прорывающиеся из-под земли.

С трех сторон Вольск в осаде держат холмы и горы меловые. Но в лесах. Сосны хорошо выделяются. А две большие горы безлесные, лысые, как здесь говорят. Одна из них — Двенадцать ветров. Имя-то какое нашли горе! И вправду ничто не мешает гулять по ней всем волжским ветрам.

Вольск славен не только радующей русского человека красотою Волги и мест, окрест лежащих.

Предполагаю, что Клочковы, еще когда только подъезжали к Вольску, обратили внимание на дымящий и громыхающий днем и ночью, весь в пудре главный завод города гигант «Большевик». Серая припороша — это цемент, потому как Вольск — это возрожденная после гражданской войны и послевоенной разрухи кладовая цементных богатств союзного значения. Среди особо тогда прославленных строек пятилетки, что получают отсюда драгоценный порошок, — Московское метро или, к примеру, Беломорканал.

Хочется получше представить себе Вольск и Клочковых в Вольске. Рассказывают, что Василий живо интересовался историей города. Она и в самом деле интересна. С XVII века упоминается поселение на этом месте, причем, как говорится, в достойном историческом обрамлении. Вольск — один из центров знаменитой волжской вольницы, голытьбы, крепостных, бежавших от помещиков. Многие из местного люда, к примеру, примкнули к отрядам Пугачева: Вольская вольница за волю поднялась… Вспомним, что А. С. Пушкин в своей «Истории Пугачева» рассказывает, и не раз, о событиях, происходивших в ту пору именно здесь. И надо обязательно упомянуть про то, что кто-то из клочковского рода, как выяснилось по документам Центрального архива древних актов, воевал в отрядах Пугачева.

Цемент отсюда пошел с 1898 года. Был построен первый завод, а баржи сплавляли цемент по реке.

С этого времени и стал формироваться в Вольске сравнительно невеликий, но приметный своим активным участием в революции, в гражданской войне отряд рабочего класса. Этот городок дал Волге первую Красную речную флотилию. Клочков должен был бы помнить, что здешние красногвардейцы и большевики помогли устанавливать Советскую власть по уезду, в состав которого входила и его родина — село Синодское.

Совсем нелишне сказать, что с конца прошлого века немногочисленная местная интеллигенция изо всех сил своих пытается подтянуться к университетскому Саратову. Устроили неплохую библиотеку, была гимназия и учительская семинария, которую, например, закончил известный советский писатель Федор Панферов.

Наверное, когда Клочковы приехали, то им не без восторга и гордости рассказывали о только что прошедших встречах. Был в Вольске секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов. Немного раньше ликующе — митингами по многим предприятиям — встречали группу отважных челюскинцев и одного из самых первых Героев Советского Союза летчика Водопьянова. Не забывает дорогой земляк Федор Панферов. Побывал здесь и автор романа «Цемент». Надо думать, что книгу Федора Гладкова читали в Вольске с особым интересом.

Вот и получается, что хоть мал городок, всего 50 тысяч в нем населения, да знаменит, на виду он у всей страны. Василий и Нина могли бы ощущать удовлетворение, что переехали сюда.

Чернышевского, 35. Это адрес дома, где поселились они втроем. Нина Георгиевна рассказывала мне, а я, не скрою, любовался в ее рассказе Василием, потому что даже в немудреной, казалось бы, сцене черточки его характера представали выпукло и зримо:

— Когда мы приехали в Вольск, Вася оставил меня с ребенком на вокзале — он никого не хотел беспокоить, мы выехали без предупреждения, — а сам побежал в город и за каких-нибудь два-три часа нашел квартиру, да еще успел купить детскую кроватку, стол, кровать. Я была удивлена, когда он нас с сыном привел в квартиру, а она была уже почти обставлена.

Дом тот и поныне цел. На доме мемориальная доска. Прекрасна традиция — каждую весну в мае сюда приходят пионеры: цветы приносят, поют песни; одну из них о земляке, погибшем под Москвою, сложил местный школьник.

В городе много таких мемориальных досок. Он вписал в историю Великой Отечественной войны, как рассказал мне, вооружившись списками, вольский краевед-газетчик Александр Андреевич Алексеев, 49 Героев Советского Союза.

Жила в Вольске, к примеру, и семья Талалихиных. Уехали в Москву за несколько лет до приезда Клочкова. Летчику Виктору, как и пехотинцу Василию, придется одновременно защищать Москву в грозную осень сорок первого…

В списке героев из Вольска одна женская фамилия — Маресева Зинаида Ивановна. Надо непременно запомнить это, ибо несколько дальше и о ней прочтется кое-что неожиданно интересное в прямой связи с В. Г. Клочковым.

Домик, где стали жить Клочковы, в глубине двора. Стоит он у подножия меловой горы, на скате. Прямо у входа две громадные ветлы в три обхвата. Говорят, что им чуть ли не по 200 лет. И еще одна замета — неподалеку речушка Малыковка, та самая, о которой Пушкин писал в своей «Истории Пугачева».

Две небольшие комнатки заняли они. Соседка Александра Петровна Ключева — вот сколько лет все на одном месте живет — вспоминает:

— У них была вот здесь комната метров на девять, а рядом полужилая комната поменьше. Холодная квартира была. Дом-то наш старинный, да все стоял тогда без ремонта.

Но изба, давно сказано, не углами красна. Не брюзжанием была наполнена маленькая квартирка, а звонкой жизнью: еще бы — сынишка! И уютом, заботой, домашними хлопотами, которыми окружила детей и внука приехавшая в Вольск мама Василия Анастасия Михайловна. Да и не любили ни она, ни Нина с Василием унывать и огорчаться из-за каких-то бытовых неурядиц. Не то испытали раньше…

Суровыми испытаниями закалялся род Клочковых. С середины XVIII века можно вести рассказ. Далекий прадед Иван, по деревенскому прозвищу Клок, крепостной. Но не выдержал притеснений помещика, взбунтовалось непокорное сердце. Бежал из-под Пензы на Волгу.

Каково родителям пришлось, мать Василия в своих кратких воспоминаниях успела оставить: «Мой муж, как ни бился, а в старой России из нужды так и не выбился».

О детях тоже поведала: «Когда родился Вася, мы уже троих детей имели. Дальше семейство прибавлялось. Правда, и умирали детки. А тут война. Мужа воевать послали. Что я могла одна сделать с семьей в шесть человек? Старшему-то сыну Ивану тогда едва семь лет минуло. Совсем обнищали мы. Так было, что и вспоминать страшно».

Революция… «Очень обрадовались мы, когда услышали, что осенью 1917 года в Петербурге революция произошла. Свободно вздохнули люди. Муж домой вернулся. Правда, больной весь. Но за работу с жаром взялся, все приговаривал: „Теперь наша власть — рабочая, крестьянская“».

Но испытания продолжались: «Только стали поправляться, стихийное бедствие на нас обрушилось. В один день, ветреный, жаркий, почти полсела выгорело. Я ребят вывожу, муж на крыше с ведрами. Уже пылом всех хватает, одежда загорается.

Вдруг спохватилась — нет Василия с Иваном. Ну, думаю, пропали наши дети. А они, оказывается, не растерялись в опасную минуту. На дворе у нас фура с накошенным хлебом стояла. Василий с Иваном запрягли в эту фуру лошадь, да и угнали ее далеко за село, в поле. Что спасли они, только у нас после пожара и осталось…»

1921 год. «Новое несчастье, — так пишет мать Василия. — Большой неурожай в Поволжье случился…»

Ее дополняют сестра и брат Героя. «Все, что посеяли с весны, пожгло. Ни хлеба, ни картошки, ни соломы даже». — Это рассказала мне Таисия Георгиевна. «Ходили в лес и собирали желуди и траву. Потом все это сушили, пекли и варили. Ужасно есть хотелось». — Это запомнилось Ивану Георгиевичу.

Клочковых вывозят в Сибирь, на Алтай. По дороге, о чем можно прочитать в найденной автобиографии Клочкова, умирают отец и два меньших брата.

И на Алтае не сразу наладилось. Мать у кулаков батрачила, а ребятам своя жестокая доля досталась: «Первое время я и мой брат беспризорничали. Ходили по миру». Такова автобиографическая запись Василия Клочкова. Потом и им в батрачата пришлось податься. Однажды хозяин спустил на десятилетнего Васю собаку. Шрамы остались на всю жизнь…

Работа

С самого начала, не зная, видно, где искать себе работу, пошел новосел на почту. Оглядевшись, присмотревшись, решил приобщиться к ведущей в городе промышленности, которая агитирует за себя всем и всех к себе приманивает. Это, естественно, цемент и все то, что «работает» на цемент.

И приобщился. В автобиографии В. Г. Клочкова появляется следующее: «Сначала я работал около 2-х лет на машиностроительном заводе „Металлист“ зам. гл. бухгалтера».

Каким же был этот завод в те годы? Часто, почти в каждом своем номере, пишет о «Металлисте» городская газета тех лет, с которой, понятно, я не мог не познакомиться, как только начал работать над этим очерком. Завод хорошо зарекомендовал себя, к примеру, стахановским движением. Но время таково, что не прощается ни малейших сбоев или недочетов. В большинстве своем еще дореволюционное, старое, изношенное оборудование основных производителей цемента требовало добротной машиностроительной и ремонтной базы. Но, как выяснил, подводил по всяким-разным причинам цементников «Металлист». Его частенько лихорадило. Он не всегда выполнял свои планы. И не только, как говорится, в силу объективных обстоятельств. По этому поводу, забегу вперед, нам еще придется попереживать.

Итак, Клочков в свои 24 года заместитель главного бухгалтера на довольно крупном и приметном в Вольске заводе. Молод, но многое за плечами, а вот опыта финансиста промышленного предприятия совсем нет. Трудно было начинать.

Клочков вместе со своим прямым начальником — главбухом — полноправный и с большими полномочиями член руководящего штаба завода. Завод без бухгалтерии никуда: проницательный директор в годовом отчете, к примеру, увидит программу на год вперед. Труд бухгалтера — это самое непосредственное воздействие — контроль рублем! — на работу цехов. Труд бухгалтера — это выход далеко за пределы заводских ворот: сбалансированные взаимоотношения с поставщиками и заказчиками. Труд бухгалтера — это бдения над копейкой и взлет самой буйной фантазии, когда, например, разрабатываются перспективные планы развития завода с тысячными и даже миллионными затратами.

Один мой добрый знакомый, отдавший профессии финансиста больше чем полвека, безо всякой рисовки сказал:

— Бухгалтер, если он только настоящий бухгалтер, это сразу бог, черт и ангел. Един, как говорится, в трех лицах. Не улыбайся! Смелость и осмотрительность, принципиальность и дисциплина, риск и сугубая осторожность, масштабность и педантичность, размах и скрупулезность…

Итак, бухгалтер. А что за этим? Когда просматривал опубликованные материалы о жизни Клочкова, то обнаружил с сожалением, что о его работе на «Металлисте» никто ничего в подробностях не рассказал. Упоминается — да и то далеко не всегда — только сам по себе факт, что работал.

Но нашлись дополнения. И если говорить по порядку, то начну с того, что в воспоминаниях Анастасии Михайловны вдруг наткнулся на фразу — сын сотрудничал в городской газете «Цемент».

Что-то новое: никто, ни сам в автобиографии, ни родственники, ни журналисты — московские или местные, саратовские и Вольские, — не рассказывали об этом. Уж не ошиблась ли мама?

Поспешил во Всесоюзную книжную палату. Разыскиваю комплект газеты. Месячная подшивка, другая, третья… Фамилии Клочкова нет. Продолжаю листать, утешая сам себя мыслью, что все же не теряю времени даром и обогащаюсь сведениями о городе, о заводе. Отложена подшивка за 1935-й. Беру новую…

29 июня 1936 года. Так долго ждал я этой минуты, что не сразу верю глазам своим. Под одной из заметок подпись — «В. Клочков».

Боюсь спугнуть радость. Можно ли такую подпись, из которой не узнать полностью имени, да еще без отчества, считать точным подтверждением авторства В. Г. Клочкова?

Ищу хоть какую-то связь обстоятельств. Вчитываюсь в эту не очень пространную заметку. Она о «Металлисте». Но все же решил подстраховаться: собираюсь срочно писать в Вольск, чтобы просить — музей ли, редакцию газеты ли — наверняка удостоверить факт или — а как было бы обидно — опровергнуть истинность находки. Не успел отослать письмо.

В майском номере за 1975 год в журнале «Журналист» публикуется пусть совсем небольшая, но чрезвычайно ценная заметка. Она из Вольска. Ее автор — Иван Семенович Русяев. В ней и сообщается о нескольких рабкоровских выступлениях будущего Героя.[51]

Журналисты могут гордиться, что еще один газетчик Герой Советского Союза. Но дело не только в этом. Да и не следует, вероятно, излишне переоценивать журналистские способности Клочкова, хотя он и был, как узнаем мы дальше, действительно даровитым рабкором.

Однако не будем уходить от затронутой темы — каким он был заместителем главного бухгалтера? Но так уж получается, что самыми значимыми фактами о работе Клочкова всех нас снабдил сам Клочков. Помните, кто-то из поэтов сказал: «Моя биография в стихах». Его заводская биография таилась в подшивках «Цемента».

Но сперва как эпиграф свидетельство Анастасии Михайловны. Она не скрывает своей гордости за сына, а ведь, надо знать ее характер, была скуповата на похвалы.

— Отличался Василий большим трудолюбием. Уж если задумает что-либо, обязательно доведет до конца. За это его любили и уважали. Не думайте, что это я как мать говорю, — все, кто знал сына, так же скажут.

Еще одно ее свидетельство:

— Все о его работе хорошо отзывались. Добросовестный был и требовательный.

Что о нем могли узнать на заводе? Если по анкетам, то следующее.

Время и место рождения — 8 марта 1911 года, село Синодское Вольского уезда Саратовской губернии.

Социальное происхождение — из крестьян.

Ближайшие родственники. Мать, Анастасия Михайловна, 1879 года рождения, — колхозница. Сестра Таисия — колхозница. Обе живут в Синодском. Брат Иван — инженер-химик в Ленинграде. Сестра Аня и ее муж строят Комсомольск-на-Амуре.

Образование — начальная школа, затем школа крестьянской молодежи, два курса вечернего Саратовского стройтехникума (не закончил в связи с длительной командировкой), неполных два курса заочного института на отделении литературы и русского языка (к сожалению, в каком московском институте учился и отчего не продолжал учебы, доподлинно пока не выяснилось).

Стаж работы — с 1921 года. Батрачонок, ученик счетовода, счетовод сельпо, заведующий избой-читальней (в 15 лет), продавец книжного магазина, бухгалтер, старший бухгалтер райсберкасс и почты.

Все это сопровождалось записями: село Николаевка, затем райцентры Локоть и Угловое Алтайского края, с 1931 года — село Воскресенское Саратовской области и сам Саратов, Сталинград, с 1933 года — Мокшан Пензенской области и Пенза.

Семейное положение — женат с 1934 года. Жена, Нина Георгиевна Клочкова, родилась в 1913 году в Пермской области, выросла на Алтае, закончила Омское медучилище, медсестра. Поженились в Пензе.

В борьбе…

Из 27 обнаруженных Русяевым и мною заметок и статей Клочкова с точно установленным авторством девять посвящены производственным делам на «Металлисте».

Читаю их. Несколько материалов острокритические. Они, пожалуй, поярче, чем другие, помогают представить, каково ему работалось, показывают, как он понимал и как осознавал свой долг и служебные обязанности.

21 апреля 1937 года первое в «Цементе» его выступление о положении на «Металлисте». Названа заметка не по-нынешнему лихо и сразу заголовком в глаза бросается — «Идиотская беспечность». Кстати говоря, словосочетание это еще раза два-три промелькнуло в клочковских заметках.

О чем пишет он? Но стоит ли перелагать содержание? Подумалось, что всем нам наверняка интересно познакомиться с полным текстом, чтобы узнать, за что или против чего боролся Клочков. Жаль только, что в суете редакционной жизни ему не помогли тщательнее подредактировать текст. Но нам он достался таким, и именно таким мы его и перепечатаем:

«На складах завода „Металлист“ скопилось огромное количество продукции, покупного сырья и изделий собственно заводского незавершенного производства, лежит на 204 тысячи рублей покупного сырья, на 213 тысяч рублей изделий и полуфабрикатов, на 385 тысяч рублей изделий незавершенного производства, или всего на 802 тысячи рублей, тогда как их запас не должен превышать 275 тысяч рублей.

Завод очутился в тяжелом финансовом положении. Не оплачены счета воронежской конторы „Главугля“ за кокс. Завод оказался без топлива, и с 10 апреля литейный цех из-за отсутствия кокса встал.

Дело снабжения и сбыта на заводе поставлено на самотек. Директор завода Рожков смотрит на все это сквозь пальцы, технорук же завода Полуботько относится ко всем этим делам безразлично.

На станции Вольск 4-й месяц лежат невыкупленными на 703 рубля шариковые подшипники. Из-за отсутствия подшипников лежат на заводе недоделанными 8 шнеков. Если бы эти подшипники выкупить, завод мог бы выпустить продукции из незавершенного производства только одних шнеков в течение каких-нибудь 5 дней на 100 тысяч рублей».

Клочкову всего этого показалось мало. Видать, дела на заводе и вправду были подзапущены. Не прошло и двух месяцев, как «Цемент» снова обнародует почти подряд еще два критических сигнала. Первый появился 3 июля — «Маринуют рационализаторское предложение». Подпись — Клочков. Затем коллективное письмо в редакцию. Оно о чрезмерно затянувшемся переоборудовании топки котла. Три автора у этого письма — Клочков, Сафронов и Шибаев.

Как в бою — залп за залпом. Сразу чувствуется, что всерьез окрепла уверенность начинающего рабочего корреспондента в силе печатного слова.

Вижу Клочкова в эту пору, когда пришла мысль начать сотрудничать в газете…[52]

Вечер. Кухня — с фанерной столешницей стол, чернильница-непроливашка, деревянная ручка с пером «рондо», бумага, желтеющая под маломощной электрической лампочкой… Пишется и не получается, пишется, а все не выходит, как хочется, чтобы внятно, понятно и зло бы было. Допоздна сидел. Домашние не удивлялись. Привыкли, что он частенько приносит с завода папки с документами, особенно когда наступали горячие денечки квартальных или годовых отчетов. Пишется, но не получается — переписывает, зачеркивает, перечеркивает, снова все начинает. И вдруг пошло: ложатся строчки быстро…

Безобразия на заводе, против которых восстала его душа и против которых попытался строптиво бороться, все оставались. Не помогло выступление на собрании, не нашел поддержки, когда и раз, и два, да все без особых результатов сходил к начальству. Надо еще схватиться. А как? Писать в газету! Отговаривали — не выноси-де сор из избы, не ссорься с начальством прилюдно. Отверг советы, не согласился. Решил это, как приказал. Правдолюб!..

Но как встретили критические заметки Клочкова? Вероятно, кто-то приветствовал, поддерживал стремление молодого работника поскорее устранить то, что мешает. Кто-то же затаил недоброжелательство. Один из ветеранов «Металлиста», Николай Алексеевич Ермаков, вспоминает: «Его заметки не всем нравились, у некоторых появилось: мешает…»

А опустил ли руки? Потерял ли веру в действенность своей борьбы с недостатками? К счастью, нет. Сознавал, что прав, что коллектив за него, что поддержка партийной газеты значит очень многое. Клочкова трудно сломить. Упрям был, если верил и если видел необходимость борьбы за правду. Таким все его знали.

Об этом рассказывают его товарищи по Вольску. Николай Алексеевич Ермаков: «Очень горячий был». Нина Платоновна Чижова: «Сильный душой был человек». Борис Гурьевич Караулов: «Плохо или хорошо, а он не унывал». Нина Георгиевна Клочкова тоже мне писала: «Вася был, я бы сказала, что даже слишком пристрастный. Характер у него был упрямый и настойчивый. Уж если что-то ему нужно, он этого обязательно добьется».

«Глушители критики» — таково новое выступление Клочкова на страницах «Цемента». Статья большая, первая в его рабкорстве на несколько колонок и на почетном, видном в газете месте. Редакция, почему-то подумалось мне, неспроста выделила обращение своего активиста к тем, кто не прислушивался к критике. Вот небольшой отрывок:

«Однажды я написал статью в газету „Цемент“, в которой покритиковал Рожкова и бывшего технорука Полуботько.

На второй день Рожков вызвал меня к себе в кабинет и заявил, что такой критики не простит.

…Он попытался уволить меня, но не подобрал для этого веского материала, пытался снизить зарплату, но также не нашел оснований. Сейчас он со мной не разговаривает».

Что было-то на заводе, когда газета вышла?!

Не все, конечно, однозначно. Директор «Металлиста» опытен, проработал здесь много лет. Но можно догадываться, что в кипении страстей изменило ему чувство справедливости. Забыл, наверное, директор, что не дающий спуску безобразиям рабкор очень часто рассказывает в «Цементе» о хороших заводских традициях и починах, что Клочков далек от критиканства…

Добавим и то, что в газете вскоре появляется статья директора. В ней он так или иначе, но отвечает на критику, рассказывает о том, как изживаются заводские беды.

Конечно, нелегко досталась Клочкову победа. Но не ради себя лично воевал. Разве не ясно, что он не мог быть равнодушным, если видел зло, недостатки. Для него и бухгалтерский стол — передовая позиция, плацдарм, с которого он начинает наступление за лучшую работу своего завода.

«Критика у нас является острым оружием в борьбе за выполнение решений партии и правительства нашими партийными, хозяйственными, профессиональными и другими организациями. Критика и самокритика помогают в нашей повседневной работе своевременно исправлять недостатки». Так писал Клочков в одной из своих статей.

Алтай, 1929 год, село Угловое. Здесь он, пожалуй, впервые убедился, как важно для боевого дела боевое слово.

Деревенская стенгазета, которую вывешивали раз в неделю в избе-читальне. Ее редактором по поручению сельсовета и комсомольской ячейки стал Клочков. Большущие буквы заголовка, старательно — чтоб и малограмотный разобрал — выписанные от руки заметки с характерными для той поры подписями: «Борец за правду», «Неустрашимый», «Шило». Пусть неуклюжие, зато свои сатирические рисунки на местные темы. Призыв к ликбезу, рассказ о «красной дате» — наступающем революционном празднике, заметка о сознательном бедняке, о коллективизации и борьбе с кулаками и их, как писали тогда, подголосками.

Мне прислали письмо с Алтая. В нем прочитал: «Василию Клочкову было нелегко взяться за это новое поручение, стать редактором. Дело в том, что до него стенгазету выпускали очень опытные ребята — братья Атаманские. При них она экспонировалась на районной выставке и о ней сообщалось в окружной партийной газете. Но Василий не растерялся. Вместе с учителем Киселевым создал новую редколлегию и подбирал очень острый и хлесткий материал. Василий, помню, писал даже стихи. Газета очень здорово помогала в агитации и в борьбе с теми, кто мешал у нас проводить политику партии в деревенском вопросе».

Любовь к слову, тяга к творчеству… Здесь, на Алтае, писал стихи. И дальше, как кое-кто мне рассказывал, пытался сочинять. Увы, никаких следов от всего этого не осталось.

Любил читать со школьных лет. В семье долго хранили «Войну и мир» Льва Толстого, которую он незадолго до войны читал и перечитывал, оставив на полях многочисленные отчерки…

Учился на факультете, связанном с литературой и русским языком. Случайно ли?

Когда сотрудничал в «Цементе», попробовал себя почти во всех газетных жанрах — информации, статьи, зарисовка, очерк, вплоть до рецензии. Да, была в его творческой биографии рецензия на фильм «Человек с ружьем», что оставил заметный след в истории советского искусства: «Замечательная картина. Ее нельзя смотреть без волнения… Этот фильм помогает лучше изучить прошлое, чтобы еще больше ценить настоящее». Фраза, право же, как афоризм. Приметна и попытка конкретного разбора. С восхищением, например, делится Клочков своим разумением мастерства Н. Погодина — автора сценария, талантливой игры артистов Штрауха, Геловани, Тенина. Подпись под рецензией — «В. Клочков, бухгалтер». Мне показалось это легким озорством — знай, мол, какие мы, финансисты!

Воспоминания

Совсем нелишне, подумалось мне, привести и некоторые, как говорится, живые свидетельства Вольских старожилов о работе Клочкова. Они дополняют то, что мы узнали о нем с помощью газеты.

Из воспоминаний главного бухгалтера «Металлиста» Александра Захаровича Титенина:

— Боевой был. Бухгалтерское дело знал. Работал честно, добросовестно.

Начальник техотдела Борис Гурьевич Караулов:

— В бухгалтерии революцию наводил. В чем? Там были и сплетни, и подсиживания, а он любил прямоту и справедливость. Рабочие Клочкова уважали. Зарплату всегда дает вовремя. Пойдет сам в банк и все равно пробьет. И выдает день в день. А до него по неделе, по две задерживали.

Коллектив и в самом деле уважал Клочкова и доверял ему. Недаром, как уже упомянул, его избирают в состав завкома. Но когда только время находил? Работа, семья, профсоюз, рабкорство!..

По этому поводу слова Н. Г. Клочковой:

— Энергия у него била через край. Он все время торопился жить. Ему всегда не хватало времени. Мне кажется, что, если б и было в сутках сорок восемь часов, ему все равно было бы мало.

Не мог по-другому. Без общественных дел себя в жизни не мыслил.

Может быть, допускаю, что кое у кого рождается сейчас мысль — не сухарем ли жил Клочков? Все, мол, дела, дела.

Вот ответ. Это его жена мне сказала:

— Да, он, знаете, просто кипел жаждой жизни! А сухарем никогда не был!

Подтвердим ее слова воспоминаниями друзей Клочкова, его сослуживцев или просто знакомых.

Сергей Федорович Оприщенко:

— Василий Георгиевич любил играть на гитаре, я играл на балалайке. Мы играли вместе. Любил петь под гитару. Пел частушки, шуточные песни. Танцевать любил. Мы его как-то всегда ждали, с ним было приятно. Находчив был очень и весел. На вечеринках тамадой был. Отдыхали мы летом во Львовской роще. Была у нас там любимая лужайка.

Лидия Ивановна Гостева:

— С Клочковым я встречалась всего один раз. В 1939 году я плыла на пароходе в Саратов в одной каюте с Клочковым, его женой и дочерью. Мы вместе провели семь часов. Клочков — общительный, веселый, бодрый, даже озорной. Мы были тогда молоды. С ним было не скучно. Глаза у Клочкова озорные…

Николай Алексеевич Ермаков:

— Мы вместе с ним в волейбол на перерывах резались. Очень горячий был. Шустрый…

Нина Платоновна Чижова:

— Около нашего дома огородик был. Так он любил поработать на огороде. Всех угощал своими помидорами.

Александра Петровна Клюева:

— Ни одного грубого слова никому не говорил. Бывало, смотрю, вот как сейчас, в окно — идет Василий Георгиевич: быстрый, веселый. Всегда веселый был. Лежала я однажды в больнице, так он гостинцы присылал. Вася в семье был хороший, очень хороший. И ко всем был хороший. Очень любил детей. Добрый был. Погиб с хорошей душой…

Борис Гурьевич Караулов:

— Отзывчивый. Чрезвычайно энергичный. Ему бы не бухгалтером быть — в том смысле, что бухгалтеры «сухие». Шутник. Находчив. Мы часто были вместе. Выезжали семьями за Волгу. Гуляли в компании. Любил с женщинами пошутить. Жена даже ревновала… Веселый был. Петь и плясать любил. С ним в компании было весело. Волейбол любил! После него, как он ушел от нас, не стало на заводе такой азартной волейбольной команды. Мы оба фотолюбителями были. У Клочкова был фотоаппарат «Турист», а у меня «Фотокор». Фотографией увлекался очень. Клочков еще дружил с профессиональным фотографом Ивениным.

Георгий Иванович Ивенин:

— Случалось, что он по целой ночи проявлял и печатал свои любительские снимки.

Но жизнь несла не только радости. У Нины Георгиевны я не решился подробности выспрашивать о случившемся горе. Другие помогли.

— Мальчик у них был, годика три ему было! Умер мальчик-то. Ну и плакал Василий Георгиевич! Уж очень был похож на него ребенок. Когда мальчик заболел, так он все на руках его носил… Не осталось таких сердечных людей теперь, — так, до сих пор искренне переживая, волнуясь, закончила свой рассказ о Клочкове А. П. Клюева.

И в заключение Нина Георгиевна Клочкова:

— В семейном кругу, с друзьями до чего же был весел! Он очень быстро знакомился с людьми. Дел у него было полно, а в гости любил приглашать и сам ходил. Когда собирались у нас, так сразу патефон заводил. Мы с ним собрали тогда больше шестидесяти пластинок… Он вроде был во всем как все, а что-то и отличало. Недаром к нему так тянулись… Всяким он мог быть под настроение: резким, вспыльчивым, даже злым. Но отходил быстро. Я, конечно, пристрастно вспоминаю о нем. Но больше всего, поверьте, он мне ласковым запомнился, дома, разумеется, с мамою, со мной, с сыном, с дочкой…

Вот каким запечатлелся Василий Клочков тем, кто его хорошо знал.

Да, он такой, как многие. Клочков, это и в самом деле так, весь земной, он во всем человек и насквозь человечен своими заботами и страстями, достоинствами и, вероятно, слабостями. Он симпатичен и даже немного смешной ну хотя бы этой своей увлеченностью помидорами.

Но сказать только так о нем — значит, думаю, ничего не сказать. Попробуй-ка разложи по полочкам, подели, расчлени его характер, его привычки и привязанности.

Цельностью натуры привлекал к себе людей. Тем-то, уверен, он и интересен.

Всегда с людьми, все — в малом и в большом — для людей — это, пожалуй, главная черта его характера, его суть, его самовыражение.

Народ щедр на таких людей. Социализм силен ими.

Многое с малолетства еще перенял от родителей и от многочисленной дальней и близкой своей родни. Активными устроителями новой жизни проявили себя все они.

Отец самовольно бросает старую армию, устраивает у себя дома сходки бедноты, помогает ревкому, когда в Синодском зашевелились богатеи, вступает потом в ТОЗ. Старший брат — комсомолец и заведующий избой-читальней, рабфаковец, выпускник московского института, участник войны с фашизмом. Еще один брат — двоюродный — член ВЛКСМ с 1918 года, председатель колхоза, затем сельсовета, в годы войны политрук, и тоже ротный, орденоносец. Сестра Тая всю жизнь в колхозе, была звеньевой и бригадиром. Другая сестра, как уже упомянул, строила город комсомола на Амуре. Муж ее — заведующий отделом агитации и пропаганды райкома комсомола. В числе родственников комбедовец, рабочая, партийный работник, чекист, учитель…

Особо скажу об Анастасии Михайловне. Родила десятерых, в жизнь вошло четверо, потом и младшего, Василия, не стало. Светлым осталось ее сердце, несмотря на все невзгоды, мытарства, слезы. Трудно ей пришлось, но тем более, как чувствую, любовно растила в детях трудолюбие, настойчивость, стойкость, честность, тягу к учебе и к знаниям. В их семье любили песню. Василий, как все о нем восхищенно вспоминают, играл на гармошке, гитаре, мандолине, лихо плясал и петь был горазд. И вот еще какая прекрасная особенность душевного склада — влюбился раз и навсегда. Нина Клочкова была до конца дней его единственной подругой.

Еще о рабкорстве — таланты…

У нас в руках настоящее богатство — журналистское наследие Героя, 27 его выступлений в городской газете. Все это доказательный источник, чтобы найти фактическое подтверждение всему тому, что вспоминали о будущем политруке-панфиловце довоенные друзья и товарищи. При этом как бы попутно у нас появляется возможность проследить и его чисто творческие наклонности.

Не будем преувеличивать, повторюсь, журналистского таланта Василия Клочкова. Профессионалом газетного цеха он не стал, хотя и был активнейшим и очень полезным газете, заводу, городу рабкором. А все же его рабкорство радует. Оно по-доброму удивляет широтой и многотемностью, стремлением проповедовать то, чему он сам так истово верил и к чему стремился в своих помыслах.

Еще перечитываю его выступления о производственных делах на «Металлисте». С цифрами, с расчетами, с сопоставлениями получился у него, к примеру, разговор о рационализаторском предложении кузнеца-стахановца М. И. Сафронова. Потому-то оказалась статья такой доказательной. Суть ее в том, что если внедрить на «Металлисте» предложение кузнеца, значительно повышается производительность труда, снижается стоимость продукции, перестанет зазря тратиться металл. Автору статьи при этом, вполне понятно, важно выяснить, отчего рацпредложение не внедрено. Он требовательно настаивает на этом. Вот вам и тишина бухгалтерского кабинета. И одновременно несколько статей и наметок о хороших делах, о стахановцах, о трудовых подарках к XX годовщине Октября, ко дню первых выборов в Верховный Совет страны.

Легко подмечается такая особенность Клочкова как газетчика — перегруженность фамилиями даже маленьких заметок. Может, это неопытность начинающего рабкора? Но, может, это доброе его желание прославить как только возможно больше товарищей по заводу, отличившихся своей замечательной работой? Так или иначе, но, признаюсь, трудненько читать подобные материалы. Правда, мне показалось, что со временем он начал понимать этот свой творческий промах и не сразу, но меняет стиль, пытается искать новые краски…

Мне, например, по-настоящему полюбилась его зарисовка «Модельщик», помещенная в 1937 году в праздничном первомайском номере. Она заманивает к чтению уже с первых своих строчек:

«Рождению машины предшествует упорная творческая работа конструктора. Мысль конструктора, запечатленная на чертежах, воссоздает в реальные формы модельщик. Он — художник. Читая чертежи, переводя их с бумаги на дерево, придавая дереву реальные очертания будущих деталей будущей машины, модельщик творит.

Вот почему модельное дело стало любимым делом Бориса Сеничкина.

11 лет как пришел учеником Борис Сеничкин на завод „Металлист“, 11 лет как он модельщик. И не просто модельщик, а модельщик-стахановец…»

Приметна еще одна черта клочковских материалов. Он старательно обозначает в биографиях, в жизни, в характерах тех, о ком пишет, активную общественную жилку — принадлежность к партии или к комсомолу, к разгоревшемуся в Вольске стахановскому движению, к общественной работе.

То же Борис Сеничкин. Он не просто, как сообщается, художник своего дела, но и «…кандидат партии, хорошо учится в политшколе и на курсах советского строительства при Саратовском облисполкоме». Или пишет о бригадире Соколове: «Прекрасная работа тов. Соколова приблизила его к большевистской партии. В 1936 году тов. Соколов вступил в группу сочувствующих».

Мне почему-то показалось, что, когда Клочков писал о нем, о себе думал. Ведь он тоже в группе сочувствующих. Правда, «стаж» этот, начавшийся еще в Пензе, к сожалению, несколько затянулся. Но не по его вине. Сказался переезд.

Чем и как пришлось ему показывать себя в коллективе в эти заводские годы? Мы уже знаем — член завкома и рабкорство, столь важное и почетное в нашей стране общественное занятие. Казалось бы, и этого уже предостаточно. Но беда для биографа — не было никаких подробностей.

Ниточка поиска, как у того сказочного клубочка, снова потянулась с газеты «Цемент». И велик оказался перечень: расцвел Клочков в многообразных, как выяснялось с помощью его же публикаций, общественных заботах…

Оборонно-массовая работа. 26 октября 1936 года на «Металлисте» заводской вечер проводов в Красную Армию. «Цемент» рассказывает: торжественное напутствие призывникам, речи, песни, подарки от коллектива, потом ответная клятва новобранцев служить Родине верно и честно. Если исходить из этой клочковской информации, то сам он, вероятно, если не главный организатор вечера, то по крайней мере один из них. Это пусть и маленький, проходной как бы, но примечательный тем не менее штрих жизни будущего политрука, хотя оговоримся, что о главном его участии в оборонно-массовой работе речь впереди.

Стенная печать. На заводе выпускается газета «За стахановские темпы». Из заметки в «Цементе» за 29 мая 1937 года явствует, как превелико озабочен Клочков авторитетом стенгазеты, действенностью ее критических сигналов. Он подсказывает парткому, что следовало бы больше и заинтересованней заниматься ею. Достается и заводскому начальству — оно, по мнению рабкора, слишком пассивно относится к выступлениям стенгазетчиков. Но есть продолжение этому факту. Клочков, как узнаем мы чуть позже, редактировал еще одну стенгазету.

Увлечение искусством. 12 февраля 1937 года информация «Готовим постановку „Чужой ребенок“». Премьера, о чем сообщает горожанам Клочков, состоится у них на заводе 23 февраля, в день рождения Красной Армии. В драмкружке, как пишется в заметке, вместе с Клочковым служащие, рабочие, среди которых и уже известный нам Сеничкин.

Нашлась даже в некотором роде рецензия на Клочкова-артиста:

«Все покатывались со смеху, когда он играл роль незадачливого мужа, который остался дома за хозяйку, считая, что домашние дела делать легко. Ловко он показывал, как у того человека все не ладилось: и тесто ушло, и поросенок в избе напроказничал, и ребенок без умолку плакал беспризорным. А он бегает, суетится, что-то ищет, ничего не получается, пот градом… В конце падает от усталости. Зрители долго аплодировали».

Спектакль любительский, и отзыв, понятно, любительский, хотя и интересен, думаю, для нас непринужденностью и радостью восприятия того, что так охотно дарил друзьям-зрителям Василий Клочков. Остается добавить, что автор этой устной «рецензии» — Т. Г. Клочкова, побывавшая на домашнем представлении брата во время одного своего наезда в Вольск.

Спорт. На заводе Василий Клочков, что видно из его заметок, тренер сразу двух команд — футбольной и волейбольной. Играющий тренер, как выразились бы мы сегодня. Никакого иждивенчества. Клочков рассказывает, как оборудовали футбольное поле, спортплощадки, как заставили завком выделить средства на покупку инвентаря и формы для футболистов. Чувствуется, однако, что не сразу все получилось. На заседаниях заводского профкомитета разгорелись, оказывается, жаркие споры из-за рабочего спорта. Не все просьбы своего товарища — Клочков, вспомним, тоже член завкома — восприняли и поддержали. Пришлось вынести, как говорится, сор из избы. 2 июня 1937 года появилась его статья «14 рублей на физкультуру». Ему ли не знать, что завком, о чем и пишет, «заморозил» тысячу физкультурных рублей, выделенных «Металлисту» ЦК профсоюза цементников.

Политическая учеба. В 1936 и 1937 годах «Цемент» знакомит своих читателей, партийный актив города с четырьмя статьями В. Г. Клочкова о политическом просвещении на «Металлисте».

Интересно внимательно прочитать их. Статьи эти не просто, как можно было бы представить, отчет или информация с места события. Они весьма обстоятельны в разборе сильных и слабых сторон политучебы на заводе. Здесь конкретные и деловые советы, анализ методики занятий, критика — заботливая и опять же подсказывающая, как лучше надо бы сделать. Заслуживает внимания, как мне кажется, такой факт в связи с этими статьями. Через некоторое время системой политпросвещения на заводе заинтересовался горком партии. «Цемент» помещает обзорную статью завотделом агитации и пропаганды горкома, который подмечает в общем все такие же упущения, что и Клочков.

Сам В. Клочков, как выясняется, занимается в кружке по изучению истории партии.

И наконец, о связи Клочкова с комсомолом. Несколько его корреспонденций рассказывают о работе, учебе и отдыхе молодых рабочих. Суть их в неподдельной заинтересованности в правильном воспитании молодежи. Он с гордостью, нескрываемо любуясь, сообщает о тех, кто трудится по-настоящему, по-комсомольски, успевая заодно и учиться, и заниматься общественными делами.

Клочков, конечно же, свой человек в цехах и в бригадах. Он хорошо знает, чем и как живут на «Металлисте» молодые рабочие. Знает, как работают, знает их успехи, недаром пишет об этом со знанием дела. Знает и их нужды. И не мог при всей своей страшной занятости быть для молодежи посторонним, не мог оставаться равнодушным, если кто-то вдруг на заводе обходил заинтересованным вниманием ее заботы.

1 июля 1937 года он печатает обширный отчет с собрания заводского актива, где приводит острое выступление комсомольца-стахановца Геничкина. Порядком досталось мастеру-грубияну, который к тому же помешал одному из молодых рабочих заниматься в аэроклубе. Клочков резок в оценке такого поведения: «Неправильное, непартийное».

Из Вольска мне прислали примечательную фотографию: Василий Клочков на комсомольском собрании. Надо думать, что оно было открытым, потому и пригласили.

Собрание, догадываюсь, проходило зимою и в каком-то холодном цехе. Все в пальто, но замечаю, что без шапок. У Василия в распашке воротника белая рубашка и тугой узел черного галстука.

Сфотографирован в упор, крупным планом, с таким же, как и он, молодым человеком. Знать, нашлись причины фотографу так выделить их — может, для стенгазеты, но, может, просто на память попросили увековечить.

Лица всех, кого захватил объектив, напряжены, сосредоточены, ни одной улыбки. Кто-то из рядов, что позади Клочкова, тянет шею, чтоб лучше видеть и слышать. О чем говорит оратор, чему посвящено собрание? Тема, догадываюсь, серьезна.

…Вижу Клочкова. Уж близко к ночи. Пришел с завода домой поздно. Устал так, что начисто отбило от еды. В кровать бы — и баста! Тихо. Все спят. Но мама шорохтенье полуночника услышала и вышла, чтоб ужин разогреть. Ждала. Села рядом, смотрит на сына, и сердце щемит: устал он — плечи ссутулил, глаза красные, по лбу морщины, днем их нет, а сейчас собрались, ест нехотя. В отпуск бы ему, к Тае, в Синодское, молочком попоить, заботы снять…

Решилась поговорить. Давно хотела, да все стеснялась в сыновнюю жизнь влезать.

— Исхудал ты, Вася. Совсем не жалеешь себя. Чего рвешься-то на делах? Мало тебе одной работы, что ли? Мелешь, будто жернов, все, что ни сыплют на тебя. Дак ведь и мельничный камень лопается. Пожалей себя, родненький. Глянь-ка, на кого похож… И заболеть ведь недолго. Потускнел весь.

Отшутился:

— Золото не золото, не побыв под молотом. Сама учила.

— Не надо так, Васенька. Я по делу говорю, а тебе все шуточки. Одна у тебя пора: все страда. А отдыхать когда? На тебя грузят, а ты и тянешь.

— Не битюг я, мама. Да и ноша не чужая, своя. Радость это свое везти.

— Так не один на свете. Вон нас сколько — сто семьдесят миллионов. Вишь, не забыла.

— Каждому и надо. Революция идет. Никому нельзя в кусты или на лужайку…

— Если б революция, чай, понимаю, так и разговора нету. А сейчас мирная жизнь.

— Без наганов, это так, но революция и сейчас идет. Во всем, мама. Разве сама не видишь? И в работе и в душах. Строим, переделываем, вперед глядим. Пока будем за новое, за лучшее, все ей быть. Первые ведь, сама знаешь. Подменить некому. И останавливаться нельзя. Притормозил — и, считай, кончилась революция. Потому и надо, мама, побольше каждому на себя взваливать. Не укоряй, мама. Как же иначе? Дезертиром не могу… И скучно б было. Вот тогда и на самом деле тусклым стану от равнодушия к людям.

— Не укоряю, сынок, не укоряю… А ты совсем лектор-то у меня! — усмехнулась.

Талант общественника… Мы отчего-то слишком редко так говорим о тех, кто, подобно Клочкову, увлеченно, добровольно и всего себя всецело отдает людям. И разве не так, что даже простой пересказ клочковских статей и заметок создает сейчас облик человека, поистине талантливого на любовь к людям и подлинную заботу о них.

Не сразу, понятно, не вдруг стал Клочков таким активнейшим общественником. С юношеских лет складывалось это в нем. На Алтае в 1926―1931 годах он избирается в комитет своей единой на райцентр комсомольской ячейки, кандидатом, а затем и членом пленума райкома комсомола. По некоторым данным, входил даже в состав бюро райкома.

В фондах Барнаульского партархива за 1929 год сохранился любопытный документ — бюро райкома утверждает Клочкова для учебы на окружных курсах физкультактива.

На Алтае он участник и руководитель синеблузников. Непросто, между прочим, все тогда было. Синеблузники, разъезжая по деревням, агитировали за хлебосдачу, помогали коллективизации, разоблачали кулаков. Однажды по Клочкову и его друзьям стреляли…

Дважды политрук

1936 год. Тревожно в мире. Все чаще международная информация перекочевывает в газете в силу своей важности с традиционной последней странички на первую. «Цемент» сообщает о митингах и собраниях солидарности Вольских трудящихся со сражающейся республиканской Испанией, публикует отклики на полные опасности события в Германии…

Программа нацизма в действии: оккупация Рейнской зоны, интервенция в Испании, отказ от условий Версальского договора, хоть как-то ограничивающего милитаризацию. Принят антикоминтерновский пакт — его антисоветская направленность очевидна. В секретном меморандуме Гитлер обосновывает форсированную подготовку к войне неизбежностью «исторического столкновения» с Советским Союзом.

Не могло все это пройти мимо Клочкова. Впитывал, тревожился, думал, как и большинство, — оставят ли в покое, будет ли новая война?

«На самолет, комсомольцы!» Такой вот призыв был тогда в Вольске. Гуляя по выходным дням, Нина и Василий видели, как парят над городом планеры, куполятся парашюты, мотоциклетно стрекочут двукрылые самолетики. Почетно стать значкистом ГТО или заслужить звание ворошиловского стрелка. Газета сообщает, что растут ряды Осоавиахима, этого предшественника нашего ныне орденоносного ДОСААФа.

Но остановимся, чтобы вспомнить о заметке Клочкова, в которой рассказал о заводском вечере призывников и их проводах в Красную Армию. Что это — просто эпизод, только лишь случайное участие в вечере в силу неуемного желания быть всегда с людьми, с молодежью?

И. С. Русяев — «виновник» открытия, которое дает подробный ответ на вопрос, порожденный заметкой в «Цементе». Его тетрадка записей бесед с теми, кто лично знал будущего Героя, а я уже упомянул о ней, приоткрывает и эту, совсем неизвестную страничку биографии.

Однако начнем не с тетради краеведа, а с воспоминаний Таисии Георгиевны Клочковой:

«Читала в книгах — пишут о Василии: мягкий, мечтательный, добродушный человек. И удивляются — как быстро он стал на войне стойким, твердым, как кремень!»

Понимаю, что неспроста вылилось это у нее. Кое-кто из пишущих о Клочкове для вящей, очевидно, красивости в некоторой мере противопоставлял воинский подвиг его сугубо, что ли, мирной профессии. Писалось-то так из лучших побуждений: бухгалтер — торговый работник — герой-политрук. Звучало на противопоставлении красиво, но…

Не соглашается сестра с такой трактовкой, спорит:

«Или пишут: вполне штатский человек, он вдруг стал воином. А брат готовился, когда надо будет, пойти в армию».[53]

Согласен с ней и Иван Георгиевич Клочков. Он написал мне, что, конечно же, Василий как воин, как армейский политработник в определенном смысле начинался еще до войны.

Спасибо еще раз Ивану Семеновичу Русяеву. Он, разыскав тогдашнего начальника боевой подготовки Вольского горкома Осоавиахима Тихона Петровича Бодилевского, укрепил мнение Таисии и Ивана Клочковых неоспоримыми фактами.

Из воспоминаний Т. П. Бодилевского:

«Когда потребовался нам политсостав, Клочков Василий Георгиевич был направлен к нам. Пока жил в Вольске, он почти все время работал в Осоавиахиме».

Он утверждает, что был Клочков осоавиахимовским политруком. Между прочим, должности в этом обществе хоть как-то, но должны соответствовать записям в военном билете.

Так и оказалось. В личном деле Клочкова его собственной рукой написано: «Военнообязанный, политсостав, мл. политрук, сухопутный род войск». Более того, узнаю, что звание младшего политрука присвоено ему именно в Вольске.

Не тщеславен Клочков, но свершившемуся, уверен, был крепко рад. До войны такое звание что орден. Комиссар! И пусть политрук формально, если говорить в строгом соответствии с тогдашним военным уставом, не комиссар, это следующая должностная в армии ступенька, но так близко. А как еще живо в памяти, в обиходе слово «комиссар» от гражданской, овеянное блистательным, полным героики и романтики ореолом…

Кстати говоря, работа в горкоме Осоавиахима ничуть не освобождала от работы на заводе.

К новому поручению отнесся со всей присущей ему ответственностью. На «Металлисте» заметили это. Сослуживцам запомнился Клочков тех дней. Рассказывает, например, Б. Г. Караулов: «Приходил на завод в форме. Военная форма шла ему. Мы дружелюбно подшучивали над его военной формой, а в душе гордились политруком». И еще у него же: «Часто бывал на сборах». Или воспоминания С. Ф. Оприщенко: «Когда Василий Георгиевич в Осоавиахиме работал, вечно он со своей сумкой полевой бегал. Организатор был хороший».

Но вернемся к свидетельствам Бодилевского:

«Замечательно проводил занятия по политической подготовке с допризывниками. Мне по долгу службы приходилось бывать у него на занятиях. Заслушаешься. Масса примеров из жизни производства и города. Политические беседы его были увлекательны. Он всегда приводил много примеров из жизни и боевой деятельности героев гражданской войны Котовского, Чапаева, Буденного. Я ставил его в пример другим…»

В этом месте мне захотелось прервать эти воспоминания, из которых мы узнали, как бы говоря, о методике и характере клочковских занятий. Есть возможность дополнить эти наблюдения. В третьем томе вышедшей в 1973―1981 годах 12-томной «Истории II мировой войны» в главе, исследующей обстановку кануна войны, рассказывается как раз по нашей теме:

«Особое внимание было обращено на то, чтобы оборонно-массовая работа была пронизана глубоким патриотическим содержанием и не сводилась только к военно-технической подготовке. Партия рассматривала оборонно-массовую работу и как средство воспитания активных, сознательных строителей коммунизма, и как форму подготовки защитников завоеваний социализма».

Нетрудно теперь убедиться, что политрук Вольского горкома Осоавиахима В. Г. Клочков правильно понимал цель своих занятий с допризывниками. При этом, отметим, проводил он их весьма и весьма разнообразно.

«Был страшно аккуратен, — вспоминает Бодилевский. — Много и с увлечением занимался внеклассной работой с допризывниками: то в кино их поведет, то организует экскурсию. Инициативу во всем проявлял. Хороший был лыжник. Других приучал к лыжам. Бывало, раздобудет лыжи и на производстве или даже у частных лиц и организует лыжный поход».

Еще из рассказов Бодилевского:

«По инициативе Клочкова практиковались ночные учения, походы на 20 километров, „бои с противником“. Василий Георгиевич занимался с членами Осоавиахима даже строевой, огневой и тактической подготовкой, знал хорошо топографию, средства защиты от химического оружия».

И такое добавление: «Нашу стенгазету „Осоавиахимовец“ редактировал. Она отличалась своим содержанием и красочным оформлением».

Надо бы обратить внимание на другую приметную деталь в рассказе осоавиахимовского ветерана: «С недостатками в работе нашего „Дома обороны“ не мирился, любил критиковать».

У Бодилевского сохранилась интересная фотография. Учебный пункт Осоавиахима, идут занятия. На переднем плане он сам, чуть поодаль Василий Клочков, внимательно наблюдающий за обучением.

Василий Клочков тоже оставил фотографическую память о своем довоенном политрукстве. Существуют, по рассказам, несколько им же самим сделанных снимков вольских осоавиахимовцев. Два из них попали мне в руки. На одном — по просторному летнему взгорку улегшиеся прямо на землю ребята и девушки, в руках первого в ряду малокалиберная винтовка, за ними грузовики, рядом с которыми девушки, через плечо у одной видна противогазная сумка.

Второй снимок особой исторической значимости (сознательно решился выписать такое торжественно звучащее словосочетание).

Откуда было знать Василию Клочкову, что его фотолюбительство воссоединит две славных для ратной истории Отечества судьбы. До войны еще далеко, хотя многие догадывались, что она уже так коварно близка…

Он сфотографировал тех, кто занимался на курсах медсестер. В шеренге совсем юных девушек, что перед недавней публикацией снимка в вольской газете точно установлено тщательными и многократными сопоставлениями, Зинаида Ивановна Маресева. Я уже упомянул о ней в подглавке «Новый город». В 1943 году ей, гвардии старшему сержанту медицинской службы, присвоено — посмертно — звание Героя Советского Союза.

Политрук, сейчас бухгалтер, увековечил себя обороной Москвы, одна из его воспитанниц, рабочая с цемзавода «Большевик», — подвигом в Сталинградской битве.

В жизненной линии В. Г. Клочкова были и такие штрихи… Конец 1917 года. К Синодскому двинулись белобандиты. В один из этих дней Иван, двоюродные братья и шестилетний Вася тоже совсем случайно подслушали где-то, что кулаки собрались ломать мост. А по нему должен пройти на помощь красный отряд. Ребята, к счастью, сообразили что к чему и прибежали к отцу. Тот не мешкая — в штаб сельских красногвардейцев. «Этих кулаков, — как запомнилось Таисии Георгиевне, которая и поведала мне эту историю, — забрали и посадили в „жигулевку“. Так мы звали один домишко, там окна были маленькие и с решетками, и там им дали хорошую порку».

1929 год. В письме одного из алтайских ветеранов прочитал: «Когда вспыхнул конфликт на КВЖД, несколько комсомольцев из нашей ячейки вместе с В. Г. Клочковым пошли в военкомат записываться добровольцами в Красную Армию. Правда, никого из нас тогда в армию все-таки не взяли».

1934 год. Пенза. Клочков призван в ряды РККА, где заканчивает полковую школу младшего комсостава. За участие в полковых соревнованиях был даже удостоен диплома за подписями командира и комиссара полка.

Снова торговля

Наступает 1937 год. Не забудем, что истекают те самые два года, отданные Клочковым, как писал он в своей автобиографии, заводу «Металлист».

Что дальше? «Три года проработал в Вольском горторге, сначала бухгалтером-финансистом, а потом старшим бухгалтером универмага, бухгалтером-ревизором…» Анкета помогает уточнить, что в горторг он перешел в октябре.

Так 1937 год возвратил 26-летнего Клочкова в систему торговли. Началось же все, если вспомнить, с Алтая, когда подростком стал он учеником счетовода сельпо.

Советская торговля. Сравнительно недавно, два года тому назад, страна рассталась с карточной системой, наследием тяжелых лет войн и разрухи. Благосостоянию, достатку трудящихся уделяется настоящее внимание.

Но без трудностей обойтись не удавалось. В Вольске это усугублялось тем, что не хватало знающих кадров. Клочков, решаясь вернуться к былой профессии, наверняка видел, что торговым делам в городе до полной благостности далековато. Тот же «Цемент» не только хвалит. Чаще всего как раз не хвалит. Вот печатается в основном критическое постановление горкома партии. Еще одна статья специальной рабкоровской бригады под решительным заголовком «По-большевистски организовать работу горторга». Убытки, перебои в торговле, растраты… Горком продолжает беспокоиться и, судя по информационному в газете отчету, приглашает для серьезного разговора партийное руководство горторга. В результате оно здесь заменяется.

Догадываюсь, как нужны были тогда в торговле новые работники.

Жена Героя вспоминает:

— Пришел Вася однажды с какого-то совещания и говорит: «Нинок, меня приглашают на работу в систему горторга. Как ты на это смотришь?» Отвечаю: «Если у тебя есть желание, переходи…»

Перешел. Сделал выбор, хотя и знал, что попадает в самый центр тогдашних городских страстей и неурядиц.

Надолго запомнятся первые месяцы своей новой работы. Даже в 1940 году в письме к Анне выплеснул это прошлое, пусть и задним числом, но написал сестре, что была «работа дрянная и неблагодарная, много жуликов и подлецов».

Вижу Клочкова… В конторке двое. Он и директор магазина. В магазине непривычно тихо. Продавцы, подсобники давно уже ушли. Даже уборщицы-хлопотуньи не слышно. Темень зимняя за окном.

Пришел к директору в панике. Первый отчет за месяц, который сам составил, и… недостача, за которой — сколько же покопаться пришлось! — воровство. Явное. Хитро замаскированное. Но вот выявленное. Что делать?!

— Оставь, разберусь, — проговорил твердо и успокаивающе-солидно. — За сигнал спасибо, остальное за мной. И не болтай только, пока не разберусь. Нельзя кидать пятно на коллектив.

— Сами же торопили, чтоб завтра отчет отослать.

— Так и отошли. Задержишь, тебя же по головке не погладят. Тебе с начальством ссориться, плохо показывать с первых шагов не советую.

— А как же с недостачей?

— Без этого придется отсылать. Не дано нам — ни тебе, ни мне — сроков отчетности нарушать. Потом разберусь и, если надо, сам доложу в горторг.

— Чтой-то непривычно жулье покрывать. У нас на заводе бы…

Директор улыбнулся:

— Эх, горячая голова: не с железками, с людьми дело имеем. Не поувечить бы…

И добавил:

— Да ты не волнуйся. Привыкай — торговля! — каждый день пожары тушим. Знал, наверное, куда переходишь. У нас, брат, сло-о-жное дело. Может, он, которого ты бумажкой выявил, ошибся, а не вор и расхититель. Может, он уже все сам понял и завтра спозаранку прибежит недостачу покрывать своими кровными, от семьи, от детей оторвав. А? А ты его — трам-тарарам — под следствие. А у него детишки… Не спеши. Разберусь. По строгости, по справедливости. Не впервой. Ну, по домам! А ты чего-то без сверточка? Сегодня дефициту подбросили. Неужто не знал? Женушку побаловать не грех.

«Сверточком» покоробил, но убедил, что спешить вроде и действительно ни к чему. Но когда подал руку, чтобы попрощаться, уловил в директоровых глазах и страх, и хитрость, и радость, что уговорил его, Клочкова, на отступление.

— Вам виднее — спешить не буду. Разбирайтесь. Но кое-что к отчету дописать надо. — Сказано это было твердо.

И, спокойно усевшись, вывел на последней страничке отчета: «Информация о недостаче будет направлена дополнительно».

Из воспоминаний Нины Георгиевны Клочковой:

— По характеру был очень смелым, настойчивым и энергичным. Любил трудности, никогда не избегал их. За восемь лет совместной жизни не помню ни одного момента, чтобы он пожаловался на неприятности, на обиды или на усталость, несмотря на то что работать ему приходилось много.

Клочков действительно много работал и на новой должности не остался в середнячках. Старался, о чем все говорят, изо всех сил. Один из приказов той поры, дополняя наше представление об этом, сообщает:

«Клочкова В. Г., бухгалтера хозрасчетного магазина № 1, временно по совместительству с 10 января с. г. назначаю бухгалтером культмага № 4 с вознаграждением 200 (двести) рублей в месяц.

Тов. Клочкову обеспечить представление годового отчета по магазину № 4 в установленный срок».

Никаких, надо понимать, скидок на вдвойне увеличившуюся нагрузку.

Кто торгует, тот и горюет. Эта старая поговорка как бы о новой жизни Клочкова. Но стали намечаться сдвиги к лучшему. Наверное, Клочкова подбадривало, когда узнал, что в 1938 году городской бюджет выделил на развитие торговой сети почти наполовину больше средств, чем раньше. Прибавилось у них в горторге коммунистов. Видел он, что по-прежнему энергично помогает горком.

Перемены происходили и в его жизни. Вскоре был переведен в аппарат горторга: назначили бухгалтером-ревизором.

Новая должность… И снова тащит изо всех сил воз своих далеко не всегда благодарных и приятных обязанностей. Хорошо, что сохранен горторговский архив тех лет. В приказах, в докладных часто улавливались упоминания о Клочкове. Читаешь все эти бумаги, и без труда представляется его воинственная смелость, решительность, напористость, если хотите. Ничуть не изменился он. Еще больше, пожалуй, окреп и возмужал, закалился.

Несколько документальных свидетельств этому. Из докладной записки Клочкова директору горторга: «В дополнение Вашего приказа прошу издать приказ о том, что помимо растрат в 1938 г. у Боякова обнаружена недостача в X месяце с. г. в одну смену (за пятидневку) 157 р. 23 к. Кроме того, Бояков систематически пьянствует». Подпись — «Бух.˗ревизор В. Клочков».

Еще извлечения из архива: «Приказ № 124а. Проведенной проверкой работы ресторана горсада бухгалтером-ревизором тов. Клочковым и инспектором тов. Шигаевым установлено, что никакого учета на складе и кухне продуктов питания и других товарно-материальных ценностей не велось… Продукты закладывались не по норме… Калькуляции не существует… Посетители ресторана обсчитывались».

Примеров предостаточно для продолжения. Они обнаруживаются и еще в приказах, и в небольшой критической заметочке Клочкова, где пишет о недостатках в работе городского банка.

Он действительно остался прежним — непримиримым ко всему тому, что мешает городу, обществу, что несовместимо с социализмом. Для него нет мелочей. Все осмысляется только так, с четких позиций — мешает или помогает. А при этом еще больше взваливает на себя общественных, как в ту пору говорили, нагрузок. Родная стихия. В ней он благотворно черпает радость и удовлетворение.

От комсомола, старших наставников-коммунистов все это в нем — не прятаться за чужие спины и не отсиживаться в тылу, когда есть передовая и когда другие идут в атаку.

Из воспоминаний алтайских ветеранов: «Возвращаемся мы с Василием вечером с подворного обхода — заем распространяли, а нам наперерез 5―6 ребят из зажиточных… Я, не скрою, растерялся. А Вася в один миг вытащил из кармана осколок зеркальца и как закричит: „Разойдись! Стрелять буду!“ Вот ведь какая фантазия… Те разбежались, может, и вправду подумали, что это пистолет сверкнул. После пошел слух, что Клочков вооружен, что связываться с ним не следует».

Из документов алтайского архива. 1929 год — решение бюро райкома комсомола: «Слушали: о хлебозаготовках. Постановили: для работы по хлебозаготовкам послать следующих товарищей — Безбородова, Шарикова, Клочкова, Коструб, Золотухина в с. Александровка». В местных газетах как бы в добавление к этим скудным строчкам прочитал о тяжелых последствиях неурожайной осени, о кулацком саботаже, о вооруженном нападении на комсомольцев-активистов.

Еще немаловажные свидетельства очевидцев: «Клочков участвовал в составе бригады от нашей базовой комсомольской организации райцентра в создании колхоза имени III Интернационала. Василий был застрельщиком в раскулачивании богатеев села и отправке наиболее злостных противников коллективизации на север в изоляцию».

Наряду с этой, как не сказать, опасной работой — с детьми любил возиться: «Он являлся старшим пионервожатым в районной ШКМ, что стало ему заданием райкома комсомола и бюро нашей ячейки. Его отряд сделал много полезных для района дел. Он любил пионерскую работу».

…В Алма-Ате, куда он переехал в 1940 году, в наркомате ему поручают, как члену месткома, работу по шефству над школами.

Дети и Клочков… Нина Георгиевна писала мне: «Одна еще выдающаяся черта в его характере — это очень любил детей. У него какая-то особенная была ласка к детям. Мне он часто говорил: „Нина, я хочу иметь кучу детей, чтобы они за меня цеплялись — за шею, за руки, лазали бы по мне, когда я лежу“».

Выборы

1937 год. Клочкову 26 лет. Красив и, как говорят сибиряки о людях, вошедших в мужскую зрелую силу, заматерел. Плечи — широченны, руки — ковать ими в два молота, шея — все сдюжит.

Но не устану повторять, что прежде всего другим выделялся. Смотрю на него — не кичлив, сдержан. Побеседуешь с ним — умен. Хитер немного тоже, глаза, как кажется мне, именно такие — с лукавым озорством, но совсем без нахальства. А растянет в улыбке губы, от этой широкой улыбки пойдут добродушные складки по щекам к подбородку, сузятся веки в брызжущие смехом щелочки — вот и вырисована, не в обиду будь сказано, простота. При всем этом, когда, предположим, критиковал — побаивались его… Внешность, давно сказано, обманчива.

В этом году ему было бы грех особенно жаловаться на жизнь. Все, понятно, случалось. Без этого не бывает. Но окрылен был. И пусть не покажется выспренней эта фраза. Наступал — в рабочих буднях, в повседневье больших и малых дел, забот, волнений или борьбы с недостатками — большой всенародный праздник. Газеты и радио, поэты и артисты, кумачовые лозунги над зданиями партийных комитетов и у клубов, выступления членов правительства и местных руководителей — все, все напоминало о нем и звало к нему. И с каждым днем все активней.

В этот год страна готовилась к выборам в Верховный Совет СССР.

И Клочкова захлестнуло. Интересно бы посмотреть, как он газеты в это время впитывал. Заметка за заметкой, день за днем… Даже враги осознают, что успешное строительство социализма — реальный факт. Принята новая Конституция. По всей стране стройки, стройки, стройки. Нет номера, чтобы не взбудоражил сообщениями о трудовых рекордах. В обиход вошли новые слова — орденоносец, стахановец, мичуринец… Жить стало лучше и веселей и в просто житейском смысле — жить стали побогаче: магазины радовали…

Вольских торговцев тогда часто собирали в горторге или в горкоме. Клочков, надо думать, прекрасно понял, что выборы не только праздник, но и экзамен на политическую зрелость общества, деловое подведение итогов развития социализма. Газеты публикуют постановление ЦК ВКП(б) «О задачах партийных организаций в связи с предстоящими выборами на основе новой Конституции».

Наверное, нетрудно догадаться, что не зря появился этот рассказ о выборах.

Да, Клочков связал себя с ними активным участием в начавшейся избирательной кампании.

Как множатся штрихи к его портрету! Кстати заметить, это опять «Цемент» изрядно снабжает биографию Клочкова забытыми, не оставшимися, к сожалению, в памяти у людей, а посему и столь драгоценными фактами. Город-то невелик, многие и многое на страницах газеты запечатлено…

17 ноября 1937 года. Статья В. Г. Клочкова, из которой я и узнал о его участии в подготовке к выборам:

«Мне поручили важную почетную работу — проводить занятия по изучению Конституции и избирательного Закона в кружке женщин нашего 8-го участка… Занятия мы проводим регулярно… На четвертом занятии мы прочитали и обсудили открытое письмо Окружной избирательной комиссии и Обращение 125-тысячного митинга Сталинского избирательного округа г. Москвы».

«Беседуем и на антирелигиозные темы. Все это интересует домохозяек» — таково продолжение статьи. Нетрудно догадаться, как ищет Клочков разные приемы, чтобы не скучно и полезно проходили занятия. Не формалист — программой не связывал себя.

Через пять дней очередная его заметка. Он, оказывается, в активе городской, избирательной комиссии: проверяет списки избирателей, выявляет в них какие-то неточности.

Когда читаешь в «Цементе» о том, как жил Вольск в дни выборов, невольно — в сопоставлении — вспоминаются сообщения других газет совсем других времен.

1911 год. «Саратовские губернские ведомости», газета, вышедшая в день рождения будущего политрука. В ней публикуется «Обязательное постановление для жителей Саратовской губернии, изданное Саратовским губернатором, на основании ст. 15 и 16 „Положения о государственной охране“».

Знать бы Клочкову, чему с самого первого дня своей жизни «обязывался» он — вот несколько предписаний:

«1. Воспрещаются всякого рода сходбища и собрания для совещаний и действий, противных государственному порядку и общественному спокойствию, а также всякого рода уличные демонстрации и манифестации.

2. Требования чинов полиции подлежат немедленному исполнению. 3. Воспрещается пение революционных песен… 19. Воспрещается самовольный раздел или запашка чужой земли».

1917 год, 25 октября. Газета местной буржуазии «Саратовский вестник». В передовой статье «Революция сама себя изживает» есть строчки: «До Учредительного собрания нельзя делить землю!» Редакторы этой газеты, готовя ее с вечера, никак не догадывались, какие исторические события станут известными утром.

1918 год, канун созыва «Учредиловки», разогнанной через день-два народом. Вольская уездная большевистская газета: «Так как правительство Народных Комиссаров, образованное Вторым Всероссийским съездом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, действует в интересах трудового народа и стоит на страже революции, съезд (уездный. — В. О.) выражает полное доверие этому правительству и призывает весь трудовой народ Вольска и Вольского уезда к признанию и поддержке власти Народных Комиссаров».

Можно и о самом Клочкове еще рассказать в связи с темой выборов.

Из документов алтайских архивов: «На совещании бригад, отъезжающих в район по перевыборам Советов, состоявшимся 19 января 1929 года, Клочков был выделен руководителем одной из бригад».

Теперь отступление в будущее, в Алма-Ату, в 1940 год. Из письма Клочкова сестре: «В г. Риддере (ныне Лениногорск. — В. О.) нахожусь с 6.XI по командировке ЦК КП(б) Казахстана по вопросу выборов в Верховный Совет СССР». Еще документ того же периода — протокол партийного собрания Наркомата торговли Казахстана, где он работает: 13 февраля 1941 года Клочкова избирают членом участковой избирательной комиссии.

Две статьи о Клочкове

Хорошим выдался для Клочкова 1938 год.

Едва только отпраздновали Новый год, как Нина — в родильный дом. 13 января, под старый новый год, Василий узнал, что у него дочь. Дочь, дочь, дочь!..

Как ждали они с Ниной ребенка! Издревле говорят, что родители живут ради детей.

«И за будущее дочки ухожу я на войну», — напишет Клочков через три года.

Январь 1938 года. Европа на подступах к новой мировой войне. В тайная тайных гитлеровского правительства закончена разработка планов захвата Австрии. Итальянские и германские самолеты подвергли в эти дни варварской бомбардировке незащищенные города Испании. 12 января состоялась конференция нескольких профашистских правительств, приветствующая политику антикоммунизма, проводимую Гитлером и Муссолини.

Эля, Эличка — так будет он ее называть — родилась! После того что случилось с первым ребенком — умер, вспомним, — и Нина, и Василий, и Анастасия Михайловна глаз с Эльвиры не спускают…

Любительский снимок апреля 1938 года, доставшийся мне, запечатлел счастливого отца с дочерью на руках. Присев на краешек кровати, он бережно обхватил ее большущими ладонями, а сам не может сдержать улыбки. Он весь из себя праздничный — улыбкой, блестящими глазами, а еще в белой рубашке с галстуком, тщательно причесан, волосы красиво вьются. Все как в песне…

Совсем по-доброму и счастливо зажилось Клочковым.

Еще славное событие! В биографии Клочкова происходит крутая, но и столь долгожданная для него перемена. Все последние годы он ждал этого часа, готовясь к нему своей сознательной жизнью на всем ее протяжении… Партия!

…Вижу Клочкова. С утра места себе не находит. С томлением ждет вечера — собрания. Его подбадривают. Наконец в кабинетик заглянул слегка озабоченный парторг: «Пора!» В руках у парторга тоненькая папочка с заявлением, с рекомендациями, с анкетой.

Входят в красный уголок горторга, где обычно проходили собрания. Парторг к столику президиума, а ему невольно хочется остаться у дверей, подальше бы… Но приглашают как раз, наоборот, поближе. Первое собрание, где он присутствует не просто как сочувствующий. В повестке дня его имя: «Прием в кандидаты в члены ВКП(б) тов. Клочкова В. Г.».

Сидит, не смея поднять головы. Разговор о нем: читают заявление, анкеты, выступают те, кто дал рекомендацию. Вопросы к ним, а ему кажется, что это его спрашивают. Вопросы к нему… Исповедь! Здесь ничего не скрывают… Еще вопросы. Как и догадывался перед собранием, не только хвалят. Дружески, заинтересованно, но и прямо, без экивоков подсказывают, как быть и стать лучше, как жить коммунистом.

Председатель собрания просит голосовать. Несмело, как бы тайком, глянул в зал — как будут голосовать, какой выбор сделают товарищи, окажут ли доверие, будут ли единодушны?

«Кандидатом в члены ВКП(б) меня приняли в 1938 году в г. Вольске в горторге». Эти строчки переписаны мною из его автобиографии.

27 лет было ему тогда. Клочковым гордятся…

Не считайте это преувеличением. О Клочкове две сразу статьи нашел я в подшивке «Цемента» за 1938 год. И они опубликованы как раз в связи с предстоящим его вступлением в партию. Интересная находка. Повезло…

В обеих статьях рассказ о его пропагандистской работе, о неуемном стремлении Клочкова к самообразованию, о выполнении партийных заданий и поручений.

Автор первой из них, секретарь парткома горторга, пишет о группе сочувствующих. Он употребляет применительно к тем, кто принят в сочувствующие, такие слова — «активны, аккуратны». Но вот и упоминание не вообще, а о Клочкове: «Так, например, тов. Клочков и Вантеев оказались вполне подготовленными, чтобы руководить кружком текущей политики, и неплохо справляются с этой работой».

Вторая статья. Она позначимее, поинтересней рисует Клочкова. В ней подробная информация о том, какой он пропагандист и что нового привнес он в партийное просвещение своего горторга. Наверное, эта публикация задумывалась редакцией как пропаганда, по всей вероятности, чего-то нового для Вольска. Недаром она названа «Наш опыт агитационно-массовой работы».

Ну как же тут не порадоваться за Клочкова! А представьте себе его чувства в тот день, когда поутру достал из ящика газету, развернул ее и, привычно пробежав взглядом, наткнулся на свою фамилию… Нина и мама тоже читают. И есть ли большее счастье у матери увидеть, что о сыне пишут, что люди им довольны, что имя его славится всенародно!

Успел ли Клочков в третий раз увидеть свое имя, составленное из печатных буковок и отданное тысячам читателей? Это случилось на фронте. 16 ноября 1941 года — день битвы у Дубосекова: дивизионная газета «За Родину» печатает приказ командующего фронтом Г. К. Жукова о награждении панфиловцев за боевую доблесть в предыдущих боях. И там под заголовком «Орденом Красного Знамени» шла строка: «…политрука Клочкова Василия Георгиевича».

Но вернемся к газете «Цемент». В чем же опыт пропагандиста Клочкова? Оказывается, он предложил дополнить устоявшуюся в горторге схему политучебы более мобильной, к тому же успешнее доходящей до каждого работника информацией о происходящем в стране и за рубежом. По мысли Клочкова, это должно воссоединять теорию со знанием повседневных событий. Он, несомненно, учитывал, что далеко не каждый его товарищ имеет достаточное образование — дело-то происходит до войны. Отметим и то, что не только предложил нововведение, но и сам опробовал его на деле, на практике. Статья, во всяком случае, подчеркивает:

«Этот опыт, начатый по инициативе Клочкова и поддержанный парткомом торга, нашел отклик со стороны работников торга. Регулярно второй и четвертый день пятидневки собираются работники конторы на занятия, проводимые тов. Клочковым».

Вот как готовился к вступлению в кандидаты партии.

Не ошиблись в нем товарищи по партийной организации. Их выбор безупречен. Василий Георгиевич Клочков доказал это всем — и жизнью своей среди людей, и, мы уже знаем, смертью ради людей…

Тем временем работы, поручений, дел, нагрузок, забот неминуемо прибавляется. Кандидатство, доверие товарищей, еще больше подстегивают и без того нетерпеливую, стремительную натуру.

«В 1938 году партийный комитет горторга поручил мне, как кандидату в члены ВКП(б), проводить читку газет среди работников магазина № 1», — пишет Клочков в одной из новых своих статей. В ней признание, что вместе с продавцами он изучает не только газеты, но и биографии В. И. Ленина, Г. К. Орджоникидзе, В. В. Куйбышева, приносит на занятия различные журналы.

Конечно же, Клочков прочитал своим товарищам по работе и все то, что происходило в Мюнхене 29 и 30 сентября и ныне печально известно как «Мюнхенское умиротворение» Гитлера. Сговор британского премьера Чемберлена, французского Деладье с Гитлером и Муссолини на словах «спасал мир», на деле подталкивал фашизм к войне, к оккупации Чехословакии, к агрессии на Восток. В то время не каждому было дано разглядеть в Мюнхенских соглашениях не шаг к миру, а шаг к войне…

После комвуза еще в Пензе и после того, как здесь создал интересный кружок, — читчик газет. Это новое поручение может показаться не очень-то уж значимым. Но не забудем, что в те годы далеко не всем доставало знаний самостоятельно разобраться в политических сложностях и дипломатических хитросплетениях.

Что и говорить, увлеченно, с любовью отдается он своему пропагандистскому призванию. Шестнадцать лет из тридцати прожитых посвятил Василий Георгиевич Клочков этому благородному делу: избач в Николаевке — политрук на фронте!

Между прочим, поручение, о котором написал он, не просто так возникло. Горком партии, о чем я вычитал в «Цементе», раскритиковал уровень и состояние политического просвещения в торговле. Четыре статьи были посвящены разбору сложившегося здесь неладного положения. Одна из них уже в заголовке все прямо и четко выразила: «Плохо руководит агитационной работой парторганизация горторга».

Представляю, каково все это читалось и обсуждалось. Немного в горторге коммунистов — всего 40 вместе с кандидатами на 500 рабочих и служащих. Каждый на учете. И мог ли раздумывать Клочков и медлить в своем решении делом ответить на критику? Вот так и обнаружилась связь между далеко не лучшей в горторге обстановкой, вскрытой горкомом и «Цементом», и заданием Клочкову стать читчиком газет.

С 15 лет приобщился будущий политрук к пропагандистской деятельности, когда стал заведующим сельской избой-читальней. Не перечислить, наверное, всего того, что вменялось в обязанности избачу. Но вот краткости ради одна весьма своеобразно изложенная рекомендация ЦК РКСМ тех давних времен: «Изба-читальня — это то горлышко, через которое надо раскупорить темноту, невежество, пролить свет знаний. Комсомол — тот штопор, который призван для этого ответственного дела».

Еще ступенька, по которым шагал он к своему политруковскому званию. Пенза, 1934 год — он заканчивает комвуз, в некотором роде предшественник нынешних университетов марксизма-ленинизма. И дальше в Алма-Ате снова агитатор, снова руководитель политкружка, да еще и активист общества безбожников.

Удостоверение «КЭ-576»

В дополнение и, как бы говоря, в огранку того, что мы все постепенно узнаем о вольских годах Клочкова, несколько строк из рассказов сестры и брата.

Таисия Георгиевна:

— Я навещала его в Вольске. Идешь, бывало, с ним по городской улице, один зовет, другой. И у него для каждого находилось доброе слово, с каждым находилось о чем поговорить. Люди к нему хорошо относились. Это сразу видно было.

Иван Георгиевич:

— Он в любом обществе умел любой разговор поддерживать или на любую тему легко направлял собеседников. Я ничего не преувеличиваю, но мне казалось, что он очень многое знал и начитан был. Но никогда особенно не подчеркивал этого. В кругу друзей он был веселым и умел веселить друзей.

Правда, как тут же подмечает, Василий отнюдь не был из породы, так сказать, добрячков.

— Был, помню, резок и вспыльчив, хотя и не любил приказную форму разговора.

Прямо в цель метит народная мудрость, когда говорит о таких людях: «Его ласка не коляска — не сядешь, да и не поедешь».

Мне между тем никак не забывается одна показавшаяся существенной фраза Нины Георгиевны: «Работая, он все время учился заочно».

Ночи, ночи, спасительные ночи. Надежные и верные спутники его жизни.

Где же он учится, что избрал на сей раз? ВИЗО — Всесоюзный институт заочного обучения Наркомата торговли СССР. Тоже важный штрих. Перешел в торговлю, все вроде бы получается, но, несмотря на отчаянную перегрузку, семейные и служебные, общественные заботы, решает учиться. Новая работа потребовала специальных и систематизированных знаний.

Получено разрешение на учебу, пришел вызов в Москву, позади несколько недель подготовки к экзаменам…

Зачислен. Это произошло 2 октября 1938 года, о чем прочитал в анкетах Клочкова.

Естественно, хочется узнать — как учился? Пишу Нине Георгиевне Клочковой — не сохранились ли какие бумаги, диплом или свидетельство? Ответила: «Знаю, что учился в ВИЗО. И удостоверение у меня было, но не сохранилось. Кому-то давно уже отдала, но не вернули».

К счастью, нашелся документ. Фотокопия удостоверения экономиста-плановика попала к писателю Леониду Жарикову, тоже занимающемуся биографией Героя, и он показал его мне. Читаю: «Дата вручения удостоверения — 31 августа 1940. Номер — КЭ-576».

Далее такие строчки: «За время обучения гражд. Клочков В. Г. сдал устные зачеты и экзамены по следующим предметам, что подписями и приложением печати удостоверяется». Затем идет перечень наук, пройденных им. Похвально, надо заметить, учился: Конституция — отлично, история ВКП(б) — отлично, экономгеография — отлично, статистика — хорошо, экономика и планирование совторговли — отлично, оргтехника — отлично, основы балансового учета и анализ хоздеятельности — отлично. Только одна, выходит, отметка с баллом ниже отличной!

Для приверженцев точных примет сообщу, что учился он в Столешниковом переулке, в доме 7. Однажды подошел к бывшему ВИЗО. Многие, наверное, видели этот дом. Он на известной в Москве улице — поистине торговый ряд. Здание явно дореволюционной постройки. Сейчас в нем расположился один из отделов архитектурного управления города, еще какие-то учреждения. Мраморные колонны, кариатиды, парадная широкая каменная лестница, просторные коридоры… Иду по ним, заглядываю в кабинеты. В каком же из них сидел он за учебниками или перед экзаменатором? Захотелось увидеть у входа или в вестибюле какой-то памятный знак в честь В. Г. Клочкова.

Но вернемся в 1938 год, когда Клочков только начал учиться.

Приближались выборы в Верховный Совет РСФСР.

В связи с этим мы познакомимся с новой значимой страничкой биографии В. Г. Клочкова. К тому же никем из тех, кто писал о Клочкове, до сих пор не зафиксирована. Многие, оказывается, вехи, ступеньки его жизни надолго схоронились в подшивках «Цемента».

16 мая 1938 года. Вижу в газете постановление об образовании в Вольске избирательных комиссий. Мелькнула немного, наверное, чудаковатая мысль — явно не самой первой поисковой необходимости — узнать, где, в каком участке будут голосовать Клочковы. Ищу в плотно набранном мелким шрифтом тексте улицу Чернышевского, но улиц здесь такое множество, что сбился и не нашел. Нашел иное:

«…Секретарь участковой избирательной комиссии Клочков Василий Георгиевич от коммунистической организации торга». Так гласит постановление городского Совета. Клочкову, видим мы, оказано большое, по-настоящему очень большое политическое доверие.

Вольск готовился к выборам. На глазах у Василия происходит немало интересных событий. И снова «Цемент» помогает погрузиться в атмосферу того, чему явно был свидетель Клочков, что, думаю, оживленно обсуждалось у него в семье. Хорошей чередою все шло…

Торжественно открыт на площади Свободы памятник В. И. Ленину. Митинги, одобряющие принятый Верховным Советом закон «О всеобщей воинской повинности». Городская конференция стахановцев. Очереди на открывшуюся в городе сельхозвыставку.[54] Открыты учительский институт и городская картинная галерея. Первый сезон городского театра, гастроли Саратовского ТЮЗа и Балашевского драмтеатра. В кино — «Ленин в Октябре», «Человек с ружьем», «Пугачев», «Волга-Волга» и «Петр Первый».

К всеобщей радости, появляются первые шесть автобусов и четыре автомобиля-такси. Наверное, и Клочковы покатались — диковинка все-таки. Зажглось 240 уличных электрофонарей, высажено 10 тысяч деревьев, отремонтированы мостовые и тротуары (кстати, на улицах в границе как раз клочковского 136-го избирательного участка), расширен городской бульвар, строятся новые школы…

Можно было бы и дальше продолжать рассказывать о событиях, происшедших в канун выборов. Но и так уже видно, каким был тогда Вольск.

Секретарь избирательной комиссии оказался ершистым и требовательным, с характером. В «Цементе» появляется его сердитая заметка «Недостатки работы на 136-м избирательном участке». Клочков требует большей отдачи от некоторых членов комиссии, в том числе от заместителя председателя, которого направил горисполком. Не боится испортить отношений. Но особенно достается шефам участка — парторганизации горторга, своим, значит. Тоже мужество нужно.

Выборы прошли успешно.

С детства, с воздухом революции входила в жизнь Василия Клочкова идея честного и верного служения людям, народу.

1917 год. Из воспоминаний сестры Таисии: «У нас дома проводились сходбища бедноты: собирались соседи и беседовали о революции и о том, как жить дальше…»

Из публикаций в уездной газете: «Синодская ячейка насчитывает в настоящее время 12 членов. Кроме того, пять человек взяты по партийной мобилизации на фронт. Пять других товарищей организовали коммуну (артель) в с. Чернавке.

При ячейке открыт в память погибшего борца за свободу т. Сепотова культурно-просветительный кружок его имени, в котором устраиваются митинги, собеседования на разные темы и ставятся спектакли. При просветительном кружке имеются секции: лекционная, драматическая, музыкальная, хоровая и библиотечная.

Нужно сказать, сделано было бы неизмеримо больше, если бы не ощущалась нужда в керосине».

Из сообщений губернской газеты: крестьяне Синодского облагают кулаков налогом и передали в народный банк 28 542 рубля и 09 копеек. Они же собирают для детворы и своего села и всей губернии в ходе Недели детей почти 80 тысяч рублей, 8,5 фунта шерсти, 3 пуда и 18 фунтов сухарей и 3 пуда с лишним муки, аршин и семь вершков холста. Это явно по бедняцким дворам собрано.

1918 год. Из сообщений уездной газеты о Синодском: «Недавно организован союз молодежи, который насчитывает 50 членов… В области экономической работы выдвинут заведующий (комиссии ячейки РКСМ. — В. О.), на котором лежит охрана труда подростков и проведение в жизнь всех законов о труде малолеток».

1921 год. Из воспоминаний брата Ивана: «Помню, как в Николаевке ставили пьесу. Кто ее написал, забыл. А называлась она так: „Первая девушка и последний барин“. Вася участвовал в представлении и читал со сцены есенинские стихи „Как храбрый мальчик из Симбирска Стал рулевым своей страны…“».

1923 год. Из воспоминаний матери: «Вася вступил в пионеры и все читал, и не только сам себе, книжки про новую жизнь, про Ленина…»

Из воспоминаний алтайских ветеранов: «Были мы, первые николаевские пионеры, страшно охочи на дела необычайные. …Устраивались у нас в селе в пику нашему попу комсомольские пасхи. Вася Клочков, конечно, был со всеми. В клубе, а то и прямо на улице во все горло распевали: „Не надо нам монахов, не надо нам попов. Мы в небе нашем синем разгоним всех богов“».

1926 год. Василий Клочков принят в комсомол.

1939 год — член ВКП(б)

Признаемся же, что просто нельзя не удивляться такой жизни и тому, как Клочков незаурядно строит ее. Все, решительно все, каждый день, каждая, наверное, минутка на особом счету и целеустремленно отдана, подчинена работе ли, партийным обязанностям, семье, но так, чтобы с пользой для других, чтобы сливалась польза для себя и для людей единым руслом.

Есть у Клочкова по-особенному интересная раздумьями статья. В ней много всего и всякого: и наблюдений о пропагандистской работе, и мысль о том, что эта работа нуждается в постоянном контроле со стороны партийной организации. Статья так и называется — «Систематически проверять выполнение партийного поручения».

Все же главным я увидел в ней иное — его сокровенные размышления о значении, о роли в жизни коммуниста самого по себе партийного поручения. Он так и пишет: «Партийное поручение — школа…» И добавляет: «Школа большевистского воспитания».

Как-то особенно волнующе звучит в его устах это слово — большевик. Теперь он в их рядах, пусть пока и кандидатом. Вероятно, поэтому для него каждое новое поручение партии не просто обязанность, каждодневье, так сказать, дел, не только обычная дисциплина и исполнительность. Клочков берет шире и глубже — на основе выполнения партийных поручений необходимо, считает он, выковывать и вырабатывать в себе высокие принципы, высокие партийно-нравственные категории, убеждения и позиции.

Мысль эта продумана и изложена им предельно четко — триадой, как бы говоря, и общих положений, и самозаданий: «Выполняя партийное поручение, коммунист воспитывает в себе качества большевика — дисциплинированность, революционную бдительность, стойкость в борьбе…»

Дисциплина, бдительность, стойкость… Это не просто общо высказанные и потому не более чем отвлеченные политические и нравственные принципы. Уверен, что читатели старших поколений без труда догадываются, что за всеми этими словами Клочкова вполне реальные для тех лет явления и тревоги. Он во всем сын своего времени…

Вероятно, когда писал о дисциплине и бдительности, то перед глазами тревожной кардиограммой стояли каждодневные газетные заголовки, отзвуки событий. Статья пишется в 1939 году, за несколько всего месяцев перед сентябрем, а это начало мировой войны, развязанной фашизмом. Были враги различных мастей и оттенков и внутри страны. Их значимость и число, как знаем мы теперь, преувеличили. В итоге трагическая подозрительность. Однако оппозиция все-таки существовала. Сейчас, понимал Клочков, она разгромлена. Но не забыта. Дисциплина, бдительность… Без них нельзя было.

Впереди XVIII съезд ВКП(б). Хочется отметить, что статья пишется в самый канун его открытия, всего за четыре дня. Коммунисты определят на съезде новые задачи в строительстве социализма. Новая пятилетка — новые рубежи социального, экономического и культурного переустройства страны.

Никто не помогал. Были на планете одни. Единственную социалистическую державу окружал враждебный мир. Трудности на каждом шагу. Но строили, строили, строили… Себя не жалели. Коммунистам нужно было особое напряжение сил и воли…

У Клочкова между тем кончался срок его кандидатства. Заседание парткома, затем партийное собрание: принят. Еще одна ступенька — бюро горкома партии.

Здесь его, по всей вероятности, хорошо знают, и не только по анкетным данным. Отличный, известный в городе пропагандист. Знают, очевидно, и о том, что Клочков избран в состав Вольского горкома профсоюза работников торговли, член пленума, как иногда выражаются.

Он стоит перед членами бюро горкома — 28-летний сын бедняка, кандидат в члены партии, финансист и торговый работник новой, советской формации. Перед ними его заявление, решение первичной организации, характеристика. В характеристике важное свидетельство: «Принимает активное участие в партийной и общественной работе… Политически развит, дисциплинирован…» В анкете, в графе «Были ли колебания в проведении линии партии, участвовал ли в оппозициях?» — актуальные, жгучие для того времени вопросы, — записал: «Колебаний не было, в оппозиции не участвовал».

Он собран и серьезен, и с ним серьезны. Последний вопрос секретаря горкома, но адресуется он уже не Клочкову, а членам бюро. Они, отвечая на этот вопрос, поднимают руки, проголосовав за прием.

«В члены партии я был принят в 1939 году парторганизацией Вольского горторга». Это произошло в октябре. Ему вручен билет члена ВКП(б) с номером 3 337 010.

Мечта сбылась. Партия приняла его в свою семью.

Через три года он пройдет партийную мобилизацию и будет рекомендован политруком роты — политическим руководителем нескольких десятков защитников Родины.

На Западе уже шла война. Вероятно, что читателю будет любопытно узнать, что параллельно жизненной судьбе будущего политрука развивались и судьбы тех, с кем ему придется сражаться. Германия, воюя с Польшей, Англией и Францией, начинала подготовку к войне с СССР. В октябрьских, к примеру, записях дневника начальника генштаба сухопутных войск рейха генерал-полковника Ф. Гальдера не раз упоминается Россия как будущий противник, рассказывается даже о том, как «люди Гиммлера» шпионят за советскими зарубежными представителями. Есть в дневнике и строки о служебной карьере будущего командующего группой армий «Центр» фон Бока, того самого, которому будет поручено взять Москву…

А жизнь продолжалась… Поездка в Ленинград к брату. Видно, ездил в Москву сдавать экзамены в ВИЗО за первый курс и решил заглянуть, благо что из столицы не очень далеко. Недолго, всего неделю, но от души хорошо погостил у него. Был, как вспоминает Иван Георгиевич, весел и все напевал какие-то шуточные песенки. В доме от него, на радость семье, стало по-хорошему шумно. Вместе несколько раз съездили в Ленинград. Брат жил в пригороде по тем годам, в Урицком.

Василий жадно впитывал в себя все достопримечательности и уезжал покоренный и очарованный красотою города, переполненный приобщением к колыбели Октября. Крепко запал ему в душу Ленинград. Во фронтовых своих письмах он не раз приподнято выражал все это.

Интересно, что отчего-то заглянул в здешний финансово-экономический институт. Еще не кончил учебу в ВИЗО, но поузнавал, что дает этот институт, как поступать в него. Наверное, все-таки захотел получить полноправное высшее образование. Но это ему, увы, не удастся. Война помешает.

О тяге Клочкова к учебе говорят и такие факты.

Синодское, 1918 год. Из воспоминаний сестры Героя Таисии Георгиевны:

«Память у него была до чего же ужасно крепкой. А настойчивый был! Решает, бывало, задачки, а у него не выходит что-нибудь. Он тогда:

— Тять, подсоби, что-то не выходит.

Отец наш знал немного грамоту, но помочь не всегда умел. Василий слушает советы, а если уловит, что у отца тоже не получается, говорит:

— Пойду к Марии Александровне, мы с тобой неправильно решаем.

Мария Александровна с учителем-мужем недалеко от нас жила. Очень любила пытливых людей. И Васю любила за настойчивость.

Вася не уснет, если не сделает чего-то из уроков».

Алтай. Из автобиографии В. Г. Клочкова:

«В 1926 году поступил в школу крестьянской молодежи… Комсомольская организация послала меня учиться». Как многозначительна эта последняя строчка!

Еще Алтай, 1929 год. Из архивной справки: «Бюро Локтевского райкома ВКП(б) рекомендует Клочкова на учебу в Новосибирский кооперативный техникум».

Обратим внимание, кто рекомендует. И хотя с поездкой в Новосибирск по каким-то невыясненным причинам не получилось, сам по себе факт внимания райкома партии немаловажен для биографии 18-летнего комсомольца.

Управляющий

Год 1939-й дважды особый для В. Г. Клочкова. Вступление в партию. И новая запись в 28-летней биографии…

3 декабря 1939 года. Во все учреждения и предприятия горторга поступил приказ: «Бухгалтера-ревизора т. Клочкова Василия Георгиевича назначаю Управляющим общественного питания с 3.XII с. г. с окладом 450 рублей в месяц. Предлагаю т. Клочкову принять дела по акту».

Руководитель городского масштаба. Заметная, да еще как, должность. Признаюсь, что давно ждал чего-то в этом роде. И думаю, что вовсе не случайно выбор пал на него. Верили, что справится, что молодость и отсутствие, как выражаются иногда, руководящего опыта с лихвой заменятся иными качествами — знаниями, смелостью и инициативой.

Приказ предписывал принять дела, а они, как выясняется, очень и очень неважнецкие. Текучесть кадров. Столовые и рестораны без топлива, а уже зима. Не завезли овощей, картошки, недостает даже круп. Предшественник, тот, кого сняли, запустил учет, это святая святых в торговле, злоупотреблял служебным положением, покровительствовал не всегда чистым на руку дельцам. Я ничего не преувеличил. Все это прочитал в осенних и зимних номерах «Цемента».

Из воспоминаний завторготделом Вольского горисполкома И. А. Гостева: «Начинать работу новому управляющему пришлось в чрезвычайно сложных условиях…»

Первая служебная подпись на служебном документе: «На основании приказа Вольского горторга с сего числа вступил в обязанность Управляющего общественным питанием Вольского горторга. Управляющий В. Клочков».

Вижу Клочкова в эти первые дни его новой должности… Первое утро. Нина Георгиевна, впрочем, она для него просто жиночка или Нинок, так любил он ее называть, еще с вечера вывесила на спинке стула открахмаленную до голубоватой белизны и приятной хрусткой жесткости рубаху и приготовила — вот уж чего не жаловал — галстук.

Шел по улице в своей обычной овчинной шубейке — пообтерся мех на отворотах, пролысинки на локтях, посекло снегом и ветрами за долгие годы и шапку, была она у него с кожаным верхом, похожая на кубанку. Все это я разглядел на фотографии как раз зимы 1939 года. Вроде бы не к лицу такое одеяние для управляющего. Но носил не стесняясь. Или не обращал внимания на внешность, или не очень-то денежно жили.

Шел, понятное дело, приятно возбужденным… Прошел процедуру представления подчиненным, занял кабинет, уселся за стол. На лице уверенность, твердость и озороватость в глазах, а внутри — хорошо, что никому не заглянуть, — почти что растерянность. Дел превеликое множество, прорех не перечесть. Люди ждут решений, подсказок, приказов… А за что браться, с чего начинать? И вообще, как бы не поплыть по течению.

Я верю тому, что о нем вспоминают. В эти дни так изнервничался, что начисто пропал спокойный сон — спал нервно, урывками, ворочаясь в думах. Но виду старался не подавать. Остался верен себе: по-прежнему заботлив и внимателен. Даже шуточки и вразмах, на пол-лица, улыбка не пропали.

Начал знакомиться с подопечными ему заведениями, а главное — с людьми, с работниками. Их, честных, добросовестных, так же как и сам Клочков, стремящихся выправить запущенное, вернуть доброе имя своему учреждению, немало. На них опора.

Прошло всего чуть больше двух месяцев. Появляется приказ начальника горторга. В нем рассмотрены некоторые итоги деятельности общепита. И такие вот примечательные, обнадеживающие строчки: «В борьбе с недостатками обозначился перелом».

Германия продолжала готовиться к войне. Дневник за этот день Гальдера во многом посвящен, как это в нем выписано, «задачам освоения новых видов оружия и усилению вооружения». 14 строк рассказывают о танках. Начальника генштаба сухопутных войск, видного деятеля в военно-государственной структуре фашистской машины, и скромного в масштабах огромного социалистического государства управляющего горобщепитом маленького волжского города разделяет, естественно, все… И тем не менее навязанная Германией война сведет их жизненные линии. Клочкову придется столкнуться с огромным танковым клином врага и остановить этот мощный таран, нацеленный на Москву, который загодя готовился к агрессии с участием Гальдера…

Однако нетрудно предположить, что в эти первые дни и недели новой работы Клочков все-таки чаще всего и больше всего думал о своих непосредственных делах.

Стремительно летит время у таких людей. 20 марта 1940 года на Клочкова была написана характеристика. Читаю, и душа радуется: «Под его руководством управление общепита — в прошлом убыточное, имевшее огромные суммы растрат, с запущенным бухгалтерским учетом, — добилось в короткий срок резкого улучшения в работе. Впервые общепит добился рентабельной работы». Далее отмечалось вполне знакомое и привычное для нас: «Товарищ Клочков В. Г. политически развит, активно участвует в общественно-политической работе, поручения выполняет аккуратно, взысканий никогда не имел».

Где, как нашел в себе Клочков такое, чтобы за предельно короткий срок сломать отвратные традиции, исправить положение, добиться успехов?!

В воспоминаниях о В. Клочкове соратников по комсомольской ячейке в Угловом, на Алтае, можно прочитать:

«Где бы и кем бы он у нас в районе ни работал, кроме основной работы, активно участвовал в общественной жизни».

«Я как секретарь базовой комсомольской организации районного центра был включен в бригаду по созданию колхоза „III Интернационал“. С собой я взял и Клочкова. Он участвовал в работе по агитированию крестьян. За два месяца — январь и февраль 1930 года — колхоз был создан».

«В 1931 году было решено построить силами молодежи клуб. Ответственным был назначен Василий Клочков. Клуб собирали из конфискованных кулацких домов. Работали по воскресеньям и после рабочего дня. Перевозить разобранные срубы нужно было на подводах. А где их взять? В колхозе работы было много, и им самим лошадей не хватало. Но Клочков договорился, и нам выделили три подводы».

«В кругу товарищей вел себя очень выдержанно, ни с кем не ссорился, но умел отстаивать свое мнение».

«Озорной был. Однако смелый, и в дружбе на него положиться можно было спокойно».

«Веселый Василий-то был. С комсомольским задором жил. Петь любил. Любимыми его песнями были „Вихри враждебные…“, „Дубинушка“, „Мы кузнецы…“».

Из воспоминаний военных соратников В. Г. Клочкова, если продолжить отступление в будущее:

«Клочков не только знал всех солдат по фамилии, но и достоинства и недостатки каждого».

«Я его, скажу, за песни полюбил. С этого началось. Здорово он их пел. Запоет, мы подтянем… Вот на душе и легче. Пел он, помню, чаще всего „Бородино“, про Щорса и еще, вот не знаю только, как называется она, там так поется: „Вспомним, братцы, мы, кубанцы…“»

«Мне запомнилось, как наш командир роты Гундилович часто хвалил Клочкова за успешное политическое обеспечение роты».

«Отмечу, как дружили наш командир и политрук, как всегда советовались друг с другом».

«Мы Клочкову как-то сало притащили. Взяли в деревне. Так отругал. Приказал так больше не делать».

«Это случилось, когда рота несла караульную службу. Клочков обходил посты и секреты. Дело было ночью. Клочков обнаружил одного командира отделения, который уснул в секрете и будто бы пропустил диверсанта. Весь в гневе, Клочков вмиг выдернул тогда свой пистолет…»

«Было время, когда спать приходилось по часу-два в сутки, а все равно Клочков был опрятен и чисто побрит».

«Клочков не стеснялся мне душу раскрыть. Подсел однажды и фото жены и ребенка показал, стал рассказывать о них».

«Он очень храбрый был. Не скажу, что лихой, это бы нам не понравилось, почто форс выказывать, но опасности в бою не боялся».

«Его настоящая фамилия Клочков, а Диевым его прозвал один боец-украинец, от слова „дие“: дескать, всегда-то наш политрук в деле, всегда действует — ну „дие“, одним словом».

Книга приказов

Увы, чтобы ответить на все вопросы, поставленные в конце предыдущей подглавки, никакими проясняющими материалами до поры до времени не располагал. Помог опять же случай. Понадобилась военной поры фотография Клочкова. Иду в Центральный музей Вооруженных Сил. На стендах того, что нужно, не нашел. Обращаюсь тогда с просьбой показать те экспонаты о Клочкове, что не выставлены в залах. Мне, быстренько посмотрев каталоги, выделяют столик и выкладывают несколько фондовых папок.

Нетерпеливо развязываю тесемочки. Не зря пришел!.. Как и полагается в музее, папки хранят только настоящие документы, только подлинники. Письма военных дней — клочковский почерк. Фронтовых дней листовки о нем. И ничем внешне не примечательная тетрадь, по которой выцветшими уже чернилами надпись «Книга приказов по Вольскому общепиту».

Никогда не думал, что жанр приказов может быть столь увлекающим. Все, оказывается, зависит от того, кто их писал, когда и зачем. Ясно, что не полностью и, конечно же, как говорится, без живописи, но приказы эти впечатляюще рассказывают о том, как начал и с чего начал Клочков свою новую работу.

Забот оказалось у него, если так можно выразиться о работнике общественного питания, полон рот. Ресторан «Цемент», еще рестораны, столовые — и обычные, и заводские, фабричные, и буфеты при самых разных учреждениях, и киоски, и лотки на улицах… Координация своей деятельности с деятельностью ведомственных подхозов (подсобных хозяйств крупных предприятий) и урсов (управлений рабочего снабжения). Связь с колхозами и совхозами — поставщиками продуктов, с областными базами. Контроль за качеством питания. Строительство и расширение, ремонт. Финансы, прибыли и убытки. Кадры: воспитательная работа, борьба с проходимцами и жуликами…

Клочковские приказы примечательны тем, что они, я бы сказал, небезлики. В них, если можно так выразиться, эффект личного присутствия. Во всяком случае, в них часты строки: «Моей личной проверкой установлено…»

Из воспоминаний Н. Г. Клочковой:

«Бывало, пойдем с ним в парк или в кафе, так и здесь, когда отдыхаем, осмотрится, осмотрится, да и скажет мне: „Ты, Нинок, посиди немножко, а мне нужно по делам…“ И действительно, через несколько минут, переговорив с официантками, с поварами, с кем-то из начальства, вернется. Или довольный, или, наоборот, ужасно расстроенный, скажет тогда только: „Вот мошенники!..“»

Уйма интересного в клочковских приказах. Он пытается внедрить элементы того, что сегодня мы называем научной организацией труда. В одном из приказов на двадцать пятый день работы развивает предписание: «В целях рационального использования транспорта…» Он решителен в борьбе с браком, с порчей продуктов («Немедленно от работы отстранять и стоимость удерживать из зарплаты»). Ратует за экономное, умное хозяйствование, гневно беспощаден, когда обнаруживал неоправданные потери («Подлежат немедленному увольнению»). Воинственно защищал интересы горожан («Если он еще допустит обсчет потребителей, будет снят с работы и отдан под суд»).

Уволил своего заместителя в первый месяц работы с треском, как говорится, громогласным и откровенным приказом за систематическое пьянство.

Из воспоминаний И. А. Гостева:

«Клочков не побоялся трудностей. Взяв в опору общественность, он железной рукой начал наводить порядок».

Еще воспоминания. Анна Ивановна Худякова, буфетчица той поры из столовой водников:

«Однажды он зашел к нам с проверкой. Потом пригласил в кабинет, и мы поговорили, как надо обращаться с покупателями. После этого мне присвоили 5-й разряд. А когда выдавал об этом документ, сказал при всех: „Будьте такой справедливой и честной до конца, всегда, вы добрая и любите людей“. Трудно мне забыть эти слова. Он и сам был справедливым и добрым. Никогда не отказывал, когда идешь к нему за советом. Всегда все решит умело. Понимал людей».

Нина Ивановна Тарганова, жена нового заместителя Клочкова:

«Был требователен. Но не обходил без внимания ни одной жалобы или просьбы своих сотрудников и других. Он жил общей жизнью коллектива».

Другие красочные, как уверен, детали из ее рассказов:

«Как руководитель, он нравился не только своей работой, но также тем, что проявлял большую заботу об отдыхе. Это и нам, женам его сотрудников, нравилось. Он подсказывал, что нужно организовывать коллективные посещения кино, театра. По его настоянию билеты прежде всего вручали младшему персоналу. Он говорил, чтобы каждая техничка, например, кроме работы, могла бы быть в общественных местах.

Не забывал он и наши заволжские просторы. Он помогал снимать паром, где умещалось больше ста работников с семьями. Грузили буфет, организовывали оркестр. Хорошо было отдыхать с ним: веселый, с задорным смехом, шутил, подходя от одних к другим. И уха, и игры, и танцы — ничего не проходило без него. У меня есть даже фото одной из таких прогулок. Смеется он на ней так задорно…»

Я выпросил у нее эту фотографию, чтобы снять копию. На обороте надпись: «Маевка коллектива общепита во главе с директором Клочковым Василием Георгиевичем. Вольск. Заволжье».

Маевка — слово-то какое, жаль, что теперь оно не очень в ходу. Рассматриваю снимок… Поляна, так залитая полдневным солнцем, что даже на изрядно пожелтевшей от времени фотобумаге радостно светится… Вдали лесок с пляшущими бликами по листве. Густая и до коленей высокая и вся в пышном многоцветье трава, на которой, примяв ее, скатерть с обычной для загородных выездов снедью. Бутылки тоже. Кажется, ящик патефона виднеется.

Как же хорошо всем им: кто-то вольготно возлежит, кто-то непринужденно — на коленках. И ни одного без улыбки. Чувствую, что расплылись в улыбках не только по просьбе фотографа. Веселы и от всего вокруг, и от себя, собравшихся, и оттого, что никаких тебе тревог или огорчений. Управляющий явно не стесняет: он не чопорен, не чванлив, со всеми на равных. Фотография и об этом легко рассказывает.

Василий и еще один парень, а это муж Таргановой, Алексей Васильевич, в гимнастерках, остальные мужчины в узехоньких по тогдашней моде пиджачках — талия в обтяжку и, наоборот, в широченных, мешковато провисающих брюках.

Нина Клочкова — совсем по виду девчонка — скромно уселась где-то сбоку, подальше от мужа.

Василий сразу на фотографии выделяется, хотя лежит вовсе не в центре, как вроде бы полагалось начальнику. Он приметен не только задорной улыбкой, но и озорным жестом — рука приподняла стакан, и по-казацки чубатой, спадающей на лоб вихрастой шевелюрой, и тем, что так естественно дружелюбно, по-товарищески просто держит себя с сослуживцами, растворился в отдыхе, в веселье, в беззаботной молодости…

Увлеченная душа! Пусть это и покажется несущественным, а все ж таки интересно читать в письме Таргановой: «Иногда с моим мужем они собирались в ночную, на рыбалку, а нам с Ниной Георгиевной шутливо наказывали, чтобы мы их не спавши встречали. И сколько тогда было разговоров о рыбацком счастье! Уху он любил кушать деревянной ложкой».

Письмо ее заканчивалось необыкновенно трогательно: «До сих пор осталась в моей душе благодарность ему за все его внимание».

…Лето 1940 года. До начала войны оставался год.

В самом конце июля Василий Клочков вновь становится — ненадолго, всего на месяц — студентом: приезжает в Москву для сдачи выпускных экзаменов. И выдерживает их, как уже знаем, весьма и весьма успешно. 31 августа ему вручен диплом об окончании ВИЗО.

Предполагаю, что в столице ему более обостренно, чем в далеком волжском городке, ощущалось, что близка схватка с фашизмом… Страна Октябрьской революции, конечно же, осознавала, что рано или поздно, но фашистская Германия нападет…

И вот совпадение — очередное: в дневнике Гальдера за 30 августа (на день раньше вручения диплома В. Г. Клочкову) появляется запись: «Увеличивается количество сведений о том, что Россия в 1941 году ожидает вооруженного конфликта с нами. Русские войска усиленно совершенствуют свою боевую выучку».

Дипломированный управляющий В. Г. Клочков возвратился в самом начале сентября домой и приступил к работе.

Если слегка пофантазировать, то нетрудно создать в воображении примерную схему обычного рабочего дня управляющего Вольским общепитом.

Кабинет. Стол с телефоном, письменный прибор с пресс-папье и стаканчиком для карандашей — два-три простых, синий, красный, на краю обычная, ширпотребовской модели настольная лампа. Еще стол — для заседаний. На стенах два портрета, плакат и какие-то деловые графики, диаграммы с показателями. Воздух в кабинете чист — Клочков никогда в своей жизни не курил.

Утро. Заботы, заботы… И хорошо, если слетались и стекались они не тревожные, а преисполненные насущным делом: информацией сотрудников, рассмотрением всяких разных текущих или на будущее, как говорится, перспективных бумаг — планы, бюджет, заявки и отказы на них (и так бывает!), акты, сметы и ведомости, отчеты, письма в общепит и письма за его подписью из общепита, директивы из вышестоящих организаций… Заходят люди. Он никогда не менял раз и навсегда установленного порядка: утром — оперативка.

На перекидном календарике строчки, напоминающие, что дальше сегодня надо сделать. Вызывают в горком, позвонить в горсовет, съездить по «точкам» (это столовые, рестораны, буфеты), подготовить документ, подготовиться к командировке в Саратов («выбивать» фонды, просить, требовать, но вполне возможно, что и получить замечания по отчету), прием посетителей (сколько справедливого, хотя и не всегда приятного выслушаешь, но сколько и никчемных жалобщиков)… И вечер расписан: опять плановые, но лучше, если внезапные, чтоб не ждали там начальства, посещения ресторана или столовых. Говорят, что поначалу пытались соблазнять во время вечерних обходов: выпивкой ли, бесплатным угощением…

В том самом календарике, где записывал для памяти самому себе задания, значилось — встретиться, переговорить с секретарем парторганизации, с комсоргом, с предпрофкома. С общественными организациями работал сообща. На них опора и тогда, когда лишь начинал тащить общепит из отстающих, и сейчас, когда дела пошли успешно.

Из воспоминаний И. А. Гостева:

«Несмотря на большую занятость по службе, Василий Клочков принимал активное участие в партийной и общественной работе. На собраниях он выступал с деловыми предложениями, аккуратно выполнял все поручения, которые на него возлагались».

Десять месяцев стоял В. Г. Клочков у руля своего многотрудного хозяйства. Выправил положение, пришел успех, пришел и настоящий в городе и у областного начальства авторитет. И его биография пополнилась новой записью.

Вновь дорога. Сложившимся человеком уезжает он из Вольска. Ему он отдал пять своих ярких и самозабвенно насыщенных лет. Чисто и честно, энергично прожиты эти годы.

Вольск обогатил его. В равной степени он отдал Вольску всего себя.

На второй неделе октября 1940 года Василий Георгиевич Клочков, жена и Эля усаживались в поезд дальнего следования.

В один из этих дней, а именно 9 октября, дневник Гальдера пополнился новой записью: «Рёрихт доложил о ходе боевой подготовки командиров батальонов и танковых дивизий…»

Учеба в торговом институте будущего политрука и боевая учеба офицеров-танкистов, в числе которых, вполне возможно, были и те, кто никак не ожидал, что им выпадет доля погибнуть под Дубосековом под огнем героев-панфиловцев.

Но и Клочков едва ли мог предположить, что сюда, на родные ему земли, никогда уже более не вернется.

Пройдет всего чуть больше года, и он начнет свой легендарный у Дубосекова бой за судьбы Москвы. Защищая всю свою необъятную Родину, он защищал и Вольск. План «Барбаросса», этот зловещий замысел уничтожения нашей страны, обозначил даже небольшой волжский городок, в имени которого столь явственно, как мне отчего-то кажется, читается «воля». Он стоял на самой кромке линии, проведенной по фашистским картам для новых, взлелеянных в бредовых мечтах границ рейха, которая должна была бы идти от Архангельска до Волги.

Из отступлений в прошлое и будущее, как эпилог

Немало уже узналось о становлении и возмужании будущего политрука. Но никак не расстаться с ним. Есть еще некоторые важные дополнения к его портрету…

Из рассказов сестры Таисии о жизни Клочкова на Алтае: «Однажды так для нашей мамы все сгустилось мрачнее мрачного, что совсем руки опустились. Пришла домой, присела и давай плакать… На стол нечего собрать, нечем накормить детей-то. А Вася, других дома не оказалось, стал успокаивать ее. „Только, — говорит, — не плакать. Я уже заметил, что тут недалеко лоза растет. Буду плести корзины и продавать“. И верно, научился постепенно и наплел хороших корзин. Лозу очистит, а когда сплетет, подкрасит корзинку — смотреть любо. Меняли их на просо и картошку».

Из рассказов алтайских друзей В. Г. Клочкова: «Нам, комсомольцам, коммунисты очень доверяли. Это потому, что молодой Советской власти, как думаю, нужна была крепкая опора. Вот мы все и старались. Понимали, что без комсомольцев не обойтись…»

Из рассказов о работе В. Г. Клочкова на посту первого заместителя управляющего трестом столовых и ресторанов в Алма-Ате: «По предложению Василия Георгиевича в городе были намечены и начали осуществляться большие планы по реконструкции предприятий общественного питания, изменению его технического оснащения, а также организации учебы работников треста».

Из рассказов полкового комиссара А. Л. Мухамедьярова: «Я убежден, что Клочков как политрук рос и формировался в прекрасных условиях. Он действительно рос на глазах. Не надо думать, что прямо с момента, когда надел военную форму, стал он сразу же абсолютно готовым политработником. Вся атмосфера в дивизии помогала ему разворачивать свои способности, на которые — это уж точно! — он был так богат и которые были в нем щедро заложены всей предшествующей жизнью…»

Из письма В. Г. Клочкова сестре в Комсомольск-на-Амуре, написанного по дороге на фронт: «…Достаточно уступать нашей территории. Уж больно мне хочется побывать там, где Гитлеру напишут эпитафию „Собаке — собачья смерть“».

Из представления начдива И. В. Панфилова командарму К. К. Рокоссовскому: «В боях в районе Русская Болотица 4.10.41 г. тов. Клочков показал себя волевым и ответственным руководителем. Своим примером он увлекал в бой бойцов и командиров, в результате чего рота успешно выполнила данное ей задание».

Из письма В. Г. Клочкова жене и дочери: «Долго не писал вам потому, что несколько дней подряд были жаркие боевые дни… Нахожусь в 120 километрах от Москвы на запад. Враг прет, как бешеная собака, и не считается ни с чем. Мы закрепились и отбиваем его яростные атаки…»

Из записей переговоров командующего группой армий «Центр» с главнокомандующим сухопутных войск фашистской Германии:

«— Положение критическое. Я бросаю в бой все, что у меня есть, но у меня нет войск, чтобы окружить Москву.

— Фюрер уверен, что русские находятся на грани краха… Когда же этот крах станет реальностью?

— Что вы спрашиваете? Неужели вы не знаете, что здесь творится?»

Из запомнившихся И. Шадрину, соратнику по последнему бою, выкриков политрука: «Ребята, не тушеваться! Ведь мы с вами красноармейцы…»

Из письма командира и комиссара полка семье Героя: «…Вместе с Вами, дорогая Нина Георгиевна, мы разделяем скорбь по поводу преждевременной смерти Вашего мужа и нашего боевого товарища, светлый образ которого навеки остается в наших сердцах.

Весь многомиллионный советский народ никогда не забудет 28 героев, самоотверженно защищавших Москву от орд немецких захватчиков. Душой этих героев и их командиром был Василий Георгиевич Клочков…

Теперь он представлен к высшей правительственной награде — ордену Ленина с присвоением звания Героя Советского Союза».

Когда работал над хроникой о Василии Клочкове — так уж получилось несопоставимо на первый взгляд, — потянуло в чтение поэзии Гавриила Державина. Стихотворение «На взятие Измаила»… Полтора века отделяют время, запечатленное им, — русско-турецкую войну — от времени войны с фашизмом. Как все — исторически — несоизмеримо! И вдруг западают в душу — надолго — несколько возвышенных строк о героях и героическом. Этими строками, которые всей своей чеканно-красивой сутью устремлены к потомкам, в будущее, и захотелось закончить хронику становления героя-политрука: