Первый художник. Повесть из времен каменного века

ГЛАВА IX

Пленник. — Приговор и казнь. — Неожиданное вмешательство. — Ссора с Клыком. — Думы Кремня. — Уговоры Филина. — Ярость Филина. — Решение.

Ранним утром Кремень был уже на ногах. Наскоро поев, он надел свой плащ и быстрыми шагами направился к большой пещере, где уже виднелась толпа. Заря хотела прийти немного позже, чтобы тоже посмотреть на пленника.

Кремень нашел всех в сборе на площадке. Не было одного только старика, которого, очевидно, пленник совершенно не интересовал. Клык сидел на большом камне, опершись руками и подбородком на рукоятку своего боевого топора; кругом разместились самые знатные воины, а дальше нестройной толпой стали остальные, а также женщины с детьми и подростки.

— Привести пленного! — громко крикнул Клык, давая рядом с собой место Кремню.

Двое воинов вывели пленника из пещеры и поставили перед Клыком. Это был мужчина высокого роста и, очевидно, громадной силы; его руки, связанные ремнями, иногда вздрагивали, и под этими усилиями растягивались крепкие ремни, впившиеся в тело. Правильные черты лица иногда искажались злобой, и глаза дико сверкали из-под нависших бровей. Спутанные русые волосы окружали голову пленника, как шапкой, и придавали ему еще более угрюмый вид. Все с большим интересом рассматривали фигуру пленного, и, кроме любопытства, в зрителях, очевидно, проглядывало уважение к этому силачу.

— Кто ты? — спросил пленника Клык.

Дикарь повел глазами, но ничего не ответил.

— Откуда ты? Где твое племя? Зачем ты был так близко от нашего жилища? — задавал вопросы Клык, но пленник, вперив вдаль, по-видимому, равнодушный взгляд, точно не слышал его.

— Пленник! — грозно сказал Клык. — Ты умрешь, если не ответишь мне!

То же молчание и равнодушие.

— Смерть ему! Смерть врагу! — закричала толпа, простирая руки к связанному и потрясая оружием.

При этих криках, смысл которых был, конечно, понятен всякому, пленник окинул толпу злобным взглядом, рванулся изо всех сил, черты его лица исказились от ярости и боли, но сейчас же успокоился, так как увидел, что попытки порвать ремни совершенно бесполезны.

— Воины! — обратился Клык к окружающим, — пленник не хочет говорить или, вернее, не понимает нас, так как он чужого племени. Пленник ранил Филина и потому Филину и принадлежит. Если Филин умрет, то и пленник последует за ним; если же Филин будет жив, то может делать с пленником, что захочет: сделает ли он его своим рабом или убьет, — это его дело, — голова за голову, сердце за сердце, — так установили еще наши отцы и деды.

— Так, так, Клык! — послышались отовсюду голоса.

— Ну так отведите пленного обратно и стерегите его, пока Филин не поправится или не умрет.

Воины опять взяли пленника, чтобы тащить его в пещеру, но в эту минуту сверху раздался голос:

— Филин жив, Филину нужна месть, нужна смерть врага!

В отверстии пещеры стоял очнувшийся Филин, придерживаясь одной рукой за стену, а другой за раненую голову, облепленную запекшеюся кровью. Вид его был страшен, и злобные глаза пылали жаждой кровавой мести; если бы он был в силах, он бросился бы на врага и убил бы его немедленно.

— Ты требуешь его смерти? — спросил Клык.

— Да! — отвечал Филин.

— Не хочешь сделать из него раба?

— Мне раб не нужен, мне нужна месть.

— Когда ты хочешь убить его?

— Сейчас.

— Как ты казнишь его?

— Голова за голову, сердце за сердце, — я хочу разбить ему череп и вырвать сердце.

— Да будет по твоему желанию! — сказал Клык и подал знак приготовить все к казни.

Пленника отвели на край площадки, чтобы после казни удобно было сбросить тело в реку; один из воинов принес тяжелую палицу и длинный нож, чтобы Филин мог буквально исполнить свое желание.

Кремень с неудовольствием смотрел на приготовления к казни. Он не любил крови и был мирного нрава, но, конечно, он и не подумал заступиться за пленника: идти против установившихся обычаев племени было нельзя, а Кремень, несмотря на свое влияние среди своих соплеменников, не решился бы идти против Клыка, который не выносил противоречий. Между тем, он давно уже стал замечать, что к старости Клык становился все непреклоннее и свирепее. Прежде бывали случаи, что Клык отпускал пленников и даже с подарками, чтобы завязать мирные сношения с тем или другим племенем, но в последнее время он чаще прибегать к казням, и за этот год раза три уже камень около обрыва обагрялся человеческой кровью. Кремень пробовал иногда говорить Клыку о бесполезности этих убийств, но вождь резко обрывал его и не позволял возражать.

На этот раз, впрочем, за Клыка были все обычаи племени: пленник сильно ранил воина, и в силу этого власть над жизнью пленного переходила к оскорбленному.

Воины, сторожившие чужестранца, заставили его стать на колени, что тот беспрекословно исполнил, так как видел, что спасения ему не было; только из его груди вырвался хриплый звук; было ли то прощание с жизнью или крик злобы, бессильного отчаяния или мольбы, — никто не знал, да и не интересовался знать: пленник должен умереть, и он умрет назначенной ему смертью от руки Филина.

Филин с трудом спустился на площадку, подошел к стоявшему на коленях, взял в руки тяжелую палицу и с проклятием поднял над головой пленного; на мгновение палица повисла в воздухе, затем дрогнула, и сухой звук удара дубины по черепу раздался на площадке.

Но Филин ослабел, и удар оказался слабым; крепкая голова выдержала удар и осталась цела, но пленник все-таки упал ничком и зарычал от бешенства и боли; два воина снова подняли несчастного и придерживали его за плечи, чтобы он вторично не упал.

Филин, раздосадованный неудачей, собрал все свои силы и снова взмахнул палицей, но не успел еще опустить ее, как резкий, отчаянный крик пронесся на площадке, и какая-то женская фигура пронеслась мимо ошеломленных зрителей, оттолкнула Филина так, что он отлетел на пять шагов и без чувств покатился на траву, и с криком: «Брат! брат!» охватила пленника руками.

— Заря! — в ужасе воскликнул Кремень, узнав свою жену.

— Прочь женщину! — загремел Клык, взбешенный тем, что женщина вмешалась не в свое дело, — сбросить ее в реку!

Но в ту же минуту Кремень одним прыжком очутился между Зарей и воинами, хотевшими исполнить приказ вождя.

— Стойте, или я вас перебью! — крикнул он, размахивая топором, — Олений Рог, друзья! На помощь!

Человек пятнадцать товарищей Кремня, давно недовольных деспотизмом Клыка, бросились на помощь и окружили кольцом своего любимого товарища, грозно размахивая оружием. Клык сделал было знак напасть на горсть храбрецов, но большинство его приверженцев остановилось в нерешительности, потому что не уяснили себе, что такое произошло.

Между тем, Кремень наскоро обратился к Заре, которая по-прежнему судорожно обнимала пленника.

— Заря, что ты сделала! Как ты осмелилась вмешаться?

— О, Кремень, — взволнованно ответила она, — ведь это мой брат, брат… Он, должно быть, искал меня и отца и потому попал в руки твоего племени… Кремень, спаси его, спаси, и я выдержу какое угодно наказание… я умру, если надо, только спаси его! — и она с рыданием обхватила колени Кремня.

— Хорошо, — сказал Кремень, — я сделаю все, что можно, и спасу твоего брата.

Между тем, Клык, взбешенный всем происшедшим, уговаривал ближайших воинов броситься на возмутившихся и перебить их до последнего.

— Клык! — раздался вдруг звучный голос Кремня. — Выслушай! За что ты хочешь напасть на нас? Что мы тебе сделали?

— Ты защищаешь женщину, — яростно произнес Клык, — которую я велел убить.

— Эта женщина — моя жена. И что она сделала? За такие проступки разве казнят? За это мы бьем женщин, но не убиваем, и Заря будет наказана. Разве ты казнил свою жену за то, что она во время казни, бывшей весной, освободила и дала бежать пленнику?..

— То был подросток…

— Подросток, но все же пленник, и он был приговорен тобой так же к смерти, и жена твоя вмешалась не в женское дело, — отчего же ты не велел сбросить ее с обрыва?

Клык почувствовал справедливость слов Кремня, но это только усилило в нем ярость.

— Твоя жена убила Филина! — попробовал увернуться Клык.

— Филин не убит и через несколько дней оправится.

Клык испустил дикое рычание.

— Воины! — обратился Кремень к толпе. — Что сделала моя жена? Она задержала казнь пленника, но задержала потому, что в этом пленнике она узнала своего брата, а разве наши обычаи не говорят, что для спасения отца и брата мы должны даже отдать жизнь?

Ропот одобрения пробежал в толпе, а Клык только злобно повел глазами.

— Брат моей жены попался к нам потому, что он искал своего отца и сестру; он не отвечал потому, что не умеет говорить нашим языком; он не хотел нам зла, и его племя, я знаю, мирное и дружелюбное…

— Пленник все-таки принадлежит Филину, — сказал Клык, — и будет им убит.

— Это дело Филина! — ответил Кремень. — Филин ранен пленником, Филину моя жена нанесла оскорбление, и потому с Филином я сам буду иметь дело: я предложу ему выкуп за пленника и оскорбление, и не думаю, чтобы он отказался от моего боевого топора, который он давно уже хотел иметь. Клык, не настаивай на смерти пленника. Ты раньше был справедлив, — не делай несправедливости теперь, а я по-прежнему буду почитать тебя, как отца. Да и что тебе в смерти этого пленника? Ведь это не касается всего племени, а личное дело Филина.

Клык, озлобленный до последней степени, понимая, что правда на стороне Кремня, плюнул и ушел в пещеру.

Кремень хотел было развязать брата Зари, но не решился на это, чтобы не возбудить против себя всех соплеменников. Надо ждать, пока очнется Филин, и тогда переговорить с ним. Кремень был уверен, что ему нетрудно будет выкупить пленника, так как он знал жадность старого воина.

Между тем, толпа стала расходиться, и осталось только несколько любопытных и товарищей Кремня. Пленника и Филина внесли в пещеру, где Филина осторожно положили на шкуры, а пленника отвели в самый дальний угол пещеры.

Кремень отыскал старого вождя, сидевшего по обыкновению совершенно безучастно в одном из разветвлений пещеры и не обращавшего никакого внимания на шум, происходивший на площадке.

— Вождь, — тихо позвал его Кремень и тронул за плечо.

— А! Кремень, это ты? — очнулся старик.

— Очнись, вождь, ты мне нужен.

— Говори!

— Был у тебя сын, кроме дочери?

— О, да, был, был сильный, большой, хороший сын. Он, верно, до сих пор ищет меня и сестру…

— Он нашел их, вождь! — осторожно произнес Кремень.

— Как нашел? Где мой сын? Ты видел его, Кремень? Говори, говори скорее…

Кремень в коротких словах передал все случившееся, и старый вождь, дрожа от горя и нетерпения, бросился в ту часть пещеры, где лежал его сын, и наклонился над неподвижным телом: перенесенные волнения и мучения и под конец неожиданно блеснувшая надежда на освобождение сломили мужественное сердце и надорвали силы молодого воина.

Старик с отчаянием сидел около сына. Заря прильнула к отцу и шептала ему о том, что Кремень спасет брата, который знает дорогу к озеру, и тогда они уйдут домой, в родное селение. Старый воин понемногу оживал от этой надежды и боялся только, выживет ли от перенесенных волнений его мужественный, храбрый сын, которому он не смел даже ослабить ремней, врезавшихся до крови в тело.

Кремень, между тем, сидел около Филина, примачивая ему голову водой и с нетерпением ждал, когда тот очнется, чтобы переговорить с ним о выкупе.

Так прошло несколько томительных часов. Клык куда-то исчез, — вероятно, ушел на охоту. Кремень сидел и думал глубокую думу. После утреннего столкновения с Клыком дела едва ли поправятся. Кремень давно уже заметил, что, несмотря на внешнее дружелюбие, Клыка сжигала зависть: он со злобой и боязнью смотрел на возраставшее уважение племени к молодому художнику и его влияние. Эта зависть заставляла Клыка поступать часто наперекор благоразумным советам Кремня, и не раз Клык из-за этого терпел неудачи в разных предприятиях. Это все больше и больше озлобляло его, и он стал нетерпелив, требователен, несправедлив и возбудил против себя многих из соплеменников, особенно молодых: им надоел гнет вождя, и они не прочь были бы избавиться от него, если бы подвернулся удобный случай.

Благодаря таким причинам, Кремню и удалось в это утро склонить на свою сторону большинство и одержать победу над Клыком, но он чувствовал, что это была первая, но и последняя победа, которой Клык ему ни за что не простит и так или иначе когда-нибудь отомстит.

«Надо уйти и оставить свое племя! — думал Кремень. — Выкуплю пленника, возьму жену и старого вождя, позову с собой тех товарищей, которые согласятся следовать с нами на новые места, и мы уйдем на большое озеро. Брат Зари укажет дорогу, и если нас будет много, то нам нечего бояться по дороге опасностей. Только бы выкупить пленника!»

Мучительные думы теснились в голове Кремня. Он решился уйти, но все-таки ему было жаль родных мест, жаль покидать племя, на которое он не мог пожаловаться.

Ему жаль и большой пещеры, где умерли его отец и мать и дед, где он сам прожил столько счастливых лет под руководством серьезного и энергичного Клыка; ему, как это ни странно, было даже жаль Клыка, к которому он, несмотря на все свое недовольство, чувствовал какую-то родственную привязанность.

Но особенно было ему жаль расставаться с своей небольшой пещерой, где он так уютно устроился с Зарей, думая прожить там всю жизнь в тишине и спокойствии; жаль начатых работ, шкур, запасов, утвари, большую часть которых придется бросить, жаль тех мест, где впервые у него явилось желание изображать узоры из камней, потом на песке, на глине, коре и, наконец, на дереве, кости и камне. Сколько волнений он пережил в течение многих-многих лет, сколько он сделал и мог бы еще сделать! Кто знает, что ждет его впереди, среди чуждого племени, с иными обычаями, языком и нравами? Заря хвалит свое племя, старый вождь тоже, но кто же не хвалит своего? Положим, Кремень явится туда не совсем посторонним: через жену он вступил в родство с вождем; спасши жизнь сыну последнего, он приобретет благодарность не только новых родственников, но и всего племени, живущего на большом озере.

Много дум проносилось в голове Кремня, пока он сидел около Филина, ожидая, когда тот наконец придет в себя.

Солнце поднялось почти до полдня, когда Филин слегка пошевелился и простонал. Кремень дал ему пить, и Филин с благодарностью прильнул засохшими губами к краю горшка с холодной водой. Он не знал еще, какое близкое участие принимал Кремень в утренних событиях, и Кремень не спешил разъяснить ему это, надеясь, что так будет лучше вести переговоры.

— Как ты себя чувствуешь, Филин? — спросил Кремень.

— Плохо, Кремень, плохо, но это ничего: я отомщу за себя, и как только руки мои в состоянии будут поднять топор, я размозжу голову своему врагу! Где он?

— Не бойся, он не убежит…

— Связан?

— Крепко, ремнями.

Филин улыбнулся жестокой улыбкой, но вдруг подскочил, как ужаленный: он вспомнил сцену казни и вспомнил, что какая-то женщина толкнула его и этим не позволила ему кончить начатое. Злоба исказила и без того дикое лицо Филина, и он, задыхаясь, обратился к Кремню:

— Кто толкнул меня, Кремень?.. Кто осмелился? Какая женщина?.. О, я ей за это перережу горло и из живой выпущу всю кровь!.. Я истолку ее, как песок!.. я!.. я… — и, задыхаясь в бессильной ярости, Филин снова повалился на свои шкуры.

Кремень молчал. «Не отложить ли объяснение, — думалось ему, — на некоторое время? Но нет, время не терпит! Если, будучи еще таким слабым, Филин полон злобы, то, оправившись, он обратится окончательно в дикого зверя и убьет пленника тут же в пещере!»

— Филин, — решительно сказал Кремень, — ты непременно хочешь убить пленника?

— Убью! — сквозь зубы прорычал Филин.

— Зачем? Чем поможет тебе его смерть?

Филин только сверкнул глазами, но ничего не сказал.

— Ты знаешь мой боевой топор, у которого на рукоятке голова мамонта? — сказал Кремень, немного помолчав.

— Знаю, — хороший топор…

— Я отдам его тебе, хочешь?

— О, Кремень! — с восторгом произнес Филин, — хороший топор, очень хороший, и он будет мой? да?..

— Твой, твой, и я еще прибавлю к нему свой красный плащ…

— О!..

— Но ты за это должен для меня тоже сделать.

— Что сделать, говори, Кремень! Все, что хочешь! Всю зиму я буду носить тебе дичь и шкуры, и рога и кости; я сам не буду есть, но тебе все принесу!

— Нет, мне этого не надо, я у тебя потребую гораздо меньше и такое, что ты можешь сделать сейчас.

— Что же тебе надо?

— Филин, я отдал тебе топор и плащ, а ты, ты… отдай мне пленника…

— Пленника? — закричал не своим голосом Филин, — пленника, которого я должен убить, который ранил меня, из-за которого меня толкнула женщина?.. Никогда!.. Нет, скорее я умру, но его не отдам! Я вырву из него сердце, и мое сердце успокоится!!.

— А ведь такого топора, какой я тебе даю, ни у кого нет и не будет. Это лучший топор из всех, какие есть! Великий Дух помогал мне, когда я делал его; каждый удар его попадает туда, куда метит. У Клыка хороший топор, но у тебя будет еще лучше! А плащ, — где ты видел такой плащ? Легкий, теплый, весь сшитый самыми тонкими жилами, весь внутри красный и с разными узорами, и он будет твой… Хочешь еще мой большой нож?

Глаза Филина заблистали жадностью, но снова через мгновение потухли.

— Я убью пленника! — глухо сказал он.

— Что тебе в его смерти? Одна минута удовольствия, а затем у тебя ничего не будет! Если же ты отдашь его мне, то у тебя будут такие вещи, каких ни у кого нет. Помнишь, как вождь племени, которое проходило здесь весной, давал мне за один только топор десять рабов, и я не отдал. Теперь отдаю за одного, только за одного, и еще прибавляю тебе плащ и нож! Соглашайся, Филин! У тебя будет лучшее оружие во всем племени, и все воины и сам Клык будут тебе завидовать.

— Я убью его, убью! — упорно стоял на своем Филин.

— Если бы этот пленник принадлежал Клыку, то он, не задумываясь, сейчас же отдал бы его мне за один только топор, а у тебя будут еще нож и плащ, и когда кто спросит, у кого лучше оружие, то все скажут: «У храброго воина Филина, который выгодно обменял его на одного, только одного пленника!» И все потом скажут: «Филин не только храбрый воин, но и мудрый человек, который может быть даже вождем большого племени!» Вот что будут говорить все воины, окружающие тебя!

Филин начинал колебаться, а Кремень усилил доводы, описывая подробно предметы, которые пойдут в обмен на пленника. Вдруг какая-то новая мысль мелькнула в голове Филина, и он внезапно спросил:

— А зачем тебе пленник? Зачем ты просишь его у меня и хочешь отдать за него свои лучшие вещи?

— Слушай, Филин, я тебе скажу правду: я хочу получить пленника, потому что не люблю крови и казней. Когда идешь в бой, то убивай, но убивать связанного недостойно храброго воина, такого, как ты!

— Но ты не выкупал прежних пленных, которых убил Клык, — зачем же тебе нужен этот пленник?

— Хорошо, я тебе все скажу: он нужен мне потому, что это брат моей жены и сын старика-вождя, которого я спас от смерти…

— А, так это брат твоей жены? А, так это она бросилась на меня? Она?.. Я вас всех, всех убью, у всех вырву сердца! И ты смел ко мне прийти, ты осмелился предлагать свой топор за жизнь пленника, когда твоя жизнь и жизнь твоей жены принадлежат мне!..

Филин заревел, как раненый бык, схватил дубину, лежавшую около, и с пеной у рта бросился на Кремня, но тот ловким прыжком избегнул страшного удара, который угодил в стену. Удар был так силен, что дубина треснула во всю длину, но это было последнее усилие Филина: его больная голова не выдержала напряжения, и он в судорогах и с пеной на губах упал на землю и опять впал в беспамятство.

Кремень бросился к Заре и старику и наскоро сообщил им о происшедшем.

— Что же нам делать? Что делать? — в отчаянии воскликнула она, ломая руки.

— Надо спасти твоего брата и бежать в эту же ночь, чтобы к утру быть далеко от пещер, — сказал энергично Кремень.

Вместе с решением к нему вернулось обычные хладнокровие и спокойствие.

— Вождь, — сказал Кремень, — ты оставайся здесь и защити, если нужно, сына, хотя я не думаю, чтобы Филин очнулся и сделал что-нибудь, а остальным нет никакого дела до пленника и до Филина. Ночью, может быть, удастся спасти его и убежать. А ты, Заря, иди в нашу пещеру и собирай все в дорогу. Бери только необходимое, а остальное брось, пусть пропадает!