Пес по имени Бу

9 Подарок от Бу

Бу никогда и ни о чем нас не предупреждал. Кто-то свернул к нашему дому? Олень поедает розы? Кто-то стучит в дверь? Данте и Аттикус всегда включали систему раннего оповещения лаем. Их первоначальный свирепый хрип часто переходил в удивленное «ну надо же!», если оказывалось, что явился кто-то из наших друзей. Бу часто присоединялся к последнему, запрокидывая голову и имитируя голос койота, воющего на луну. Впрочем, в его подвываниях явственно слышались игривые нотки. Он как будто окликал нас: «Эй, ребята, кажется, у нас гости! Я люблю гостей. Кто там? Кто там? Да, точно, гости!» Я не думаю, что Бу пришло бы в голову лаять, если бы кому-то вздумалось нас ограбить или дом объяло пламенем.

Но однажды ночью Бу изменил своей привычке и предостерег нас совершенно иным способом и о совершенно особенной беде. Это была одна из самых ужасных ночей в моей жизни, и я всегда буду благодарна Бу за то, что он поднял тревогу.

Первые выходные декабря выдались очень снежными. Я и несколько моих друзей отправились в Кингстон, неподалеку от Нью-Йорка, на конференцию, посвященную дрессуре собак. Основной доклад читала Турид Ругаас, инструктор из Норвегии, признанный эксперт в области языка собачьих жестов и движений. Турид была первой, кто обратил внимание на собачий язык жестов, или, скорее, тел, и на сопровождающие эти движения эмоции. Ее работа стала краеугольным камнем для многих из нас, вращающихся в мире собак, потому что она показала, что собаки, будучи общественными существами, используют свой особый язык для общения с другими представителями своего вида, чтобы сотрудничать и выживать. Она также выдвинула теорию о том, что, если собаки способны пытаться разрядить тревожную ситуацию внутри своего сообщества, это означает, что они способны испытывать чувство тревоги, а также обладают духом сотрудничества, заставляющим их заботиться о благополучии группы. До работ Турид к подобным рассуждениям относились с изрядной долей скепсиса, считая их антропоморфными. Но она сумела открыть глаза многим дрессировщикам и собачьим психологам, объяснив, что на самом деле сообщают нам собаки при помощи тех или иных движений. Нам пришлось признать, что эти животные и правда общаются. Тем самым мы согласились с мыслью, что дрессура собаки — это на самом деле двусторонняя беседа. Турид заметила, что, когда собака, к примеру, поворачивает голову, она, скорее всего, отводит глаза в попытке снизить уровень напряжения или сообщить вам, что в данной ситуации она чувствует себя неуютно. Когда вы подзываете собаку, а та не спешит выполнить команду, медленно проходя мимо другого животного, она не демонстрирует вам непослушание и не пытается с помощью неторопливых движений над вами доминировать — она всего лишь проявляет собачью вежливость по отношению к другой собаке.

В тот раз из-за обильного снегопада Аттикус, Данте и Бу провели все выходные с Лоренсом, дома. Для многих собак снег означает веселье. Он как будто подстегивает их энергию радости. Даже немолодые псы вроде нашего старшенького часто при виде снега начинают сходить с ума. Шестидесятипятифунтовому Аттикусу уже исполнилось тринадцать лет, что в человеческом летосчислении приближалось к восьмидесяти двум годам. (Чтобы получить эту цифру, я не пользовалась формулой, по которой собаке насчитывается семь человеческих лет за каждый год ее жизни. Когда мы начали лучше понимать своих собак, то поняли, что скорость старения собаки определяется ее размерами. Другими словами, такой же возраст собаки весом в двадцать фунтов соответствовал бы шестидесяти восьми годам, прожитым человеком.) Но каждую зиму он носился по первому снегу с такой скоростью, что, казалось, его задница бежит быстрее передних лап и, догоняя их, выталкивает его вперед, вынуждая еще сильнее наращивать скорость. В этом году Аттикус, как обычно, немного поиграл в снегу, совершив несколько пробежек в привычной для себя манере. Но, возвращаясь в дом, он с трудом преодолевал небольшие заносы и, тяжело дыша, упал перед лестницей на террасу. Поднявшись наверх, он снова упал, но встать уже не смог. Его дыхание становилось все более затрудненным, и с каждым мучительным вдохом все его тело сотрясала дрожь.

Лоренс подхватил собаку на руки и занес в дом, умоляя не умирать.

— Пожалуйста, держись, — твердил он. — Не умирай, пока ее нет дома. Пожалуйста, не вздумай умереть, пока она не вернется.

Аттикус уважил его просьбу и к концу выходных как будто оправился.

Доктор Синди была вместе со мной на конференции, а свою машину оставила возле нашего дома. Когда я описала ей состояние Аттикуса, она пообещала осмотреть его, когда мы вернемся домой. Подъехав к дому в воскресенье вечером, мы стали свидетелями привычного ликующего танца, всякий раз исполняемого Аттикусом в честь моего возвращения. В его поведении и самочувствии не было ничего, внушающего тревогу. Я решила, что его просто утомили игрища в снегу, явно превосходившие возможности псины его возраста.

Спустя время мы с Лоренсом вспоминали перемены, происходившие с Аттикусом на протяжении следующей недели. Его движения становились все более скованными, он быстро утомлялся, а его голова немного отклонялась вбок, как будто у него случился инсульт. Но поскольку прошло всего три недели после обязательного ежегодного ветеринарного осмотра, провозгласившего, что для тринадцатилетней собаки он находится в отличной форме, мы не приняли это близко к сердцу и не поделились друг с другом своими наблюдениями. Каждый из нас предпочитал думать, что наш пес проходит одну из стадий старения.

Тем временем моя жизнь неслась со скоростью наверстывающего опоздание поезда. Я писала статьи по подготовке собак-психотерапевтов, в компании Данте или Бу совершала два или три визита в неделю по программе «Питомцы-партнеры», продолжала работать в литературном агентстве и проводила тренировки для собак и их хендлеров. В дополнение ко всему этому, когда я вернулась с конференции, на меня обрушились проблемы, связанные с грядущей доставкой новых окон и дверей для всего дома. В воскресенье прибыли материалы, а наутро, на рассвете, явились и рабочие. Там, где прежде были окна, препятствовавшие проникновению в дом холода, образовались огромные дыры, которые смотрелись весьма драматично с архитектурной точки зрения и напрочь лишали комфорта. Чтобы нагреть дом, я начала жечь в камине картонные коробки, в которых доставили окна, и удвоила количество собачьих подушек на полу гостиной. Заметив, как непринужденно развалился Аттикус на огромной горе подушек перед самым камином, я усмехнулась при мысли о том, что он наконец-то полюбил комфорт и уют. День прошел хорошо, собаки были рады гостям, и большинство окон заняли свои места. Двери ожидали своей очереди на следующий день.

Вторник обещал быть сумасшедшим. Мне предстояло встать ни свет ни заря, чтобы встретить рабочих, смотаться с Данте на урок к третьеклассникам, вернуться домой, чтобы проверить, как идет установка дверей и оставшихся окон, подогнать кое-какую бухгалтерию и закончить день двумя собачьими тренировками. Такие дни случались у меня довольно часто. Я научилась втискивать собственно работу, приносящую основную часть дохода, в паузы между волонтерскими посещениями и малооплачиваемыми тренировками. Поскольку в понедельник у меня за целый день не было времени подготовить Данте к поездке в школу, я решила выкупать его и подстричь ему когти поздно вечером.

Перед визитом куда бы то ни было очень важно привести в порядок когти собаки. Ни Данте, ни Бу ни за что на свете не причинили бы умышленного вреда человеку, но собачьи когти бывают весьма острыми. В результате животное способно поцарапать ребенка, просто подав ему лапу. Поскольку на этой неделе Бу также ожидали визиты, а стареющему Аттикусу я укорачиваю когти особенно часто (длинные мешают собаке нормально стоять, заставляя переносить нежелательную нагрузку на суставы), то в этот вечер все красавчики получили свой сеанс педикюра.

Понедельник собаки провели очень приятно — они валялись на подушках перед теплым камином, общались с дружелюбно настроенными рабочими, а вечером угощались лакомствами, положенными им за терпение, проявленное во время подстригания когтей. Мы с Лоренсом отчетливо помним, как все три пса сидели на коврике в столовой, глядя на нас влажными глазами и как будто сообщая: «Это было здорово!»

По мере того как Аттикус старел, ему становилось неудобно спать на кровати рядом со мной. Поэтому на полу у кровати теперь постоянно лежала большая подушка. Таким образом, он мог постоянно находиться рядом со мной. Я полагала, что у него побаливают суставы и ему необходимо пространство, чтобы поудобнее вытягивать лапы и чаще менять позу. Особенно он любил старую собачью подушку в царственном парчовом чехле, которую я набила пухом из древнего стеганого одеяла, когда прежнее содержимое подушки пришло в негодность. Таким образом, Аттикус относился к очень небольшой группе собак на этой планете (как я думаю), располагающей собственной пуховой постелью.

С животами, набитыми собачьей снедью, и короткими красивыми когтями собаки взобрались на второй этаж (Аттикус шел медленнее своих братьев) и расположились на ночлег. Аттикус улегся на свою пуховую постель рядом со мной, Данте — у подножия кровати, а Бу — между Лоренсом и мной (в своей любимой позе «Милашка Бу/Колючка Бу»). Вот так, уютно устроившись в своих постелях, мы все мирно задремали… И вдруг откуда-то донесся глухой стук. Вначале мы лишь слегка пошевелились, не в силах стряхнуть с себя сон. Но стук становился громче, и мы с Лоренсом вскочили, одновременно заметив, что Аттикуса нет на подушке, Бу исчез с кровати, а Данте покинул свой пост у ее подножия. В поисках источника шума мы подбежали к двери кабинета Лоренса, расположенного напротив спальни.

Бу часто посреди ночи сползал с кровати, чтобы с большим удобством расположиться на одной из разбросанных по комнате собачьих подушек. Но в эту ночь он, похоже, повернул не туда и забрел в кабинет Лоренса. В эту комнату мы обычно стаскивали все, что нельзя было выбросить, особенно когда в доме шли какие-нибудь ремонтные работы. Лишние коробки или мебель не мешали Лоренсу работать, а с учетом «оконной революции» этой ночью в его кабинете было особенно много посторонних предметов.

Некоторыми из них оказались наши собаки. Бу барахтался, пытаясь высвободить лапы из треноги телескопа, чтобы добраться до Аттикуса, попавшего в ловушку между треногой, коробкой с елочными украшениями и бревенчатой стеной кабинета. Тем временем Данте легко огибал оказавшиеся на его пути препятствия, также стремясь к Аттикусу, который дышал часто и тяжело, как в тот день, когда упал в снег. Пробираясь к нему, мы заметили, что пол испачкан лужами и кучами. Подобное недержание было совершенно несвойственно для пса, способного часами контролировать как мочевой пузырь, так и кишечник. Когда я подошла к нему, он поднял голову, и я заметила, что у него очень бледные десны и сухой язык. Я позвала его, но он не смог пошевелиться. В его глазах светилась мольба. Я не знала, просит ли он оставить его в покое или хоть чем-то помочь ему.

Тем временем Лоренс освободил Бу от треноги и вывел его и Данте из кабинета, а я вызволила Аттикуса из мебельной ловушки. Я не знаю, как мне удалось поднять на руки и принести в спальню шестидесятипятифунтовую собаку. На тот момент, как я положила пса на его привычное место на кровати, дыхание Аттикуса оставалось частым и затрудненным. Я гладила все его тело, пока Бу и Данте по очереди подходили и обнюхивали его в одном и том же порядке: сначала его дыхание, потом его уши и наконец его задницу. Закончив осмотр, каждый из них неподвижно постоял несколько секунд возле постели, а затем ушел на свое место — Данте к подножию кровати, а Бу — к нашим с Лоренсом подушкам. Я никогда не узнаю, что происходило в их головах в эти минуты, но мне хочется думать, что они оба попрощались с братом.

Я легла рядом с Аттикусом, как делала это на протяжении многих лет. Его дыхание смердело. Я знала, что он умирает, но не могла произнести это вслух.

— Мы не можем отвезти его в Бедфорд, — сказала я Лоренсу. — Он там никого не знает. Ему будет плохо, если его будет осматривать незнакомый ветеринар.

Было пять тридцать утра, а клиника Синди и Джули открывалась не раньше половины девятого.

— Ты права, — отозвался Лоренс. — Мы не можем так с ним поступить.

— Значит, будем ждать?

Лоренс немного помолчал.

— Будем ждать.

Мне показалось, что Аттикусу неудобно, и я уложила его на ту самую пуховую постель, надеясь, что он сумеет расслабиться и, может, даже немного поспит. К нам с Лоренсом сон не шел. Мы просто ожидали, пока рассветет и можно будет доставить Аттикуса к врачу. Его тяжелое жесткое дыхание было размеренным, как прибой, и я то дремала, то снова просыпалась, как вдруг услышала глубокий вдох.

— Он умер!

С этим возгласом Лоренс вскочил с кровати, как туго сжатая пружина. В следующее мгновение я была уже рядом с Аттикусом. Его глаза неподвижно смотрели в пространство, а дыхание остановилось. В отчаянии я позвонила Синди.

— Синди, это Лиза Эдвардс. — Кажется, Синди что-то сказала, но я не услышала ее слов и продолжала: — Прости за то, что звоню так рано, но, мне кажется, Аттикус умер.

Наступило молчание, после чего она спросила:

— Что случилось?

Я описала ей ночное происшествие и почувствовала, что она обдумывает ситуацию.

— Как я могу убедиться в том, что он мертв? — спросила я.

— Глаза, — ответила она. — Даже если он потерял сознание, рефлексы должны сохраняться.

Я поднесла палец к открытому глазу Аттикуса. Никакой реакции. Я прикоснулась пальцем к его веку. Никакой реакции. Я описала свои действия Синди.

— Лиза, мне очень жаль, но он умер, — произнесла она.

Было всего шесть утра. Мы все равно не успели бы довезти его до клиники неотложной помощи, и я была рада тому, что мы не попытались этого сделать. Я потеряла бы покой, думая о том, во что мы превратили бы последние полчаса его жизни, если бы провели это время, в панике гоня машину по ночным заснеженным дорогам. Вместо этого мы все получили возможность попрощаться с Аттикусом, лежащим на своем любимом месте, рядом со мной. Если бы Бу не оказался простофилей, как когда-то называл его Лоренс, мы проснулись бы только через несколько часов и увидели бы, что Аттикус умер в полном одиночестве, в луже своей мочи и фекалий. Я и представить себе не могу большего подарка, чем тот, который в ту ночь Бу преподнес Аттикусу и нам. Бу всего лишь продемонстрировал свою неуклюжесть и преданность, но я всегда буду ему благодарна за то, что он разбудил нас, позволив быть с Аттикусом до самого конца.

Поездка в ветеринарную клинику с телом Аттикуса в фургоне грузовика оказалась ледяной во всех смыслах. Морозный зимний воздух казался невероятно тяжелым, а над водоемом мерцало некое подобие радуги. Это радужное облако ничуть не походило на привычную глазу разноцветную арку. Скорее, оно напоминало бесформенный дух, паривший над водой и как будто перемещавшийся параллельно движению нашей машины. Мы решили, что видим душу Аттикуса на пути в мир, ожидающий ее после земного существования. Возможно, так он прощался с нами. Я вспоминала связанные с радугой легенды, в которых говорилось, что она является мостом, по которому воины переходят в жилище богов и который позволяет домашним животным воссоединиться со своими хозяевами после смерти последних. Я начала размышлять о жизни любимого пса, который, подобно своему тезке, Аттикусу Финчу, был мудрым и терпеливым защитником своей семьи, о тех моментах, когда проявился его истинный характер.

Взять, к примеру, тот день, когда Данте гонялся за мячом по собачьей площадке в парке Вашингтон-сквер. Какая-то собака сильно его укусила, попытавшись отнять мяч. Данте завизжал, что могло привести к драке, в которую ввязались бы и другие собаки. Но как только раздался визг, Аттикус сорвался со своего места рядом с Лоренсом и очутился перед Данте. Держа его у себя за спиной и оскалив зубы на всех остальных собак, Аттикус кругами ходил вокруг брата, не подпуская к нему ни укусившего его пса, ни кого-либо еще, пока не подоспел Лоренс и не увел обоих с площадки. У Данте и без того были прокушены язык и губа, но он мог пострадать еще сильнее, если бы Аттикус не предотвратил драку. Когда во имя любви люди защищают друг друга подобным образом, мы называем их героями. В тот день Аттикус был героем. Этот эпизод всегда напоминал мне сцену из «Убить пересмешника», в которой Аттикус Финч ставит стул и лампу для чтения на ступенях здания суда, чтобы в одиночку противостоять толпе, рвущейся повесить Тома Робинсона.

Вспоминая все хорошее, что связывало меня с Аттикусом, я все отчетливее понимала, насколько лучше стала благодаря ему. Мало кто из встретившихся мне в жизни людей оказал на меня столь очищающее влияние. Он так много лет защищал меня, пока я жила одна, подарил мне свою безусловную любовь, помог исцелиться, познакомил с мужем, позволил завести вторую любящую собаку, а затем и Бу, а также привел к профессии, ставшей моим призванием.

Вдруг меня, как молния, поразила мысль: мы назвали свою третью собаку Бу, даже не осознавая, что так звали еще одного героя романа «Убить пересмешника», Бу Рэдли. В часы, последовавшие за смертью Аттикуса, странная связь между Аттикусом Финчем и Бу Рэдли и моими собственными Аттикусом и Бу обрела в моем воображении пугающую силу. Обоих Бу не понимали и часто травили. Бу Рэдли тайно присматривал за детьми Аттикуса, Скаут и Джимом, в то время как работа с детьми и помощь им стала призванием собаки Бу. Бу Рэдли спас детей в вечер Хэллоуина, когда их хотел убить мистер Юэлл. Хотя появление в нашем доме Бу (что также произошло в Хэллоуин) и не спасло наши жизни в буквальном смысле этого слова, оно сделало их богаче, подарив нам многое из того, чего мы в противном случае никогда не получили бы. И самым последним подарком Бу стало то, что Аттикус до самого конца был окружен любовью своей семьи и умер, сохранив достоинство.

Если цитировать Неистового Коня[9], Аттикус выбрал «хороший день, чтобы умереть». Поскольку утром мне было необходимо вместе с Данте ехать в школу, днем контролировать смену дверей, а вечером провести две тренировки, я была настолько загружена, что мой мозг постепенно постигал глубины навалившегося на меня горя, которое в противном случае обрушилось бы на меня подобно цунами. Еще в родительской семье меня научили никогда не обнаруживать окружающим свою слабость посредством эмоций, поэтому я провела день в сдержанно-спокойном состоянии. Но когда к вечеру мы с Лоренсом остались наедине, печаль окутала нас сплошной пеленой. На протяжении нескольких недель нам не удавалось прожить день, не сорвавшись на судорожные всхлипывания, как только какой-то звук, запах или предмет напоминал нам об Аттикусе.

Даже собаки, казалось, скорбели. Данте и Бу начинали гоняться друг за другом, как вдруг внезапно останавливались, возвращались на свои места и тихо лежали, как будто раскаиваясь в собственном веселье. Порой я слышала, как Бу бродит по дому, осматривая комнату за комнатой, начиная снизу и заканчивая нашей спальней. Однажды я пошла за ним, чтобы понять, чем он занимается. Первым делом он обнюхал диван в моем кабинете, как будто что-то искал. Когда я бывала дома, на этом диване обычно лежал Аттикус. Следующим пунктом стала гостиная, где Бу осмотрел собачьи подушки и входную дверь, возле которой Аттикус часто нес вахту. Ничего не обнаружив на первом этаже, он поднялся наверх, в нашу с Лоренсом спальню, и осмотрел мою половину кровати, на которой любил спать его старший друг. Наконец, обнюхав место, где Аттикус умер, Бу обошел кровать и поднялся на задние лапы, опершись передними на комод за кроватью, где лежал ошейник Аттикуса в ожидании того дня, когда мы соберемся с духом, чтобы его убрать. Бу тщательно обнюхал ошейник, громко вздохнул и лег на пол. У меня не осталось ни малейших сомнений в том, что Данте и Бу тосковали по Аттикусу так же сильно, как и мы с Лоренсом.

Вселенная — это очень рациональное место, которое бесконечно воспроизводит себя, обращая вещество в энергию, а энергию — в вещество. Одним словом, она себя обновляет, и мы, а также все, что мы способны воспринимать, — это всего лишь побочный продукт звездного круговорота. Я не сомневалась, что точно так же, как умирающие звезды рассеиваются и разносятся по Вселенной солнечным ветром, с тем чтобы в виде цветов возродиться на отдаленных планетах нашей Галактики, Аттикус сделает все от него зависящее, чтобы вернуться к нам. Мы просто должны немного подождать.

К марту, привлекая к поиску Данте и Бу, мы начали осматривать всех попадающихся на нашем пути щенков, надеясь найти среди них нового Аттикуса. Наверное, я недооценила воздействие, которое оказал на Лоренса Бу. Несмотря на то что муж был категорически против того, чтобы я брала третьего пса, теперь он всячески помогал мне в моих поисках. Что с того, что порой он ворчал на собак, — сейчас Лоренс, как ребенок, вместе со мной оплакивал смерть Аттикуса. Когда я сказала ему, что нашла выводок из трех черных щенков, представляющих собой метисов лабрадора, мы тут же послали свою заявку на приобретение одного из малышей. Заявку приняли, и я, борясь со смущением, попросила позволить двум моим взрослым собакам осмотреть щенков, чтобы выбрать того, кто с ними поладит. Я была приятно удивлена, когда люди из приюта охотно согласились, пояснив, что очень часто щенков не знакомят со взрослыми собаками, с которыми им предстоит жить, и впоследствии возникают многочисленные непреодолимые проблемы. Будущие хозяева часто думали, что для предотвращения недоразумений им необходимы лишь собачьи справки о прививках и надежные поводки.

Впрочем, состоявшаяся встреча была довольно сумбурной.

— Мать щенков не очень хорошо относится к другим собакам, — сообщила нам временная хозяйка подобранных где-то на Юге и перевезенных в Коннектикут найденышей. — Поэтому я заперла ее наверху. Но если вы пройдете в гостиную, я вынесу вам всех трех малышей.

Двое щенят не проявили ни ко мне, ни к Лоренсу ни малейшего интереса. Они носились по комнате, воспринимая нас как два дополнительных предмета на своей полосе препятствий. В то же время один очень крупный мальчик (именно такой, какого я не хотела) вежливо приблизился ко мне и с довольным видом уселся у моих ног. Лоренсу он понравился.

— Вообще-то, я не хотела брать еще одного крупного кобелька, — вздохнула я, кивая в сторону девочки, белыми отметинами напоминавшей Бу.

Но она продолжала нас игнорировать. Все, что ее интересовало, это погоня за братом.

— Давай посмотрим, что думают об этом наши мальчики, — предложил Лоренс, в точности как я тремя годами ранее.

Что ж, это было вполне справедливо.

Мы привели в дом ожидавших в машине Данте и Бу. Щенки помельче продолжали заниматься друг другом, остановившись только для того, чтобы мимоходом обнюхать Данте и Бу, после чего вернулись к своей беготне. Но крупный щенок подошел к нашим собакам и терпеливо позволил Данте обнюхать себя с головы до ног. После этого малыш направился к Бу, который тоже потыкал в него носом (его нюхательные манеры по-прежнему были несколько грубоваты).

— Это он, — произнес Лоренс.

На этот раз уже мне оставалось только смириться. Когда мы приехали домой и щенок улегся на коврике у входной двери, Лоренс тут же напомнил мне, что это было место Аттикуса. Это являлось хорошим знаком того, что мы сделали правильный выбор. Но окончательно мои сомнения развеялись, когда мы вывели малыша пописать. Когда уже после смерти Аттикуса нам установили новую входную дверь, по моей просьбе ее развернули в другую сторону. Вместо того чтобы открываться слева направо и тем самым закрывать доступ к лестнице, теперь она отворялась справа налево, никому не мешая выходить во двор. После того как щенок впервые официально пописал на лужайке перед домом и мы решили вернуться в дом, он подошел к левой части двери и сел, ожидая пока ему ее отворят. Я открыла дверь с другой стороны и жестом пригласила его перейти направо. Но малыш, похоже, был уверен в том, что входить необходимо слева. Теперь и я убедилась в том, что мы взяли того, кто нам нужен, — умного, преданного и упрямого пса.

Он нуждался в подходящем имени, таком же звучном и красивом, как у его предшественника. И снова мы оказались в тупике. Но уже на следующий день мы смотрели по телевизору «Человек в железной маске» с Жераром Депардье в роли Портоса, честного и открытого мушкетера, обожающего вино, еду и женщин. Во время сцены, в которой голый Портос направляется к амбару, чтобы повеситься, мимо нас прошагал наш щенок, и я заметила у него на попе залысины, оставленные там его помешанной на чистоте мамашей. «Тыл» малыша один в один походил на зад Жерара Депардье, и мы тут же окрестили щенка Портосом.

Для Бу заботливой суррогатной матерью стал Данте. С появлением Портоса настала очередь Бу превратиться в няньку. Портос по сей день сносит выходки Бу, которых не потерпел бы ни от одной другой собаки. Глядя, как Бу учит Портоса бороться, я думала, что это все равно, как если бы кто-то из родителей стал учить пятиклассника пользоваться компьютером. Все же, несмотря на тот факт, что Бу неизменно проигрывал в возне с Портосом, он сумел научить его потрясающе осторожному обращению с собственной пастью. Когда собаки борются, пуская в ход пасть, это часто напоминает драку. На самом деле, это игра, в ходе которой собаки учатся контролировать движения пасти — ее положение и степень сжатия челюстей. Борьба пастями обычно сопровождается приглушенным ворчанием, в корне отличающимся от резких и отрывистых звуков драки. К тому же она обычно наблюдается только среди собак, которые хорошо знакомы и доверяют друг другу. Доверие — ключевой момент подобной игры, во время которой их пасти широко открыты и переплетены.

Порой роль няньки становилась для Бу чересчур утомительной, и когда я видела, как Портос отрабатывает на Бу захват в пасть задней лапы, то лишь смеялась. Наша семья выглядела несколько иначе, но ее состав явно остался прежним.