Пес по имени Бу

11 Проблемы и перемены

По мере того как росла уверенность Бу в себе, он начинал преуспевать в самых разнообразных ситуациях. В дополнение к своим визитам он теперь часто заменял Данте, которому уже исполнилось одиннадцать лет. Тот становился спокойнее и солиднее, а поддержка Бу позволила ему с достоинством отойти от активной деятельности. Данте по-прежнему любил подурачиться, но дальние поездки давались ему все труднее, и в школу, где некогда он сотворил чудо, заставив слепоглухонемого мальчика разжать кулачки, теперь вместо старшего брата ездил Бу.

Одним из главных талантов Бу является его манера «целоваться» и готовность к близкому контакту. Эти качества делали его идеальной собакой для общения с больными детьми. Некоторые детишки были слишком больны, чтобы оценить другие его дурачества, вроде сидения на коленях или выполнения команды «Принеси!», которая в его исполнении называлась «Ты бросила это. Я это нашел. А теперь пойди и возьми это сама». Но что по-настоящему им помогало, так это возможность пообниматься — а в случае с Бу и поцеловаться — с теплой мохнатой собакой.

Самой серьезной проблемой Бу во время этих визитов были дети, которые вообще никак на него не реагировали. Он не понимал, как относиться к подобному отсутствию реакций. Такая ситуация представляет сложность для многих собак, и при встрече с подобным клиентом хендлеру приходится демонстрировать чудеса изобретательности. Когда собака не встречает отклика, она уходит. Игнорирование — один из мощнейших рычагов управления собакой, по сути — наказание для нее. Отвернитесь от лающей собаки, и она, скорее всего, замолчит и найдет себе более интересное занятие. Но у этого явления есть обратная сторона, которая и проявляется при встрече с внешне безразличным клиентом. Мне удавалось убедить Бу подойти к ребенку и обнюхать его лицо, возможно, даже обцеловать ему уши, но, если ребенок никак на это не реагировал, единственное, что мне оставалось, это уговорить Бу никуда не уходить, а побыть рядом с малышом еще некоторое время.

Впрочем, когда собака отказывается подходить к человеку или оставаться рядом с ним, возможно, над этим стоит задуматься. Очень может быть, что собака пытается нам что-то сообщить? Как правило, так и бывает. Еще в самом начале нашей практики Данте научил меня тому, что, когда собака неохотно идет к тому или иному человеку, на то обычно имеется веская причина.

Однажды мы с Данте работали с пациентами в комнате отдыха дома для престарелых. Пожилые люди расположились по периметру просторного зала, мы с Данте и еще одна команда из хендлера и собаки по очереди подходили к каждому из них. Вдруг Данте прошмыгнул мимо какой-то женщины, поспешив подойти к следующему улыбающемуся обитателю дома для престарелых. Я не стала навязывать ему общение с этой женщиной, решив, что у него есть причины для такого поведения, и предположив, что к ней позже подойдет другая собака.

После визита я хотела извиниться перед руководителем нашей группы за то, что мы прошли мимо той женщины. Но она меня опередила, поинтересовавшись:

— Откуда вы знали, что та дама не желала общаться с собаками? Я как раз хотела вас об этом предупредить, как вдруг вы сами проскочили мимо!

Как выяснилось, леди не горела желанием видеть собак, но пришла за компанию с подругой.

В ответ я пожала плечами и, указав на Данте, произнесла:

— Я понятия об этом не имела, но, судя по всему, кто-то передал Данте служебную записку.

Было еще несколько случаев, когда Данте отказывался от общения с клиентом, и всякий раз по уважительной причине. Однажды он играл с сидящим в кресле-коляске мальчиком, на чьей голове был мощный шлем. Мальчик бросал Данте мяч, который пес исправно приносил обратно. Вдруг Данте, в очередной раз возвращавшийся с мячиком в зубах, замер на месте и отказался подходить к пареньку. Через несколько секунд с мальчиком случился припадок, и только шлем не позволил ему удариться головой о высокую спинку кресла. За свою жизнь Данте предсказал еще два припадка, всякий раз останавливаясь и отказываясь общаться с ребенком до окончания приступа. Хотя ученые пока не могут объяснить, как собака чувствует приближение приступа, они предполагают, что соответствующие признаки могут заключаться в изменении мышечного тонуса, выражения лица, частоты и ритма дыхания или запаха. В вышеописанных случаях я низко кланяюсь Данте за его способность улавливать тончайшие признаки изменений быстрее меня.

Учитывая это, в те моменты, когда Бу сообщал мне, что он устал общаться с безразличным к его усилиям клиентом, я не пыталась преодолеть его сопротивление. Вместо этого, опираясь на возможности данного помещения, я стремилась творчески организовать встречи, которые сполна использовали бы способность Бу взаимодействовать с детьми. Поскольку многие детишки сидели в креслах-колясках, а рост Бу в холке не превышает двух футов, необходимо было найти способ приподнять его над полом. Данте был значительно выше и ловчее, что позволяло ему просто встать на задние лапы, поставить передние на стул рядом с креслом и оказаться на идеальном для общения уровне. Но если Бу пытался занять такое же положение, он просто терял равновесие и падал. В нескольких случаях, когда ему удавалось ненадолго задержаться в этой позе, ему все равно не хватало роста. К счастью, в зале больницы было много сваленных в аккуратные стопки матов. Мы складывали друг на друга пару-тройку, и Бу свободно подходил к ребенку, оказываясь на высоте, идеальной для детских рук, глаз и ушей. В результате дети, которые теперь могли протягивать к нему руки, не испытывали ни малейших затруднений. Те, чьи возможности были более ограничены, все равно получали свою порцию фирменных «поцелуев» Бу, особенно в уши, любимое его место. Поскольку Бу чувствовал себя на матах очень комфортно, даже если ребенок на него не реагировал, ему нетрудно было побыть рядом с ним какое-то время. Иногда это себя оправдывало, и дети действительно начинали проявлять к нему интерес.

Раз за разом благодаря своему спокойствию и мягкости Бу во время визитов добивался лучших результатов, чем более сообразительные собаки. Этот пес мало чем мог развлечь клиента — он не приносил игрушку, не махал лапой, не ползал, не кланялся. Короче, не делал ровным счетом ничего, кроме того, что обезоруживал почти любого человека своей непосредственностью и простодушием. Бу и его младший братишка Портос научили меня тому, что не всегда собаке-психотерапевту нужен острый ум.

Портос был одной из самых способных к обучению собак в моей жизни. Он оказался настоящим собачьим гением и, подобно своему предшественнику Аттикусу, быстро понял, какие команды выполнять необходимо, а какие можно игнорировать. Но точно так же, как Бу доказал, что из глуповатого пса иногда может получиться отличный психотерапевт, Портос показал мне вторую сторону этой медали: какой бы умной ни была собака, она не обязательно сможет работать с людьми. Я очень хорошо представляла себе, к чему готовлю Портоса, и поэтому почти сразу начала выводить его в свет для социализации и развлечений. Как минимум три или четыре раза в неделю мы с ним отправлялись на увлекательные прогулки по торговым центрам, ветеринарным клиникам, паркам и другим местам, где можно было встретить людей и животных. Портос был неизменно приветлив со всеми — детьми, взрослыми, стариками, другими собаками и так далее. Месяцев в пять его начало укачивать в машине, но с помощью небольшой дозы драмамина эту проблему удалось решить. Но в десятимесячном возрасте, в отличие от Бу, который никогда не имел проблем с другими собаками, Портос начал демонстрировать по отношению к ним признаки агрессии. Реакция собак друг на друга всегда напоминала мне классические ковбойские дуэли. Сначала соперники замирают, пристально глядя друг на друга, затем принимается решение — вступать или не вступать в контакт, а затем следует стрельба, драка или отступление. Я отчетливо помню момент, когда осознала назревающую проблему. Портос вместе со мной находился на групповой тренировке, когда в комнату вошел ротвейлер-мальчик, приблизительно одного с Портосом размера, возраста и темперамента.

Восьмидесятипятифунтовый Портос смерил взглядом ротвейлера и залаял.

— Гав-гав! — произнес он своим звучным баритоном, что, как мне кажется, означало: «Эй ты, слабак!»

— Гав-гав-гав, — почти таким же баритоном отозвался ротвейлер, весящий фунтов на десять больше.

Думаю, он говорил: «Кто ты такой, чтобы мне угрожать?»

Они одновременно бросились друг на друга. Мы быстро взяли собак под контроль и развели в стороны, укротив их темпераментный выпад. Все занятие прошло спокойно, и мальчики вели себя вполне пристойно. Но я подозреваю, что к концу урока хозяйка ротвейлера была измучена так же сильно, как и я.

Реактивность собаки может стать серьезным препятствием в подготовке ее к роли потенциального гостя больных и обездоленных людей. Поэтому мы начали работать с тревожными признаками, прежде чем они успели вырасти в непреодолимую проблему. Пользуясь методикой выработки условного рефлекса, я давала Портосу огромное количество лакомств всякий раз, когда он видел другую собаку на расстоянии, позволявшем ему не терять голову (другими словами, когда он мог себя контролировать). Я вознаграждала его за любое из следующих проявлений: отсутствие реакции (пес спокоен и выполняет мои команды), взгляд на собаку, а затем на меня, демонстрация обычных собачьих приемов, снимающих напряжение (собака отворачивается, нюхает землю, зевает, садится и тому подобное). Мы дошли до стадии, когда при появлении другой собаки, осмелившейся посмотреть ему в глаза, Портос издавал громогласное «Гав!», вспоминал, что, возможно, от него требуются какие-то другие действия, и смотрел на меня, ожидая дальнейших указаний. Такое поведение нельзя было назвать идеальным, но это был прогресс.

В то время как Портос становился все послушнее, мое здоровье, к сожалению, вело себя совершенно противоположным образом. Колени снова начали болеть, все сильнее и сильнее, но на этот раз к ним присоединились бедренные суставы. Мучительная боль не позволяла мне даже отворить двери, не говоря уже о том, чтобы поднять с пола оброненную вещь. Я начала думать, что в трудные для меня дни Портосу придется помогать мне, а когда мое самочувствие будет улучшаться, мы станем наносить визиты другим людям. Портос, с его силой и размерами (почти двадцать восемь дюймов в холке, где сходятся спина, шея и плечи), умом и внимательностью, был наделен всеми качествами собаки — помощника для инвалида, которые и проявлял в те дни, когда тело отказывалось меня слушаться.

Портос на лету улавливал все, чего никак не мог взять в толк Бу, когда я готовила его для Чака. Он с радостью подбирал и подавал мне предметы. Я даже использовала его в качестве демонстратора на некоторых тренировках. Он скрупулезно извлекал записные книжки, бумажники и мобильные телефоны из пиджаков и сумочек участников, стаскивая все ко мне. Мне приходилось прерывать занятие, показывать изумленной группе бумажник или телефон, спрашивая, кому он принадлежит. Если бы я была фокусником, Портос смог бы стать моим ассистентом, а если бы я была склонна к противоправным действиям, из Портоса получился бы великолепный карманник.

Портос также обладал изумительной способностью устанавливать логические связи. Я научила его игре, в которой он по команде разыскивал игрушку. Однажды Данте умчался в лес, преследуя скунса, и долго не возвращался. Я начала волноваться и звать его. Я даже зашла в лес. Увы, с тем же результатом. Будто хватаясь за соломинку, я позвала Портоса и сказала ему: «Ищи Данте». Я сделала это почти в шутку, потому что никогда не просила Портоса искать кого-либо из собак. Он находил только свою игрушку и только в доме. Поэтому, когда он ринулся в противоположном направлении, я решила, что он просто меня не понял. Все же мне не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним. Я уже хотела завести его в дом, как вдруг увидела мчащегося к нам Данте. Я ни за что не додумалась бы искать его там, где он был. В тот день Портос действительно заслужил свое пропитание. Данте же заслужил головомойку (после встречи со скунсом).

Портос и другие навыки, необходимые для работы помощником инвалида, осваивал на удивление быстро. Он так сильно тянул, что за секунду ставил меня на ноги, если я падала, или, сидя на полу, не могла встать. Я вспоминала те случаи падения в нью-йоркском метро и знала, что, случись мне еще раз упасть в подземке, Портос меня выручит. Его размеры также позволяли ему переносить внушительные тяжести, и он с легкостью носил на спине рюкзак с содержимым моей сумки, позволяя мне избежать боли, которую эта ноша вызывала.

Несмотря на некоторые его поведенческие «ухабы», я уверенно шла по пути достижения с Портосом того, что мне не удалось сделать с Бу, — превращения его в собаку — помощника для инвалида. С социализацией Портоса также не было никаких проблем: он не только отлично вел себя в присутствии людей, но даже научился ладить с незнакомыми собаками. Следующей задачей было преодоление самой серьезной его проблемы — клаустрофобии. Реакция Портоса на обращенную к нему просьбу залезть под стол, войти в лифт или в магазине встать между мной и полками, чтобы не загораживать проход и не мешать другим покупателям, была гораздо более острой, чем оставшаяся в прошлом проблема с чужаками. Недостаток места для маневра вызывал у него сильнейшую тревогу.

Но даже тут мы достигли значительных успехов. Оказываясь в замкнутых пространствах, Портос вел себя все спокойнее, и я решила обратиться к специалисту за советом по дальнейшему его обучению.

Я еще никогда не слышала, чтобы какая-либо собака кричала так, как кричал во время той консультации Портос. Он не желал забираться под тренировочный стол, а инструктор, вместо того чтобы использовать угощение или другой стимул, коротко попросила:

— Послушайте, вы должны показать ему, кто здесь хозяин.

Думаю, что в тот момент, когда я пыталась осмыслить, что происходит с моей исходящей криком собакой, лицо мое было так же лишено всякого выражения, как тающий желатин. Я ничего не успела ответить, потому что она заявила:

— Ничего, он справится. — Решительно затолкав Портоса под стол, тренер обмотала поводок вокруг одной из ножек.

— Э-э… он не… может, если… я попытаюсь его уговорить… — мямлила я.

Портос кричал и рвался наружу. Меня приводило в ужас то, что она делает с моим псом, но я была всего лишь выскочкой, а она тренером с двадцатилетним стажем. Я не знала, где мне взять решимость, чтобы ее остановить. Мне было ясно, что Портос страдает, но я опасалась, что тренер обвинит меня в том, что я наделяю собаку человеческими характеристиками. Для некоторых тренеров старой школы нет страшнее оскорбления, чем обвинение в том, что они учитывают не только действия, но и чувства животного. По их мнению, это означает: Ты обращаешься с этим животным так, как если бы оно было человеком.

— Он должен понять, что ему лучше подчиниться, — резко добавила тренер, продолжая сражаться с Портосом.

Когда она добилась своего, бедняга затих под столом, широко раскрыв глаза и не мигая. Все его тело было напряжено, губы плотно сжаты, а уши прижаты к голове. Он так сильно поджал хвост, что практически сидел на нем, прикрыв пах его кончиком.

— Вот видите? — заявила тренер. — Он в полном порядке.

Однако Портос не был в порядке. В тот вечер он отказался забираться под кухонный стол, где стояла его миска с едой. Когда мы пришли в класс аджилити[11], он не смог даже подойти к тоннелю. Вернувшись домой, я заметила, что он общипал себе весь хвост. Да, насилие его так испугало, что он начал сам себе наносить увечья. Я отвела его на осмотр к ветеринару, и мы обнаружили на внутренней стороне лапы восьмидюймовую ссадину, оставленную туго натянутым поводком.

Я очень сожалею, что из опасений быть осмеянной я молчала, пока моей собаке причиняли вред.

Этот эпизод нанес Портосу сильную психотравму, но он также изменил меня и мое отношение к антропоморфизму и дрессуре. Мнение, что животные не обладают эмоциями, присущими людям, является в высшей степени самонадеянным. Современное медицинское тестирование с применением магнитно-резонансной терапии, а также измерение количества нейротрансмиттеров и гормонов доказало, что эмоциональная часть человеческого мозга (также известная под названием «лимбическая система», которая развилась значительно раньше лобных долей) почти идентична соответствующей части мозга других млекопитающих. Ощупывая полысевший хвост Портоса и ссадину у него на лапе, я поняла, что отныне буду нагишом плясать (не буквально, разумеется) вокруг костров антропоморфизма. Я человек, и именно так воспринимаю окружающий мир. А поскольку мои собаки испытывают те же эмоции, что и я, я буду использовать свой опыт для того, чтобы понять эмоциональное состояние животных. Я смело взгляну в лицо любому, кто назовет это антропоморфизмом, и напомню ему, что он (или она) сам делает совершенно необоснованные заключения антропоморфного толка, рассуждая о доминировании или подчинении собак или утверждая, что, находясь на кровати, собаки демонстрируют нам свое превосходство. Чтобы чему-то научить Бу, я должна была понять, что он чувствует, а чтобы помочь Портосу, я должна была смело заявить — эта собака испугана и страдает.

В результате нанесенной Портосу травмы я отложила в сторону планы на него как на пса — помощника для инвалида и сосредоточилась на его подготовке к работе в качестве собаки-терапевта. Портос сдал экзамен, и теперь все три моих пса были зарегистрированы как собаки-партнеры.

Я решила начать работу с Портосом с нью-йоркского Совета совместных образовательных услуг, потому что наше сотрудничество было стабильным и хорошо организованным. Обычно мы приезжали туда двумя командами, причем каждая работала в своей просторной комнате отдыха. Я знала, что Портос там будет чувствовать себя хорошо и ему не придется пересекаться со второй собакой.

Я совсем забыла, что иногда эти посещения превращаются в настоящий сумасшедший дом. Все зависело от того, кто из персонала дежурил в этот день. Когда мы с Данте только начинали наши посещения, в игровой комнате преобладали именно хаос и шум.

В этот день все с самого начала складывалось не так, как надо. Еще из машины Портос заметил Олимпию, подружку Данте. Своим глубоким горловым лаем он немедленно привлек к себе внимание всех окружающих. Мы с Синди долго выгуливали собак, проводя их мимо друг друга до тех пор, пока они окончательно не успокоились. Наконец мы почувствовали, что готовы войти в здание. Разумеется, дежурного в игровой комнате не оказалось, и, прежде чем я успела сбросить рюкзак, на нас с Портосом налетело сразу трое детей. Красавец Портос, очень похожий на золотистого ретривера, только с черной шерстью, не мог не привлечь к себе интерес. Но когда его окружили уже шесть человек, он часто завертел головой, тревожно озираясь и пытаясь избежать нежеланного внимания. Он хотел сообщить растущей толпе, что ему необходимо больше пространства. Увидев, что дети не понимают собачьего языка, я перевела:

— Пожалуйста, подходите по одному. Мы можем общаться только с одним ребенком.

Мои мольбы были проигнорированы насевшей на уже всерьез перепуганную собаку шестеркой. Одна из воспитательниц протянула руку и толкнула морду Портоса в сторону детей в попытке заставить его вступить с ними в контакт. Я запаниковала, ожидая неизбежного.

К счастью, я успела вмешаться, и трагедию удалось предотвратить. Заслонив собой Портоса, я заявила:

— Пока мы не сможем общаться с детьми по очереди, он не будет общаться вообще ни с кем.

Я увела Портоса в дальний конец комнаты, где начала играть с ним, отрабатывая простые команды. В этот раз Синди с Олимпией приняли весь удар на себя.

Мне стало ясно, что я должна внимательнее отнестись к выбору посещений для Портоса. Это был не Бу, готовый ко всему, и не Данте, способный летать по воздуху. На горизонте уже замаячила перспектива окончательного ухода Данте на покой, и я надеялась, что Портос поможет заполнить образовавшуюся пустоту. Мы с ним съездили к третьеклассникам Даниэль. Но, хотя он и любил детей, школьный шум пришелся ему не по нутру. Он лаял на громкоговоритель и на рокочущую систему отопления. Я также убедилась в том, что, хотя он и научился контролировать себя в присутствии других собак, некоторые из сородичей все-таки вызывают у него чувство дискомфорта. Посещения с участием многих собак погружали его в стрессовое состояние, поэтому мне необходимо было совершать с ним сольные визиты. К сожалению, все посещения Общества животных-психотерапевтов были организованы под нескольких собак, что исключало его участие. В поисках решения для Портоса я все чаще и чаще вместо Данте брала с собой Бу.

Мой весенний семестр посещений принес мне бурю смешанных эмоций. Я гордилась работой, которую за многие годы проделал Данте, и невероятным преображением Бу, превратившимся из растерянной и неуклюжей собаки, в которую никто не верил, в окрыленную успехом одаренную собаку-психотерапевта. Одновременно я раскаивалась в том, что слишком сильно давила на Портоса, навязывая ему нежелательные для него действия, на том только основании, что он зарекомендовал себя умным и покладистым псом.

Впрочем, все это отошло на второй план, когда папе поставили диагноз рак. Ему уже исполнилось семьдесят девять лет, и три четверти своей жизни он был заядлым курильщиком, одновременно употреблявшим изрядные дозы алкоголя. У него было мало шансов на благополучный исход. Я понимала, что, скорее всего, болезнь будет тяжелой и заберет его очень быстро.

Мои отношения с родителями окончательно наладились. Мы теперь могли шутить друг с другом, у нас появились общие интересы, взаимоуважение и взаимопрощение, которое не становилось менее реальным оттого, что мы о нем не говорили. В конце мая, через четыре года после смерти Чака, я полетела во Флориду, чтобы навестить отца. Когда я начала вместе с ним ходить на сеансы химиотерапии и облучения, до меня окончательно дошло, как скверно обстоят дела.

Отец очень ослабел. Однажды в свободный от процедур день он сидел на террасе, наблюдая за тем, как я плаваю в бассейне (я до сих пор не могу без содрогания опустить голову под воду). Рыскающий за забором аллигатор заставил меня разнервничаться, поэтому я вылезла из воды и села рядом с отцом. Мы просто сидели, смотрели на воду, говорили о поле для гольфа, о живущих на нем аллигаторах и о многих других малозначимых вещах, пока отец, немного поколебавшись, не произнес что-то о жизни, которую он прожил не вполне достойно.

— Я тебя понимаю, — ответила я. — Каждого из нас терзают сожаления.

Не глядя мне в глаза, он сказал:

— Мои сожаления огромны. Тому, что я делал с тобой, прощения быть не может.

Я ощутила давно забытую дрожь в руках и ногах и ком в груди. Едва сдерживая слезы, я пробормотала:

— Все мы несовершенны. Любой, кто скажет, что ни о чем не сожалеет, будет лжецом. В жизни нет совершенства, так что рассчитывать на него не приходится.

Отец смотрел прямо перед собой. Его глаза, казалось, были устремлены на аллигатора. Воцарилось долгое молчание. Понимая, что он ожидает от меня большего, я продолжила:

— Главное — это стремиться исправить свои ошибки.

В ту минуту отец напомнил мне собак, какими они порой бывают. Его тело было напряжено, а немигающий взгляд нацелен вперед. Он по-прежнему не решался посмотреть мне в глаза и даже затаил дыхание. Наконец, сумев совладать со своими эмоциями, он прошептал:

— Я пытался их исправить.

— Я знаю, ты очень много для этого сделал.

Он не пил уже двадцать лет и предпринял все возможное, чтобы реабилитироваться в наших с мамой глазах. Он полностью изменил стиль общения со мной, сохраняя физическую дистанцию, избегая раздражения и осуждения, вместо этого стараясь ободрить и поддержать меня в моих начинаниях. Он сохранял верность моей маме и буквально боготворил ее. Одним словом, из раздражительного, враждебно настроенного тирана, осыпающего своих домашних оскорблениями, он превратился в терпеливого, предупредительного и заботливого человека.

Я видела, как он решился выдохнуть, одновременно отпустив от себя годы сожалений и раскаяния. Он позволил себе расслабиться, освободив свое тело от жесткого контроля, с помощью которого сдерживал эмоции.

— Я рад, — только и сказал он.

Некоторое время мы сидели молча и неподвижно, борясь со своими переживаниями и сдерживая слезы. У нас не было волшебной палочки, махнув которой, мы заставили бы прошлое исчезнуть, но у нас было раскаяние и прощение, хотя и без слов «прости» и «я тебя прощаю». Я подозреваю, что для отца этот разговор был равносилен исповеди и отпущению грехов.

Я провела достаточно времени с анонимными алкоголиками, чтобы знать — то, что он тогда делал, было симптомом его болезни, а не проявлением характера. Я провела достаточно времени, работая с реактивными и агрессивными собаками, чтобы знать, до какой степени все наши действия обусловливаются происходящими в нашем мозгу химическими реакциями, природу которых мы только сейчас начинаем понимать. Время, проведенное с Бу, научило меня терпению и мудрости, позволяющим снисходительно относиться к несовершенствам собак. Но я вдруг осознала, что оно также научило меня терпению и мудрости, позволяющим снисходительно относиться к несовершенствам людей. Этот подарок от Бу стал последним элементом моего выздоровления, элементом, позволившим простить человека, который так глубоко меня ранил, и предложить ему свою безусловную любовь, которой я научилась у Аттикуса.

Покидая родительский дом, я знала, что уже никогда не увижу своего отца. Я также знала, что, когда он умрет, я буду искренне его оплакивать. По странной иронии судьбы, будто скопировав уход собственного отца, папа лег в больницу сразу после моего дня рождения. Он умер неделю спустя.

Через месяц после папиных похорон у Портоса выдалась тяжелая ночь, в течение которой мы не сомкнули глаз до четырех утра. Пса мучили позывы на рвоту, но его так и не вырвало. Реакцией на дискомфорт стала попытка съесть все, что не было прибито гвоздями к полу. Такой же извращенный аппетит (стремление съесть то, что не является едой) он продемонстрировал, когда насильственные методы дрессировки привели его в угнетенно-встревоженное состояние. Я всю ночь ходила за ним по дому, а потом, когда он показал, что ему надо выйти, и по двору. Я надеялась, что это облегчит его состояние, и пыталась утешить его легкими прикосновениями и массажем. Эту систему дрессуры, исцеления и общения разработала Линда Теллингтон-Джоунс с целью помочь людям относиться к своим питомцам с большим сочувствием и пониманием, чтобы создать с ними более глубокие и содержательные отношения. Подобные перемены достигаются посредством похожих на массаж прикосновений, и я надеялась, что мои действия помогут телу Портоса продержаться, пока я не смогу доставить его к ветеринару.

Когда на следующее утро (в среду накануне Дня благодарения) мы все же попали к ветеринару, все присутствующие посмотрели на меня и сказали:

— Ты выглядишь ужасно.

Разумеется, я была похожа на черта, зато Портос (на адреналине от встречи со своими подружками) носился по клинике, воровал кошельки и ботинки персонала и не демонстрировал ни малейших признаков плохого самочувствия. Мне наказали до конца дня подержать его на диете, сварив ему на обед курицу с рисом, чтобы дать его кишечнику отдых. К десяти вечера все события предыдущей ночи, включая позывы на рвоту, расхаживания по дому и двору и безудержное поедание всего подряд, повторились. И снова мы не ложились до самого утра Дня благодарения, когда его наконец вырвало. То же самое произошло в пятницу, и к субботе Портос был заметно болен. Приехав к ветеринару, он уже не был способен реагировать на подружек. Портоса положили в больницу и сделали ему рентгеновский снимок, на котором четко было видно инородное тело в желудке.

В этот же день ему сделали срочную операцию и извлекли безоар[12] размером с кулак. Поскольку, судя по всему, Портос каждый вечер был на грани заворота кишок, во время операции Синди пришила его желудок к брюшной стенке, чтобы избежать подобной опасности в будущем. Остаток выходных я провела в слезах и переживаниях. В 2002 году я потеряла Чака, в 2003-м — Аттикуса, кота Мерлина — в 2004-м, кошку Тару — в 2005-м, отца — в 2006-м. Я отказывалась смириться с мыслью, что в этом году меня вместо одной потери ждут две.

К счастью, уже в начале следующей недели Портос вернулся домой. Он медленно выздоравливал, и со временем шрам у него на животе стал напоминать шрам Лоренса.

Весь конец года я старалась свести количество визитов Данте и Бу к минимуму, выезжая только туда, где нас уже ждали, но не беря на себя новых обязательств. К весне следующего года Портос окреп достаточно, чтобы снова войти в игру. Памятуя о его затруднениях, я не знала, где применить его силы, пока одна из моих студенток не навела меня на удачную мысль. Она начала ездить со своей собакой в дом для престарелых монахинь в Мэринол, но поняла, что ее животное для этого не подходит, в результате чего там подыскивали ей замену.

Я вспомнила, как начинала свои посещения вместе с Данте. Поначалу, отдавая дань памяти своей бабушки, я хотела, чтобы он ездил к пожилым людям. Бабушка Джей была едва ли не единственным человеком, кто меня поддерживал, не считая брата. На протяжении многих лет после переезда к нам она пыталась сделать мою жизнь немного легче. Она появилась в нашем доме незадолго до того, как я упала с дерева и сломала ногу. Это был полный перелом левой бедренной кости, и в те времена стандартное лечение подобной травмы заключалось в шести или восьми неделях неподвижности с грузом на ноге, чтобы кость продолжала расти и сросшаяся нога не стала короче здоровой. Подобная ситуация для четырехлетнего ребенка равнялась тюремному приговору. Пока я лежала в больнице, моя семья переезжала в новый дом и родители не могли часто меня навещать, а детей в больницу не пускали, так что брата с сестрой я вообще все это время не видела. Зато бабушка Джей приезжала ежедневно, каждый раз привозя мне новую плюшевую игрушку. Живые животные в те времена в списки посетителей не включались, поэтому большего она для меня сделать не могла.

Когда меня выписали из больницы, бабушка Джей начала заново учить меня ходить. Она не ругала меня за то, что я не пользуюсь костылями, которых я боялась как огня. Она разработала для меня другой план. Я каждый день ходила вокруг ее высокой кровати, для равновесия держась за ее края. Необходимость заставила ее мыслить нестандартно, так же, как и меня во время работы с Бу.

Поскольку я не успела поблагодарить бабушку перед ее смертью, мне казалось, что, помогая пожилым людям, я смогу сделать это посмертно. Но как бы мне самой ни нравилась эта идея, она была не для Данте. Его размеры и неукротимая энергия не соответствовали особенностям этих людей. Он свободно мог повредить нежную старческую кожу, слишком энергично подав лапу, или, резко повернувшись, сбить кого-нибудь с ног. Зато Мэринол оказался именно тем, в чем нуждался Портос: там было тихо и спокойно. Кроме того, он всегда любил пожилых женщин.

Это был мой первый самостоятельный визит (прежде я всегда занималась этим при поддержке своей организации, оказывающей психотерапевтическую помощь посредством специально обученных собак). Диана Пеннингтон покинула наши края, перебравшись жить поближе к родителям. Возможно, настало время и для меня несколько отстраниться от привычной опеки. Нам с Портосом предстояло навещать обитательниц четвертого этажа этого дома для престарелых, где жили монахини, нуждавшиеся в особом уходе, в отличие от самостоятельных сестер на нижних этажах. Вполне естественно, что когда, явившись с нашим первым визитом, мы вошли в вестибюль, то уперлись в… двери лифта. Портос так и не оправился после травматичного общения с дрессировщиком и по-прежнему боялся тесных и темных помещений. Он расположился в семи футах от «камеры пыток» и медленно отвернулся в сторону. Что бы я ни делала, дабы заманить его в роковую кабину, он не уступал. Эпизод с запихиванием его под стол лишь усилил его боязнь замкнутого пространства, и он был достаточно умен, чтобы провести параллели между всеми тесными и темными помещениями.

Я вошла в лифт вместе с Линдой, специалистом по реабилитации дома для престарелых, откуда мы обе на протяжении нескольких минут призывно ворковали, приглашая Портоса последовать нашему примеру. Он отказывался даже смотреть на нас. Наконец Линда предложила подняться по лестнице. Для меня и моих суставов это был долгий и тяжелый подъем, но иного способа доставить Портоса на четвертый этаж не было. Я не могла отправить его на лестницу с посторонним человеком и в одиночку воспользоваться лифтом. Во время посещения я не имела права расставаться с ним ни на секунду, и поводок должен был все время находиться в моей руке. Когда мы наконец преодолели подъем, Портос стал великолепно проводить время, здороваясь с сестрами и тычась носом в рукава их вязаных кофт в поисках лакомых кусочков. Он с удовольствием прогуливался вместе с ними по широким и хорошо освещенным коридорам и позволял всем желающим причесывать себя резиновой щеткой, которую сестрам было удобно держать и против использования которой Портос совершенно не возражал. Увидев щетку, он тут же понял, что сейчас его будут причесывать, и во время всей процедуры стоял, с довольным видом разинув свою огромную пасть, свесив набок розовый язык и приседая на задние лапы в такт движениям щетки. Так и казалось, что он вот-вот скажет: «Левее, пожалуйста. Да-да, вот тут».

Хотя сестры пришли от него в полный восторг, а сестра Энн Элиза даже пела ему песни, каждый визит в Мэринол выявлял все новые пугавшие Портоса подробности. Во время одного из наших посещений нам пришлось пройти по узкому коридору, лишь кое-где освещенному лампочками. Круги света тускло озарили блестящую разноцветную кафельную плитку на полу. Портос шарахнулся от этого коридора, как будто я пригласила его пройти по минному полю. Собаки видят мир иначе, чем люди, поскольку спектр восприятия цвета у них значительно уже, острота зрения ниже, а слой клеток на внутренней стороне сосудистой оболочки глаза отражает свет, позволяя лучше видеть в темноте (это явление известно под названием «зеркальца клеточного типа»). Поэтому я совсем не удивилась тому, что странное освещение вызвало у Портоса тревогу. В сочетании со сбивающим с толку узором на полу оно вполне могло создать для собаки картинку в стиле Эшера[13] с различными накладывающимися друг на друга слоями, пугающими пса своей необъяснимостью.

Хотя Портос очень любил монахинь, многое в Мэриноле служило для него постоянным источником тревоги. Я начала задаваться вопросом, а подходит ли ему, вообще, эта работа. Ответ мне вскоре дал сам Портос. Мы собирались нанести последний этой весной визит, и, когда я взяла его рюкзак, он, естественно, сразу понял, куда мы едем. Обычно при виде рюкзака его старшие братья начинали плясать вокруг меня, радостно поскуливая (Данте) и подвывая (Бу). Но когда Портос увидел рюкзак в этот раз, он вышел вслед за мной из дома с таким обреченным видом, как будто я собиралась отвезти его на казнь. Пока я запирала дверь, он лег на пол террасы пузом вверх, как будто умоляя меня: «Пожалуйста, мамусик, я этого не хочу». Сестры на нас рассчитывали, и отменять поездку было поздно. Я упросила его сесть в машину и пообещала, что визит будет совсем коротким. Мы провели в доме для престарелых полчаса вместо обычного часа, и я предупредила Линду о том, что в следующий раз со мной будет Бу.

На меня обрушились заботы о здоровье Портоса. В летние месяцы его проблемы с желудком обострились, и мне приходилось все чаще колоть ему метоклопрамид, чтобы помочь переварить и протолкнуть дальше то, что он съел. Нам удавалось не попадать в больницу, но чувствовал он себя неважно, и настроение у него было соответствующее. Смыслом его жизни всегда были его братья, но даже с ними он все чаще вел себя вызывающе. Он лаял и рычал на них, давая понять, что не хочет иметь с ними ничего общего. Наконец мы сделали ему эндоскопию и обнаружили признаки воспалительного процесса в кишечнике. Его официально и пожизненно освободили от любой работы и прописали ему новое лечение, призванное держать под контролем воспаление и снижать уровень тревожности. Счастье Портоса было для меня намного важнее его профессиональных успехов в качестве собаки-терапевта.

Бу уже взвалил на себя основную нагрузку Данте, а теперь ему предстояло, как я пообещала Линде, заменить и Портоса. Тот был веселым и энергичным в противоположность уравновешенному и отзывчивому Бу. Мне было интересно сравнить реакцию сестер на двух моих питомцев.

К примеру, сестре Джин, когда мы с Портосом начали приезжать в дом для престарелых, уже исполнилось девяносто четыре года. Она находилась в цепких лапах болезни Альцгеймера и не особенно интересовалась большой и веселой собакой. Монахиня приходила на наши встречи, стискивая плюшевую игрушку, и никогда ничего не говорила. Линда дала мне понять, что добиться от нее позитивных реакций практически невозможно. Во всяком случае, Портосу это не удалось ни разу.

Но Бу это могло оказаться по плечу. Я попросила Линду предоставить нам кресло-коляску без подлокотников. Я уселась в это кресло, сгребла Бу в охапку и усадила его себе на колени, едва не свалившись при этом на пол (что развеселило бы сестер на совершенно иной манер). Затем я подкатила к сестре Джин и «припарковалась» как можно ближе, рискуя отдавить ей пальцы ног. Наклонив к ней Бу, я осторожно положила его голову к ней на колени. С торчащими во все стороны лапами, но при этом чувствуя себя вполне комфортно, он подарил ей свою самую дурацкую ухмылку. Я поддерживала его под живот, так что почти весь его вес приходился на мои руки и ноги, а Линда помогала сестре Джин гладить его мягкие ушки и зарываться пальцами в густую шерсть у него на затылке.

Вне всякого сомнения, ее глаза заблестели, когда она прикоснулась к Бу, чем бы это ни было вызвано — поглаживанием пса, прикосновениями к ней Линды или необычным ощущением теплого животного, внезапно очутившегося у нее на коленях. Невозможно судить о причинах этого явления, но с каждым нашим визитом сестра Джин все живее реагировала на появление Бу. Она перестала приносить свою плюшевую игрушку и начала самостоятельно протягивать к нему руки. Настало время, когда она произнесла: «Бу! Бу!», и с тех пор изредка повторяла это короткое слово, поглаживая своего мохнатого терапевта. Впервые за долгие годы окружающие услышали, как она что-то говорит вслух.

Согласно докладу, представленному в 2004 году на Международной конференции по взаимодействию человека и животных, использование последних в лечении людей, страдающих болезнью Альцгеймера, привело к улучшению их речи и способности концентрировать внимание, а также замедлению процесса деградации их умственных способностей. Многочисленные исследования, включая проведенные Американской ассоциацией охраны общественного здоровья, также продемонстрировали, что визиты животных в дома для престарелых снижают уровень тревоги пациентов и улучшают их психологическое состояние.

Во время одного из визитов Линда заметила:

— Когда Бу кладет голову на колени сестры Джин или тычется носом ей в руку, у нее на лице появляется изумительно красивая улыбка, которую больше ничто не способно вызвать. Это так прекрасно — видеть ее счастливой. Когда мы спрашиваем у нее, нравится ли ей общаться с собакой, она кивает и позволяет нам помочь ей обнять Бу.

Печальная ирония заключалась в том, что всего несколькими годами ранее именно сестра Джин в качестве директора дома для престарелых сделала в этом направлении первые шаги, заведя кошек, кроликов и птиц для того, чтобы радовать и утешать обитательниц пансионата. Была высшая справедливость в том, что ее собственные новшества теперь работали на ее благо, хотя мы пошли еще дальше, приведя к сестрам собак.

Сестра Джин была не единственной монахиней, на кого Бу оказал благотворное влияние. Была еще сестра Элеонора. Хотя ей часто не удавалось даже встать с постели, в дни посещений она рвалась присоединиться к двум с лишним десяткам сестер, ожидающих появления Бу в просторной общей комнате. Сестра Элеонора вела его гулять по коридору, а затем просила, чтобы ее подвели к дивану, где она отдыхала после столь необходимых ей минут активности. Так она и сидела до конца посещения, наблюдая за Бу или листая фотоальбом, который я наполнила забавными снимками Бу с Данте, Аттикусом и кошками.

Сестра Энн Элиза продолжала петь о приходящих к ним в гости собаках. Теперь, после длительной практики, ей без труда удавалось вплести в тексты песен имя Бу. Однажды, когда ее здоровье начало ухудшаться, она вцепилась в поводок Бу, как только я сказала, что нам надо пообщаться с другими сестрами. Она настолько не хотела его отпускать, что отвесила мне несколько увесистых тумаков. Мне на выручку пришла Линда, объяснив сестре Энн Элизе, что Бу еще к ней подойдет. Но та все равно не хотела расставаться с Бу. Она умерла, не дождавшись нашего следующего визита, и я все спрашиваю себя, возможно, она каким-то образом знала, что видит любимца в последний раз.

Милый и обаятельный Бу сумел обезоружить даже сестру Дороти, всю жизнь боявшуюся собак. Он настолько ее очаровал, что ей захотелось прогуливаться с ним, гладить его и угощать всякими вкусностями. Гуляя с Бу по коридору, сестра Дороти потчевала его историями о соседских собаках, испугавших ее, когда она была ребенком.

— Это была большая и страшная коричневая собака, совершенно не похожая на тебя, — рассказывала она.

Но полностью свой страх перед собаками старушка так и не преодолела. Всякий раз, угощая Бу, она взвизгивала от испуга и восторга, как только он касался носом ее раскрытой ладони. Она роняла угощение на пол прежде, чем он успевал его взять, и Бу в растерянности нюхал воздух, не понимая, куда подевалось лакомство. Впрочем, запах помогал ему найти потерю на полу. Он радостно заглатывал угощение, а сестра Дороти снова принималась за свои истории.

Работа Бу с сестрами во время каждого визита дарила нам маленькие чудеса. Но самое большое чудо происходило у меня дома. Когда мы только поженились, Лоренс ясно дал мне понять, что тема детей закрыта раз и навсегда. За все одиннадцать лет совместной жизни я только раз или два осмелилась ее затронуть. Моя боязнь просить о том, чего мне хочется, по-прежнему была со мной, напоминая ржавое пятно, которое невозможно ни отмыть, ни отчистить. Я сама себе напоминала сестру Дороти с ее лакомствами для Бу: стоило мне вплотную приблизиться к желаемому, как я в страхе отшатывалась.

Но настал день, когда Лоренс ни с того ни с сего принялся рассказывать о детях своего школьного друга, заставив меня разрыдаться. Я поняла, что все это время надеялась на то, что когда-нибудь у нас будет ребенок, хотя и скрывала это желание даже от себя самой. А теперь мне приходилось признать, что это совершенно невозможно. Но вдруг сквозь поток моих слез до меня донеслись слова Лоренса. Он произнес нечто, во что я никак не могла поверить:

— Нам надо родить ребенка.

Я была шокирована.

— Что стало с твоим страхом отцовства? — поинтересовалась я. — С теми проблемами, которые тебя так сильно беспокоили?

— Я знаю, что я и мой биологический отец — это два разных человека, — ответил он.

За одиннадцать лет нашего брака он ни разу не ударил ни меня, ни кого-либо из собак. Он не был наделен взрывным темпераментом своего биологического отца и не был склонен к насилию или агрессии.

— Я не стану таким, как он, — продолжал Лоренс, — а из тебя выйдет прекрасная мать.

Хотя этот переворот в убеждениях Лоренса застал меня врасплох, я знала его достаточно хорошо, чтобы понимать — когда дело доходит до принятия решений, он напоминает литосферную плиту, которая сдвигается неожиданно, несмотря на то что подготовка к этому сдвигу происходит много лет. Он тихо обдумывает проблему наедине с собой, поворачивая ее то так, то этак, пока не приходит к определенному выводу. Только после этого он делится результатом своих размышлений с окружающими. Хотя мне по-прежнему было трудно поверить в то, что я способна хоть на что-то (не считая обучения собак), я понимала, что мое исцеление и примирение с отцом способны сделать из меня очень хорошую мать.

Когда я думала о семье, которую мы создали и о которой столько лет заботились, — наши Аттикус, Данте, Бу, Портос, Тара и Мерлин, — меня охватывала убежденность в том, что нам с Лоренсом это по плечу. Мы ведь уже доказали свою способность стать чудесными родителями нашим собачьим и кошачьим «детям». Наконец настало время родить и собственного ребенка. Мы сошлись на том, что сделаем для этого все, что будет в наших силах.

Уже через месяц Лоренс нашел специалиста по репродуктивному здоровью. Мы записались на прием, понимая, что, учитывая состояние нашего здоровья и одиннадцать лет без надежной контрацепции (и без беременности), нам, скорее всего, потребуется помощь. Все дни, остававшиеся до приема, мы взволнованно, хотя и осторожно, обсуждали свои возможности. Клиника оказалась уютной и располагающей, но мы не смогли сказать того же о враче. За время беседы с нами он ни на секунду не расстался со своим блэкберри.

— Так сколько, вы говорите, вам лет? — поинтересовался он, когда мы расположились на стульях и представились.

Он посмотрел на заполненные нами анкеты, начал постукивать ногой по ножке стула, что, как мне показалось, свидетельствовало об охватившем его раздражении, снова переключил внимание на блэкберри и произнес:

— С моей стороны было бы неэтично помогать вам, в вашем возрасте, родить ребенка.

Я тут же закрылась. Я знала многих женщин, забеременевших в сорок с лишним лет. К сожалению, я была так подавлена, что не рискнула ничего уточнять. Я хотела объяснить, что годы от двадцати до тридцати были самым мрачным периодом моей жизни и если бы я привела в мир ребенка тогда, то лишь передала бы эстафету страданий дальше. Но я в буквальном смысле не могла проронить ни слова.

Я очень благодарна Лоренсу, который поспешил мне на выручку.

— Я должен прояснить ситуацию, — заговорил он. — Мы ожидали так долго из-за меня. У меня были свои причины для осторожности, и на что мы на самом деле рассчитываем, так это на помощь в…

— Послушайте, — перебил врач, переводя взгляд на меня. — Когда речь идет о рождении детей, основная нагрузка ложится на женщину, и ее возраст имеет первостепенное значение.

Он снова переключился на блэкберри.

Все мои прежние комплексы в одно мгновение вернулись, затопив меня волнами стыда и самобичевания.

Единственное на что, по мнению этого врача, мы могли рассчитывать, так это на то, что нам удастся найти донора яйцеклетки. Но наша медицинская страховка не включала в себя лечение от бесплодия, и денег для оплаты курса подобного лечения у нас не было. Я также опасалась, что, если мы зачнем ребенка подобным образом, он будет дважды проклят моей семьей. Они в любом случае не приняли бы мое дитя, не говоря уже о ребенке из донорской яйцеклетки. Я плакала всю дорогу домой, а по прибытии тут же усадила себе на колени Бу. Я обнимала своего лохматого малыша, а его густая шерсть бесследно впитывала мои слезы. Портос тоже подошел и уперся в меня своим пушистым бедром, как будто говоря: «Я знаю, что почесывание меня именно в этом месте способно решить все твои проблемы!» И Данте по своему обыкновению облизал мое лицо, напоминая мне, что я не одна.

Я начала вспоминать, как никто не верил в Бу, пока он не доказал, что все они ошибаются. Я думала о том, как далеко пошел Данте, пройдя путь от больного и неуправляемого пса с бруклинской помойки до сертифицированной собаки-терапевта. Я осознала, что собаки — это мое зеркало. Если Бу смог сделать то, чего от него никто не ожидал, — думала я, — почему я должна опускать руки? Главная задача — сосредоточиться на том, что можно сделать, а не убиваться из-за того, чего нельзя изменить. Я начала работать со специалистом по акупунктуре и связалась со своим гомеопатом. Они единственные из всех медиков помогли мне пережить самый трудный период острых хронических болей. Я надеялась, что у них припасено что-то и на случай бесплодия. Одновременно мы с Лоренсом начали подыскивать другого специалиста по репродуктивному здоровью, чтобы услышать еще одно мнение. Заботясь о своем душевном здоровье, я полностью сосредоточилась на бизнесе и посещениях.

Настало время признать, что Данте, утративший большую часть своей неукротимой энергии, нуждается в отдыхе от физически утомительных визитов. От этой мысли у меня сжималось сердце, ведь для него это было окончанием того пути, на который мы когда-то ступили вместе, и было время, когда работа заставляла его плясать от радости. На протяжении семи лет он развлекал и веселил своих обожаемых пациентов, большинство из которых имели пороки развития. Он играл с ними в самые потешные игры, по команде «говорил», балансировал на задних лапах и гонялся за теннисным мячиком, который, радуясь как дети, бросали ему эти вполне взрослые люди.

Я вспоминаю одну особенно забавную погоню по комнате, обставленной низкими круглыми столами. Данте бегал вокруг одного из столов, пытаясь настичь мяч. Я бегала за ним, он — за мной, поводок зацепился за стулья, а мы продолжали бегать по кругу. Я пыталась отцепить поводок, а пес пытался догнать мяч. Мне казалось, я слышу комичную фоновую музыку, сопровождающую все это действо. А наши пациенты улюлюкали и кричали, подбадривая чокнутую собаку и ее в равной степени чокнутую хозяйку. Мне казалось, что даже Данте забавляется устроенным нами спектаклем.

Этот пес был наделен неоспоримым талантом комедианта. Он даже втянул в это дело маленькую шелти по имени Коди. Коди была умницей и красавицей. Одним из множества ее трюков было балансирование лежащим на носу угощением. Ее хендлер, Лиз, клала лакомство на нос Коди и велела ей ожидать. Спустя несколько секунд она позволяла съесть угощение, после чего Коди подбрасывала лакомство вверх, ловила его и тут же проглатывала. Однажды Данте и Коди вместе приехали в стационар для взрослых. Пока Данте общался с одним из пациентов, в нескольких футах от него Лиз готовилась помочь Коди исполнить свой фирменный трюк. Данте на долю секунды покинул игравшего с ним мужчину и тут же вернулся обратно, подобно сократившейся резиновой ленте. И тут же я услышала голос Лиз:

— Э-э-э-э-эй! — и обернувшись, увидела, как Коди, сведя глаза к носу, недоуменно смотрит туда, где несколько мгновений назад лежало печенье, ожидавшее окончания трюка.

Данте являл собой воплощение невинности, а все, кто стал свидетелями его проделки, умирали со смеху Когда Бу начал заменять братишку, я переживала. Поездки в больницы для взрослых представляли собой круговорот эмоций, а Бу не был склонен развлекать публику, подобно Данте. Он заставлял людей улыбаться и хихикать, но, хотя и обезоруживал почти всех, с кем имел дело, он не был шоуменом. Тем не менее Бу, как всегда, доказал, что только потому, что он не так умен, координирован и находчив, как Данте, это не означает, что он не сможет добиться успеха. Заботливый, спокойный, обожающий целовать уши Бу показал, что самой сильной его стороной является любовь к людям. Он любил вплотную подходить к клиентам. Он также с удовольствием трусил рядом с ними своим забавным аллюром циркового пони, вызывавшим у всех улыбку и позволявшим клиентам почувствовать, что это они его выгуливают. Он не возражал против громких голосов, необычной походки или резких жестов. Как много лет назад сказала Маура, «ему все равно».

Когда Эна издавала вопли, означавшие «Я так счастлива видеть этих собак!», ее крики даже людям казались пронзительными и душераздирающими, не говоря уже о животных. Бу всего лишь замирал на мгновение, а затем, как будто пожав плечами, продолжал работать. От криков Эны испуганно разбегались многие собаки. Даже Данте переносил их очень тяжело. Но только не Бу.

Иногда мы играли с пациентами в забавные игры, наподобие «паровозика». Это позволяло привлечь к общению с собаками всех сразу, что мы и делали, когда желающих встретиться с песиками было много, а самих собак мало. Бу никогда не возражал против подобной толчеи. Мне казалось, он ее даже не замечал. Будто он просто вышел на прогулку со своим новым другом. Даже такой профессионал, как Данте, перевозбуждался, играя в «паровозик», и я часто видела, как сложно собакам справиться с волнением, вызванным этим своеобразным танцем, топотом и пением. Но повторюсь — не моему Бу. Невозмутимо хлопая ушами, он бежал рядом, радуясь возможности участвовать в такой увлекательной игре.

Осенью 2007 года Бу исполнилось семь лет, и он продолжал уверенно идти по пути маленького пса, способного на очень многое.