Первая гражданская война в Риме

НАКАНУНЕ СХВАТКИ

Борьба в Италии в 83—82 гг. нередко считают отдельной гражданской войной[793], что верно в узком смысле, но в широком, несомненно, она являлась лишь частью противостояния 88—82/81 гг. Во всяком случае, странно называть ее, как это иногда делается, первой гражданской войной[794]. До нее были и марш Суллы на Рим в 88 г., и осада Города войсками Цинны и Мария, сопровождавшаяся операциями в других районах Италии (см. гл. 2). Теперь же боевые действия достигли наивысшего за эти годы размаха и продолжались как минимум вдвое дольше. В них приняло участие наибольшее число людей со времен Союзнической войны, и результат предопределил развитие Рима на несколько десятилетий.

Сулла собрал для вторжения достаточно скромные силы: 5 легионов — всего 40 000 воинов, среди них 6000 всадников; в рядах его армии находились вспомогательные отряды из Греции и Македонии (Арр. ВС. I. 79. 363). Веллей Патеркул пишет и вовсе о 30 000 солдат (II. 24. 3) — цифры, по мнению Э. Габбы, восходящие к мемуарам Суллы и потому вряд ли заслуживающие доверия (Gabba 1958, 218). Возможно, имелись в виду собственно римские части (если, например, предположить, что Сулла укомплектовал легионы до 6000 воинов каждый), но в любом случае это не вся армия (Brunt 1971, 441). К тому же, необходимо учитывать войска вставших на сторону будущего диктатора Метелла Пия[795], Помпея, Красса[796]. Важно учитывать также, что под командованием Суллы находились закаленные в боях и лично ему преданные воины[797], а их командиры по большей части были не только опытными, но и способными военачальниками. Кроме того, главенство Суллы в антимарианском лагере никто не оспаривал — в результате репрессий 87 г. практически все потенциальные конкуренты Суллы в руководстве антимарианской группировкой погибли (Егоров 1989, 135).

Иная ситуация складывалась в Италии. Гибель Цинны лишила марианцев их наиболее авторитетного (и, по-видимому, способного) вождя. В условиях надвигающейся войны это привело к усилению коллективного начала, не способствующего удачному руководству боевыми действиями. Как верно заметил В. Шур, «преждевременная смерть Цинны стала одним из тех многочисленных счастливых случаев, которым Сулла имел привычку, и не без основания, приписывать значительную долю своего успеха»[798]. В Риме произошли изменения в верхах: Карбон, вызвавший, по всей видимости, недовольство излишне самовластными действиями в качестве consul sine collega[799], не был избран консулом на 83 г. Высшую должность заняли Луций Корнелий Сципион Азиатский и Гай Норбан (MRR II, 62). Это рассматривается как компромисс, т. к. одним из консулов стал представитель высшего слоя нобилитета, а другим - выходец из италийского муниципия[800]. «Nobilis и “новый” гражданин, — как пишет Э. Бэдиан, — должны были символизировать concordia»[801]. Однако вызывает сомнения тезис о том, что избрание обоих стало «последней и бесплодной уступкой умеренной коалиции»[802]. В отношении Норбана его «умеренности» ничто не доказывает даже косвенно — он отказался от переговоров с Суллой в 83 г. (см. ниже, с. 257), а после разгрома марианцев диктатор потребовал его выдачи у родосцев[803]. Что касается Сципиона, он вел переговоры с Суллой в 83 г. и позднее не был убит, хотя его и внесли в проскрипции одним из первых (Oros. V. 21. 3). Однако переговоры могли обусловливаться неблагоприятной обстановкой, а фактическое помилование — знатностью (Hinard 1985 а, 345), не говоря уже о том, что Сципион отказался перейти на сторону Суллы, когда попал в плен к нему, а позже даже попытался продолжить борьбу с ним[804]. Стоит также отметить несправедливость оценок Сципиона и Норбана как людей бездарных и даже ничтожных[805]. Первый, как уже говорилось, успешно воевал в Иллирии, второй имел боевой опыт в Киликии, а во время Союзнической войны сумел удержать Сицилию и Регий в условиях атак со стороны италийцев[806]. Другое дело, что способности и авторитет обоих были явно недостаточными для того, чтобы на равных вести борьбу с таким опасным противником, как Сулла (Last 1932, 270-271).

Что касается Карбона, то он стал проконсулом (MRR II, 64) и продолжал подготовку к войне[807]. Как минимум четверо из преторов, избранных на 82 г., являлись активными врагами Суллы[808]. Голоса сторонников мира умолкли (Bulst 1964, 324) — опасность стала слишком очевидной, да и договориться с Суллой на приемлемых условиях не удавалось. Вероятно, еще накануне вторжения был издан senatus consultum ultimum, наделявший консулов особыми полномочиями (Exup. 7.43Z)[809]. Они начали собирать войска, и в результате предпринятых ими мобилизационных мероприятий в их распоряжении оказались весьма внушительные силы. Веллей Патеркул (II. 24. 3) утверждает, будто Сулле противостояло 200 тыс. врагов, а Плутарх (Sulla 27.6) пишет и вовсе о 450 когортах, т. е. о 225 тыс. чел., что, весьма вероятно, восходит к мемуарам Суллы[810]. Впрочем, ненавидящий Суллу Флор (III. 21. 18) говорит даже о 500 когортах (= 250 тыс. чел.). Эти цифры могут отражать, пожалуй, лишь общее число мобилизованных за оба года войны (Schur 1942, 158, Anm. 4). Аппиан (ВС. I. 82. 373) пишет, что когда в 83 г. Сципион, Норбан и Карбон выступили в поход, под их командованием находилось 200 когорт по 500 человек в каждой, а по дороге они пополнили свои силы; это дает цифру в 100 000 воинов и более. Выходит, что у каждого из них было порядка 40 тыс. чел. даже с учетом определенного пополнения. С другой стороны, в Италии, как мы увидим, действовали армии и других марианских военачальников. Каков был среди мобилизованных процент участников, имевших боевой опыт, мы не знаем, но готовность большинства воевать за марианский режим, как покажут события 83―82 гг., оказалась намного ниже, чем у их противников. Показательно, что далеко не сразу вступили в войну самниты, чьи войска, похоже, обладали достаточно высокой боеспособностью. Кроме того, оставляли желать много лучшего военные дарования противостоявших Сулле полководцев. Даже Серторий, который продемонстрировал несомненный военный талант в Испании в 70-х гг., и там не мог на равных сражаться с Метеллом Пием иначе как в условиях партизанской войны, к чему обстановка в Италии явно не располагала. К тому же здесь пришлось бы иметь дело и с самим Суллой. Наконец, как уже говорилось, отсутствовало единое руководство. Все это во многом предопределило поражение марианцев. Но и недооценивать их силы не приходилось[811], иначе война не продлилась бы два года.

КАМПАНИЯ 83 г. В ИТАЛИИ

Весной 83 г. Сулла, переправившись с армией через Адриатическое море на 1200 судах, высадился в Брундизии[812], жители которого впустили его без боя[813]. Это позволяет с уверенностью предполагать лояльную по отношению к будущему диктатору позицию жителей города. Несколько сложнее обстоит дело с вопросом о его гарнизоне: он мог здесь отсутствовать, a мог и перейти на сторону Суллы. Можно лишь отметить, что последний, по словам Аппиана, даровал населению Брундизия άχέλεια[814], тогда как ни о гарнизоне, ни о его начальнике, ни об их поощрении за переход на сторону сил вторжения ничего не сказано.

Щедрая награда жителям первого занятого им италийского города была своего рода «посланием» Суллы другим общинам Апеннинского полуострова, которые могли надеяться на немалые льготы в случае скорейшего перехода на его сторону[815].

Однако наиболее действенным аргументом в пользу лояльности ему стало отсутствие в юго-восточной Италии марианских войск, и неудивительно, что Сулла неспешно двигался по Аппиевой дороге к Таренту, не встречая сопротивления[816]. Не вполне понятна пассивность правительственных войск, источники на сей счет никаких объяснений не содержат. Ясно лишь, что марианцы не были уверены в своих силах, но обусловливалось ли это слабой спаянностью новых частей, их недостаточной подготовкой или уверенностью, что население юго-восточной Италии поддержит Суллу, сказать трудно. В любом случае вызывает удивление, что за столь длительный срок марианцы не приняли должных мер по защите Апулии и Лукании от неприятеля. С другой стороны, в источниках не сохранилось сведений о том, что их пассивность вызвала какие-либо нарекания, как то будет в начале 82 г., когда Серторий выступит с критикой действий марианского руководства. Обращает на себя внимание и то, что оно не применяло и тактику «выжженной земли» — несомненно, из опасений вызвать массовое недовольство италийцев. В свою очередь, воины Суллы, поклявшиеся ему накануне похода не чинить насилий в Италии (Plut. Sulla 27.5), пока неукоснительно соблюдали свою клятву (Veil. Pat. II. 25. 1). Несомненно, это укрепляло позиции мятежного проконсула в Италии.

Когда Сулла дошел до Сильвия (совр. Гравина ди Пулья), местечка на границе Апулии и Калабрии, к нему, если верить Плутарху, явился раб некоего Луция Понтия[817] с предложением поспешить. В противном случае, предупреждал он, вскоре сгорит храм Юпитера Капитолийского. Это и произошло 6 июля 83 г. (Plut. Sulla 27. 12-13), в чем стороны, естественно, стали обвинять друг друга (Арр. ВС. I. 86. 390). Понтий, хозяин раба, был, скорее всего, самнитом, чьи края находились совсем рядом. В. А. Сираго противопоставляет его прочим самнитам, настроенным промариански. Он сравнивает Понтия с кампанцем Минацием Магием, который во время Союзнической войны набрал легион в области гирпинов, захватил Компсу, помог овладеть Геркуланумом, а вместе с Суллой осаждал Помпеи[818]. Другие исследователи, напротив, считают хозяина упомянутого раба Понтием Телесином, который сразится с Суллой в решающей битве при Коллинских воротах 1 ноября 82 г. (см. ниже, с. 296-300)[819], т. е. человеком, римлянам отнюдь не лояльным. Впрочем, на тот момент его позиция могла быть иной[820]. Вскоре войска Суллы пересекли границу Самния, не встретив сопротивления со стороны его обитателей[821]. Это свидетельствует, по-видимому, не столько о просулланских настроениях самнитов, сколько об их нейтральной позиции. Причины этого Э. Сэлмон видит в недостаточности уступок со стороны марианцев, М. Ловано — в пропаганде Суллы[822], который сумел убедить их, что им нечего бояться его возвращения. Ни о том, ни о другом источники ничего не сообщают, кроме того, что Цинна и Марий приняли условия самнитов в 87 г. Пропаганда, конечно, могла сыграть свою роль, особенно если учесть, что самниты понесли серьезный урон в ходе Союзнической войны и, вероятно, без крайней необходимости вступать в новую войну не спешили. С другой стороны, они не могли не помнить о победах Суллы над ними в 89 г. Так или иначе, визит понтиева раба можно считать одним из проявлений дружественного нейтралитета, которого в те месяцы придерживались самнитские общины.

За некоторое время до столкновения с армией Норбана в Кампании (см. ниже) к Сулле присоединился со своим войском Метелл Пий[823], до той поры выжидавший развития событий в Лигурии (Арр. ВС. I. 80. 365)[824]. Если Аппиан не умалчивает о каких-то фактах, то получается, что Метелл спокойно прошел большую часть Италии, не встречая препятствий со стороны правительственных войск. Впрочем, если его силы насчитывали несколько тысяч человек, он мог переправить их по морю, коль скоро сумел перебраться в Лигурию из Африки, где оставался до 84 г. (см. ниже, с. 325) — сухопутный маршрут при этом исключался. В любом случае, марианцы никак не попытались воспрепятствовать ему.

Наконец в Кампании, близ Тифатской горы[825], путь Сулле и Метеллу преградили войска консула Гая Норбана. Его легионы стояли на пересечении Аппиевой и Латинской дорог, одновременно прикрывая переправу через р. Вольтурн[826]. Примечательно, что Норбан и Сципион не попытались разгромить врага комбинированным ударом, а действовали поодиночке. Возможно, армия второго консула просто не успела еще подойти, в том числе и из-за умелого маневрирования Суллы, который оперировал по внутренним линиям и потому имел больше возможностей для разъединения сил врагов[827]. Сулла, однако, не спешил дать бой и отправил к врагу послов. Какие условия они предъявили Норбану, неизвестно. Эпитоматор Ливия (per. 85) уверяет, будто послы «претерпели насилие» от консула (legatis, qui de расе agerent, et ab cos. C. Norbano violatis). Однако эти сведения восходят к явно просулланскому источнику, и что подразумевается под «насилием», избиение или брань и несколько толчков, мы не знаем[828]. Ясно лишь, что Сулла мог объявить о срыве попытки примирения не по его вине.

В состоявшемся после этого сражении войска мятежного проконсула разбили правительственную армию (Арр. ВС. I. 84. 382; Plut. Sulla 27.10; Liv. Per. 85; Veil. Pat. II. 25. 4; Flor. III. 21. 20; Eutr. V. 7. 4; Oros. V. 20. 2). В мемуарах Сулла уверял, будто не стал строить войско, а бросил его в бой, полагаясь на всеобщее воодушевление (Plut. Sulla 27.10). Очевидно, перед нами иллюстрация любимой идеи диктатора (высказанной в тех же мемуарах)[829], согласно которой ему лучше удавались не те дела, которые он считал хорошо обдуманными, а те, что он начинал по внезапному побуждению[830]. К просулланским источникам восходят, очевидно, и данные о явно непропорциональных потерях — 6000 или даже 7000 убитых и 6000 пленных марианцев, при 70 или 124 павших победителях[831]. Однако примечательно, что не сообщается о характере поражения — бегстве, беспорядочном отходе или чем-то подобном, Аппиан (ВС. I. 84. 382) лаконично замечает только, что после битвы Норбан просто отступил в Капую (Νωρβανός ές Καπύην άνέζευξε). Все это заставляет подозревать, что армия консула понесла отнюдь не столь тяжелые потери, отступила в должном порядке и сохранила боеспособность.

Поскольку пытаться овладеть Капуей было бессмысленно, Сулла со своей армией продвинулся на северо-запад, где между Калами и Теаном Сидицинским столкнулся с легионами Сципиона[832]. Аппиан (ВС. I. 85. 383) характеризует войско последнего как «вялое и желавшее мира» (στρατού, πάνυ άθύμως εχοντος και ποθοΰντος ειρήνην γενέσθαι). Связано это было, видимо, с общим нежеланием большинства италийцев воевать[833]. Легионы Сципиона состояли, очевидно, из новобранцев, понимавших, насколько опасный перед ними враг. Не лучшим образом, надо думать сказалось на их боевом духе и известие о поражении Норбана[834]. Примечательно также и то обстоятельство, что к армии Сципиона отказался присоединиться прикомандированный к ней квестор Марк Пупий Пизон[835], не пожелавший даже взять выделенные для армии деньги (Cic. Verr. IL 1. 37).

Но почему пошел на переговоры Сулла, если враг был не так уж опасен? Заметим, что он сам предложил переговоры и выдал заложников[836]. Согласно Плутарху (Sulla 28.5), в тот момент у него под рукой было только 20 когорт[837]. К тому же в тылу оставалась еще не уничтоженная армия Норбана[838]. Почему же Сципион не атаковал вдвое уступавшего ему по численности противника? Во-первых, он мог не знать о размерах неприятельского войска, а во-вторых, как уже говорилось, армия не горела желанием сражаться.

В переговорах участвовало по трое делегатов (Арр. ВС. I. 85. 384). С одной стороны, как предполагают, участвовали Сулла и Метелл Пий, с другой — Сципион и Серторий[839], единственный из офицеров штаба консула, чье имя мы знаем[840]. Аппиан замечает, что из-за такой секретности содержание переговоров неизвестно. Однако Цицерон сообщает подробности — «Сулла и Сципион между Калами и Теаном, когда один привлек цвет знати, другой — союзников по войне, обсуждали между собою законы и условия, касавшиеся авторитета сената, народного голосования, власти в государстве (de auctoritate senatus, de suffragiis populi, de iure civitatis leges inter se et condiciones contulerunt)» (Phil. XII. 27). Некоторые авторы пишут просто о восстановлении сулланской «конституции» 88 г.[841] Другие практически повторяют Цицерона, говоря, что речь шла о полномочиях сената, законодательной власти комиций и расширении гражданского коллектива, т. е. правах cives novi[842]. А. Кивни добавляет к этому списку вопрос о контроле над уголовными судами. Р. Сигер еще более конкретен: Сулла соглашался на распределение италийцев по всем трибам[843] в обмен на признание проведенной им в 88 г. реформы голосования в комициях и мер по восстановлению власти сената, Э. Габба особо подчеркивает то обстоятельство, что персональные вопросы отступили на второй план перед проблемами государственного устройства[844].

Однако все это не более чем гипотезы. Дальнейшее Плутарх описывает следующим образом: «Начались встречи и совещания, но Сулла, постоянно находя новые предлоги, все откладывал окончательное решение, а тем временем разлагал солдат Сципиона с помощью собственных воинов, которые были столь же искусны во всякого рода хитростях и кознях, как и сам их полководец. Они приходили в лагерь к неприятелям и, оказываясь среди них, одних сразу сманивали деньгами, других обещаниями, третьих лестью и уговорами. Наконец Сулла с двадцатью когортами подошел вплотную к лагерю Сципиона. Солдаты Суллы приветствовали солдат Сципиона, а те ответили на приветствие и присоединились к ним. Покинутый Сципион был схвачен в своей палатке, но отпущен» (Sulla 28. 2-5). В биографии Сертория Плутарх приводит дополнительные подробности происшедшего: когда «Сулла, став лагерем возле лагеря Сципиона и разыгрывая из себя друга, ищущего мира, подкупом перетянул на свою сторону войска противника — Серторий заранее предупреждал Сципиона, чем все это кончится[845], но тот не прислушался к его словам» (Sert. 6. 3-4). Примерно то же пишет Эксуперанций: «Консулы выступили [в поход] и, хотя Серторий тому противодействовал, допустили общение между своим и сулланским войском[846]. Совершилась измена, и все войско перешло на сторону Суллы»[847].

Несколько иная версия событий у Аппиана: «Сципион отложил окончательный ответ и отправил вестником Сертория [сообщить об] условиях переговоров своему товарищу по должности Норбану, войска же противников оставались в бездействии, ожидая ответа Норбана. Серторий на пути захватил Суэссу[848], бывшую на стороне Суллы. Сулла выразил за это Сципиону недовольство, а последний, или потому, что он знал о том, что произошло с Суэссой, или потому, что он не получил еще ответа от Норбана, — образ действия Сертория, действительно, был неожиданным, — отослал Сулле заложников. Немедленно после этого армия Сципиона, обвинившая консулов в беспричинном захвате Суэссы во время перемирия и в отсылке заложников, чего никто не требовал, тайно согласилась перейти на сторону Суллы, когда он подойдет ближе. После того, как это произошло, тотчас же все войско Сципиона перешло на сторону Суллы, так что последний захватил консула Сципиона и его сына Луция, которые оставались одни из всего войска в шатре... Сципиона и его сына, не будучи в состоянии их переубедить[849], Сулла отослал обратно, не причинив им никакого вреда» (ВС. I. 85-86)[850].

Происшедшее вызвало самые разноречивые комментарии ученых. «И в Риме, и в лагере самого Сципиона были люди, которые имели основания ненавидеть Суллу и не желали никакого соглашения с ним[851]. Одним из наиболее известных в их числе был претор Кв. Серторий», которому Сулла в свое время помешал стать плебейским трибуном. «К несчастью для себя, Сципион теперь назначил такого человека для отправки сообщения Норбану. Однако, по-видимому, у него не было другого выбора — он сделал так потому, что Серторий, вероятно, являлся офицером наиболее высокого ранга в его армии», — пишет А. Кивни[852]. А. Шультен считает, что Серторий, срывая переговоры, хотел спасти армию, в рядах которой активно действовали сулланские агитаторы, от окончательного развала[853].

Но речь могла идти не только о желании Сертория сорвать переговоры[854]. В случае отступления обладание Суэссой обеспечивало безопасный отход по Аппиевой дороге и позволило бы отрезать Суллу от долины Лириса[855]. Высказывалось мнение, что Сулла, контролируя Суэссу, создавал угрозу правому флангу консульской армии[856]. Стратегическая важность города подтверждается, в частности, тем, что для его захвата Серторий отклонился от маршрута на Капую (а не «на пути» (έν παρόδφ), как пришет Аппиан)[857].

Каковы бы ни были причины этого поступка (одна другую не исключает), не вполне ясно, когда именно перешла Суэсса Аврунка на сторону Суллы — из рассказа Аппиана как будто следует, что уже к этому времени Суэсса определила свою позицию. Однако высказывалось весьма резонное предположение, что жители города заявили о своей поддержке будущего диктатора не до, а во время переговоров, и тогда именно они, а не Серторий оказались нарушителями перемирия[858].

С этим вопросом связан еще один: действовал ли Серторий по собственной инициативе[859] или по приказу консула? Аппиан называет акцию по захвату города странной (αλλοκότω), да и Сципион, судя по рассказу того же автора, поспешил продемонстрировать свою непричастность к случившемуся, из чего как будто следует, что Серторий действовал на свой страх и риск[860]. Другие исследователи допускают обе возможности[861]. Ф. Гарсиа Мора решительно утверждает, что Сципион сам поручил своему помощнику захватить Суэссу, иначе откуда у Сертория были бы войска для такой операции[862]? Еще дальше пошел К. Г. Рийкоек. Он оспорил утверждение А. Кивни, согласно которому Сципиону пришлось отправить к Норбану Сертория как самого старшего по рангу среди офицеров, ибо ранг последнего в данном случае не имел значения. Кроме того, Норбан явно не поддержал бы идеи соглашения с Суллой. «Почему же Сципион в этой ситуации не обратился к сенату, у которого, вероятно, нашел бы одобрение и поддержку своих мирных планов?» И, наконец, почему Сертория не привлекли к ответу? «Только тем, что Сципион планировал захват Суэссы, и можно объяснить, почему консул доверил одному из своих легатов, к тому же опытному военачальнику, миссию, для выполнения которой вполне хватило бы трибуна или префекта конницы, если бы речь шла, как утверждалось, лишь о передаче информации». Но это не все. Исследователь предложил весьма оригинальную трактовку всего замысла консула: «После поражения коллеги Сципиону стало ясно, что его армия в битве с ветеранами Суллы будет точно так же разбита. Но если прямое столкновение грозило разгромом, то можно было хотя бы попытаться победить Суллу его же оружием. В том случае, если бы начались мирные контакты между солдатами обеих сторон, вполне можно было попробовать апеллировать к лояльности рядового состава сулланской армии по отношению к законному правительству и перетянуть их на свою сторону. Такой образ действий был рискованным, но не бесперспективным», тем более что сам Сулла писал о своих сомнениях в верности ему армии (Plut. Sulla 27.11). Очевидно, что от этой-то тактики Серторий и отговаривал командующего. Видя, что затея с агитацией в рядах сулланской армии проваливается, Сципион, возможно, решил отступить к Суэссе, захват которой закрывал противнику доступ в долину нижнего Лириса и мешал ему двигаться на север. Однако все планы консула (если они были таковы) рухнули, поскольку армия перешла на сторону неприятеля[863].

Эта версия заслуживает самого серьезного рассмотрения. К. Г. Рийкоек не вполне прав, считая не обязательной отправку к Норбану именно Сертория — ведь он как участник переговоров мог бы лучше других обрисовать ситуацию. То, что Сертория не привлекли к ответственности, понятно — он уже находился вне пределов досягаемости, а другие марианские вожди могли считать его действия правильными. Наконец, вполне понятно, почему Сципион обратился к Норбану — сенат, конечно, мог ратифицировать мир с Суллой, но если бы его не признал Норбан, обладавший реальной боевой силой, согласие patres вряд ли имело бы решающее значение.

Однако остальные аргументы К. Г. Рийкоека и Ф. Гарсиа Мора звучат достаточно убедительно, и весьма вероятно, что Сципион знал о предстоящем захвате Суэссы. Но вот предположение о том, будто он сам собирался агитировать воинов будущего диктатора в пользу «законной» власти, представляется неверным: в описании событий под Теаном у Аппиана явно чувствуется влияние мемуаров Суллы (Spann 1987, 37) или какого-либо просулланского источника. Сомнительно, что они обошли бы вниманием бесполезную попытку распропагандировать воинов Суллы — хотя бы с целью высмеять ее. Более логичной представляется следующая ситуация: в условиях поражения Норбана солдаты второй консульской армии предпочли оказать давление на командующего и заставить его тем самым пойти на переговоры. Серторий протестовал, но в случае прекращения переговоров оставалось лишь отступать. Это могло привести к развалу деморализованной армии. Сципион тянул время, явно рассчитывая на подход Норбана, который сохранил часть войска, но безуспешно. К тому же от марианцев отпала стратегически важная Суэсса. Теперь уже консул встревожился не на шутку и отправил Сертория в Капую, велев по дороге захватить Суэссу. Легат выполнил приказ, но это не спасло положения. Возможно, именно давление воинов (или, скорее, центурионов, которых было меньше, а потому они проще поддавались воздействию, не говоря уже о том, что именно они держали в руках армию), которых подговорили сулланские агитаторы, заставило Сципиона выдать заложников вражескому полководцу. То, что выдачи никто не просил (των ομήρων ούκ άπαιτουμένων άποπέμψει), касается лишь отсутствия формального требования со стороны Суллы, который прекрасно обошелся и без этого и лишний раз поставил консула в глупое положение. Поскольку давление на Сципиона с целью возвращения заложников оказывалось наверняка негласно[864], другие об этом не знали и возмутились. Сципион окончательно лишился авторитета, и армия перешла на сторону Суллы. Фраза Ливия (per. 85), что тот собирался штурмовать лагерь, — либо риторическое преувеличение, либо неверное истолкование движения войск Суллы к лагерю Сципиона - не для приступа, конечно, а для братания.

Каковы же бы ли цели будущего диктатора, когда он вступал в переговоры с консулом? Мирные предложения Сулла делал и Норбану, но тот, как уже говорилось, отверг их. Означало ли это искреннее стремление Суллы к миру, как считают некоторые ученые[865]? Весьма сомнительно, если вспомнить, насколько жестко вел он себя во время переговоров с сенатом в 85—84 гг. Речь шла, вероятнее всего, о его стремлении изобразить из себя миротворца, но главное — любое соглашение, как верно заметил Р. Сигер, превращало Суллу в повелителя Рима[866]. При любом исходе переговоров он, таким образом, ничего не терял. В случае успеха он обретал власть, а в случае провала получал возможность переложить ответственность за последующее кровопролитие на врагов, что в итоге и сделал: после победы Сулла объявил, что расправится с теми, «кто помогал его врагам с того дня, когда консул Сципион не выполнил заключенного с ним соглашения» (Арр. ВС. I. 95. 441). Между тем нет никакой уверенности, что такое соглашение действительно состоялось, а не было пропагандистской выдумкой Суллы[867].

Но собирался ли Сулла с самого начала переманивать на свою сторону армию консула, как то следует из Плутарха и Аппиана (Plut. Sulla 28. 2-5; Арр. ВС. I. 85. 383)[868]? Думается, это некоторое преувеличение. Судя по всему, будущий диктатор рассматривал такое развитие событий лишь как один из вариантов — перед ним был все-таки консул римского народа, сам располагавший более крупным войском. Но то, что Сулла не побоялся сблизиться с превосходящими силами врага, говорит о его уверенности в не слишком воинственном настрое неприятелей или в их невысоких боевых качествах (которые позволили бы Сулле выйти сухим из воды в случае боя или вообще вовремя отступить). Но своих агитаторов он заслал, по-видимому, сразу, и это себя оправдало, благо его агенты уже имели опыт работы с солдатами Фимбрии (см. ниже, с. 313-314). Но то, что Сулла тянул время, могло быть связано не только и, возможно, даже не столько с желанием подольше подвергать вражескую армию интенсивному «промыванию мозгов», сколько со стремлением подтянуть резервы — это стало бы лишним козырем в агитационной работе в неприятельском лагере. Но, в любом случае, Цицерон имел основания для свой саркастической оценки поведения Суллы: pacem cum Scipione Sulla sive faciebat sive simulant (Phil. XIII. 2).

«Мне кажется, что несчастье Сципиона обнаружило недостаток в нем способности командовать, коль скоро все войско без его ведома могло заключить столь важный договор» (μοι δοκεΐ τόδε ού στρατηγού παθειν ό Σκιπίων άγνοήσας ολου στρατού τοσήνδε συνθήκην), — замечает по поводу случившегося Аппиан (ВС. I. 85. 387). Ж. Арман пишет о неспособности Сципиона предусмотреть реакцию воинов на свои действия и вообще держать их в повиновении, а заодно проводит параллель между Серторием и Фимбрией, с одной стороны, и Сципионом и Валерием Флакком — с другой[869]. Первое возражений не вызывает, а вот второе, возможно, является преувеличением. Как мы видели, есть основания для серьезных сомнений в полном отсутствии согласия между командующим и легатом, иначе Сципион не дал бы Серторию столь ответственное поручение.

Но если консул все-таки был причастен к захвату Суэссы, то почему же этот факт не отразился в просулланской традиции? Объяснить это можно, как представляется, несколькими причинами. Следует отметить, что Сципион принадлежал к одной из славнейших фамилий Рима, и авторы, сочувствовавшие делу нобилитета (как они его понимали), предпочли не обличать в вероломстве аристократа безупречного происхождения, а все свалить на безродного Сертория. Этот вариант устраивал даже тех писателей, которые не собирались обелять Сципиона в силу каких бы то ни было причин - военачальник, чьими приказами с легкостью пренебрегает легат, выглядел в их глазах еще более жалко, нежели тот кто сорвал перемирие.

Итак, Сципион остался без воинов, однако был отпущен Суллой[870]. Диодор рассказывает, что великодушный победитель дал ему конный эскорт, а лишившийся армии консул сложил с себя знаки своей власти. Всадники доставили Сципиона в город по его выбору, где он (очевидно, уже оставленный кавалеристами) вновь принял консульские инсигнии и командование над армией (XXXVIII. 16).

Рассказ этот основан, несомненно, на просулланских источниках и призван продемонстрировать милосердие Суллы (Dowling 2000, 321). Поэтому вполне вероятно, что поведение Сципиона здесь по контрасту с Суллой намеренно представлено в столь неприглядном виде — сложение инсигний[871], как считают исследователи, означало отказ от дальнейшей борьбы, а ее продолжение выглядело как нарушение слова[872]. Но в целом изложение Диодора выглядит вполне правдоподобно — Сулла проявил насмешливое почтение к консулу, предоставив ему защиту, которой не обеспечила ему собственная армия[873].

Это был крупнейший успех будущего диктатора: он унизил врага, чья армия отказалась сражаться за своего консула, и пополнил за ее счет собственные силы. Тем не менее Сулла не стал спешить с активными действиями: он сделал еще один демонстративный жест примирения, вновь отправив делегацию для переговоров к Норбану в Капую. Тот не дал ответа на мирные предложения — как пишет Аппиан, боясь, что его армию переманят, как переманили армию Сципиона (ВС. I. 86. 388-389), хотя, по всей вероятности, это было не более чем предлогом, которым консул мог оправдывать свою несговорчивость перед более осторожными помощниками. По мнению А. Кивни, Сулла поступил так, опасаясь враждебных настроений значительной части жителей Италии. Однако он отдавал себе отчет в том, что надежды на успех соглашения мало (Keaveпеу 2005а, 114). Думается, при этом стоит учитывать и другую сторону вопроса: в случае отказа со стороны Норбана Сулла мог в очередной раз возложить ответственность за продолжение войны на неприятеля, что было немаловажно в условиях, когда многие италийцы ее отнюдь не желали. Аппиан не сообщает, что именно собирался предложить второму консулу Сулла. Но поскольку Сулла делал вид, будто считает, что его переговоры со Сципионом привели к соглашению[874], то он, вероятнее всего, просто собирался предложить Норбану признать таковое. Естественно, со стороны последнего ни о чем подобном не могло идти и речи.

В это время, 6 июля, произошло еще одно, крайне неприятное для марианцев событие. Сгорел храм Юпитера Капитолийского[875], а вместе с ним и Сивиллины книги[876]. Стороны, разумеется, начали обвинять в этом друг друга, но ответственность в глазах общества, очевидно, de facto ложилась на тех, в чьих руках находился Рим, т. е. врагов Суллы.

Сулла счел, что теперь, когда враг не пошел на мир, можно воевать не столь гуманными методами, как прежде, и его армия начала разорять территорию, подвластную неприятелю, чего прежде не делала. Тем же занялся и Норбан (Арр. ВС. I. 86. 389), — несомненно, в качестве ответной меры[877]. Карбон тем временем прибыл в Рим и добился объявления hostes publici тех, кто поддержал Суллу; источник называет из таковых только Метелла Пия[878]. Если хронология Аппиана верна[879], то обращает на себя внимание то обстоятельство, что это не было сделано раньше. Очевидно, до последнего момента марианцы (надо полагать, под давлением сената) надеялись на компромисс если не с самим Суллой, то хотя бы с некоторыми из его сторонников.

Видимо, вдохновленный успехами Суллы, активизировал свои действия Помпей. Унаследовав от отца влияние, которым тот пользовался в Пицене, его сын взял там власть. В знак этого он воздвиг в Ауксиме судейское возвышение — трибунал. Особым эдиктом он повелел покинуть Ауксим сторонникам Карбона — братьям Вентидиям. Этим он, с одной стороны, продемонстрировал свою враждебность марианскому режиму, а с другой - нежелание идти на крайние меры. Остальные приверженцы Карбона[880] также бежали из Пицена. Если исходить из данных Плутарха, никого из них не казнили — если не считать убитого на месте Ведия, насмехавшегося над тем, что местные жители подчиняются такому юнцу, как Помпей. Последний набрал три легиона[881] и начал боевые действия против марианцев, поднимая восстание против Карбона (Plut. Pomp. 6).

По словам Плутарха, молодому полководцу противостояли сразу три вражеских военачальника — Гай Карринат, Гай Целий Антипатр[882] и Луций Юний Брут Дамасипп[883]. «Они ударили на него не все разом и не в лоб, а совершали обходное движение тремя отрядами с целью окружить и уничтожить противника. Помпей, однако, не испугался, но, собрав свои силы в одном пункте, во главе конницы напал на войско Брута». Он убил дротиком командира галльского конного отряда, из-за чего остальные всадники повернули вспять и расстроили ряды пехотинцев, в результате чего началось общее бегство (Plut. Pomp. 7. 1-3).

Эта картина, насколько известно, не вызывающая возражений историков[884], порождает серьезные сомнения. Совершенно очевидно, что перед нами очередной пример безудержного восхваления Помпея, каковыми полны первые главы его биографии у Плутарха: стоило ему сразить вражеского командира, как терпит поражение все войско (позволим себе не вполне академическую параллель: «командир убит, конница разбита, армия бежит»). Если описанный эпизод действительно имел место, то речь идет, вероятнее всего, лишь о скромном по численности вражеском отряде, видимо, передовом, а под бегством пехоты подразумевается то, что Дамасипп после неудачного боя кавалерии не решился ввести в бой основные силы. Не исключен и другой вариант: Плутарх преувеличил роль самого Помпея, а победа оказалась достигнута благодаря различным факторам. Кроме того, вызывает серьезные сомнения то, что речь шла о трех неприятельских армиях. По словам Диодора (XXXVIII. 9), поначалу сенат не обращал внимания на активизировавшегося Помпея, но, убедившись, что тот представляет собой серьезную силу, направил против него войско Дамасиппа, но и только, о Карринате и Целии речи не идет. Согласно Плутарху (Pomp. 7.4), двое других не начали действовать против Помпея, поскольку между ними «пошли раздоры, и каждый отступил в полном беспорядке (έκ δέ τούτου στασιάσαντες oi στρατηγοί πρός άλλήλους άνεχώρησαν, ώς έκαστος ετυχε)». Вновь повторяется та же схема, что и при описании боя с кавалерией Дамасиппа, но уже в увеличенном масштабе: Помпей поражает одного, и все враги бегут. Правда, это не означает, что описанная картина совершенно не соответствует действительности, но она, думается, требует серьезной корректировки. Учитывая, что об армиях Каррината и Целия у Диодора не сказано, можно полагать, что их формировали на месте, и процесс этот еще не закончился. Поэтому-то и потребовалась отправка войска Дамасиппа. После его поражения было бы тем более странно ожидать от Каррината и Целия активности.

Затем Плутарх (Pomp. 7.5) рассказывает еще более странную историю о новом успехе Помпея, на сей раз бескровном: «Вскоре на него напал консул Сципион[885]. Однако не успели еще оба войска пустить в ход дротики, как воины Сципиона, приветствуя воинов Помпея, перешли на его сторону, Сципиону же пришлось бежать»[886].

Некоторые ученые считают, что изложенный эпизод является лишь вариантом рассказа о переманивании на свою сторону армии консула Суллой[887]. Однако никаких доказательств этого не приводится, А. В. Коптев (2013, 105) лишь излагает свое видение причин того, почему вместо Суллы речь здесь идет о Помпее. По его мнению, Плутарх, таким образом, хотел связать Помпея со Сципионом Африканским (!), который, как и будущий соперник Цезаря, изображается в античной традиции как privatus cum imperio, чего, по мнению исследователя, в действительности не было. Однако совершенно очевидно, что такая «связь» между обоими Сципионами надуманна, поскольку контекст ее слишком уж невыгоден для победителя Ганнибала. К тому же трудно себе представить, что античная аудитория поняла бы столь странный намек, ибо консул 83 г. ассоциировался бы в ее глазах с его прямым предком, Сципионом Азиатским, а не его братом[888].

Тем не менее если историчность рассказа Плутарха вряд ли возможно отвергать, то его точность порождает определенные сомнения[889]. Недоумение вызывает прежде всего сама быстрота происшедшего — воины, сблизившись, просто начали приветствовать друг друга, и солдаты Сципиона перешли на сторону Помпея. Если же взять рассматривавшийся выше случай под Теаном, то там измене войска предшествовала его пропагандистская «обработка», более или менее длительная[890].

Здесь же для нее просто не было времени[891]. В этой связи можно провести прямую параллель с рассматривавшимся во второй главе эпизодом, когда произошла встреча между воинами Метелла Пия и Цинны, которые начали нечто вроде братания, из-за чего Метелл почел за благо отвести свою армию. Весьма вероятно, что во многом схожая ситуация имела место и здесь, т. е. кто-то из воинов Сципиона, шедших в передних рядах, перешел на сторону Помпея[892], увидев там своих знакомцев. Это побудило консула отвести остальное войско, что Плутарх (или его источник) и истолковал как бегство. К тому же Сулла захватил Сципиона в плен, хотя потом и отпустил его, в случае же с Помпеем, консул успел бежать[893]. Думается, переход войска к Помпею en masse вряд ли остался бы незамеченным в других источниках — случай, когда военачальника дважды оставила армия, не имел аналогов, и такое наверняка было бы отмечено многими античными авторами (как то произошло с изменой под Теаном), и их молчание в данном случае можно рассматривать как серьезный аргумент в пользу того, что Плутарх или его источник позволили себе значительное преувеличение. Однако не приходится отрицать, что воины армий марианского режима вновь продемонстрировали свою неустойчивость, и это явно не сулило ему успеха.

Итоги кампании 83 г. были неутешительными для марианцев: одна консульская армия потерпела поражение (хотя и не перестала существовать как боевая единица), другая перешла на сторону неприятеля. Апулия, Калабрия, Пицен, часть Кампании оказались в руках Суллы и его военачальников[894]. Предстояла борьба за остальную Италию.

ПОДГОТОВКА К КАМПАНИИ 82 г.

Очевидно, во время своего визита в Рим летом 83 г., о котором шла речь выше, Карбон не только инициировал объявление врагами приверженцев Суллы, но и провел консульские выборы (Keaveney 2005а, 115). В результате высшая магистратура досталась ему в третий раз, а Гаю Марию Младшему — в первый[895]. Избрание последнего в источниках вызвало резкие суждения — ему было на тот момент всего 26 лет[896]. В периохах Ливия (86) говорится, будто Марий добился высшей магистратуры per vim. Однако это отнюдь не значит, что выборы сопровождались насилием[897] — скорее можно полагать, что речь идет о грубом нарушении lex annalis[898]. От кого исходила инициатива столь нестандартного шага — от самого Мария, от Карбона или от кого-то из других руководителей марианского режима, — неизвестно, но ясно, что вопреки воле Карбона этого не произошло бы. Не вызывает сомнений, что само имя нового консула должно было привлечь (и привлекло) под знамена противников Суллы многих ветеранов Мария-старшего (см. ниже), да и не их одних. Однако столь же очевидно, что без «группы поддержки» Марий Младший не добился бы успеха.

Исследователи высказывали различные предположения относительно других кандидатов на высшую магистратуру. Г. Самнер полагает, что на нее рассчитывал Марий Гратидиан, однако ему предпочли Мария Младшего, а племяннику победителя кимвров в «утешение» предоставили вторую претуру (Sumner 1972, 119). Но никакими доказательствами эта версия не подтверждается, мы даже не знаем, на какой год приходится вторая: претура Мария Гратидиана (как, впрочем, и первая —см. выше).

Более правдоподобно выглядит предположение о том, что на консульство рассчитывал Квинт Серторий[899], который имел для того серьезные основания, т. к. сыграл значительную роль в операции по захвату Рима в 87 г. К тому же Эксуперанций (8. 49-50Z) прямо говорит о его критике в адрес консулов: «Серторий, не боясь могущества Мария, прибыл в Город и стал обличать всеобщую вялость, восхвалять на основании очевиднейших фактов энергию и доблесть Суллы, который, если не оказать ему должного сопротивления, одержит победу. Тогда консулы и другие вожди клики, порицаемые такими словами, решили - или для того, чтобы убрать с глаз долой ревностного и пылкого обличителя их небрежения, или для того, чтобы поставить надежного правителя во главе воинственной провинции, чьей неверности они опасались, — отправить его в Ближнюю Испанию, и ему было приказано по пути привести в порядок дела в Трансальпийской Галлии». Плутарх (Sert. 6. 1-4) пишет, что Марий был избран вопреки воле Сертория (ακοντος αύτοΰ), который, среди прочего, видел бездарность Карбона[900], Норбана, Сципиона - заметим, речь шла исключительно о лицах консульского ранга. Однако на момент выборов его явно не было в Риме, а потому он мог лишь выражать свое недовольство в запоздалых ламентациях.

М. Ловано не вполне понимает, зачем Карбон вновь занял консульскую должность (Lovano 2002, 122). Однако как главный соратник Цинны и двукратный консул он, вероятно, оставался самым влиятельным лицом в лагере марианцев и наряду с Марием являлся наиболее подходящим кандидатом для занятия высшей магистратуры с политической точки зрения, не говоря уже просто о его честолюбии. Стоит отметить, что ни о каких трениях его с Марием неизвестно, а политическое единство в тех условиях было особенно важно. Однако ни он, ни его коллега, судя по всему, не обладали необходимыми полководческими дарованиями, а Карбону, как показало недалекое будущее, к тому же недоставало воли к победе. Наряду с не слишком активной позицией италийцев (чего нельзя сказать о врагах правящего режима) это ускорило поражение врагов Суллы.

Гаю Норбану были, очевидно, продлены полномочия[901], чего явно нельзя сказать о Луции Сципионе, что неудивительно, учитывая катастрофу под Теаном и конфуз с Помпеем. Вероятно, проконсулом стал и Квинт Серторий, которому, однако, пришлось отбыть в Испанию. По словам Плутарха (Sert. 6.4), он видел, что война проиграна, а потому хотел сделать Испанию убежищем для своих сторонников после их поражения (καταφυγή τοις πταίουσιν ενταύθα των φίλων έσόμενος). Π. Гринхол принял версию Плутарха[902]. Однако Аппиан (ВС. I. 86. 392) пишет, что Серторию Испания была назначена в качестве провинции уже давно (έκ πολλοί»)[903], но до сей поры тот не воспользовался возможностью принять ее под свое руководство, желая, по-видимому, оставаться в Италии, где происходили решающие события.

К. Г. Рийкоек считает, что в конце 83 г., несмотря на поражение Норбана и измену армии Сципиона, положение марианцев отнюдь не было безнадежным — они сохраняли поддержку большей части Италии (Арр. ВС. I. 86. 393). «В высшей степени маловероятно, чтобы в такой ситуации Серторий стал уклоняться от участия в боевых действиях из желания спасти свою голову или создать refugium». Важной причиной отъезда Сертория из Италии ученый считает необходимость принять командование в «воинственной провинции» (feroci provinciae, по выражению Эксуперанция), а по дороге привести в порядок дела в Галлии (об этом см. Exup. 8.50). Серторий должен был сместить Гая Валерия Флакка, наместника обеих испанских провинций, а также Трансальпийской Галлии. Поскольку брата Гая, Луция Флакка, убил Фимбрия, то у Гая не было причин любить марианский режим, руководители которого это понимали и потому поручили Серторию лишить его власти[904].

Нельзя не признать определенной логичности этой конструкции. Но вряд ли можно полностью отвергнуть данные о трениях Сертория с другими деятелями марианского режима. Его недовольство избранием совсем еще молодого и менее опытного Мария Младшего вполне вероятно. К тому же, в условиях поражений было бы странно отсылать человека, хорошо зарекомендовавшего себя как военачальника. В таких людях марианцы явно не ощущали избытка, и куда более логично предположить, что причиной его отъезда стали именно разногласия с другими principes factionis, причем разногласия явно не принципиального характера. Мария Младшего, как мы увидим, в вялости обвинять не приходилось: по словам Веллея Патеркула (II. 26. 1), он «никогда не ронял славы своего имени». Серторий же, выступая со своей критикой, видимо, намекал, что уж он-то сумеет принять нужные меры (Konrad 1994, 78). Однако со смертью Цинны влияние Сертория явно ослабело (Spann 1987, 38). Тем не менее некоторую компенсацию он все же получил, поскольку был облечен не пропреторскими[905], а проконсульскими полномочиями, поскольку Плутарх (Sert. 6.6) называет его άνθύπατος. Зафиксирован его проконсульский ранг и в эпиграфике[906].

Марианцы энергично набирали новые войска (Арр. ВС. I. 86. 393). Еще до прибытия в Рим Серторий навербовал 40 когорт[907]. Следует отметить, что сведений о сопротивлении набору в источниках нет. В армию стали записываться ветераны Мария (Diod. XXXVIII. 12), — ведь сражаться предстояло под знаменами его сына. Для удовлетворения финансовых нужд консулы пошли на такую чрезвычайную меру, как конфискация храмовых сокровищ (Val. Max. VII. 6. 4) — после взятия сулланцами Пренесты осенью 82 г. там будет захвачено из этих средств 14 000 фунтов золота и 6000 фунтов серебра (Plin. NH. XXXIII. 16).

Стремился пополнить армию за счет италийцев и Сулла. Его вербовщики иногда даже сталкивались с вербовщиками марианцев (Diod. XXXVIII. 13). Однако последние имели больше успеха, и попытка провести набор в италийских общинах не дала Сулле тех пополнений, на какие он рассчитывал[908]. О трудностях, с которыми была связана вербовка новых воинов, косвенно свидетельствует эпизод, когда Красс, которому поручили провести набор в земле марсов, попросил дать ему охрану, т. к. дорога к марсам проходила вблизи неприятеля (Plut. Crass. 6. 3-4). В лучшем положении находился Помпей, пополнявший армию за счет преданных ему обитателей Пицена.

Чтобы по возможности ослабить сопротивление италийцев, Сулла на рубеже 83 и 82 гг. заключил договор со многими италийскими общинами о сохранении за ними прав римского гражданства, включая ius suffragii (Liv. Per. 86: Sylla cum Italicis populis. ne timeretur ab his velut erepturus civitatem et suffragii ius nuper datum, foedus percussit). Судя по событиям 82 г., это соглашение принесло свои плоды, поскольку италийцы в целом заняли выжидательную позицию. В историографии высказывалось мнение, что самниты были явно исключены из договора[909]. Однако действие договора, надо полагать, распространялось только на тех, кто прислал к Сулле своих представителей, а самниты могли не решиться на это — опасаясь, например что послов возьмут в заложники. Не исключено также, что они выдвинули какие-то условия, которые будущий диктатор принимать не захотел, а потому самниты не пошли на соглашение. Так или иначе, массовые расправы Суллы с ними в 82 г. показывает, что римскими гражданами он их не признавал. Посему не приходится удивляться, что отряд самнитов оказался в составе армии Мария Младшего уже весной 82 г.

Следует отметить, что этот договор демонстрировал отказ Суллы от бескомпромиссной позиции 88 г., когда причиной конфликта стало именно его полное нежелание идти хоть на какие-либо новые уступки италийцам. Однако последующие события, очевидно, убедили будущего диктатора в том, что такая позиция чревата опасными последствиями[910].

По-видимому, еще до открытия кампании 82 г. начался переход на сторону будущего диктатора видных сенаторов и действующих магистратов. Первым в их числе следует назвать консула 91 г. и цензора 86 г. Луция Марция Филиппа[911]. Это было важнейшим успехом Суллы, в лагере которого консуляры до сей поры отсутствовали. Решительный шаг Филиппа объясняли недовольством политикой Карбона (Frier 1971, 596.), уверенностью в том, что Сулла — надежда для Рима (Letzner 2000, 230), наконец, просто вполне нормальным для политика желанием поддержать берущую верх сторону (Long 1866, 340). Однако известные нам действия Карбона не задевали личных интересов Филиппа, о его высокой оценке Суллы ничто не свидетельствует, а близкая победа последнего не требовала перехода на его сторону — во время осады Рима Марием и Цинной Филипп сохранил нейтралитет. Поэтому требуется дополнительное объяснение его позиции.

Действия консуляра объясняются, по-видимому, тем, что во время ценза 86—85 гг. он, очевидно, вычеркнул Суллу из списка сенаторов, теперь же, чтобы сохранить значительный политический вес при будущих победителях, одного нейтралитета было мало. Перейдя же на сторону еще не добившегося успеха Суллы, Филипп оказал ему слишком значительную услугу, чтобы стать для сулланцев если не своим, то, по крайней мере, не чужим, без чего последний взлет консуляра в 78—77 гг. вряд ли стал бы возможен.

Куда более симптоматичным стал переход к Сулле Публия Корнелия Цетега — одного из тех, кто был объявлен hostis в 88 г. (Арр. ВС. I. 80. 369). Уже после избрания Карбона консулом к Сулле присоединился, прихватив вверенную ему казну, квестор Карбона Гай Веррес (Cic. Verr. II. 1. 11 и 34)[912].

Как предполагает Э. С. Грюэн, когда стала очевидной победа Суллы, к нему явился Гней Корнелий Долабелла (Gruen 1966, 394), который станет претором в 81 г. и, стало быть, в 83 г. он уже сенатор. Сменил фронт, очевидно, и Луций Сергий Катилина[913] — на тот момент еще, видимо, даже не квестор[914]. Зато нет сведений, чтобы кто-то перебежал к марианцам. Это наглядно характеризовало крайне неблагоприятную для марианцев обстановку в среде правящего слоя, что и подтвердила кампания 82 г.

КАМПАНИЯ 82 г. В ИТАЛИИ

Марию Младшему предстояло действовать в Лации и Кампании, Карбону — в Этрурии, Умбрии и Цизальпинской Галлии (Lovano 2002 122). По словам Аппиана (ВС. I. 87. 397), Сулла захватил Сетию, после чего Марий отступил к Сакрипорту (примерно в 40 км к востоку от Рима). Плутарх же пишет о сражении близ Сигнии (Sulla 28.7), и многие ученые принимают, в силу топографических соображений, именно эту версию, причем в таком случае Сулла шел по via Latina. Э. Поцци уточняет изложение Аппиана: Сулла «со своим войском двинулся в начале сезона боевых действий (buona staggione) по via Latina навстречу консулу Гаю Марию, который преграждал ему путь. Внезапность, с которой он захватил Сигнию (Сеньи) на правом фланге Мария, вынудило последнего оставить свои позиции и отступить к Сакрипорту»[915]. Иногда предполагается, что его помощник Гней Корнелий Долабелла[916] двигался по via Appia Vêtus между Велитрами и Таррациной, он-то и захватил Сетию[917]. Так или иначе, армии обоих противников столкнулись под Сакрипортом[918]. Описания сражения в источниках сильно отличаются. Плутарх пишет, что воины Суллы были измучены ливнем и просили отложить сражение. «Но когда Сулла нехотя согласился, а солдаты стали насыпать вал для лагеря и рыть ров, на них напал Марий. Гордо скакал он перед строем, надеясь, что рассеет войско, в котором царит замешательство и беспорядок[919]. И тут волею божества свершилось то, что Сулла слышал во сне», когда ему приснился Марий-старший, убеждавший сына остерегаться наступающего дня. Разъяренные воины Суллы вступили в рукопашный бой с неприятелями. Те вскоре обратились в бегство, «и множество их было убито. Марий бежал в Пренесту, но нашел ворота запертыми.

Он обвязался спущенною ему веревкой и был поднят на стену. Некоторые (в их числе и Фенестелла) говорят, что Марий и не заметил, как началось сражение: отдав все распоряжения, измученный бессонницей и усталый, он прилег на землю и заснул где-то в тени, лишь потом, когда началось бегство, его с трудом разбудили[920]. В этом сражении Сулла, говорят, потерял только двадцать три человека, а врагов перебил двадцать тысяч»[921].

Аппиан гораздо более сух и краток. Он пишет, что Марий храбро сражался, но в какой-то момент его левый фланг подался под натиском неприятеля, и пять когорт и две турмы (?)[922] перешли на сторону врага. Войско обратилось в бегство и пыталось укрыться в Пренесте. Однако его жители пустили лишь первых беглецов и потом закрыли ворота, чтобы враги не ворвались в город на плечах отступающих, поэтому Мария втащили на веревках. У стены произошла резня, многих взяли в плен[923]. Среди захваченных были и самниты; Сулла приказал перебить их[924]. Спаслось, если верить Диодору (XXXVIII. 15), 15 тысяч марианских воинов.

В сущности, одна версия не противоречит другой, речь может идти лишь о взаимодополнении, различия состоят лишь в вопросе об участии Мария в битве, да и то это лишь один из вариантов, приводимых Плутархом, который никем из ученых не принимается. Марий укрепился в Пренесте. Сулла обвел город рвом и укреплениями и тем самым отрезал от внешнего мира. Руководство осадой было поручено Квинту Лукрецию Афелле[925].

Рассказ Плутарха о битве при Сакрипорте напоминает историю с битвой при Тифатской горе, где воины, в сущности, самостоятельно разбили врага. Разница лишь в том, что здесь они поначалу не хотели вступать в бой, но затем стали действовать по собственному почину (если это имело место в реальности, то в лучшем случае лишь на одном из участков). И если победе над Норбаном предшествовало видение схватки двух козлов, то здесь речь шла о сне, но это лишь разница форм. Плутарх не упоминает факт измены нескольких когорт — хотя он вряд ли имел серьезное значение для исхода битвы, однако несколько портил картину блестящей победы. Не говорится и об избиении самнитов. Есть в рассказе Плутарха сведения о численности армии Мария — 85 когорт (Plut. Sulla 28.7), но не упоминается о размерах армии Суллы, которые, видимо, были больше, в противном случае о них сообщалось бы. Все это позволяет предполагать использование мемуаров диктатора[926] или, по крайней мере, основанного на них источника[927]. Второй вариант заставляет вспомнить, что обычно Плутарх охотно ссылается на воспоминания диктатора, хотя при этом не забывает упомянуть Фенестеллу в связи с версией о неучастии Мария в битве[928].

Успешно для сулланцев развивались боевые действия и к северу от Лация. Метелл Пий двинулся через Пицен и Умбрию в Цизальпинскую Галлию — «циннанскую твердыню», как ее называет А. Кивни (2005а, 116). На реке Эзин он столкнулся с армией претора (Oros. V. 21. 10) Гая Каррината и в ожесточенном сражении разбил ее; окрестные общины перешли на сторону победителей. Тем временем подоспевший Карбон, очевидно, располагая заметным численным превосходством, осадил лагерь самого Метелла[929], однако после вести о поражении Мария при Сакрипорте отступил в Аримин (Арр. ВС. I. 87. 395-396)[930].

Не исключено, что Карбон дожидался подхода его армии, чтобы вместе с коллегой блокировать Метелла, однако теперь об этом не могло быть и речи. Вскоре Метелл нанес поражение еще одному войску кого-то из легатов Карбона, пять неприятельских когорт, «чтобы спастись», перешли на сторону сулланцев (πέντε κάνταΰθα σπειρών έν τφ εργω σεσωσμένων ές Μέτελλον). Вполне возможно, что их измена помогла решить исход боя[931]. Помпей в свою очередь нанес поражение Цензорину при Сене Галльской и разграбил сам городок[932].

Что же касается Мария, то он, согласно Аппиану, из осажденной Пренесты отправил в Рим и отдал приказ убить консуляров великого понтифика Кв. Муция Сцеволу[933], Л. Домиция Агенобарба, эдилиция П. Антистия и трибуниция Г. Папирия Карбона Арвину. Городской претор Л. Юний Брут Дамасипп созвал patres на заседание, «двое из поименованных лиц были, согласно приказанию Мария (καθά Μάριος προσέταξε), умерщвлены в сенате, причем убийцы были допущены прямо в курию. Домиций был убит, когда он пустился бежать, выбираясь из сената, а недалеко от него погиб и Сцевола. Тела убитых были брошены в Тибр» (Арр. ВС. I. 88. 403-404)[934]. Согласно Флору (III. 21. 21), приговоренных выводили из курии[935] одного за другим, причем Сцевола припал к алтарю Весты и сгорел в его пламени (очевидно, упал на него, пронзенный мечами). Эпитоматор Ливия (per. 86) при этом пишет про избиение знати (L. Damasippus отпет quae in urbe erat nobilitatem trucidavit), из-за чего иногда делается вывод о том, будто были убиты не только эти сенаторы[936]. Другие же источники называют тоже только эти имена. Автор периох вполне мог позволить себе риторические преувеличения, а потому куда вероятнее, что дело ограничилось этими четырьмя лицами[937]. Почему именно они подверглись расправе, судить трудно[938].

Тем временем Сулла дошел до Рима[939], жители которого страдали от голода[940], и расположил армию на Марсовом поле[941]. Очевидно, второй раз занимать Город войсками он не решился (Gabba 1958, 235). Противники его, естественно, бежали[942] и успели вывезти значительные средства, которые потом Сулла захватит в Пренесте[943]. Победитель конфисковал и продал имущество врагов[944], а затем созвал сходку[945], на которой обосновал необходимость своих действий и обещал через недолгое время восстановить в государстве порядок. Перед сенатом он, судя по молчанию источников, выступать не стал[946]. О каких-либо расправах с неугодными в Городе в это время не сообщается.

Любопытно, что в источниках никак не отразилось впечатление, которое могло произвести на современников взятие Рима. Видимо, все понимали, что судьба государства решается на полях сражений, а не в Городе. У марианцев оставалось еще несколько армий, и они продолжали борьбу. Оставив в Риме верных ему людей, Сулла двинулся в Этрурию, навстречу Карбону. Он разделил армию на три части[947] и взял на себя командование центральной колонной, которая наступала по Кассиевой дороге. На реке Кланис (приток Тибра)[948] его кавалерия встретилась с кельтиберской конницей Карбона, которую, по словам Аппиана, прислали наместники Испании (ύπο των έν Ίβηρία στρατηγών απεσταλμένοι), т. е., очевидно, Серторий[949]. В бою, как утверждает Аппиан, погибло 50 испанских всадников, еще 270 перешли на сторону Суллы, остальных перебили из опасения, как бы не изменили и они[950]. Другая, левофланговая колонна, двигалась по Клодиевой дороге и нанесла поражение марианцам при Сатурнии. Это был важный успех, поскольку Сатурния находилась вблизи Аврелиевой дороги, откуда шли пути к альпийским проходам и в западные провинции[951].

Карбон же, покинув Аримин и избежав столкновения с Метеллом и Помпеем, благодаря искусному маневру прорвался в Этрурию (Seager 1994, 195). Близ Клузия он столкнулся с армией Суллы. Сражение, длившееся целый день, закончилось вничью[952]. Как подчеркивает Аппиан, стороны сражались на равных (φανέντες άλλήλοις ίσόμαχοι). В стратегическом отношении Карбон победил, поскольку наступление остановилось (Моммзен 1994, 238). Это была первая (но и единственная) неудача Суллы в ходе кампаний 83―82 гг. (Schur 1942, 171).

Той порой Kpacc[953], захватив Тудер (Тудертию) в Умбрии[954], поставил под угрозу левый фланг армии Карбона. Гай Карринат попытался помешать ему, но подоспел Помпей, и в битве на Сполетийской равнине марианцы потерпели поражение, потеряв, если верить Аппиану, до 3000 человек[955]. Победители осадили лагерь Каррината[956]. Карбон направил ему подмогу, но высланный им корпус попал в засаду, подстроенную Суллой, и потерял, согласно тому же источнику, 2000 человек. Карринат, правда, сумел вырваться из окружения, воспользовавшись непогодой. Хотя сулланцы заметили какое-то движение у врагов, особого внимания на него не обратили, и те ускользнули (Арр. ВС. I. 90. 413-414).

Важного успеха добились сулланцы на юге Италии. С помощью изменников они проникли в один из крупнейших городов Кампании — Неаполь, перебили большинство его жителей и захватили стоявшие в порту триремы (Арр. ВС. I. 89. 411)[957].

Между тем положение в Пренесте становилось все хуже. Осажденные страдали от голода. Зная об этом, Карбон направил на помощь коллеге восемь легионов под командованием Марция Цензорина[958]. Однако боеспособность этих войск была явно невысокой (Geizer 1942, 29). Помпей атаковал Цензорина - вероятно, в узком проходе между Нарнией и Окрикулом (южная Этрурия)[959] - и обратил его воинов в бегство. Остальные укрылись на одном из холмов и были осаждены Помпеем. Но марианцы обманули бдительность неприятеля, оставив гореть зажженные костры, и сумели уйти. Оказавшись в безопасности, солдаты устроили бунт, обвинив Цензорина в том, что из-за него попали в засаду[960]. Целый легион, сохраняя боевые значки, покинул его и вернулся в Аримин — ставку Карбона. Остальные, за исключением семи когорт (с ними Цензорин и возвратился к консулу), разошлись по домам (Арр. ВС. I. 90. 414-416).

Тогда на помощь Пренесте двинулись объединенные силы италийских союзников. К городу направились войска луканца Марка Лампония, самнита Понтия Телесина и кампанца Гутты[961]. Аппиан пишет, под их командованием находилось до 70 тысяч воинов[962]. Но Сулла сумел отрезать им путь к Пренесте[963], однако в бой с ними вступить не рискнул. Марий пытался прорваться из Пренесте собственными силами, но, несмотря на отчаянные усилия, потерпел неудачу (Арр. ВС. I. 90. 416-417).

Успешно действовал и Метелл Пий. Очевидно, не желая сталкиваться с основными силами Карбона под Аримином (Gabba 1958,1236), он перевез армию морем, высадился в Равенне и отправился оттуда к Фавенции. Сюда подоспели войска Норбана, усиленные подкреплениями от Карбона[964]. Вероятно, в надежде на численный перевес Норбан атаковал Метелла всего за час до наступления темноты в местности, покрытой виноградниками и потому непригодной для сражения. В завязавшейся схватке марианцы были разбиты и потеряли, если верить Аппиану и Орозию, 9000 или почти 10 000 павшими, и еще 6000 перешли на сторону победителей (это могли быть пленные). Остальные разбежались, в строю осталось, согласно Аппиану, не более 1000 человек, с которыми Норбан и вернулся в Аримин (Арр. ВС. I. 91. 418-419; Veil. Pat. II. 28. 1; Oros. V. 20. 7).

В этих условиях луканский легион под командованием Публия Альбинована заволновался и также перешел к сулланцам (грозный симптом для марианцев, хотя, конечно, это еще не отражало позиции всех луканов). Сам Альбинован, не решаясь сразу последовать их примеру, вступил в переговоры с неприятелем. Хотя он был одним из тех, кого объявили врагом вместе с Марием в 88 г.[965], ему гарантировали безопасность, «если он совершит нечто замечательное (ε'ί τι πράξειεν άξιόλογον)» (еще один из hostes 88 г., Цетег, как уже говорилось, ранее перешел на сторону Суллы, что не могло не ободрить Альбинована). Он понял намек и пригласил на пир марианских военачальников Целия Антипатра Флавия Фимбрию (брата Гая Фимбрии) и других, менее важных командиров. Всех их перебили, за исключением Норбана, который воздержался от участия в пире. После этого Альбинован перешел к сулланцам[966].

Еще один удар марианцам на севере Италии нанес Марк Теренций Варрон Лукулл. Осажденный войсками марианского военачальника Квинкция, он прорвал вражеское кольцо и разбил неприятеля под Фиденцией[967] (на Эмилиевой дороге между Плаценцией и Пармой). Если верить Плутарху, он имел всего 15 когорт против 50[968], но перебил при этом будто бы 18 тысяч врагов (Plut. Sulla 27. 14—15[969]; см. также: Liv. Per. 88; Veil. Pat. II. 28. 1; Oros. V. 20. 8)[970]. Теперь Цизальпинская Галлия перешла под контроль сулланцев[971].

Карбон вновь решил предпринять попытку деблокирования Пренесты и отправил на помощь Марию Младшему два легиона под командованием Дамасиппа. И на сей раз Сулла не пожелал вступать в бой и предпочел отрезать Дамасиппу пути на юг. Карбон после этого бежал в Африку, хотя, как замечает Аппиан, под Клузием он располагал 30 тысячами воинов, не считая двух легионов Дамасиппа и стольких же под началом Каррината и Цензорина. Продолжали сопротивление и самниты (Арр. ВС. I. 92. 423-425; Sail. Hist. I. 38). Аппиан объясняет поведение Карбона тем, что консул утратил всякую надежду на успех и малодушно покинул Италию, надеясь закрепиться в Африке (άπογνούς απάντων άσθενώς έφευγε σύν τοις φίλοις ές Λιβύην έξ ’Ιταλίας ύπατος ετι ών, ώς Λιβύην παραστησόμενος άντί τής ’ Ιταλίας). Вероятнее всего, Карбон хотел собрать здесь новые силы (в Африке находились колонии марианских ветеранов) и продолжить борьбу, но успеха не добился.

Положение марианцев стремительно ухудшалось. На сторону сулланцев перешел Аримин. После этого Норбан, отчаявшись в успехе, бежал на Родос. Войска Карбона, стоявшие под Клузием, дали бой Помпею[972], но потерпели поражение и потеряли будто бы до 20 тыс. чел.[973] Цифры эти наверняка преувеличены (с учетом дезертировавших они могут быть близки к истине, но подразумеваются явно убитые и пленные), однако факт крупной неудачи марианцев очевиден. Дамасипп, Цензорин и Карринат сохранили часть армии и попытались вновь прорваться к Пренесте[974], но неудачно. Тогда они решили объединить силы и идти к Риму. Двигаясь, вероятно, по via Labicana, они ночью 30-31 октября пересекли в Тускуле via Appia[975] и 31 октября разбили лагерь в 100 стадиях (18 км) от Города в альбанской области (Арр. ВС. I. 91. 422; 92. 426-427; 94. 434)[976].

С юго-востока на Рим наступала армия самнита Понтия Телесина[977], лукана Марка Лампония и кампанца Гутты[978] — Плутарх утверждает, что они шли освобождать от осады Пренесту (Sulla 29.2). «Цель маневра была ясна — угрожая захватить лишенный на тот момент защиты Рим, выманить Суллу с неприступных позиций под Пренестой и разгромить его в чистом поле»[979].

Плутарх пишет, что Телесин едва не вошел в беззащитный Город (καί μικρού μεν έδέησεν έμπεσεΐν είς αφύλακτον), но в 10 стадиях (οκ. 2 км) от Коллинских ворот остановился (Sulla 29.4). Однако он, вопреки мнению Моммзена[980], очевидно, и не собирался захватывать Рим, поскольку задача перед ним стояла иная — соединиться с войском марианцев и разгромить Суллу. Примечателен рассказ того же автора об отряде всадников из аристократической молодежи, который выступил навстречу самнитам и был отогнан с серьезными потерями (среди убитых оказался юный нобиль Аппий Клавдий) (Plut. Sulla 29.5). Видимо, он атаковал не главные силы врага, что было бы полным безумием, а авангард неприятеля, главные силы которого, следовательно, в непосредственное соприкосновение с врагом не вступали. Что же до вражеских кавалеристов, с которыми сразились молодые римские нобили, то они, возможно, просто проводили рекогносцировку.

Тем временем Сулла уже приближался к Риму[981] и выслал вперед 700 всадников во главе с Октавием Бальбом, который после короткой передышки атаковал неприятеля. Затем Сулла подоспел и сам, расположившись у храма Венеры Эрицинской примерно в полукилометре от Коллинских ворот[982]. Армия Суллы сильно утомилась после марша, а потому Луций Манлий Торкват и Гней Корнелий Долабелла уговаривали полководца дать людям отдохнуть. Сразу воинов в бой не бросили, но и полноценного отдыха они не получили, поскольку им пришлось возводить лагерь, о чем пишет Аппиан (ВС. I. 93. 428), утверждая, что войско Суллы расположилось лагерем (έστρατοπέδευσεν). Какое-то время ушло на завтрак, в котором полководец своим солдатам все же не отказал. Около трех или четырех часов пополудни 1 ноября он дал сигнал к бою (Plut. Sulla 29. 7-8)[983].

В ходе начавшегося сражения Сулла поначалу, очевидно, взял на себя командование центром. Кто руководил в начале битвы левым крылом, сведений нет, правый же фланг он поручил Крассу[984]. Последний вполне справлялся с поставленной перед ним задачей, тогда как на левом фланге сложилась чрезвычайно опасная обстановка. Сулла направился туда, принял личное участие в схватке, в которой его чуть не убили, однако предотвратить бегства воинов не смог. Они достигли городской стены, но ветераны[985], находившиеся на стенах, не пустили их в Город[986]. Погибло немало людей, вышедших посмотреть на сражение[987]. Далее версии Плутарха и Аппиана несколько расходятся. Первый пишет, что Сулла, «смешавшись с бегущими[988], укрылся в лагере, потеряв много товарищей и близких». Причем, по Плутарху, кто-то даже бежал в Пренесте сообщить Лукрецию о разгроме, и лишь поздно ночью Сулла узнал от прибывших к нему за продовольствием людей Красса, что сражение выиграно (Sulla 29.14; 30.1; Crass. b.7). Аппиан же утверждает, что уцелевшие в бою перед стенами «в силу необходимости обратились против неприятеля; сражение продолжалось всю ночь, и много народа было перебито» (ВС. I. 93. 430-431). Хотя теоретически эта версия не исключает последующего бегства воинов Суллы и его самого в лагерь, однако контекст предполагает, что последний не скрылся в лагере, а оказывал сопротивление до тех пор, пока не переломил ход битвы в свою пользу[989]. Несостоятельно, по-видимому, и предположение X. Малдена о том, что неприятели перестали атаковать на левом фланге, узнав о победе Красса, — это явно противоречит тексту Аппиана. К тому же, если бы враги разбили Суллу, то, как указывает А. Кивни, они попытались бы атаковать Красса[990]. Но как в таком случае понимать сообщение Плутарха? Думается, здесь в целях драматизации изложения писатель сгустил краски. Вероятнее всего, речь шла о перерыве в ходе затянувшейся битвы, и сообщение об успехе Красса просто воодушевило воинов Суллы, после которого они опрокинули врага — на поле боя остались Понтий Телесин[991] и (Постумий?) Альбин[992]; Понтий, опытный и способный военачальник, вряд ли имел дело с Крассом, именно его натиск, судя по всему, поставил Суллу в трудное положение, и его гибель была возможна лишь при поражении от войск Суллы. Плутарх пишет, что неприятеля преследовали до Антемны воины одного лишь Красса (Sulla 30.1), и это довершает картину битвы, при которой именно Крассу принадлежит вся слава победы; налицо влияние благосклонного к будущему триумвиру источника (или фрагмента такового)[993]. Однако такая роль Красса вызывает сомнения. Вероятнее, что Красс выполнял свою часть задуманного командующим плана, пока тот сдерживал натиск наиболее мощных сил врага[994].

Утром Сулла отправился к Антемне, где, закончив преследование неприятеля, расположились на отдых солдаты Красса. Здесь к проконсулу явились парламентеры от уцелевших вражеских воинов, и он посулил им жизнь, если они нападут на своих товарищей. Однако когда это условие было выполнено, то уцелевших, вопреки обещанию, обезоружили и вскоре перебили в помещении Villa Publica вместе с уцелевшими воинами из числа тех, на кого они напали (Plut. Sulla 29. 3-4).

Вскоре победители захватили в плен Марция Цензорина, Брута Дамасиппа, Гая Каррината[995]. Им, как и Понтию Телесину, отсекли головы, которые были пронесены вокруг Пренесты для устрашения ее защитников[996]. Между тем возможности обороны города оказались исчерпаны — прежде всего из-за истощения запасов продовольствия. Марий Младший попытался спастись по подземному ходу, но тщетно. По одной версии, его убили, когда он пытался выйти наружу, по другой — он покончил с собой вместе с младшим братом Понтия Телесина, когда увидел, что и подземный ход занят врагами. (Не исключено также, что Марий, узнав о проникновении неприятеля в тоннель, попытался задержать его и погиб в схватке.) Бывший марианец Публий Цетег уговаривал пренестинцев довериться Сулле и сложить оружие, и вскоре они сдались на милость победителей (Liv. Per. 88; Vell. Pat. II. 27. 4; Plut. Sulla 32.1; App. ВС. I. 94. 434)[997].

Вслед за Пренестой пала Норба[998]. Ее осаждало войско под командованием Эмилия Лепида[999]. Город оказывал упорное сопротивление, и овладеть им, как и Леаполем, удалось лишь с помощью измены. Когда неприятели проникли в Норбу, жители ее, согласно Аппиану, начали совершать массовые самоубийства, поджигая собственные дома, в результате чего основная часть города выгорела (Арр. ВС. I. 94. 439).

В 80 г. сулланцы овладели двумя италийскими городами, оказывавшими сопротивление еще со времен Союзнической войны - Нолой и Эзернией[1000] (Liv. Per. 89; Gran. Lic. 32F). Нолу обороняли самниты, которые капитулировали, по словам Грания Лициниана, «из страха перед осадой» (metu obsidionis) — очевидно, перед ее продолжением в условиях исчерпания дальнейших возможностей обороны. Нельзя исключить и определенных обещаний со стороны осаждающих.

Последним очагом антисулланского сопротивления стали города Этрурии — Популония и Волатерры[1001]. Об осаде и взятии первого из них подробностей нет, мы знаем лишь, что он находился на мысе, круто спускавшемся к морю (Strabo V. 2. 6), а потому овладеть им было нелегко. Дж. Лонг предполагает, что город был разрушен, т. к. Страбон пишет применительно к своему времени лишь о храмах и нескольких домах (Long 1866, 363); но можно допустить и избиение его жителей. Волатерры продержались до 79 г. — несомненно, благодаря неприступности своего расположения[1002]. Оборону держали этруски и кое-кто из проскрибированных, составившие τέτταρα τάγματα (Strabo У. 2, 6), что обычно переводят как «четыре легиона». Однако это не более чем трактовка, и о численности защитников города судить трудно. В его осаде в 81 г. принимал участие сам Сулла (Cic. Rose. Am 20, 127-128), но, очевидно, без успеха. В войске по неизвестным причинам вспыхнул мятеж, во время которого воины побили камнями[1003] Гая Карбона — брата консула 85, 84 и 82 гг., по-видимому, легата Суллы[1004].

В конце концов, защитники Волатерр сдались, выговорив себе право свободного прохода (Strabo V. 2. 6; Gran. Lic. 32F). Вдогонку им были высланы всадники, которые перебили проскриптов, находившихся среди тех, кто покинул город[1005]. Не исключено, что их судьба была оговорена с руководителями обороны заранее втайне от самих проскриптов, как одно из важнейших условий капитуляции.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Хотя марианцы располагали более многочисленными силами, нежели Сулла и его сторонники, они уступали ему в качестве войск, не говоря уже об отсутствии единого руководства и невысоком уровне командования. Об ослаблении их внутриполитических позиций свидетельствовало возобновившееся в 83 г. бегство сенаторов в лагерь Суллы. Последний сумел взять верх над своими врагами в ходе политико-дипломатической игры. Он воздержался на первых порах от грабежей и насилий в отношении мирного населения, а позднее заключил со многими италийскими общинами соглашение о признании их прав, в силу чего те не проявили большого желания сражаться. Неоднократно с их стороны имел место переход войск на сторону врага, а вмешательство в 82 г. самнитов и луканов, которых Сулла изображал своими главными врагами, уже не смогло спасти положения. Итогом стало полное поражение марианцев и их союзников, которые в ходе двухлетней борьбы не сумели выиграть хотя бы одной сколько-нибудь значимой битвы. Длительное сопротивление отдельных италийских городов после падения Пренесты исхода войны уже изменить не могло.