Первый художник. Повесть из времен каменного века

ГЛАВА II

Устройство жилья. — Кремень успокаивается. — Первые наблюдения. — Игры. — Кремень занимает в племени определенное место. — Первые рисунки на коре.

Рано утром, до восхода солнца, все были разбужены криками и рыданиями Кремня, теребившего мать, которая не отзывалась на отчаянные призывы сына и лежала вытянувшись, бледная и холодная.

Старик грустно смотрел на умершую дочь и не знал, чем утешить внука, не хотевшего принимать от него даже лакомого куска поджаренной на угольях медвежатины.

В скором времени труп снесли вниз к реке и спустили в воду. Осиротелый мальчик забился в глубину пещеры и затих.

Вождю и другим обитателям было не до него. Начался первый день их жизни на новом месте, и впереди предстояло немало забот по исследованию окрестностей и устройству жилья.

Утро было ясное, солнечное. Очищенный вчерашней грозой воздух был чист и так прозрачен, что на далеком расстоянии можно было рассмотреть каждое дерево, каждый камень. Пещера, где приютилось племя, находилась высоко над рекой, к которой шел крутой спуск. Выше, над стеной, где были отверстия, скала нависла, а затем поднималась еще сажен на 20. Вся эта гора выступала в реку, образуя скалистый мыс с одной стороны, с другой же прерывалась небольшим ущельем с речкой, переходя далее в холмистую равнину. Позади горы начиналось свободное место, а затем густой лес.

— Го-го! — звучно раздался звонкий призыв Клыка, отдавшийся громким эхо в скалах противоположного берега.

На энергичный призыв вождя отозвались радостные голоса, и скоро вокруг него собралось почти все племя. Это были все рослые, хорошо сложенные люди. Бронзовые тела их блестели на солнце, натертые медвежьим салом; черные и длинные волосы и бороды были встрепаны и давали обладателям их дикий и страшный вид; но в глазах большинства видно было добродушие, — чувствовалось, что эти люди не сделают зла для зла, а если поступают иногда жестоко, то по незнанию и оттого, что им жилось нелегко: каждый день жизни им приходилось добывать с неутомимостью и страшной настойчивостью.

Стариков, кроме знакомого уже нам, среди них не было: во-первых, застигнутые старостью редко долго выживали, а во-вторых, в путь двинулись только молодые, полные сил люди, старики же, несмотря на самые неблагоприятные условия, остались доживать свои последние дни на родине, не рискуя идти на верную смерть от усталости и истощения во время длинного пути в поисках нового жилья.

Только один старик, не желавший расставаться с дочерью и внуком, решился, надеясь на свои силы, двинуться со всем племенем, которое ценило его, как посредника между ним и разными злыми и добрыми духами, а также как редкого человека, обладавшего знанием и умевшего добывать огонь.

Осмотрев окрестности, Клык распорядился работами: он приказал женщинам окончательно очистить пещеру от мусора и старых костей и, главное, очистить громадную кучу щебня, образовавшего подъем к отверстиям. По этому щебню могли забраться внутрь нежелательные хищники, от которых следовало оградиться основательно. Когда же куча щебня будет снесена, то вход в пещеру окажется на два-три человеческих роста над площадкой, и никакой зверь не в состоянии будет забраться туда.

Отрядив несколько человек на берег за длинным сучковатым бревном, которое должно было служить лестницей, Клык взял человек десять лучше вооруженных и отправился исследовать окрестности и посмотреть, нет ли где нежелательных соседей и весьма желательной дичи.

В то время, когда все, не исключая подростков, деятельно принялись за работу, старик отыскал в углу пещеры забившегося туда внука и повел его на воздух. Солнечный день, широкий вид на окрестности и оживленная работа скоро развлекли Кремня, а когда он, по примеру женщин, принялся и сам за разгребание кучи щебня рядом со своими сверстниками, то боль и тоска в нем понемногу стали стихать, и мальчик радовался, как и другие, когда ему под руки попадались красивые кремни или совершенно правильной формы черные камни.

Солнце стояло уже высоко и сильно пекло, когда главная работа была кончена и отверстие пещеры сделалось недоступным без помощи сучковатого бревна, которое легко было на ночь втаскивать внутрь.

Утомившийся, как и другие, Кремень растянулся на самом солнопеке, на траве, греясь под горячими лучами, как ящерица. Горе его утихло; слишком много нового явилось около него в это время и развлекало его внимание, да и к смерти он привык: она была обычным явлением, и все равнодушно относились к ней. Об отце он даже и не думал: занятый делами, тот всегда был очень далек от него. Мать, конечно, была ближе и дороже ему, но и она, заваленная тяжелой работой, обращала мало внимания на сына, предоставляя ему пропадать по целым дням с товарищами и приучаться к самостоятельной жизни. Она иногда ласкала его, особенно когда он приносил в свертке из коры яйца, найденные им в гнездах в лесу и в расщелинах скал, но нередко и бивала и очень чувствительно за сломанные или испорченные вещи несложного домашнего обихода. Но все-таки Кремень любил ее, хоть и не мог бы выразить это словами. Он знал, что мать сама ляжет спать голодной, а для него всегда припрячет хорошую кость с мясом, оставшуюся от трапезы мужчин, или горсть зерен и съедобных корней; он знал, что в холодные ночи она, лишая себя жалкого покрова, закутывала его и отогревала своим дыханием его озябшие руки.

«Нет больше матери! — грустно подумал он. — Где она?» И мальчик пристально вглядывался в поверхность блестящей реки, надеясь увидеть там ее тело.

Но река блестела стальным, холодным блеском и бесстрастно несла свои волны куда-то вдаль, в неизвестную далекую страну.

«Она там, далеко, — думал Кремень, — далеко, за той горой и еще дальше… может быть, она теперь на этом огне, который ярко светит с неба… Дед говорил, что Великий Дух берет себе слуг…»

Кремень взглянул на солнце, но тотчас зажмурил глаза, и перед ним запрыгали зеленые круги. Ему это понравилось. Засмеявшись, он снова пристально посмотрел на ослепительное солнце и снова зажмурил глаза: зеленые круги опять заплясали перед ним, вздрагивая и как бы плывя на темно-красном фоне. Кремень уже больше не пытался смотреть на солнце и крепко заснул.

Громкий говор разбудил его. На площадке перед пещерой с криком и радостным воем толпа приветствовала вернувшихся охотников, притащивших пойманного и убитого оленя.

Женщины немедленно принялись за свежевание туши, а воины оживленно обменивались впечатлениями. Вождь остался очень доволен удачным днем; но больше всего его радовало то, что животные почти не боялись людей. Это, во-первых, давало возможность заготовить большие запасы сушеного и копченого мяса на зиму, а во-вторых, показывало, что в окрестностях пещеры давно не было людей, и следовательно можно было совершенно успокоиться относительно будущего. Широкая улыбка осветила лицо счастливого дикаря, и он пустился в пляску, подпрыгивая и потрясая в воздухе своим топором.

— Ги-го-го! Ги-го-го! — в такт скачкам вождя орала толпа, и с десяток воинов последовали примеру вождя. Вслед за взрослыми пустились в пляс подростки, а женщины, хлопотавшие около оленя, поощряли громкими возгласами особенно отличавшихся танцоров.

Кремень, чувствовавший еще сильную боль во всем теле и особенно в голове от вчерашнего падения, не принимал участия в общем веселье. Разнежившись на теплом солнышке, он щурил глаза на веселую сцену, и какой-то тихий восторг охватывал его детскую душу: его занимали быстро мелькавшие фигуры, развевавшиеся шкуры и блестевшее на солнце кремневое оружие. Яркие солнечные лучи обливали своим живительным светом всю картину, фоном которой служили скалы противоположного берега с глубокими расщелинами, подернутыми голубоватой пеленой, и холмы, тонувшие в фиолетовой дымке дрожащего воздуха.

Наслаждаясь этим зрелищем, Кремень не отдавал себе ясного отчета, что ему и почему нравится. Его просто занимали переливы красок и световых пятен; в голове его рождались и так же быстро исчезали какие-то неясные и отрывочные мысли.

«Клык высокий, большой, сильный! — думалось ему. — Филин низкий, тоже сильный… Какая пестрая шкура у Безглазого… Клык тоже пестрый: светлый и темный, — отчего это? А вон Старый сидит под камнем и весь темный… И Клык стал темный, а теперь пестрый…» И Кремень захохотал, следя, как играли лучи солнца на бронзовом теле вождя, когда он был на солнце, и как вдруг делался он темным, попадая в тень от скалы.

«Какие большие щели! — продолжал наблюдать мальчик, глядя на скалы противоположного берега. — Вот туда бы забраться… верно, много гнезд! Да трудно: камни скользкие, оборвешься и прямо упадешь в воду, куда бросили отца и мать».

— Старый, дед! — обратился он к подсевшему к нему старику. — Ты все знаешь, — скажи, где отец и мать теперь?

— Они далеко-далеко! — отвечал старик, махнув рукой в сторону реки. — Они пошли к Великому Духу.

— А где Великий Дух? Можно приехать туда в челноке? Можно увидеть мать и отца?

— Нет, Кремень, к Великому Духу нельзя приехать, — он высоко, вон его глаз на небе… днем один глаз, ночью другой глаз, а другие огоньки, — это глаза его слуг.

— Значит, и отец и мать мои смотрят оттуда на нас?

— Нет, отец и мать не смотрят: они сначала долго будут плыть по реке, потом остановятся на берегу и будут долго лежать, так долго, что рассыплются и смешаются с землей, а потом ветер поднимет пыль, оставшуюся от них, и они полетят к Великому Духу.

— И будут одеваться в эти белые, пушистые шкуры? живо спросил Кремень, указывая на облака.

Старику не приходила в голову подобная мысль, но он ничего не нашел против того, чтобы умершие вождь и его жена были одеты в такие прекрасные одежды, а потому утвердительно кивнул головой.

— Да, — сказал он, — они оденутся в эти белые шкуры.

— Хорошо! — мечтательно произнес мальчик, задумчиво следя за плывшими лоскутками облаков.

Весь отдавшись впечатлениям, Кремень задумался. Он вообще был тихий мальчик, сильно отличавшийся от других своих сверстников. Правда, и он принимал участие в их шумных играх, в которых они подражали старшим, ходил на охоту за птицами и мелкими животными и ловко владел детским оружием, к которому относился очень внимательно и которое держал в исправности, но чаще он любил забраться в какую-нибудь щель или лесную чащу и по целым часам следить оттуда за окружающим.

Его интересовали деятельные насекомые, хлопотавшие над устройством гнездышек или над собиранием с цветов меда; его привлекали пестро расписанные бабочки, красивые листья деревьев, кустарников и трав, а вид правильно построенных сот приводил прямо в восторг.

Его занимали тихие игры. Собрав несколько горстей пестрых, обточенных водой голышей, он забирался с ними в укромный уголок и начинал их раскладывать на земле или на плоском камне — то выложит в ряд, то подберет по величине: большой, потом меньше и меньше, пока ряд не станет похож на длинную толстую змею. Отойдет Кремень на несколько шагов и, прищурившись, посмотрит на свою выдумку, и ему вдруг покажется, что на камне действительно лежит толстая, пестрая и страшная змея. Екнет сердце, и жутко станет мальчугану: «А вдруг она бросится и укусит», но вместе с тем сознание подсказывает, что это не настоящая змея, что сам он, Кремень, сделал ее из камней, и тогда странное волнение охватывало его, и он все больше щурил глаза, чтобы побольше насладиться этим странным обманом зрения. Но наконец веки уставали, и Кремень открывал глаза, и змея обращалась в ряд камешков. Тогда он принимался выкладывать новые фигуры: то сделает изогнутую гирлянду вроде ожерелья, то уложит камни в круг, то несколько рядов соединит отдельными крупными камнями, то разложит снова в ряд и к каждому камню приложит по дубовому листу или по одинаковой палочке; и, когда ему удавалось сложить затейливую фигуру, то опять тихая и непонятная радость охватывала его и он долго любовался тем или другим узором.

Иногда он изменял игру и вместо того, чтобы выкладывать узоры из голышей, брал палочку и старался те же фигуры нацарапать на мокром песке.

Ни взрослые, ни его сверстники не обращали внимания на забавы Кремня, так сильно отличавшиеся от игр его товарищей, но за то, что он надолго иногда пропадал из дому и возвращался с пустыми руками, не принося ни яиц, ни птиц, ни съедобных кореньев, ему порядком доставалось и от родителей и от других соплеменников. Подростки же, мальчики и девочки, поднимали на смех юного мечтателя и своими насмешками доводили нередко до озлобления и слез. Тогда Кремень решался бросить свои одинокие забавы и присоединялся к товарищам во время охоты и как-то незаметно в этих случаях делался вождем юной партии охотников, и сверстники, смеявшиеся над его ленью, беспрекословно подчинялись этому смуглому мальчугану с большими задумчивыми глазами.

Никто лучше него не мог найти следов лисицы, сурка или иного зверька; его глаза, пытливо высматривавшие вокруг, были очень остры, а постоянные мечты и раздумывание над тем, что он видел, сделали его более развитым и наблюдательным. Постоянно внимательно следя за работой птиц и насекомых и их нравами и обычаями, Кремень понял многое, недоступное другим, и это позволяло ему во время охоты сознательно идти в то или другое место и вести туда товарищей, а не бродить наугад, в надежде случайно наткнуться на ту или другую дичь. Товарищи его, никогда не задумывавшиеся ни на чем, вполне подчинялись Кремню и никогда не раскаивались, так как с ним охота была гораздо интереснее и добыча обильнее.

Бывали случаи, когда Кремень с товарищами устраивал настоящие облавы и ловил в вырытые ямы животных крупнее лисиц, хотя чаще случалось, что те выскакивали из западни раньше, чем юные охотники успевали добежать до ямы и преградить дорогу попавшей туда козе или дикому поросенку.

Но проходило несколько дней, и охотничий жар у Кремня понемногу улетучивался, насмешки над ленью забывались, и его снова начинало тянуть к его цветным камешкам, палочкам и гладкому, мокрому береговому песку, на котором он так легко мог выцарапывать забавные узоры.

После смерти отца и матери Кремню все реже и реже удавалось заниматься своими любимыми забавами. Ему было уже двенадцать лет, но он выглядел гораздо старше. Клык и другие воины отлично знали его ловкость и сообразительность, и потому брали на охоту в окрестностях пещеры и не позволяли тратить время над пустыми играми с камнями.

Клык, обещавший умирающей заменить Кремню отца, честно, со своей точки зрения, выполнял это обязательство: Кремень должен был быть постоянно около вождя, прислуживая ему и слушая его приказаний, дурное исполнение которых влекло за собой быструю расправу. Последнее случалось, впрочем, довольно редко: смышленый мальчуган скоро изучил привычки Клыка, стал понимать его с полуслова.

Иногда Клык посылал его на разведки, как лучшего следоискателя.

В таких случаях Кремень, захватив с собой небольшой запас сушеного мяса, легкую шкуру, как одежду, и небольшой каменный топор, сделанный ему дедом, с утра исчезал в дебрях ближайшего леса. Благодаря своей опытности, он быстро находил следы оленей, зубров, быков и других животных, ходивших стадами, отмечал места, куда животные ходят на водопой, иногда осторожно подкрадывался к мирно пасшимся стадам и, не пугая их, отмечал на палочке зазубринами число животных. Довольный выполненным, он остальное время считал своей собственностью и не торопился домой.

Забравшись на какой-нибудь холм, откуда открывался широкий вид на окрестности, Кремень сначала отдыхал, а затем с увлечением отдавался любимому занятию — выкладыванию узоров из камней и палочек.

Однажды случилось так, что он сильно устал, и ему лень было собирать камни, а гладкого мокрого песка кругом не было. Тогда ему пришла в голову мысль попробовать выцарапать любимые узоры на коре дерева.

Задумано, — сделано, и через несколько мгновений Кремень уже сидел с большим удобством на толстой ветви векового бука. Перед ним находилась большая выпуклая плоскость главного ствола, гладкая, серо-зеленого цвета, и на ней каждая царапина или удар топора оставляли ясные зеленые рубцы. Восторгу Кремня не было пределов: ни на песке, ни на плоских камнях нельзя было получить таких отчетливых и ясных узоров, какие получались на свежей буковой коре. Он сам себе удивлялся, как это раньше ему не приходила в голову мысль попробовать делать узоры на коре. Тут же ему пришла еще другая мысль, а именно, что не только на коре, но те же рисунки, только в более, конечно, долгий срок, можно делать и на рукоятках топоров, палиц, на костях и других предметах.

Однако долгое время Кремню приходилось, да и то урывками, пользоваться только корой. Время было горячее: вождь, опасаясь, что зима будет холодная, спешил запастись всем необходимым и принуждал работать всех без исключения. Только самые маленькие дети не принимали участия в хлопотах; все же дети постарше и подростки обязаны были вносить посильный труд в общее дело. Охотники с утра отправлялись в окрестности пещеры и к вечеру притаскивали массу дичи. На следующее утро они опять уходили, а женщины и юное поколение занимались разрезыванием туш на длинные тонкие полосы, сушившиеся частью прямо на солнце, частью на раскаленных камнях: некоторые же части животных вешались над громадными кострами и коптились в дыму.

К концу лета было заготовлено большое количество мяса, но Клык хотел сделать громадную облаву и пополнить окончательно зимние запасы. Край был незнакомый, и осторожный вождь решил лучше собрать излишек, нежели рисковать в будущем голодать. Он знал, что многие животные на зиму погружаются в спячку, а другие, как и многие птицы, уходят и улетают, отыскивая более теплый край.

Несколько воинов, плохо заглядывавших в будущее, начали быстро протестовать, но внушительный жест и поднявшийся в воздухе топор предводителя моментально усмирили непокорных.

Итак, облава была решена, и надо было определить, как и откуда вести ее. Поблизости пещеры животные были порядочно напуганы, и охоту предстояло перевести значительно дальше. В отыскивании нужного места должны были принять участие вождь и лучшие охотники, и кроме того, Клык решил взять с собой Кремня, который мог очень пригодиться при будущих поисках дичи.