Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.]

Шум лесной оглушил, едва отстреляли под нетерпеливыми захлопами автомобильные дверцы и водители выключили моторы.

Скрипко всхрустывал на студеном воздухе снег, когда пошли от большака по пробитой санными полозьями дороге к рыбацкой избе, где сразу же за забором забрехали собаки. Оторопело порскнула крылышками какая-то птаха — перепугалась гулких на морозе голосов. Окорачивая перестрекотавшихся между собой сорок, дал долгую сердитую дробь невидимый в заполяночной чащобе дятел. Ветром постукивало твердые веточки на голых деревьях — безлистные осины и березы под фатою белесого неба казались кружевными, и слышались в лесу коклюшки. На лай своих кудлатых сторожей выскочили рыбаки, радостно покрикивая на них.

Разноголосый шум этот начисто выветрил, сладко утишивая, успокаивая, совсем другие звуки, отдалил от всего того, что осталось позади — в городе.

Когда сговаривались, где и как провести внезапно выпавшее свободным воскресенье, то особенно не мудрствовали — с удовольствием и не мешкая согласились с заманчивым предложением хозяев побыть за городом, на рыбалке.

Почетный гость, ради которого, нетрудно понять, все и было придумано, тоже одобрил затею. Предвкушали сиденье на озере у лунок, сотворенную мужскими уменьями уху и беззаботное отдохновение после напряженных двух суток работы.

Представитель Москвы

Юрий Алексеевич Гагарин, будучи членом ЦК ВЛКСМ, стал его представителем на областной комсомольской конференции в Смоленске неожиданно для самого себя.

Он не собирался сюда. Этого по настоянию делегатов добился первый секретарь обкома партии, когда рассудил, исходя из вполне понятных чувств гордости за свою область, что значимости конференции явно будет недоставать участия знатного уроженца Смоленщины, да еще и избранного отсюда земляками депутатом Верховного Совета. Потому и случился его телефонный разговор с Москвою: «Юрий Гагарин — член ЦК, дайте ему такое поручение… Как же нам, смолянам, без него… Он не откажется… Вы бы только не были против…» Потом еще один звонок, и тоже недолгие переговоры-уговоры со Звездным городком.

…Член ЦК ВЛКСМ на трибуне комсомольской конференции. Ему вменено в обязанность ответственное дело: высказать точку зрения — и прежде всего, понятно, не только свою — на работу всей областной организации. Все те, кто избран на конференцию, многого ждут от него — советов, подсказки, обобщенного в центре опыта. Они привычно знают, что без критики сверху тоже не обходится… Член ЦК должен стать авторитетным каждым своим словом для каждого из делегатов порознь и всех вместе. Он обязан обратиться в зал так, чтобы ему поверили, чтобы увлечь и зажечь. Он, как же иначе, просто не может не знать хорошо законов комсомольской работы, ибо не общих, пусть даже и хороших рассуждений и пожеланий ждут от представителя Москвы.

Правда, в Смоленске все это примеривалось на комсомольского работника, приехал же первый в мире космонавт, почетный земляк, знатный человек. Каким он станет представителем ЦК?..

Юрия Алексеевича Гагарина встретили рано утром 21 января за день до открытия конференции и уже по дороге в гостиницу, еще в машине, попросили выступить: «Член ЦК. Это обязательно!» Не стал спорить, всего-навсего спросил: «Когда же успею подготовиться?» Ранее приехавшие москвичи — работник ЦК и тот, кто, собственно, должен был выступать до появления идеи с вызовом Гагарина в Смоленск, успокоили космонавта, пояснили, что волноваться ему совсем нечего. И рассказали, что успели подготовить для него, как бы говоря, заготовки речи, то есть первичные тезисы, то есть обозначение тех тем, вопросов и проблем, что неминуемо должны бы быть в выступлении представителя ЦК ВЛКСМ, и того, что ждут от него делегаты конференции. «Разве трудно будет вам это подработать для себя? — все успокаивали космонавта. — Помощники найдутся…»

В этой главе материалы рубрики дополнений помогут представить, как связывал первый в мире космонавт свою комсомольскую работу со словом, с пером, и тем самым получше представить его талант общения с молодежью. (Тексты даются в сокращении. Отточия показывают это. Конечно, собранные материалы не смогут охватить всего того, что родилось под его пером.)

Член ЦК ВЛКСМ Ю. А. Гагарин не раз в своих статьях или выступлениях высказывал, каким он видит комсомольского активиста и работника. Писал об этом с очевидным проникновением в сущность — сам был членом комсомольского бюро в военном училище и затем, уже в полку, заместителем секретаря. Вот, к примеру, извлечения из двух его публикаций:

«Многое нужно знать комсомольскому вожаку. Многие черты характера необходимо воспитывать в себе. Надо не только хотеть быть лучшим из лучших, но и суметь быть таковым. Надо помнить, что комсорг — это политический руководитель молодежи, что по его поступкам, по его работе молодежь судит обо всей деятельности комсомольских вожаков, комсомола в целом.

…Равняться любому комсомольцу и комсомольскому вожаку надо на коммунистов, на старших товарищей. Именно у них, прошедших более серьезные и суровые испытания, чем те, что выпали сегодня на долю молодежи, комсомольцы должны учиться убежденности и стойкости.

…Мне кажется, что наше время требует от настоящего комсомольского вожака сплава душевной чуткости, отзывчивости с высокими организаторскими способностями. Разделить с человеком радость, ободрить в трудную минуту, но в организаторской работе быть справедливо требовательным и волевым, способным решать любой поставленный вопрос, вовлекая всех комсомольцев в большие и малые дела». Это из ответа на анкету «Говорят делегаты XXIII съезда КПСС», опубликованную в журнале «Комсомольская жизнь».

«Иногда нас спрашивают: зачем нужна такая напряженная работа? Зачем мы работаем так, зная, что в общем-то работаем на износ? Но разве люди, перед которыми поставлена важная задача, большая цель, разве они будут думать о себе, о том, насколько подорвется их здоровье, сколько именно можно вложить сил, энергии и старания, чтобы их здоровье не подорвалось. Настоящий человек, настоящий патриот, комсомолец и коммунист никогда об этом не думает». Это из статьи в газете «Дальневосточный комсомолец».

Весь день ушел у Гагарина на поездки по городу: встречался с рабочими и студентами, беседовал с активистами в комсомольских комитетах, с секретарями комсомольского обкома. За ужином попросил обеспечить несколькими последними номерами молодежной газеты — «Смена» она называлась.

Подступая к очерку, разыскал ее. Хотелось восстановить в памяти, что приметного нес собою январь того далекого 1966 года. Взялся читать — осмелился на такой прием — как бы глазами Гагарина.

По всей вероятности, космонавту стало приятно вновь скользнуть взглядом по сообщениям газеты — он о них, разумеется, хорошо знал еще в Москве: летят к Венере два советских корабля, готовят к запуску «Луну-9» — ей уготовано впервые в истории свершить мягкую посадку на таинственном ночном светиле.

Герман Титов — его дублер и друг — избран президентом Общества советско-вьетнамской дружбы.

Во Вьетнаме война. Американские десантники применили химическое оружие.

Рубрика «Навстречу XI съезду ВЛКСМ». В его преддверии созывались по стране комсомольские съезды в республиках и конференции в областях. Рубрика помещала десятки и десятки вестей — всесоюзных и местных, смоленских, — новые подшефные комсомолу стройки, новые трудовые победы, новые инициативы комсомольцев…

ВФДМ принимает решение о проведении очередного Всемирного фестиваля молодежи и студентов.

Но произошло и такое — негаданное, непоправимое, страшное событие, что лучше эту газету подальше от Гагарина, не давать бы ему ее перечитывать. Всего семь дней минуло, как скончался Сергей Павлович Королев. 18 января его схоронили. В газете прощальная речь Гагарина. И в личном дневнике космонавта след этого события. О нем узнаем благодаря тому, что В. И. Гагарина опубликовала дневник мужа в своей книге «108 минут и вся жизнь»: «Тяжелый, черный день. Всех нас постигла тяжелая утрата: умер Сергей Павлович Королев. Я был в ОКБ, когда пришла эта скорбная весть. Все просто оцепенели. Никто не ожидал его смерти… Страшный удар. Все ошеломлены. Мы с Лешей Леоновым поехали к Нине Ивановне. Она очень сильно переживает… Что будет дальше? Никто пока по-настоящему не представляет… Надо держаться».

Его догадывались поберечь — не бередили свежие раны. Никто в Смоленске о Королеве ничего не расспрашивал. Гость тоже ни слова не проронил — горе свое спрятал глубоко.

Читатели книги, вероятно, представляют роль Генерального конструктора в жизни первого космонавта. Судьбам советской науки было угодно распорядиться так, чтобы воссоединить двух замечательных людей. Но едва ли знал Ю. А. Гагарин о таком вот частном письме 1935 года С. П. Королева тогда, когда гжатскому малышу было ровно годик: «Я лично работаю главным образом над полетом человека, о чем 2 марта с. г. делал доклад на первой Всесоюзной конференции по применению ракетных аппаратов для исследований стратосферы в г. Москве».

…Почти одиннадцать часов вечера показывали часы. Он, спохватившись, напомнил об уговоре собраться. Это касалось ответорганизатора ЦК ВЛКСМ Людмилы Кондрашовой и того, с кого, по воле счастливо для смолян сложившихся обстоятельств, снята обязанность завтрашнего оратора. Чтобы не порождались возможные недоумения — откуда, мол, автору известны и эти, и далее следующие подробности, придется раскрыть, что именно автору этих строк довелось приехать в Смоленск на конференцию по заданию ЦК комсомола, ибо являлся в ту пору членом Центральной ревизионной комиссии ВЛКСМ.

Гагарин нетерпелив, возбужден, по всему видно, что его еще не оставили впечатления от встреч с родным городом.

Кондрашова, напротив, пытается быть серьезной и строгой. Это, понимаю, потому, что на ней прямая — и немалая — ответственность за работу конференции. Да только нет-нет и прорывается живость и непосредственность, и никак не получается называть работника ЦК иначе как просто без отчества.

Жаль, что стенографистки не было или магнитофона. Остались, правда, в блокноте наспех поутру вписанные строки, и если взять на себя участь реставратора, то вхождение Гагарина в предстоящую роль посланца ЦК предстанет примерно так.

Кондрашова: — Юрий Алексеевич, посмотрели бы, что мы тут заготовили.

Гагарин: — Давайте, давайте, эксплуататоры. Говоришь, все готово? Тогда, смекаю, дел нам на полчаса…

Читает.

Сноп комнатного света, вырываясь наружу, пробивает густую заоконную темень ночи и зыбко высвечивает мягко падающие там снежные хлопья. Уютно, покойно, лишь шуршит в руках Гагарина бумага.

Прочитал и, не глядя на нас, встал из-за стола, помолчал немножко, отчего-то улыбнулся: — С этим выступать не буду! Не для меня написано.

До открытия конференции оставалось десять часов.

Кондрашова (с нескрываемым отчаянием): — Что делать, а?!

Езда в незнаемое

Не возьмусь утверждать с полной категоричностью, что Юрий Алексеевич Гагарин любил писать.

Предполагаю, что он ничуть не считал себя литератором, если понимать это звание в том смысле, что писательское или журналистское занятие делается коли не главным, то, по крайней мере, постоянным. Пишу так потому, что не раз довелось встречаться с ним как раз по делам, связанным с выступлениями космонавта в печати.

Он удивительно свободно и будто нарочно веленный для этого мудрым предсказанием человечества вошел в жизнь людей добрым другом. Сколько поездок по белу свету, и всегда встречи… Его о многом спрашивали, он и сам о многом спешил рассказывать. Его трудно было представить без окружения журналистов и писателей.

Сколько же повидал и испытал! В лишениях военное детство и исторический час космического первенца… Ремесленное училище и Военно-воздушная инженерная академия… Курсант досаафовского аэроклуба и полковник авиации… Работа в цехе с искрящейся расплавленной сталью и та самая — в последний для него миг! — вспышка огня трагическим мартовским утром спустя 34 года и 17 дней после рождения…

Икары входят в легенды, в память поколений не только оттого, что их подвиги самоотверженны, неожиданны или, скажем, диковинны для своего времени. Слаб и, может статься, ничтожен человек, если не пытается овладеть смыслом жизни и сам не хочет строить ее. Гагарин оставил — ненавязчиво — все-таки в самом деле наиглавную для человека заповедь, как жить и даже погибнуть, чтобы и самому не казнить свою совесть, и перед другими жизнь представала бы прожитой не по касательной к жизни.

Очень хорошо случилось, что космонавт понимал необходимость дружить с бумагой и пером. Потому, полагаю, редко отказывался от хлопотных для своей напряженной жизни просьб написать что-то или хотя бы дать интервью.

Но так как же все-таки, нес в себе призвание писать или нет?

Догадываюсь, что тяготился необходимостью садиться за письменный стол, если выпадало выполнять поручения газет или журналов. Когда просьбы шли по части сугубо космических дел, чаще всего отсылал просить разрешения начальства. Нашел такой предлог, чтобы отказываться — знал, что не каждому легко попасть к командованию. Занятостью еще отговаривался. Случалось, не подыскивал никаких отговорок, прямо говорил, что отказ, и был при этом непреклонным. Такое упрямство приходило к нему, когда, как понимаю, осознавал, что предложенная тема не для него, что кто-то другой напишет лучше или с наибольшим знанием дела.

Однажды, помню, буркнул, морщась от надоедливых уговоров:

— Не буду. Не приставай. Ищи специалиста. Не делай из меня генерала… свадебного.

И наверное, чтобы смягчить резкость, отшутился:

— Я пока еще полковник.

Любил шутку, если пребывал в добром настроении.

— Страшно в небе, на самолете, если… вдруг? — спросил у него как-то.

— А чего? Парашют при себе, кресло скатапультирует.

— Это что, единственное средство спасения, когда все откажет?

— Нет, не единственное… Много! Парашютов на земле, у начсклада много… А за кресло при аварии в отличие от тебя нашему брату, летунам, держаться не стоит.

Работнику «Комсомольской правды» Ярославу Голованову удалось вызвать Гагарина на счастливую для читателей беседу. Он получил ответы на неожиданные по тем временам, этим и интересные, вопросы. Нашелся среди них такой, что навел на рассуждения о будущих звездолетных профессиях. Тогда такое казалось мечтой, хотя ждать начала яви оставалось, как сейчас все убедились, недолго: будут, сказал он, в космосе инженеры, физики, сварщики, астрономы…

— А журналисты?

— Журналисты обязательно. Без журналистов нельзя. Хотя с ужасом думаю о том времени, когда даже в космосе нельзя будет спрятаться от журналистов. (Яр. Голованов оставил в этом месте напечатанной беседы пометку — «Улыбнулся».)

Но не будем представлять, что относился к газетчикам только так, с юмором.

Всерьез для истории сохраняются два его связанных с печатью свидетельства (помимо всех иных). Понятное дело, что очерк воссоединяет их вовсе не для того, дабы обозначить некую предопределенность журналистики в его жизни, но не уйти от символики, пусть и невольной.

Середина апреля 1961 года — Юрий Гагарин еще в Саратове, он еще готовится к свиданию с ликующей Москвой, еще не испытывал и первых настоящих волн славы и известности, но ощутил уже пристальное внимание журналистов:

— Газеты и радовали и смущали. Оказаться в центре внимания не только своей страны, но и всего мира — довольно-таки обременительная штука…

27 марта 1968 года — запись Ю. Гагарина на листке настольного календаря, что отсчитал последний день жизни:

«10.00 — тренировочные полеты.

19.00 — к Вале (жена лежала в больнице. — В. О.).

19.30 — встреча с иностранными делегациями. ЦК ВЛКСМ».

И еще одна строчка делового самозадания: «„Телевидение“, „Огонек“ ко Дню космонавтики в 17.00».

Но и еще одна его литературная забота — на 28 марта. В календарь внес такую запись: «Дворец съездов — 100-летие А. М. Горького».

Можно еще и еще продолжать свод тех событий, что связывали последние и часы, и дни, и недели Ю. А. Гагарина со словом. За три недели до рокового дня испытал, к примеру, радость общения с только что вышедшей книгой, в которой собственная фамилия. Это издательство Министерства обороны выпустило сборник «Уходят в космос корабли» с его предисловием. В предисловии и такие строчки: «Мы живем в необыкновенное время. Ветер странствий наполняет паруса „космических каравелл“, готовых отплыть к далеким и неведомым берегам». Еще факт — 18 февраля встреча с газетчиками «Известий». У него спросили: «Как вы относитесь к спору физиков и лириков?» Была тогда такая шумная дискуссия в «Комсомольской правде» о том, что главнее в середине XX века — точные науки и профессии или же гуманитарные… Ответил следующим образом: «Положительно. Спор физиков и лириков — это борьба за приоритет. Из них кто-то может быть впереди, но их сосуществование необходимо». Спросили о том, собирается ли в новые полеты. Услышали: «Да, обязательно. Я не мыслю себе жизни без авиации, без полетов, без космоса».

И последний час последнего дня — утром, на аэродроме, перед самым полетом его попросили подписать — на память! — книгу «Дорога в космос». Он сказал: «Подписать? С удовольствием подпишу. Но после полета…»

Если побыть во Всесоюзной Ленинской библиотеке, то именной, как выражаются библиографы, указатель подскажет, что Ю. А. Гагарину принадлежит больше 60 публикаций в газетах, в журналах и сборниках только в московских. Кроме того, он автор нескольких книг. Они широко известны, не раз переводились на самые разные языки и издавались за рубежом — «Дорога в космос», «Вижу землю» и «Психология и космос». Четвертую с именем космонавта на переплете хочется назвать, сообразуясь с сюжетом хроники, в следующей главке.

«Психология и космос» написана в соавторстве с кандидатом медицинских наук Владимиром Ивановичем Лебедевым. С такой темой книг еще не было.

Человек в заземном бездонье… Неужто ему уготована участь придатка к ракете, к кораблю, к приборам и к наушникам, как некоего робота? Неужто длительные тренировки превращают человека в механического исполнителя, пусть и одушевленного, вызубренных на земле инструкций и команд, что поступают уже в полете?

Психика человека — его чувства, нервы, разум в не прекращающейся ни на секунду лавине изменчивых впечатлений, в поиске решений, в нагрузках того, что видит и слышит, в волнениях, переживаниях, сомнениях, в ощущении неминуемого страха (и впрямь не робот же), в поиске ответа тогда, когда и электроника, и консультанты у земных пультов — как же далекие! — гляди, могут быть, увы, бессильны…

Строчки о страхе, пусть даже побежденном, — вовсе не досужий вымысел автора этих строк. Все космонавты так или иначе проходят через мысли об опасности. Вот, к примеру, рассуждения того, кто побывал в космосе вторым: «В летной работе она обязательно присутствует. И отвергать ее нельзя, должен быть внутренний сторож, который автоматически не давал бы тебе расслабиться». И еще свидетельство — космонавт Н. Рукавишников, трижды побывавший в полете: «Поверьте, нелегко держать себя в руках, когда знаешь, что отказал двигатель и нет уверенности, что запасной сработает. А это значит, что корабль останется на орбите и будет летать по ней месяцы, а запасов кислорода у экипажа на два дня… Не хочу скрывать, подумал там: вернусь и не буду больше тренироваться, хватит. Но теперь снова начинаю готовиться: я профессиональный космонавт, без полетов жить не могу…»

Один на один с космосом. Защита — тонкая обшивка или скафандр, спокойная (а спокойная ли на самом деле?) работа, быт по строгому распорядку (как же возможны спокойный сон или, к примеру, еда в стремительном снаряде?). И в одноряд сосуществование (а может ли быть это естественным состоянием?) с каждомгновенной возможностью смертельной опасности… И человек выдерживает, но как, почему?

Первыми взялись обо всем этом рассказать — для всех, не только себе подобным — Юрий Гагарин и Владимир Лебедев. Их труд без всякого преувеличения явился новым словом в новой сфере человеческого разума. Таким стало научное завещание первого в мире космонавта.

Карл Маркс заметил, использовав знаменитые стихи Данте из «Божественной комедии»: «У входа в науку, как и у входа в ад, должно быть выставлено требование:

Здесь нужно, чтоб душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета».

Как будто и о вхождении Гагарина в науку это сказано: и о твердости души, и о преодолении страха.

Творческий склад ума Юрия Гагарина… Его разглядели многие тогда, когда и в академию не поступал, и, вероятно, даже в помине не обозначалось замысла о книге «Психология и космос». Кажется, что первым сразу же после полета во всеуслышание посулил ему настоящую научную будущность Сергей Павлович Королев, а уж как был строг на похвальные оценки:

— В Юре сочетаются природное мужество, аналитический ум, исключительное трудолюбие. Я думаю, что, если он получит надежное образование, то мы услышим его имя среди самых громких имен наших ученых…

Кстати сказать, еще в 1966 году, до книги, любимец академика стал почетным членом Международной академии астронавтики.

На телевидении Ю. А. Гагарину записаться уже не было дано.

Но предпоследние сутки — продолжим свод событий — все-таки остались связанными с заботой о слове. Он приехал в «Молодую гвардию». Его вызвали сюда, чтобы подписать в печать «Психологию и космос». На верстке с последними пометками, исправлениями и уточнениями авторов и редактора появилась подпись: «Гагарин. 25.3.68». Эта подпись дала книге путь к печатным машинам.

Он давно, года два-три, считался здесь своим. От самой первой встречи в Книге почетных гостей осталась запись: «С большим удовольствием побывал в издательстве „Молодая гвардия“. Вся наша молодежь знает и любит это издательство. Хочется пожелать вам, дорогие друзья, всяческих успехов в вашем благородном труде». Чуть позже его уговорили начать переделывать уже почти совсем готовую рукопись книги «Психология и космос» из строго научного исследования в научно-популярный труд, так, чтобы ее прочитали не только специалисты… Как уговаривали, побаиваясь отказа, можно в подробностях прочитать в рассказе редактора книги В. А. Федченко, который опубликован в сборнике «Жизнь — прекрасное мгновение». Сдружился в издательстве со многими. Был и в этот мартовский день простым и общительным. Кто-то, попадая в тон хорошему настроению, непринужденно сказал:

— Переквалифицируйтесь, Юрий Алексеевич, в писатели.

— Что ж, можно! Вот только потренироваться надо.

Однако закончил вполне серьезно, даже назидательно, и походил в тот момент на школьного учителя:

— Труд писателя чрезвычайно сложен. Он, пожалуй, сродни нашему, космонавтскому. А то и еще посложней.

Мы справедливо считали его молодогвардейцем.

Спросим себя, каким чутьем пришел к догадке о тяжкой писательской участи и проник в мир далекого от себя художественного творчества уже хотя бы так, что не судил о нем как о легком, беспечном, что, увы, нередко приходится слышать от непосвященных.

Изрядно читал (вот бы сделать опись им прочитанного).

Всеобъемлющую опись сделать, понятно, трудно, но некоторые, пусть и вне системы, факты собрать удалось.

Из свидетельств брата Валентина Гагарина: «…Увлечение Пушкиным — с осени и зимы сорок седьмого — сорок восьмого года, с не единожды перечитанных сказок — переросло у Юры в любовь к нему — и к творчеству, и к его личности…»

Из свидетельств школьной учительницы О. С. Раевской: «В сочинении „Моя любимая книга“ Юра написал о книге И. Всеволжского „В открытом море“ (книга военных лет о подвиге моряков-черноморцев. — В. О.): „Герои книги не пали духом, а продолжали бороться“».

Из списка обязательного чтения, врученного Ю. Гагарину преподавательницей Саратовского индустриального техникума Н. В. Рузаевой, — Л. Толстой, «Война и мир» («До сих пор я помню волнение, охватившее меня, когда я читал „Войну и мир“ Льва Толстого. Больше всего в этой чудесной книге мне понравились батальные сцены и образы защитников Отечества от наполеоновского нашествия…» — писал впоследствии Гагарин), Г. Лонгфелло, «Песнь о Гайавате», произведения В. Гюго, Ч. Диккенса, А. Экзюпери, Э.-Л. Войнич, «Овод», Б. Полевой, «Повесть о настоящем человеке» («Алексей Маресьев был посильнее полюбившихся мне героев Джека Лондона, он был ближе по духу и устремлениям. Я частенько прикидывал про себя, как бы поступил, доведись мне попасть в такой же переплет, как Маресьеву. Я любил Овода, но Маресьева полюбил сильнее. Он был моим современником, жил вместе с нами на одной земле, и мне хотелось встречаться с ним, пожать его мужественную руку» — и такие слова Ю. Гагарина сохранились), К. Э. Циолковского (19 мая 1953 года на комсомольском собрании Гагарин сказал: «Рассматривать нашу учебу, будущую профессию в отрыве от нашей мечты нельзя. Это надо по-нашему, по-литейному, соединять в один сплав… Человечество стоит на пороге полетов к звездам. Может быть, я ошибусь в терминологии, но, по сути, прав: люди будут летать к другим планетам. Об этом пишет Константин Эдуардович Циолковский. Стране потребуются металл, новые приборы, сверхмощные двигатели…»).

Из письма жене из Заполярья, во время службы в авиационной части: «Я прочитал „Туманность Андромеды“ Ивана Ефремова в журнале… Талантливая книга. Автор, по-видимому, настоящий ученый, ученик К. Э. Циолковского. У нас в полку все зачитываются этой книгой».

Как нетрудно понять даже по некоторым свидетельствам, Ю. А. Гагарин был читателем активного и целенаправленного толка.

Шолохов, Федин, Соболев…

После полета стали для него частыми встречи с людьми творческими. Очень часто — с писателями. Это обогащало его…

Михаил Александрович Шолохов. Летом 1967 года он пригласил к себе в Вешки, как уже писал, группу молодых писателей нашей страны и Болгарии и еще из нескольких социалистических стран, а также комсомольских издателей, журналистов и работников ЦК ВЛКСМ.

Приехал на Дон и Юрий Гагарин. Он был включен в состав советской делегации.

Один из очевидцев, поэт Геннадий Серебряков, запомнил:

— С первого дня они были вместе. Рядом мы видели их в пропыленном зеленом «газике», когда ездили по соседним хуторам и станицам, во время дискуссий и бесед о литературе, о жизни, в хлебосольных застольях. А поздними вечерами они подолгу стояли вдвоем на крутояре, где под луной светилась внизу, как казачий клинок, отливая черным серебром, излучина Дона. Провожая космонавта, Шолохов снова обнял его. Последние слова врезались в память: «Ты уж побереги себя, Юра… Помни — ты нам очень нужен… Всем нужен…»[55]

Позже Гагарин так осмыслил для себя самое главное из встречи с Шолоховым:

«Встречи с Михаилом Александровичем произвели на меня неизгладимое впечатление. Шолохов полон сердечности и дружелюбия. Он располагает к себе с первой же фразы. Создается такая атмосфера, что кажется, будто лично знаком с ним уже давно и он с давних пор знает твою жизнь. Слушать его — огромная радость. Мне приходилось бывать в разных странах, встречаться с разными людьми, в том числе с писателями, деятелями искусства. Должен заметить, что речь Михаила Александровича совершенно своеобразна, на редкость самобытна, образна, лаконична. Слова у него свои, шолоховские, я бы сказал, всегда свежие, будто никогда их до этого ты не слышал.

Удивительное дарование — говорить теми же словами, которыми все мы пользуемся, брать их у народа, но возвращать их людям всегда новыми, с неповторимыми шолоховскими красками. Я видел, как он беседовал с молодыми писателями, с русскими, украинцами, узбеками, киргизами, болгарами, немцами, венграми, поляками. Для каждого из них он был своим, близким, родным человеком. Уроки Шолохова, а иначе эти беседы не назовешь, были именно уроками человековедения, уважительного отношения каждого народа к другим народам, уроками интернационального братства. Глубина шолоховского проникновения в людские души беспредельна. Но тут уже исчезает грань между Шолоховым и его книгами. Очевидно, это закономерно для такого, как он, выдающегося художника».

Сохранился, к счастью, и отзвук шолоховского — ответного — отношения к гостю-космонавту. На следующий год, помимо всего иного, стал рассказывать друзьям, что встречался с делегацией молодежи: «Юра Гагарин тоже приехал. Очень милый, обаятельный парень». И такое ему отметилось в Гагарине: «Очень любит юмор».

Совсем неспроста и не вдруг такая взаимная влюбленность. Судьбе было угодно обнаружить отношение Гагарина к творчеству великого писателя намного раньше, чем произошла первая личная встреча, и намного позже той встречи, о которой рассказано в хронике, посвященной Шолохову. А. Навозов в своей книге «Шолохов в „Правде“» приводит рассказ Шолохова: «На днях получил из Саратова от ребят из промышленно-педагогического техникума мою книгу, которую читал Гагарин, и копию его экзаменационной работы».

Речь шла о «Поднятой целине» и, видимо, о сочинении по литературе саратовского курсанта Юрия Гагарина.

Его познакомили с Леонидом Соболевым. Сказал ему: «Какой замечательный роман „Капитальный ремонт“. Спасибо вам!»

Два раза встречался с К. Фединым. В первую встречу выслушал от писателя: «Для меня как писателя в вашем приземлении все символично: и то, что опустились вы на землю колхоза „Ленинский путь“, и то, что это произошло возле деревни Смеловки, одно название которой как бы подчеркивает вашу смелость. И наконец — это уже чисто мое личное, — приземлились вы на моей родной Саратовщине, где прошло мое детство!»

Пусть не кажется, что писатели оделяли его лишь возвышенными словами любви и уважения. И советы — дельные, мудрые — выслушивал. А. Твардовский сказал в самом начале звездной славы своего по Смоленщине земляка: «Дорогой Юрий Алексеевич! В свои молодые годы вы уже успели свершить великий подвиг, принесший вам всемирную известность. Вы перенесли немало перегрузок в космосе. Но сейчас вам предстоит перенести самую трудную „перегрузку“ — перегрузку славой! Я уверен, что вы с этим справитесь!» Космонавт уже потом, после встречи, выразил свое отношение к этим словам так: «Отлично сказал Твардовский! Это чтобы не „зазнаваться“. Приятно, конечно, что первому мне доверили полет. Но после меня будут летать и дальше, и дольше. Я уверен в том, что и новое поколение писателей и поэтов будет писать не хуже наших современников».

Встреча с писателем и журналистом Евгением Рябчиковым. Старый правдист убеждал космонавта садиться за книгу. В ответ Рябчиков услышал: «Книга… книга!.. Вот и Сергей Павлович Королев говорит: пиши книгу, и Николай Петрович Каманин говорит: пиши книгу, и Евгений Анатольевич Карпов говорит: пиши книгу. А я без конца летаю из страны в страну, и что ни день — все новые встречи и выступления, интервью. А к ним нужно готовиться. Ко всему этому — я же занимаюсь в академии, да еще тренировки: я обязательно еще раз полечу в космос. Вот и получается, что успеваю лишь урывками, спеша вести записи в дневнике…»

Общение с людьми пишущими, надо полагать, многое дало ему — впитывал то, что слышал от них, но разборчиво. Он охотно и открыто шел на знакомства. С некоторыми журналистами и писателями знакомство переросло в приятельство, в дружбу.

Была и обратная связь — щедрая и для большинства плодотворная. Сколько стихотворений, очерков, писательских размышлений в публицистике родилось у тех, кто знал Гагарина и испытывал его влияние!

Это иная тема, но кое-что напомнить, видимо, не помешает. Композитор Александра Пахмутова — они дружили: вместе ездили по просьбам ЦК комсомола на ударные молодежные стройки, не раз участвовали в совещаниях комсомольских работников, ходили часто на концерты, даже — случалось — вместе отдыхали в отпусках.

— Если бы не Гагарин, не быть многим моим песням… Как он умел слушать! Как умел воодушевить не только словом, но — как же забыть! — потеплевшим взором, улыбкой своей, ободряющим жестом! А как он умел спорить!..

Пахмутова в память о нем создала цикл песен, которые все, к счастью, поются и не забываются, — «Созвездье Гагарина»: «Обнимая землю», «Нежность», «Смоленская дорога», «Знаете, каким он парнем был».

Ю. А. Гагарину пришлось выступать перед писателями несколько раз. 12 апреля 1963 года (юбилейная для космонавтики дата!) «Литературная Россия» напечатала гагаринское «Слово к писателям».

Той же весной произошла еще одна встреча с писателями — он покорил уж куда как искушенных своих слушателей свежестью и незаезженностью суждений, искренностью и откровенностью, а еще тем, вспоминаю, что горазд был на лукавинку. Немногое удается извлечь из блокнота, но, предполагаю, что и это немногое поможет уловить, как свято относился Гагарин к писательскому делу:

«…Мы, космонавты, не думайте, не очень-то наивный народ. Вот почему я прекрасно понимаю, что вы пригласили меня сюда вряд ли за написанные книги. Сами знаете, что писателем мне не стать. Не та судьба… Да я и не променял бы свою должность космонавта на должность писателя, хотя она и замечательна.

Нет. Но у нас с вами одна участь — езда в незнаемое, как это отлично сказал Маяковский.

…Поэзия нам необходима как воздух и в кабине звездолета.

…Я вспоминаю книги Толстого и Горького, Пушкина, Маяковского, Островского и Шолохова и говорю — спасибо вам, мои любимые писатели, первооткрыватели и учителя, наставники и товарищи! Спасибо вам за все — за вдохновение, за школу, за уроки жизни!

…Я знаю, наша молодежь хочет видеть в литературе героя, достойного подражания. Вот почему я обращаюсь к вам, дорогие писатели, — покажите в своих произведениях человека нового времени таким, каков он есть: сильным и гордым, умным и уверенным в своей благородной правоте, правоте нашего народа…

…Я уверен: для того чтобы видеть новое, надо много знать. Еще не потеряли ни для нас, космонавтов, ни для вас, писателей, уверен в том, своей остроты слова старого флотоводца адмирала Макарова: „Широта горизонта определяется высотою глаза наблюдателя“. Отлично сказано, не правда ли?»

Если судить по тому, как отзывались тогда писатели о встрече, то никто не усомнился в праве космонавта на такие пожелания. Он представал вне тщения роли судии или некоего попечителя тонких творческих процессов, не позволил стать себе невольником трибуны, когда так и тянет на поучения, ничуть не пытался выглядеть всезнайкой. Обращался к писателям, журналистам, артистам только с тем, что сам так ли, иначе пережил или прочувствовал.

«…Герою, по-моему, очень трудно в повседневной жизни быть на уровне совершенного им подвига. Окружающие хотят видеть героя необычным, не таким, как все. Кстати, и журналисты упорно выискивают в нем черты необыкновенного: что читает, какие песни любит, как ходит и даже как спит. А герой — это человек, такой же, как все. И не такой. Человек с особой, высшей верностью долгу, преданностью большому делу».

Исповедно звучит, хотя написал это Ю. А. Гагарин вовсе не о себе. Впрочем, давно в народе сложено, что красна речь с притчею. Писалось о друге, а с полным правом и на самого автора примеряется. Между прочим, рассуждения об обычности и необычности жизни героев — из очерка «Дважды воскресший».[56]

Тема эта его не покидала — тонко уловил, что и всезнающим газетчикам нужен совет, как писать о прославленных людях. Через два года выступал перед известинцами — ни за кого не прятался, прямо поделился своим житейским опытом, но с укоризной:

«Пишется очень много статей, очерков о космическом полете. И все пишут обо мне. Читаешь такой материал, и неудобно становится. Неудобно потому, что выгляжу каким-то сверхидеальным человеком. Все у меня обязательно хорошо получается. А у меня, как и у других людей, много ошибок. Есть у меня и свои слабости. Не надо идеализировать человека. Надо брать его таким, как он и есть в жизни. А то неприятно получается, как будто бы я такой паинька, такой хорошенький, что, простите меня за такое выражение, тошно становится».

Так как и когда все-таки началась литературная работа Ю. А. Гагарина? С «Правды» пошло. Правдисты не просто уговорили, но и помогли. Ее специальные корреспонденты Герой Советского Союза Сергей Борзенко и Николай Денисов выразили готовность оказать Юрию Алексеевичу любое содействие в написании книги. И «нажим» был так велик — тысячи писем шло от советских и зарубежных людей с просьбами и требованиями писать книгу, — что Гагарин дрогнул. В самом начале лета 1961 года, как рассказывают очевидцы, он уселся за наброски плана будущей книги, стал подбирать и разбирать свои письма и дневники. С. Борзенко и Н. Денисов впоследствии написали: «С каждым днем Гагарин открывал новые грани своего чистого и крепкого, как алмаз, характера. Он сразу определил жанр книги — автобиографические записки, понятные и взрослым, и школьникам».

Любопытна такая деталь — как откликнулся он на выход своих записок, которые поначалу с продолжением выходили в газете: «В очередях за „Правдой“ стоят мальчишки. Значит, польза есть».

Член ЦК в работе

Итак, до открытия конференции оставалась одна ночь. Но Гагарин ничуть, как показалось, не тревожился и, унимая мое с Кондрашовой волнение по этому поводу, сказал без затей, простодушно:

— Чего бояться-то? Руки делают… Поработаем.

Снял китель, прошел, будто разминаясь, туда-сюда по комнате и, разохотившись успокаивать, снова произнес:

— Глаза боятся, руки делают. Мозоли не набьем.

Искушен ли был в такой работе, приходилось ли ему раньше заниматься подобными делами?

…Ю. А. Гагарин — автор, помимо уже перечисленных книг, еще одной — «Есть пламя».[57]

Прочитайте ее — горячо советую, если пока не довелось.

«Есть пламя» — второе после «Психологии и космоса» запечатленное печатным словом посмертное завещание замечательного человека: там наука, здесь отношение к общественной деятельности.

В сборнике этом и есть, так думаю, не зря затевая дальше следующий обзор, ответ на вопрос, как становился космонавт комсомольским работником.

Книга вобрала в себя 35 документов — затрудняюсь иным единым словом обозначить то, что вышло из-под пера человека, которому выпало стать сыном истории. Это статьи, очерк, интервью, выступления, отрывки из его же книг, предисловия к книгам других. Все они в самом деле документы непреходящей и неубывающей исторической ценности. На них печать жизни и раздумий молодого поколения, что творило свою биографию в неповторимую эпоху.

Ступеньки все вверх и дальше: пионер, комсомолец, коммунист. Он избирается, как уже знаем, членом ЦК ВЛКСМ. Отчего-то мелькнуло предположение, что сыщется кто-то и, как говорится, по простоте душевной, в святой, что ли, наивности спросит: почему ему выпало такое доверие Ленинского комсомола? Не потому лишь, что он оказался необходимым, как олицетворение и символ космических побед?

Наивность вопроса всегда, пожалуй, затруднительна для объяснений. Осмелюсь попробовать изъясниться так — не только этим, но в совокупности… Кстати, для начала исчислим, что к апрелю 1961 года комсомольский стаж Ю. А. Гагарина «состыковал» 12 лет. Но главный ответ, чтобы уяснить всю эту самую совокупность, в событиях последующих.

После космических перегрузок перегрузки новых обязанностей. В «Комсомольской правде» как-то выразился немногословно, но емко: «Мне партия крылья дала».

Снова несложный подсчет — восемь лет выделено ему было жить в звании и в должности первого разведчика Вселенной, то есть без малого всего-навсего 3000 дней. Скупа слепая судьба. Но как же справедлива народная поговорка «Паши не лениво, поживешь счастливо!».

Он и пахал изо всех сил — нива только широка была. Партийные, государственные, общественные поручения… Делегат съезда КПСС, депутат Верховного Совета, поездки от имени державы за рубежи, задания своей партийной организации, президент Общества советско-кубинской дружбы, участник или почетный гость многих съездов, конференций, семинаров, фестивалей. От космических дел его, естественно, тоже никто не освобождал — начальник Центра подготовки космонавтов (и несть числа — многие ли догадываются об этом! — хозяйственных, строительных, всяких иных подобных забот и хлопот), связь с учеными и конструкторами, помощь новым экипажам. Не забросил и тренажеры. Мечты о новом полете не оставлял. Еще — один из руководителей Всесоюзной федерации воднолыжного спорта. А семья, малые дочурки, Гжатск, родители, друзья, к которым, как все рассказывают с нескрываемым восхищением и с неубывающей до сих пор теплотой, относился не просто нежно и заботливо — самозабвенно. А учеба, книги, театр, без которых не мог, и любимые водные лыжи, охота, хоккей, бильярд…

И комсомол!

Комсомол благодарно относился к Ю. А. Гагарину за полную отдачу делу воспитания молодежи.

Поначалу запись его имени в Книгу почета ВЛКСМ и Почетные грамоты. Если вчитаться в строки, которые обозначают, за что награжден, то, пожалуй, действительно тогда его, вознесенного к великой славе воспитанника комсомола, отмечали за космический полет, за подвиг, за лично проявленный в космосе героизм.

Но вот значок «За активную работу в комсомоле». Чаще всего, раскрою для непосвященных, он вручается по решению Бюро ЦК ВЛКСМ комсомольским активистам и работникам. Затем самая высшая в комсомоле награда — «Почетный знак ВЛКСМ». В удостоверении после строк с оценкой значимости прорыва в космос записано: «За большую плодотворную работу по коммунистическому воспитанию подрастающего поколения».

Член ЦК ВЛКСМ… Пленумы, съезды, различные совещания: он вносит посильную лепту — опыт, разумение — в разработку документов, которые станут значимыми для всего комсомола. Он выступал — часто — перед работниками ЦК ВЛКСМ. Члена ЦК Ю. А. Гагарина видели и слышали или принимали его письма и телеграммы, впитывали новый заряд комсомольского горения, увлеченности, энтузиазма тысячи и тысячи, без всякого преувеличения в подсчетах. И молодые целинники совхоза его имени, и молодые писатели, что собрались, как уже упомянул, у Михаила Александровича Шолохова, и молодые строители Сибири и Дальнего Востока на слете в Красноярске, и молодые передовики Комсомольска-на-Амуре, и моряки, рыбаки, воины Мурманской области, и молодые хлопкоробы Узбекистана, и артистическая молодежь, и спортсмены, и пионерские отряды, и студенты, даже филателисты… Ему как члену ЦК доверяли развитие связей с союзами молодежи других стран: несколько раз выезжал за границу в составе комсомольских делегаций. Он был участником таких всемирных сборов молодежи, как форум в Москве и фестиваль молодежи и студентов в Хельсинки. Здесь тоже выступал.

Патриотизм и интернационализм были слитными и неразрывными состояниями убеждений первого гражданина Вселенной.

Из статьи, одобряющей идею созыва Всемирного форума молодежи в Москве в 1961 году: «…Когда я поднялся на ракете „Восток“ на высоту 300 километров, то увидел нашу планету. Много разных народов населяет ее, и я убежден, что все они могут жить в мире, дружбе, могут добиться разоружения, навсегда искоренить войны.

Если мне представится возможность, с большой радостью буду присутствовать на форуме, побеседую с представителями юношества разных стран…»

Сборник «Есть пламя» дает возможность еще больше углубиться в тему. Шесть публикаций в нем, специально замечу, уже по своим заголовкам выделяются: это выступления перед комсомольскими активистами и работниками — всеармейское совещание, Московская городская конференция, три пленума ЦК и XV съезд ВЛКСМ.

Интересны они для чтения, если сложится оно подряд.

В самых первых из них больше всего того, что напрямую идет от полета или связано с ним.

Затем, со временем, но как же быстро и цепко вбирал опыт, систему и методику, всю стратегию комсомольской работы — россыпи ценнейших советов. Это особенно, как мне кажется, выразилось в выступлениях в январе 1964 года на IV пленуме и в декабре следующего года на VIII пленуме ЦК ВЛКСМ. В первом посоветовал объединить усилия комсомольцев — и тех, кто строил химические предприятия, и тех, кто работал в самой химической промышленности. Добрый совет — он, оценим, ничуть не потерял своей злободневности для комсомола, ибо продолжается ударное шефство над целыми отраслями народного хозяйства. Второе — озабоченно, с острыми фактами и тоже ценно для наших дней — посвятил теме патриотического воспитания.

Крупица за крупицей, и вышло, что книга «Есть пламя» надежно показала — был у члена ЦК ВЛКСМ Ю. А. Гагарина опыт не только космического первопроходца.

Но речь в Смоленске, так уж случилось, в сборник не вошла, к всесоюзному читателю не попала, в Москве нигде не перепечатывалась. Она не значится даже в справочных каталогах московских библиотек. Лишь в сокращенном виде ее прочитали подписчики областной молодежной газеты.

Для того чтобы о ней рассказать и поместить в этот очерк, впервые, как получается, обнародуя за пределами Смоленска, понадобилась помощь Л. Н. Кондрашовой. Речь была вызволена из архивов обкома комсомола спустя десять с лишним лет.

…Интересно исподтишка подглядывать за Гагариным, как он работал: еще раз полистал, похмыкав, поерошив затылок, тезисы отвергнутой речи, что-то отчеркнул в них; покопался в бумагах, что принесла Кондрашова из обкома; попробовал промурлыкать песенку, но осекся, глянув на нас; достал из своей делегатской папки какую-то брошюру, тоже почеркал в ней; резко повел врозь руками, как в физкультурной зарядке (притомился, что ли?); развернул газету — один номер, другой…

Полночь подступала.

Кондрашова: — Пора бы и за работу…

Сошлись у стола.

Гагарин: — Начали, начали…

Прочитал один из набросков плана, что дали ему: — А может, мне, военному, надо бы меньше всего говорить о производственных делах? Об этом другие скажут…

Кондрашова: — Да разве вы сами не понимаете, что главная задача комсомола — приобщение к ударному труду!

Гагарин: — А я не спорю. Только это смотря с какой стороны посмотреть…

Снова проговорил, но теперь повелительно: — Мы с Людой будем диктовать, ты — писарь и редактор! А когда начерно собьем, снова пройдемся.

На трибуне

Уже первые слова, произнесенные Ю. А. Гагариным с трибуны конференции, дали почувствовать, что он не будет во всем придерживаться того, что было написано предварительно.

Выходит, что успел еще поработать над своей речью прямо за столом президиума, когда внимал и докладу и выступлениям. Причем сподобился это сделать так, что ничего главного, как поймем чуть дальше, из слуха и памяти не выпустил.

«Важные и интересные вопросы поднимаются сегодня на нашей комсомольской конференции…»

Так и сказал — «нашей конференции». Внезапно ли вырвалось, специально ли продумал, но только сразу же этим слил себя с залом, с родной ему во всем молодостью, с земляками. Никакой теперь преграды, ничто не отделяло — ни всесветная слава, ни высокий ранг представителя ЦК ВЛКСМ, ни — это тоже учтем — что годами многих постарше.

«Было интересно и полезно услышать от вас общее мнение о том, что воспитание молодежи на революционных, боевых и трудовых традициях приобретает очень важное значение».

Настоял на этой слитной формуле и, как уже упомянул, отверг совет начать с разговора о производственных делах. Не захотел раскладывать по полочкам и не стал расчленять по разделам своего выступления элементы воспитательной работы, а объединил все составные.

«Этот вопрос поднимается не случайно. Не потому, что у нас плохая молодежь…» Подкрепил мысль не обзором деятельности всего комсомола, вроде бы обязательным для выступления члена ЦК (на этом тоже настоял еще ночью: «Это и без меня известно, газеты-то все читают. Чего повторять…»). Назвал в подтверждение несколько отличных в области молодых тружеников — доярку, токаря, агронома, железнодорожника. Назвал и школьника. Член ЦК похвалил его первые самостоятельные шаги — активные — в общественной работе.

Дальше, будто снова почувствовал себя не просто земляком, а посланцем Москвы, вернул делегатов конференции к заботам всего комсомола:

«V пленум ЦК ВЛКСМ остро поставил вопрос об усилении воспитательной работы среди молодежи, о решительном преодолении догматизма и формализма в работе, об усилении нашего комсомольского влияния буквально на каждого юношу и девушку и, как основа основ деятельности комсомола, воспитание на боевых, революционных и трудовых традициях.

ЦК ВЛКСМ рассматривал этот вопрос как средство для усиления патриотического воспитания, идейной закалки, убежденности молодого поколения нашей страны».

Запомнилось, что он сделал паузу и спросил: «Чем это было вызвано?..»

Ответил, конечно, сам. И был хорошо подготовлен к тому, чтобы ответ стал по-государственному обзорным:

«Выросло новое поколение молодых людей — более 70 миллионов человек родилось после 1945 года.

Усилилась тяга молодежи к осмыслению революционного опыта старших поколений, желание обратиться к первоисточнику.

Огромное воздействие на молодежь оказали решения октябрьского Пленума ЦК КПСС…

За последнее время комсомольскими организациями страны накоплен большой опыт воспитания молодежи на славных революционных, боевых и трудовых традициях. Это потребовало его обобщения и затем распространения по всем комсомольским организациям».

Снова обратился к землякам: не зря предварительно общался с активом, с работниками обкома, листал газету и здесь, на конференции, услышал и познал немалое.

«Вот и сегодня звучит в этом зале взволнованный разговор о том опыте, что накоплен на нашей смоленской земле… Знакомство с историей родного края, походы по местам боевой славы, комсомольские собрания, митинги, встречи, фестивали, проводы допризывников или трудовые праздники у мест боев, у памятников павшим героям. Музеи трудовой славы…»

Вдруг неожиданно:

«Все это хорошо, но мы не имеем права недооценивать того, что живем не под стерильным колпаком».

Интересно получилось — он подсказал, как важно увидеть комсомольскую жизнь вживленной в общие для страны и даже мира заботы и тревоги:

«Успехи социализма, естественно, вызывают стремление буржуазных идеологов морально разоружить нас… Они стремятся разложить молодежь, лишить ее веры в будущее, подорвать веру в старшее поколение, оторвать от родной партии, спекулируя на наших трудностях и недостатках…»

В Центральном архиве ВЛКСМ хранится его речь, которую он произнес всего за месяц до поездки в Смоленск, на VIII пленуме ЦК ВЛКСМ в декабре 1965 года. Вот несколько из нее извлечений: «…Есть еще один вопрос, на который нам, комсомольским работникам, следует обратить особое внимание. Борьба за мир, мирное сосуществование — один из важнейших вопросов внешней политики нашей партии. И все советские люди горячо поддерживают миролюбивую политику Советского правительства. Но иногда, пропагандируя мирное сосуществование, мы забываем о военно-патриотическом воспитании, о необходимости готовить молодежь к защите нашей Родины с оружием в руках.

Что греха таить, нет-нет да и услышишь от обывателя, что военные не нужны, армия не нужна, что в нее идут только те, кто не смог найти другого места, да и вообще, мол, войны не будет… Вы понимаете, я не за войну, но я за воспитание ненависти к агрессорам, к чуждому нам миру империализма и поработителей.

…Далеко не достаточно в этом направлении делается литературой и искусством. …Разве можно так пошло, как это сделано в припеве одной песенки, говорить о светлой памяти тех, кто погиб на войне: „Мы войны, представь себе, не знали, Как же мамину тревогу нам понять? Если мы с Наташей без вести пропали, Значит, просто до утра пошли гулять!“ …Мы мало рассказываем молодежи о подвигах героев гражданской войны, о строителях первых пятилеток.

…На мой взгляд, мы еще недостаточно воспитываем уважение к героическому прошлому, зачастую не думаем о сохранении памятников. В Москве была снята Триумфальная арка 1812 года,[58] был разрушен храм Христа Спасителя, построенный на деньги, собранные по всей стране в честь победы над Наполеоном. Неужели название этого памятника затмило его патриотическую сущность?

…Вы скажете, что, мол, Гагарин раскритиковал всех, а есть ли у космонавтов свои традиции? Да, есть. Стало неписаным правилом, что перед полетом космонавт приходит на Красную площадь, к Мавзолею Ильича, и дает клятву выполнить порученное задание, чего бы это ему ни стоило… Традиционным стало и посещение родины Циолковского по возвращении из космоса. Не менее волнующая традиция — брать с собой в полет сувениры. Комсомольские значки, взятые с собой Б. Егоровым и В. Быковским, стали после полета лучшей наградой для комсомольцев. П. Попович взял с собой портрет Владимира Ильича Ленина, В. Комаров — бант Парижской коммуны и вишневую ветку, подаренную ему пионерами города Ленина.

…Пусть же здравствуют старые традиции воинской славы! Пусть же создаются и входят в жизнь новые!..»

Опытный оратор — опытный, естественно, спорщик-полемист. Впрочем, совсем не уверен, что в тот момент, когда Гагарин произносил последующую фразу, он подумал о ночном споре, как и с чего, напомню, начинать выступление:

«Означает ли задача усиления воспитательного влияния на молодежь, что мы должны отказаться от ее мобилизации на большие трудовые дела?»

Освоился на трибуне быстро — волнение прошло, а может, упрятал. Голос — знаменит его певучий тенорок! — спокоен. Говорил — не торопился и внятно разделял слово от слова, фразу от фразы. Успевал отрываться от бумаги и поглядывал то в зал, то в президиум, как будто разведывал: как получается, как воспринимается…

Свой среди своих… Иначе его и нельзя было воспринимать в те немногие минуты. Вроде бы неказисто выглядел — росту, как известно, небольшого, жестами не баловал, значимости на себя не напускал. Однажды, о чем я вычитал в книге «Есть пламя», у него спросили: «В какой аудитории вы себя чувствуете лучше всех?» Ответил: «Прежде всего в своем коллективе. Очень хорошо среди людей примерно одного возраста, когда чувствуется отличное взаимопонимание, большая дружба. В молодежном, в комсомольском коллективе…»

За вопросом, который сам задал комсомольской конференции ясно, последовало — ответом — продолжение. И все в нем шло от убеждений Гагарина:

«Нет, никакого крена здесь не должно быть. Нельзя разрывать идеологическое воспитание от трудового воспитания».

Когда раздались эти слова — невольно взглядом к Кондрашовой. Она тоже впереглядку. Получилось — оба поняли, не сговариваясь, что Гагарина не покидали вчерашние рассуждения.

«Да это и неразрывно. Этому учит нас Ленин: „Только в труде вместе с рабочими и крестьянами можно стать настоящим коммунистом“. Именно такое воспитание советских людей и есть главное в нашей работе».

…Кажется, он испытывал прямо-таки наслаждение, что заполучил возможность сам подбирать факты-примеры из жизни своих молодых земляков. Ворох всего пересмотрели, да все в контроверзах, по старинному выражению, в спорах, значит…

Гагарин: — Это не пойдет. Обыденно.

Еще выискиваем несколько новых.

Снова он: — Это тоже не пойдет. Факт хороший, хотя, как бы это пояснить, не для подражания. Не тяни нас на сверхособое! Не надо сенсаций.

Оно в самом деле так, что члену ЦК лучше всего отметить и поддержать наиболее характерное, типическое. Потому и одобрил Ю. А. Гагарин своим выступлением три направления молодежного ударного почина — подшефную стройку Дорогобужского завода азотных удобрений, у сельских комсомольцев — шефство над электрификацией колхозов и совхозов, у студенчества — целинный строительный отряд. Все это теперь цельно складывалось в одно — труд для страны и народа.

«Именно так растут на родной Смоленщине (слово это он произнес распевно) достойные продолжатели лучших традиций самых разных поколений. От тех, кто устанавливал у нас Советскую власть, защищал Смоленск в Великую Отечественную войну, восстановил область после войны, до тех, кто сейчас вот отлично трудится».

Закончил этот раздел приподнято, торжественно, что, как припоминается, никогда в общем-то не было свойственно ему. Знать, выбрал особо дорогую для себя мысль и потому сделал ее призывным лозунгом: «Дети достойно продолжают традиции дедов и отцов!»

1 мая 1961 года «Комсомольская правда» опубликовала: «Самое большое счастье я испытал от доверия, которое чувствовал всем сердцем, — доверия моей партии, моего народа. С самых ранних лет советскому человеку прививаются высокие идеалы, благородные стремления…

Все это и дает нам могучую силу духа. В нашей повседневной жизни мы часто сами не замечаем, как приходит и накапливается такая сила. Но вот наступает день, и она вырывается наружу. Наверное, так случилось и со мной (подразумевается космический полет. — В. О.). Наверное, то же самое испытывали герои Великой Отечественной войны, наверное, то же самое чувствовали сотни тысяч комсомольцев-добровольцев, отправлявшихся на освоение целины, на строительство новых заводов, фабрик и городов на востоке нашей страны.

Быть полезным Родине, народу — это большое счастье».

Как догадаться, о чем думают там, в зале? И вдруг мне представилось — не начинают ли делегаты подумывать, осмелится ли Гагарин, как-никак почетный гость, на разговор — откровенный — не только о том, что у них хорошо и успешно. Ждать им меж тем оставалось недолго — как раз все и начиналось:

«…Нам нужно лучше заботиться об условиях жизни и труда молодежи. Большая, как узнал, проблема Смоленской области — это молодые кадры в сельском хозяйстве, это закрепление молодежи в деревне. Решение этой проблемы должно стать одним из главных направлений в работе областной комсомольской организации».

Вероятно, что на этом, благо задача пусть и кратко, но намечена, Гагарин мог и новую тему начинать, но он продолжил — есть в области у кого научиться:

«Я много слышал о колхозе имени Ленина Починковского района. Отсюда не уезжает молодежь. Здесь высокий заработок, здесь помогают учиться и получать хорошие профессии. Председатель колхоза Сергей Иванович Бизунов не забыл и об отдыхе ребят и девчат. Построили клуб и школу, спортзал, столовую. Создали музей колхозной славы. Возвели памятник героям-колхозникам, павшим за Родину.

Сергей Иванович по-отцовски сердечно заботится о жизни, работе, учебе, отдыхе каждого молодого колхозника. Недаром и трудятся они хорошо, здорово».

Примечательно и даже, думаю, занятно, как это вроде бы ненароком, обмолвно вырвалось у него — «здорово», что не очень-то привычно для официальных речей.

«Вот так воспитывают здесь настоящих патриотов. Это, без преувеличения говоря, университет опыта работы с молодежью для каждого из нас, комсомольских активистов и работников».

Когда слушал эту фразу, обратил внимание — здесь снова появилось то, чего не имелось в письменном тексте, — «нас, комсомольских…». Существенно сложились слова. Теперь можно смело думать, что делегаты напрочь отрешились от умысла — мог ведь все-таки появиться, — что Ю. А. Гагарина пригласили к ним по одной-единственной причине, как космонавта. И духом, и буквой своего выступления он уравнял их и себя одинаковостью и забот, и прав, и обязанностей. На равных… Потому, уверен, без напрасных обид восприняла конференция критику:

«Не могу не сказать о работе с младшей нашей сменой. К сожалению, комсомольцы колхозов, строек, заводов мало еще уделяют внимания пионерам. Их шефство над школами часто носит формальный характер.

Не представляю себе, как пионеры могут вырасти без всего того, что дает военно-патриотическое воспитание. Но, как узнал, в большинстве школ эта работа ведется бессистемно, от случая к случаю. Почему же слабо используются богатые возможности нашего героического Смоленского края?!»

Чтобы последующее понялось, необходимо предисловие: на утреннем заседании выступила пионервожатая с непривычной темой — как не самым лучшим образом сказывается на детворе, и особенно на мальчишках, то, что к работе с ними привлекаются по большей части девушки. «И учителей-мужчин стало меньше», — с огорчением добавила она. Ему, выходит, запомнилось это встревоженное выступление:

«Многие забыли или не представляют себе, что значит для ребят, для пионеров военный человек. Он во всем пример для мальчишек. Надо, чтобы военные люди постоянно встречались с ребятами, надо знакомить их с боевой техникой… Как же расти мальчишке без мужского влияния, без общения с людьми сильными и мужественными?..»

В перерыве, когда его, как всегда, окружили, продолжил, заспорив с кем-то:

«Вы поговорите с людьми моего возраста. Они вам все точно скажут, что значили в нашем детстве Чапаев, Чкалов, Карацупа со своим Индусом, Покрышкин… В каждом дворе играли в игры — то с шашками, то почти как на боевом „ястребке“. Даже девчонок брали. Вот как подражали героям! Но мы их видели только в кино, а сейчас где нет заслуженных ветеранов… Жалко, что они не всегда ордена и медали носят. Сколько эти старики повидали… Ого, как им есть что рассказать!»

Новый раздел речи начинал не менее остро:

«Я не открою секрета, если еще раз скажу, что нам нужно научиться работать не вообще, а с каждой категорией молодежи — возрастной, профессиональной, социальной.

Вы, конечно, помните, что ЦК ВЛКСМ неоднократно нацеливает комсомол страны усиливать влияние на подростков. Мы должны полностью отказаться от формализма в работе с ними».

Дальше пример, язвительный и хлесткий:

«Но разве это не смешно, когда одну семнадцатилетнюю первокурсницу из пединститута, такую хрупкую девушку, прикрепили к хулиганствующему лоботрясу на год старше ее. Да еще посоветовали ей: ходи с ним в кино, на танцы и вообще как можно больше будь с ним, влияй на него, мол, денно и нощно. А у нее довольно ревнивый друг, ему тоже хочется ходить с ней в кино и на танцы».

В одной из своих статей делился: «Вот уже прошло столько лет, а в памяти до мельчайшего штриха сохранилась запечатленная мальчишескими глазами картина. Это было на Люберецком заводе сельскохозяйственных машин, где я практиковался, занимаясь в ремесленном училище.

Рабочие пригласили и нас, подростков, то ли на торжественное собрание, то ли на конференцию… Но сильнее речей нас взволновало, если не сказать потрясло, пение в конце… Рабочие пели гимн партии „Интернационал“. Перед моими глазами до сих пор стоит рослый, с жесткими, впроседь усами и крупными, жилистыми руками рабочий… Пел он, может быть, не очень искусно, но с какой торжественностью, неповторимой душевной страстью произносил слова „Мы наш, мы новый мир построим…“.

…Я будто новыми глазами взглянул тогда и на завод, и на училище, и на литейный цех, а главное — на людей, наших старших товарищей. Того дядьку-усача, как называли его ребята меж собой, мы часто встречали в цехе и здоровались. Он отвечал: „Здравствуйте, рабочий класс!“

…Сейчас это может показаться смешным, наивным, но тогда мы, как медали, носили пятна и окалины на комбинезонах, а вернувшись с работы, не спешили умываться: боялись, как бы кто не сказал, что в цехе не были. Уж очень нам хотелось быть настоящими литейщиками, походить на заправских рабочих.

И сейчас, спустя много лет, чувствую ясно и осознанно: первую моральную и трудовую закалку мне дали рабочий класс, коммунисты. Первыми моими учителями были те, чьими руками создаются материальные ценности человеческого бытия. С той училищной поры у меня сложилось твердое убеждение, что именно он, человек труда, создатель и властитель всех земных богатств, способен творить чудеса, переделывать мир, ковать счастье».

Последняя страничка речи на исходе: трудно складывалась она — два-три наброска ушли, как он пошутил, в невесомость. Отвергли их. Все хотелось большей четкости и ясности. Сидим, ничего ладом не ладится, позднее время тягость нагнетает, а Гагарин вдруг ни с того ни с сего пошел рассказывать, как перед полетом его и Германа Титова наставлял Сергей Павлович Королев. «Устал. На воспоминания потянуло. Интересно, а отвлекает». Не скрою, так мне подумалось.

Людмила Кондрашова первая уловила ненавязчивый замысел — он пытался настроить и себя и нас, своих помощников, на немногословие и тщательность формулировок. Потом все в открытую обнажил: «К комсомольскому командованию ведь обращение. Они мне фальши не простят…»

«Успех всей деятельности комсомола по коммунистическому воспитанию молодежи в решающей степени определяется боевитостью, организационной крепостью и сплоченностью каждой комсомольской организации, каждой комсомольской группы.

Они обязаны повышать ответственность любого комсомольца за высокое звание члена Ленинского Коммунистического Союза Молодежи — наследника и продолжателя великих традиций Коммунистической партии».

И все-таки не общим указанием отделался:

«Для того чтобы решать эти задачи непосредственно в группах и первичных организациях, необходимы опытные, подготовленные кадры…»

Уйму, понятно, советов смог бы высказать по такой необъятной теме представитель ЦК, да удержался от неизбежной в перечислении скороговорки. Гагарин сосредоточил внимание делегатов на одном — как райкомы, горкомы и обком учат свой актив. В области, что мы уже знали, в общем неплохо показали себя школы секретарей первичных организаций:

«Отрадно, что в работе по организации учебы различных категорий секретарей и групкомсоргов у вас имеется определенный опыт. Как знаю, постоянно занимается этим Смоленский горком ВЛКСМ. Не случайно, что школы групкомсоргов на предприятиях получили постоянную прописку. И если в прошлом году их было только 10, то сейчас работают уже 23 школы».

Секретарь горкома сидел неподалеку — от добрых слов не возликовал. Отдаю должное его, как говорится, шестому чувству, интуиции — осознал, видно, что Гагарин горазд не только на хвалу.

«Однако нельзя допустить, чтобы учеба превращалась в формалистику. И не будем закрывать глаза, что таковое еще случается. После всего курса занятий секретарь комсомольской организации Смоленского завода средств автоматики все-таки видел основное в работе только проведение увеселительных мероприятий. А положение на заводе оставляет желать лучшего: еще низко качество продукции, не все комсомольцы выполняют нормы, нередки случаи хищений… Комитет же комсомола все организует походы в кино да проводит „огоньки“. Как видите, есть еще над чем задуматься горкому комсомола».

Всегда восставал против тех, кто работал некачественно, не очень стараясь, не задумываясь о конечных результатах своего отношения к делу.

Из выступления на слете молодых строителей Сибири и Дальнего Востока в городе Красноярске: «…Много славных и хороших дел совершено молодыми строителями-комсомольцами. Но не всегда еще качество строительства отвечает тем требованиям, которые предъявляются… И долг каждого строителя, каждого комсомольца, долг коллективов всех строительных организаций понять, что от повышения качества строительства, от повышения производительности труда зависит выполнение и перевыполнение планов нашего коммунистического строительства. Мне хочется пожелать присутствующим здесь комсомольцам, всем молодым строителям — учиться, обязательно учиться… Нужно много знать, нужно учиться постоянно для того, чтобы идти в ногу с жизнью, для того, чтобы хорошо работать и как можно больше пользы приносить своему народу и Родине».

Невдомек пока делегатам, что речь Ю. А. Гагарина подходила к концу. Она еще ничем этого не обозначала, он по-прежнему говорил деловито, то есть без тех интонаций, что полагались бы для прощания:

«Большие задачи стоят перед комсомолией Смоленщины. Многое достигнуто, но многое еще предстоит…»

Вполне вероятно, что совсем не затруднило бы его высказать в этой заключительной части совет за советом, задачу за задачей, как пожелание ЦК, где для комсомольцев области фронт новых ударных дел. Не поддался, однако, соблазну — знал, что предстояло выступление первого секретаря обкома партии.

Ю. А. Гагарин закончил другим — еще раз помянул свое смоленское происхождение, хотя, как все догадались, высказал это вовсе не для красного словца, а дал и себе, и всем в зале наказ единой ответственности:

«И я, ваш земляк, уверен, что с задачами, которые поставлены перед вами, справитесь. Позвольте пожелать вам и в будущем больших достижений в развитии промышленности и сельского хозяйства, комсомольской боевитости, целеустремленности, принципиальности в работе, чтобы в ваших сердцах всегда ярко горел комсомольский огонек».

В стенограмме пометка — «Бурные аплодисменты».

Он было ступил из-за трибуны, но из президиума поспешили передать записки — Гагарин пробежал по ним взглядом: «Тут товарищи рославчане просят рассказать о моих планах по части космических полетов, и поподробнее».

Делегатам и в самом деле показалось странным, что о своем родном деле космонавт в речи даже не упомянул. И действительно, он в первый раз ни словом не затронул того, о чем охотно рассказывал всегда и всем уже шесть лет.

Поразительно любопытна неисправленная стенограмма ответа — хорошо же, что она сохранилась со всеми ее паузами, сбивчивой негладкостью выражений, торопливостью. Тоньше и проникновенней, чем иные пространные рассказы, помогает она уловить характер Гагарина:

«Я думаю, что… я не могу задерживать очень долго внимание, потому что комсомольская конференция… Я тоже комсомолец — член ЦК комсомола. Поэтому хочу соблюсти комсомольскую дисциплину… Но все-таки скажу… И я, и все наши товарищи, которые побывали в космических полетах, которые еще не были там, готовятся к предстоящим стартам. И будем летать… будем хорошо летать».

Последний раз он писал или говорил о своем отношении к космосу, вообще о космических делах в день прощания с С. П. Королевым. В горестном выступлении на панихиде угадывалась вера, что тяжкая утрата ничего не остановит. Прямо об этом сказал спустя пять дней в Смоленске.

Эхо десятилетий

…Вошли в дом к рыбакам. Рыбаки недовольно ощупали взглядом шинель и полковничью папаху главного своего гостя. В их глазах нетрудно было углядеть и упрек и заботу — мол, хоть и важна на вид, да уши не прикрыть, не по нашему морозу… Они пошептались между собой и, как ни отбивался Гагарин, увели, сказали, что переодеться бы ему надо.

Вышел он, похохатывая от удовольствия. Нарядили его рыбаки как раз к рыбалке — в валенки, в просторный, овчиной вовнутрь, черный полушубок и в невзрачную на вид солдатскую шапку. Она все сползала на брови, была велика.

Медлить не дали. Хозяева поторапливали — зимний день, известно, короток. По команде заспешили гурьбой из тепла на крыльцо и с рыбаками, как с поводырями, к недалекому озеру. Однако, сказывается мне, уха и без рыбалки уже поспевала. Запашисто — до слюнок — потянуло из каморки-кухни, куда нечаянно дверь приоткрылась.

Раздумал он рыбалить, причем внезапно: идем, подрастянувшись цепочкой, вдруг дернул за рукав, подмигнул в расчете, что тайный его заговор пойму, всех пропустил, как будто нечаянно приостановившись, и сманил с протоптанной дорожки на подвернувшийся след в лес, но так, что никто даже не обернулся.

Сразу составился замысел: если вдвоем пригласил остаться, доверие оказывая, воспользовался, что никто помехой не будет, и порасспрашивать поподробней про жизнь, про полет, про будущее космонавтики. Когда еще такое выпадет в общении с самим Гагариным…

Не вышло только расспросов.

Не захотел он. Мог бы, ясно, и сам догадаться, что не затем Гагарин в лес от всех ушел, чтобы интервью заниматься. Больше ни о чем серьезном его не спрашивал. Все о пустяках стало крутиться — то да се: как красиво вокруг, как тихо, как нечасто выпадает, чтобы душа беззаботно оттаивала… Сразу бы понять, что в последние дни он устал и изнервничался: смерть и похороны Королева, вызов в Смоленск, вхождение в должность представителя ЦК, работа над выступлением, само выступление, и ни минуты без людей, всегда и у всех на виду… Не бесследно все это проходит.

Пишу, и почему-то вообразилось, что, пока брели по лесу, оба должны были бы вспомнить свое деревенское детство. Снегу по колено, а то и по пояс, кустарник не пускает — артачится, за полы цепляется, сухой иней сверху сыплется, когда ветки дерев отгибаешь, чтобы пропустили — защекотала пушистая изморозь.

От всего суетного отрешает чистый, покойный, но не застылый, а всем живой смоленский зимний лес.

— Вот бы моих сюда, — проговорил, — Ленку и Галю…

Как-то Валентина Ивановна Гагарина доверила почитать в ЦК ВЛКСМ одному другу своей осиротелой семьи небольшое сочиненьице младшей дочери. Оно писалось, когда учительница задала всему классу тему «Расскажи о своем папе».

Потом сочинение попало в издательство «Молодая гвардия». Ничего особенного не написала — у скольких детей могло так быть. Но все-таки привлекательным оказалось оно, да и «сладка беседа чад своих», как подслушал у народа и записал в свой знаменитый сборник пословиц Владимир Иванович Даль. Сочинение напечатали в сборнике детского творчества «И я, и ты, и мы».

«Я была совсем маленькой. И вдруг я осталась одна, без папы, без мамы, с тетей Марусей. Лену взяли с собой к морю, а меня побоялись взять: уж очень там было жарко.

Я очень скучала. А папа и мама у моря тоже скучали без меня. И решили меня взять к себе. Через день, ночью, папа прилетел домой. Я так и бросилась к нему: „Папа! Папочка!“ Я крепко схватила его за руку и не отпускала, хотя папа сказал, что прилетел за мной. И так проспала всю ночь, держалась за папину руку.

Утром я была с мамой и Леной. Рядом было море, солнце и веселый, озорной, любимый мой папа. Весело нам было с ним. Мы плавали до буйка. Я плавать не умела, а ездила у папы на спине и держалась за его шею. Мы так шалили, что мама сердилась на нас. А я все равно не отходила от папы. И за это он в шутку звал меня „прилипалой“».[59]

Он любил детей. Дети ему платили тем же — взаимностью. Он был искренен с ними.

Из письма: «Дорогой Вовка! Мне рассказали, какой ты славный парень и как отважно водишь к самым звездам космические корабли. Вот еще немного подрастешь — вместе полетим к Марсу на взаправдашнем звездолете. Не возражаешь?

А Женьке Семичеву, который дразнит тебя, скажи, что я на него в страшной обиде. Если тебя еще кто будет обижать или тебе придется в жизни очень туго — напиши мне. Всегда охотно приду на помощь.

Считай меня своим верным другом…»

Это ответ космонавта на письмо, в котором прочитал горестные излияния совсем незнакомой ему женщины: «…Три года назад я взяла из детдома и усыновила мальчугана… Его, когда играли, всегда выбирали „космическим начальником“. А недавно мальчишки хвалились своими папами. Дошла очередь до Вовки, он возьми и выпали: „А у меня — космонавт!“ Все, конечно, засмеялись. Домой он прибежал в слезах… Помогите мне, дорогой Юрий Алексеевич…»

Из выступления перед пионерами: «Я знаю, что все вы любите мечтать о космосе и завидуете нам, особенно мальчишки. Мы летаем в космос, но это начало. Вас ждут планеты и неизвестные миры. Вам дальше штурмовать Вселенную, вам, юным ленинцам, мы с радостью передадим эстафету.

Растите настоящими коммунистами. Хорошо учитесь. Путь к знаниям начинается с таблицы умножения и первого диктанта.

Часто говорят, что космический полет — это подвиг. А к подвигу готовятся. И на утренней зарядке, и за картой, и в походе, и в пионерском лагере…»

…К ухе не опоздали — подъехали на розвальнях. Встретились с владельцем лошадки и саней в лесу, когда уж далеко ушли от всех. Гагарина не узнали — шапка на бровях, воротник поднят, одет без городских примет. Попросились подвезти — хозяин поворчал и отказал: понять можно — незнакомцы. Но когда космонавт чуть притолкнул пальцем шапку к затылку, и открыл лицо, и улыбнулся — зазвали, немало смущаясь, что-де такая нехорошая промашка вышла. Он охотно согласился — поустал от топкого снега.

Тайная, хотя, кажется, совсем недолгая отлучка, конечно, встревожила. В дом к рыбакам никто не зашел, стояли у ворот, собирались в поиск. Нашелся фотоаппарат — соскочить с саней не успели… Хорошим, думаю, снимок получился.

Поутру, на вокзале, когда провожали в Москву, он, со всех сторон окруженный, кивнул нам с Кондрашовой, подозвал и спросил: «Как вышло выступление? Не подвел?» После конференции прошло два дня, а все, выходит, беспокоился.

30 января «Комсомольская правда» на первой странице напечатала отчет о смоленской конференции. Необычным он был — беседа с Ю. А. Гагариным:

— Юрий Алексеевич! Вы гость смолян…

— Не совсем так. Я сам из Смоленска. На родине я не чувствую себя гостем… Да и на конференции меня втянули в работу.

— Понравилась ли вам конференция? Какие качества земляков-комсомольцев вас особенно радуют?

— Ход конференции, лишенной той парадности, которая еще почему-то порой считается у нас показателем хорошего тона. Обстановка была такая, что хотелось работать. Мне как бы по-свойски сказали: «Давай, Юра, подключайся!» Меня затронул за живое тот серьезный разговор, который вели ребята не трескуче, не выпаливая заученные речи о процентах и надоях… Меня радует удивительно трогательная и глубокая любовь к своему краю, гордость за героическое прошлое и настоящее Смоленщины. Земляки, с которыми я встречался в эти дни, четко видят цель в жизни, не хлюпают и не брюзжат.

— Что наиболее интересно, на ваш взгляд, в деятельности смоленских комсомольцев?

— На этот вопрос в двух словах не ответить… Но мне кажется, что сама история смоленской земли, история вековой борьбы с врагами Отечества определяет стержень всей комсомольской работы — воспитание на традициях отцов и дедов. Смоляне испокон веков были ратоборцами, защитниками Руси. Смоленск называют городом-крепостью. По старой Смоленской дороге бежала наполеоновская армия, бежали разбитые под Москвой дивизии Гитлера. Молодые смоляне любят свой край, изучают его историю. Не только, конечно, военную. Но мне, офицеру, особенно по душе внимание комсомольских организаций именно к армии, к истории, связанной с ратными подвигами земляков.

Он еще рассказал о председателе колхоза С. И. Бизунове («Что за душа у него! Он по-отцовски заботится буквально о каждом человеке, особенно о молодежи»), о беспокойствах пионервожатой («Я выступал и полностью поддержал эту девушку»), о том, как понравились ему смоленские комсомольцы упорством…

Эхом теперь далеких шестидесятых годов остались некоторые подробности сугубо, если возможно так выразиться, профессиональной работы члена ЦК ВЛКСМ Ю. А. Гагарина и его одного выступления перед комсомольцами. Это — память, а память — знание. Совсем не зря живет столетия доброе русское присловье «По старой памяти, что по грамоте».