Песенка для Нерона

Четырнадцать

— Здорово, парни, — сказал Аминта. — Значит, живы?

Время делать ноги, подумал я, но не сделал. Отчасти потому, что не собирался бросать друга в смертельной опасности, отчасти потому, что какой-то козел тыкал меня ножом в спину. Не стоило хлопот поворачиваться и смотреть, кто бы это мог быть.

Видел одного козла — видел их всех.

— Как хорошо, что здесь нет моей сестры, — продолжал Аминта. — Это ее лошадь вы только что охаживали метлой. Если она чего и не выносит, так это жестокого обращения с животными.

Я вспомнил, как Сенека однажды сказал мне, что по словам Платона, человек — это двуногое нелетающее животное. Наверное, сейчас можно было указать на эту точку зрения, но я почему-то этого не сделал. Отвлекся, должно быть.

— Не понимаю, — сказал Аминта. — Вы — это что-то отдельное. Устраиваете пожар, сжигаете шесть кварталов — и все это для того, чтобы прикинуться мертвыми. И что вы делаете потом? Вы отправляетесь сюда и начинаете гонять шляпу по кругу, публично, на главной дороге, в кабаке, принадлежащем мне. Это все равно как нанять людей, чтобы они ходили по улицам и выкликали ваш новый адрес. Не понимаю, что вы могли еще придумать, чтобы упростить поиски.

О, прекрасно, подумал я. По крайней мере богам будет над чем поржать, так что, может, они проявят к нам чуть больше милости. А может, и нет. Я думаю, боги — они как публика в цирке: наслаждаются комическим представлением, но только в ожидании крови. Вы знаете, чаще всего боги напоминают мне римских сенаторов. Или наоборот. Впрочем, неважно.

— Вы нас не убьете, — сказал Луций Домиций, и если бы я не знал его лучше, то даже и поверил бы, что он всерьез. — Вы прекрасно знаете, что мы с братом единственные, кто знает, где искать сокровища.

Аминта рассмеялся.

— Сделай милость, — сказал он. — Неужели я похож на идиота, который верит в детские сказки о спрятанных сокровищах? А что касается этого дерьма, будто ты брат крысомордого, то не не надо оскорблять мой интеллект. Мне отлично известно, кто ты такой. Ваше величество, — добавил он.

Он выдержал паузу. Смысла спорить не было, конечно. Старинная деревенская пословица гласит: когда у тебя яйца в тисках, лучше не дергаться.

— Ладно, — сказал Луций Домиций. — И что же вы намерены делать?

— Вообще-то, — сказал Аминта. — Я не уверен. Трудно понять, какой путь наилучший. Очевидным кажется вариант с продажей тебя сенату и народу римскому, но для этого мне надо как-то заставить их поверить, что ты на самом деле Нерон Цезарь, и откровенно говоря, я не очень представляю, как это сделать. С другой стороны, я могу выручить некую скромную сумму, продав тебя Стримону. Он будет очень рад увидеть вас обоих, в этом я совершенно уверен. Но, — продолжал он, — я пока не склонился к этому варианту, хотя испытываю большой соблазн. Суть в том, что незачем стремиться к маленькой сумме, когда можно получить большую. Скажем, от его превосходительства наместника Сицилии.

Провалиться мне, подумал я. Нашей крови жаждет такое количество народа, что я начисто забыл о наместнике. На случай, если вы тоже забыли (хотя для вас это менее простительно, чем для меня), то он был тем бедолагой, которого Луций Домиций сослал в каменоломни в прежние времена за то что тот уснул на его выступлении; кроме того, мы сперли одежду его сына в тот день, когда сбежали по дороге в каменоломни, а также встретили его самого на дороге, и ему тогда показалось, что он меня откуда-то знает. Ну что ж, подумал я, он действительно может искать с нами встречи. Столько человек хотят урвать от нас хоть кусочек — просто аукцион какой-то. Жалко даже, что здесь всего один Луций Домиций и один я. Мы могли бы взять Аминту в компаньоны и добиться… ну, убийственного успеха.

В общем, едем это мы с Луцием Домицием на телеге под грудой вонючих старых одеял, связанные, как козлы перед жертвоприношением, чтобы сделать одного человека счастливым, а другого — богатым. По крайней мере, Луций Домиций не ныл, пока мы прыгали по булыжникам по пути в Рим, главным образом потому, что люди Аминты заткнули ему рот старой тряпкой, смоченной в уксусе. Снова в дерьме; это было почти как возвращение домой после долгого отсутствия. В нашем стремлении жить честно, чтобы не пришлось больше прятаться от солдат, мы размякли, мы оба. Еще несколько дней — и мы еще и сгнием вдобавок.

Думаю, идея заключалась в том, чтобы доставить нас в Остию и зафрахтовать корабль до Сицилии. Ну, до Остии-то мы добрались, потому что там нас выкинули из телеги и уложили у стены какого-то склада, будто две связки подпорок для винограда.

Но затем планы изменились.

Я, должно быть, заснул и проспал начало дебатов, потому что разбудил меня звук их голосов: Аминты, этого его брата — Скамандрия, вроде — и Миррины, которая говорила обычным своим тоном и начинала каждую фразу с «Ох», но на сей раз они довольно весело обсуждали наиболее доходный способ от нас избавиться.

— В конце концов, — говорила она, — если там ничего не выгорит, нам не придется убивать их. Мы просто вернемся на корабль и отвезем на Сицилию, как и планировали. Это же практически по пути.

— Нет, не по пути, — возражал Скамандрий. — Три или четыре дня в другую сторону.

— Ну вот, о чем я и говорю, — сказала Миррина. — Ну что такое три или четыре дня? Они же не портятся. Но вы только подумайте, если оно и в самом деле там…

— Дело не только во времени, — сказал Аминта. — Они скользкие, как угри, эти двое. Я знаю, что они выглядят, как идиоты, но они уворачивались от неприятностей десять лет кряду; и только посмотрите, что они сделали со Стримоном. Я не робкого десятка, но не смогу чувствовать себя спокойно, пока мы не доставим их в сохранности на место и не получим на руки деньги. И кстати, с ними мы чертовски уязвимы перед Стримоном и наместником, которые за ними охотятся. Я не желаю, чтобы мне перерезали глотку из-за того, что Его Превосходительство предпочтет получить их бесплатно, а не за деньги.

— Погоди, — вставил Скамандрий. — Он же даже не знает, что они у нас.

— Да ладно тебе, — сказал Аминта. — В таком деле секретов не бывает. Вспомни, что случилось с этим клоуном Поллионом. Я подозреваю, он действительно верил, что один-единственный знает, кого он поймал. А нам точно известно, что у Стримона уши и глаза в нашей свите, точно так же наши — в его… и точно так же римляне шпионят за нами обоими, если уж на то пошло. Готов поставить талант золота, что и наместник, и Стримон уже точно знают, чем мы сейчас заняты. Именно поэтому мы не можем себе позволить медлить из-за каких-то сокровищ.

— Ох, но дело же не в этом, конечно, — вставила Миррина этим своим плаксивым девочковым голоском. — Сами посудите. Наместник знает, что мы везем ему Нерона Цезаря. Стримон знает, что мы везем Нерона Цезаря на Сицилию. Какой путь для нас самый рискованный? Прямо на Сицилию, конечно. Нет, мы должны выбрать какой-то другой курс, неожиданный для них. Например, в Африку.

Короткая пауза: опасно, работа мозга.

— Да, — сказал наконец Скамандрий. — Но мы знаем, что Стримон верит в эту чепуху про сокровища. Разве он не будет ожидать от нас, что мы попробуем их найти?

— Нет, если его шпионы донесут, что мы везем их наместнику, — объяснила Миррина терпеливо. — Сам подумай. Если ты наместник, и если ты планируешь устроить на нас засаду и захватить Нерона Цезаря бесплатно, где ты ее устроишь? Здесь, в Остии, где тебе придется давать объяснения, если что-то пойдет не так? Или в своей собственной провинции, где ты сам себе господин?

— Справедливо, — Аминта вздохнул; у меня возникло впечатление, что это был не первый раз, когда сестра благодетельствует ему добрым советом. — Но со Стримоном все наоборот. Он бы попытался накрыть нас здесь, на своей территории.

— Значит, чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше, — торжествующим тоном заключила Миррина. — Куда бы мы не направлялись, нет никаких причин торчать тут дольше, чем необходимо. Мы отплываем; Стримон прибывает сюда и обнаруживает, что нас нет. Он тут же нанимает самое быстрое судно и пускается за нами в погоню — туда, куда мы, по его мнению, поплывем. А мы тем временем двинемся в противоположном направлении — в Африку.

— Ты говорила, что это практически по пути, — сказал Скамандрий, но я чувствовал, что он уже отступил; он знал, что спор закончился не в его пользу, и всего лишь пытался отступить в порядке. Лично у меня никогда не было сестры; чумы у меня тоже не было, но я знаю, что они творят с людьми.

— Я сказала, что это будет крюк всего лишь в три дня, — ответила она спокойно, исключительно для тех учеников, кто слушал начало спора внимательно. — Достаточно для того, чтобы стряхнуть с хвоста и Стримона, и наместника. Затем — исходя из предположения, что никаких сокровищ мы не нашли, конечно — мы двинемся в Селинунт или Лилибей, где нас ждать не будут, и перевезем их на телеге через среднюю часть Сицилии. Проще простого.

— Я не знаю, — сказал Аминта устало. — Бог ведает, что скажет папа, если узнает, что мы свернули с пути в поисках сказочного золота в компании двух самых разыскиваемых преступников в империи. Он даст нам такого пинка, что мы улетим в Путеолы.

— Нет, не даст, — прозвенела Миррина. — Он скажет, что мы для разнообразия немного пошевелили мозгами и вместо того, чтобы прыгать в колодец, спустили туда ведро. Он бы не стал отворачиваться от тысяч талантов чистых денег только для того, чтобы сэкономить пару дней пути.

— Да, но… А, в жопу все, — сказал Аминта. — Ты выиграла, сделаем по-твоему. Я только жалею, чтобы у старого дурня не хватило ума держать тебя подальше от дел. Ты постоянно ухитряешься заставлять нас делать то, чего мы делать не хотим.

— Именно, — ее ухмылку можно было почти услышать. — И как раз поэтому он заставил вас сделать меня партнером. В конторе должен быть кто-то, одаренный хотя бы искрой воображения.

Мне их было почти жаль. Через пару часов они начнут спрашивать себя — как ей вообще удалось уболтать нас на это? К тому времени, конечно, мы уже будем плыть в Африку. Лишний довод в пользу того, как важно держать женщин подальше от дела — по той же причине кошек не пускают к рыбным садкам.

И там не менее. Их неудача — наша удача. Не то чтобы у меня появилась надежда, но три или четыре дополнительных дня перед милой встречей с наместником Сицилии — штука сама по себе неплохая. Каждый лишний день — это еще двадцать четыре шанса выпутаться (само собой, мы с Луцием Домицием понимали толк в искусстве выпутывания из смертельно опасных ситуаций, но даже мастер нуждается в инструментах и материалах). Если боги настроены дать нам передышку, то могут предоставить самые разные возможности — от прыжка за борт в середине ночи до какой-нибудь укромной темной пещерки. Чем больше я думал, тем больше мне нравился старый папаша Аминты, заставивший сыновей уважать младшую сестренку. Будь у меня возможность продолжить эти размышления, я, возможно, взял бы назад некоторые слова, которые я произносил в ее адрес про себя.

Ну, дебаты завершились и мы на некоторое время остались одни. Затем нас подхватили и поволокли, будто бочонки с килькой. Нас запихнули в большие мешки, вроде тех, в которых возят на рынок поросят, после чего я потерял возможность обозревать окрестности. Все, что происходило дальше, мне пришлось восстанавливать на слух и запах, хотя для этого и не требовалось быть Архимедом. Тачка, трап, трюм. Надо сказать, не совсем тот способ путешествия, который выбрал бы я сам. Лучше, чем идти пешком, и это все, что я могу сказать о нем хорошего.

Не я ли рвался побывать в Африке? Хороший пример того, почему следует быть осторожным в своих желаниях. Это поднимало философский вопрос, который я бы с удовольствием обсудил с Сенекой, если бы он лежал рядом, весь обмотанный веревками, и если бы мы ухитрились избавиться от кляпов: есть ли смысл удлинять жизнь на три или четыре дня, если суждено провести их в темноте, страдая от голода, судорог, морской болезни, в компании крыс, грызущих вас за уши? Есть ли в жизни что-то такое, ради чего стоит цепляться за нее ногтями в условиях, по сравнению с которыми смерть куда более комфортное состояние — или же это всего лишь страх неизвестного, сила привычки? Пойдем немного дальше (я пошел, поскольку времени у меня было полно): предположим, что вы счастливейший, богатейший и могущественнейший человек в мире, и вот наступил день, когда вы должны принять решение: умереть или продолжить жить, но только жизнь ваша отныне превратится в жалкое существование: вы будут брести по пыльным дорогам и прятаться от солдат в сосудах для масла. Или, предположим, вы были величайшим героем всех времен, вы только что разграбили самый богатый город мира, а по дороге домой потерпели кораблекрушение и вас выбросило на пустынный остров совершенно без ничего. Пока я лежал там и пытался отпугнуть крыс, шевеля ушами (не сработало), то ухитрился заставить своего воображаемого друга Сенеку ответить: да, жизнь стоит страданий хотя бы потому, что ты никогда не знаешь, что тебя ждет за углом. Твой потерпевший кораблекрушение герой может найти на острове закопанное сокровище, а потом его подберет проходящий корабль. Твой некогда удачливый человек может обнаружить, что он куда более счастлив, выпасая свиней или околачиваясь на перекрестках, чем в своем прекрасном доме с шелковыми скатертями. И твой бедолага, лежащий связанным в трюме корабля, может в какой-то момент вывернуться из веревок, или же крысы перегрызут их, приняв за особенно мускулистое ухо, и тогда он прыгнет за борт и поплывет к берегу. Да, сказал я ему, но я не умею плавать.

Не в этом дело, ответил мой воображаемый друг. Слушай. Когда Пандора открыла амфору и все несчастья и беды вылетели из нее, чтобы поразить смертных, боги сжалились над ними и поместили на самое дно амфоры слепую, дрожащую Надежду, которая не позволяет людям сдаться и умереть на месте. Надежда ведет нас и заставляет держаться, даже когда совершенно ясно, что нам конец. Биение сердца и расширение легких — полезное упражнение в уклонении от неизбежного, оставляющее нас открытыми для предложений.

Я спросил своего воображаемого друга, что он понимает под уклонением. Когда он объяснил, я сказал: да, все это очень хорошо, но давай на минутку вернемся к Пандоре. Оставляя в стороне богов, сказал я ему, не случалось ли тебе удивляться, как Надежда, коли уж это такая охрененная штука, вообще оказалась в одном горшке вместе со всеми бедами и несчастьями? О, конечно, Надежда высунула из горлышка свою маленькую мягкую головку и сказала Пандоре, что она ее друг, боги послали ее все исправить, но на ее месте любой сказал бы что-то подобное, так что это ничего не доказывает. Полагаю (сказал я), что она с самого начала была в амфоре, и ее единственная цель — дурить нас, тупых смертных, и не позволять нам сбежать от зла и страданий на тот берег Реки, где царят покой и безопасность. Думаю, сказал я ему, мы обречены болтаться в этом говенном трюме, пока не доберемся до Африки, и умрем либо там, либо на Сицилии, но скорее раньше, чем позже. И в общем, невелика потеря.

Тут мой воображаемый друг впал в раздражение — обычное состояние моих собеседников, даже отсутствующих. Он сказал: тебе, Гален, лучше прислушаться к тому, что я говорю о смерти, поскольку я мертв уже несколько лет; так вот — ну ее в жопу, эту смерть. О, для таких, как ты, экскурсантов, ничего плохого в ней нет. Вы являетесь сюда, к вратам царства мертвых, оглядываетесь вокруг, как деревенщина, первый раз попавшая в большой город, и воображаете, что все поняли.

Хрена с два вы поняли. Слушай же, какова смерть. Я был римским сенатором, советником императора, проводником верховной власти, мудрейшим и самым уважаемым человеком моего поколения, любимым и почитаемым всеми, кто читал мои книги или слушал мои лекции. Я бы лучше стал рабом золотаря, с рассвета до заката собирающего на улицах чужое говно, который спит на каменном полу и ест плесневелый хлеб, нежели порфироносным Цезарем достославных мертвецов. Оглянись, Гален; герои и цари, богатые, мудрые и прекрасные при жизни, собрались здесь, чтобы увидеть тебя. Смотри, как они толпятся вокруг тебя — мелкого воришки, сына шлюхи, задушевного друга самого ужасного злодея в истории человечества — и они тянут руки, отчаянно желая погреть озябшие пальцы в слабом сиянии твоей меркнущей, утекающей жизни. Жизнишка так себе, но здесь, среди мертвых, она сияет как солнце и полыхает, как горящий Рим, и все эти призраки великих и славных охотно променяли бы всю свою славу и величие на самую слабую ее искру. Если хочешь понять, что такое жизнь, то ты оказался в нужном месте, здесь, где ее нет. А теперь иди назад, к своей неделе, или трем дням, или трем часам, или трем ударам сердца, иди в свой сияющий дворец к ревущему очагу и оставь нас в покое.

Вот что он мне сказал. Конечно же, он меня не убедил, но поскольку мне было худо и без орущих на меня воображаемых философов, я прекратил думать и попытался разогнать крыс, колотясь головой о доски. Это тоже не сработало, но зато когда я прекратил, мне стало существенно лучше.

В какой-то момент появился чувак и покормил нас. То есть он выдернул кляп, залил черпак какой-то дряни мне в лицо (суп-пюре из колесной смазки, полагаю), затем засунул кляп обратно, прежде чем я успел сблевать, и удалился. Наверное, этого было достаточно, чтобы поддержать во мне жизнь, и в любом случае еда оказалась получше, чем стряпня моей старушки-матушки. И там не менее.

Во всяком случае, добраться до места назначения нам удалось, потому что внезапно люк распахнулся, в глаза полезла ослепительно-резкая дрянь, от которой разболелась голова (свет, вроде бы вспомнил я), какой-то ублюдок схватил меня и потащил из моего уютного гнездышка из пропитанной мочой мешковины на соленый воздух. Кто-то на корабле крикнул кому-то еще: ты уверен, что это Африка? — а тот крикнул в ответ: меня не спрашивай, я тут ни разу не был. А я подумал: вот и конец пути. Можно назвать это устойчивым шаблоном, если угодно.

Краткая, вне времени, интерлюдия на корабле, а затем стремительный полет с палубы в говенные глубины. Последний раз, если вы помните, покойный Лициний Поллион одарил меня денарием на бухло. На этот раз обошлось без денег и выпивки, но в остальном разницы не ощущалось, разве что направление пути было противоположным, с Сицилией в качестве пункта назначения. Должен сказать, Африка не относится числу моих любимых мест. Прежде всего, здесь слишком жарко. В Аттике, где я вырос, тоже случается жара; у нас ее столько, что мы просто не знаем, что с ней делать. Но аттическая жара другая: от нее потеешь, чешешься и впадаешь в скверное расположение духа, но кожа на лице от нее не лопается, а глазные яблоки не сморщиваются. Кроме того — солнечный свет. Он был слишком ярким. Он был настолько ярким, что невозможно разглядеть ничего вокруг — по-вашему, это хорошее обслуживание? Есть и другие особенности Африки, которые мне не нравятся, но я ограничусь этими двумя в качестве примера полной никудышности этой части света.

Луция Домиция выволокли из трюма, привели в чувство плюхой и стали требовать указаний. Естественно, он понятия не имел, где находится (а если вы не знаете, где вы сами, разве можно ожидать, что вы покажете, где все остальное?). Аминта страшно расстроился, обнаружив, что сокровище не лежит прямо тут, на берегу, поджидая его, аккуратно упакованное в сосуды с залитыми красным воском горлышками; он метался по берегу, бормоча под нос и приставая к брату с вопросами, уверен ли тот, что мы прибыли куда надо? — хотя откуда Скамандрий мог это знать, располагая сведениями, полученными от Луция Домиция — то есть не располагая ничем — я сказать не могу. Миррина единственная сохраняла спокойствие, и порхала вокруг, подобно некой чрезвычайно носатой дриаде, нюхая цветочки и вообще ведя себя так, будто она на пикнике у моря. Я бы живот надорвал со смеха, если б мне не предстояло умереть.

— Ты сказал: Африка, — говорил Скамандрий. — Вот тебе Африка, чего ты еще от меня хочешь? И нечего на меня так смотреть. Если тебе нужны указания, спрашивай Нерона Цезаря. Затем мы его сюда и притащили, разве нет?

Спросили Луция Домиция; и он сказал им (не было, кстати, никакой нужды лупить его по морде), что насколько ему известно, сокровища находятся в пещере под разрушенным карфагенским храмом в местечке под названием Удипопоте, расположенном на берегу в пяти милях к востоку от Утики, где бы эта Утика не располагалась сама. После этого он выплюнул зуб и добавил:

— Если вы хотите узнать, как далеко мы Утики, то почему бы не спросить капитана? Если кто и знает, где мы сейчас, то скорее всего он.

Ну, тут Аминта сделал жест, означающий что-то типа «да бога же ради!» и с грохотом убежал на корабль. Через несколько мгновений он вернулся с мужиком, которого я знал, хотя и не чаял увидеть снова. Это был шкипер зерновоза, который доставил нас с Сицилии в Остию. Я так удивился, что чуть не упал.

Все запутывалось еще больше. Для начала, Луций Домиций был, строго говоря, его рабом; я сам продал его капитану, если вы помните, чтобы оплатить наш проезд, а Луций Домиций спрыгнул за борт и уплыл, оставив капитана в самых расстроенных чувствах. Но в данный момент Луций Домиций стоял на коленях в песке с залитым кровью лицом, а Скамандрий нависал над ним с тяжелой дубинкой в руках. А я сам? Я стоял неподвижно, руки мои были связаны за спиной, и меня переполняла отчаяннейшая жалость к себе. Ну, никогда не скажешь наперед. Большинство людей нравственнее меня, они способны испытывать сочувствие, сопереживать и все такое. Мне удалось покачать головой и изобразить шикающие звуки, когда он смотрел на меня, но я понятия не имел, понял ли он, что я хотел ему передать, или же просто решил, что я рехнулся.

— Ну, — сказал Аминта. — Где это проклятое место?

Капитан глубоко задумался, вызвав еще большее раздражение у Аминты.

— Ты сказал — Африка, — заявил капитан. — А потом мы собирались на Сицилию. Это все, что ты сказал, так что я решил, что лучше всего направиться к берегу между Гиппо Заритос и Утикой, чтобы потом не пришлось огибать Кап-Бон, а направиться прямо к Лилибею, и уже оттуда двинуться вдоль берега.

После этих слов капитана Аминта стал совсем дерганый.

— Прекрасно, — сказал он. — Мы сейчас к западу или к востоку от Утики?

— К востоку, — сказал капитан. — Примерно пять миль. Я выбрал это место, потому что бывал в здешней бухте еще в молодости, на дядином корабле. Вон там, немного вглубь, стоит развалившийся храм, по крайней мере, стоял, когда я последний раз был здесь. Может, его уже разобрали на кирпичи, не знаю.

Скамандрий и Миррина внезапно заинтересовались разговором.

— Этот храм, — сказал Аминта. — Сможешь его отыскать?

Капитан пожал плечами.

— Почему нет? — сказал он. — Мой дядя знал о нем, говорил, что его построили еще карфагеняне в старые времена, чтобы отметить кратчайшее расстояние от Африки до Сицилии. Помните карфагенян? Ребята Ганнибала, которые вышибли из вас, римлян, все дерьмо.

Не знаю, что разозлило Аминту сильнее: болтовня капитана в столь напряженный момент или обвинение в принадлежности к римлянам.

— Вообще-то я египтянин, — сказал он спокойно. — А тебе лучше найти храм, не то я тебе печенку вырежу. Понял?

Определенно, Аминта ошибся, угрожая капитану.

Ошибка вполне понятная. Он был в скверном настроении — прежде всего, в это предприятие его втравила сестра; затем он обнаружил, что никто понятия не имеет, куда они направляются (полагаю, Аминта думал, что этим займется Скамандрий, а тот, в свою очередь, понадеялся на Аминту); потом узнал, что совершенно случайно они попали как раз в нужное место, но был вынужден слушать автобиографию капитана, когда более всего хотел убраться отсюда до заката. Типы вроде Аминты, профессиональные крутые парни, должны постоянно пребывать в образе, и он просто привык запугивать людей, когда ему что-нибудь от них требовалось, и сейчас сделал это по привычке, не задумываясь. Но капитаны кораблей весьма своеобразные ублюдки, как я имел возможность заметить. Они очень много о себе воображают и не любят иметь дело с сухопутными крысами, которые позволяют себе высокомерие и надменность только потому, что владеют кораблем или зафрахтовали его на один рейс. И если начать разговаривать с ним на языке, который обычно приберегают для рабов, они могут крепко обидеться; так, полагаю, произошло и сейчас.

Кроме того, Луций Домиций, который по мнению капитана являлся его собственностью и к тому же корабельным коком, стоял тут на коленях, окропляя песок кровью и слюной; если кому и позволено лупить Луция Домиция по морде (должно быть, говорил он себе), то это я, а не какой-то сухопутный хрен с горы. В итоге он решил, что Аминта ему не слишком нравится; и даже если поначалу он был склонен к сотрудничеству и собирался, например, сообщить, что он уже видел нас раньше, то теперь передумал. Теперь он твердо решил, что не скажет Аминте ни хрена кроме как в ответ на прямой вопрос, да и то вряд ли. Я всегда говорил — не стоит плевать на маленьких людей, а то можно и пожалеть. На самом-то деле, разумеется, в девятьсот девяноста девяти случаях из тысячи вы можете совершенно спокойно выколачивать из них дерьмо, но я все равно горжусь этим высказыванием.

Так или иначе, капитан бросил на Аминту косой взгляд и сказал, что если он не ошибается, храм где-то вон там, и если они не возражают пойти с ним, он попробует его найти. Скамандрий ухватил Луция Домиция за волосы и рывком поднял на ноги; я с охотой посеменил вперед, как верный пес: смотрите, незачем меня пинать, я даже поводок понесу в зубах. Миррина пристроилась сзади, время от времени нагибаясь и срывая цветочки.

Оказалось, что мы были не более чем в десяти минутах быстрой ходьбы от храма — точнее от того, что от него осталось. И изначально-то это было не ахти что, рискну предположить — не храм даже, как в Риме или у нас, в Афинах. Больше напоминало увеличенный амбар, построенный из унылых серых каменных блоков, с парой колонн перед входом. Как минимум половина строения просто исчезла — камни отсюда можно было найти в стенах местных ферм, полагаю, если бы кто-нибудь озадачился их поисками — а все остальное клонилось набок, как человек с бурдюком вина, прислонившийся к косяку, зная, что стоит ему сделать еще шаг, и он полетит на землю. Не думаю, что кто-нибудь из наших богов или богинь польстился бы на такое, но, возможно, карфагенские боги не были столь разборчивы.

— Это он? — с сомнением спросил Аминта.

Капитан пожал плечами.

— Он самый, — ответил он. — И именно там, где я видел его последний раз.

— Прекрасно, — сказал Аминта. — Ладно, возвращайся на корабль и жди нас. Никуда не уходи и никому не рассказывай, куда мы пошли. Понял?

Капитан кивнул; я видел, что он еще больше разозлился, но Аминта или не заметил этого, или ему было все равно.

В общем, капитан потопал назад, откуда пришел. Аминта подождал, когда он скроется из виду, а затем повел всех нас к храму по извилистой овечьей тропе.

— Ты совершенно уверен в том, что сказал? — пролаял он Луцию Домицию.

Тот, разумеется, не был ни в чем уверен, но ему хватило ума ответить:

— Ну, определенно он подходит под описание, — или что-то вроде этого. — В пещере под храмом, так мне сказал всадник.

— Прекрасно, — сказал Аминта, и мы миновали то место, где когда-то была входная арка, ныне пущенная на свиные загоны. — И как отсюда попасть в пещеру?

Совершенно идиотский вопрос, конечно.

— Думаю, здесь должен быть скрытый люк, — сказал Луций Домиций. — Хотя его, должно быть, непросто найти. Люди ходили тут столетиями. Если бы он бросался в глаза, сокровища давно бы откопали.

— Ох, — Аминта определенно не подумал об этом, что показывало, в каком беспорядке находились его мысли. В нормальных условиях, полагаю, он бы все предусмотрел, просчитал бы свои действия на несколько шагов вперед безо всяких подсказок. — Тогда нам следует рассыпаться и приступить к поискам.

Тут стало понятно, что он допустил еще одну ошибку. Он не взял в плавание никого из своих наемных убийц — возможно, не доверял им настолько, чтобы открыть секрет клада. В принципе, разумно, учитывая, с какими людьми он обычно работал, но глупо в другом смысле — это ограничивало его возможности по поискам люка. Конечно, он мог сказать Скамандрию оставить нас и помочь ему, но это было бы еще глупее, потому что мы при первой же возможности смылись бы, как крысы по сточной канаве. Поэтому искать пришлось ему и Миррине, мы с Луцием Домицием стояли и смотрели, а Скамандрий устроился у нас за спиной, время от времени тыкая нас ножом.

Мне было приятно смотреть, как они копаются в пыли и не находят ничего, кроме пауков и крысиных костей. Проблема заключалась в том, что Аминта скоро забрал себе в голову, что то ли Луций Домиций что-то от скрывает от него, то ли он вообще привел его в неправильное место.

— Считаю до пятидесяти, — завопил он, хватая Луция Домиция за ухо, как нашкодившего сорванца, и пригибая к земле. — Если не успеешь его найти, твой приятель получит свое.

Он имел в виду меня, разумеется, и мое настроение резко изменилось. Теперь я стал гадать, не знает ли Луций Домиций и в самом деле больше, чем сказал, и не собирается ли так все и оставить, чтобы лишить Аминту сокровищ — и хрен с ним с моим горлом. Ублюдок, думал я, сокровище значит для него больше, чем я; а потом: ну, а чего я ожидал? Крысолицых маленьких греков можно найти где угодно, в отличие от золотых гор. Это я просто паниковал, конечно, потому что прекрасно понимал, что Луций Домиций понятия не имеет, где этот проклятый люк, если он здесь вообще был. По правде говоря, я не думал, что он вообще верил в историю всадника о сокровищах Дидоны; а если верил, то собирался отправить на поиски кого-то вместо себя. Так что если всадник и сказал ему, как найти пещеру (предположим, что он сам это знал), то я не думаю, что Луций Домиций забивал себе голову деталями.

В общем, пещеру нашел я, причем безо всяких усилий. Меня в тот момент больше интересовали намерения Аминты, и я начал потихоньку отходить назад, поскольку Скамандрий как раз занялся Луцием Домицием. Короче, я шагнул назад и обнаружил, что только что перенес вес на что-то совершенно отсутствующее. Чертовски дурацкое ощущение; инстинкты вопят, что надо взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие, хотя я не знаю, как это может помочь. Но я даже этого не мог сделать, поскольку руки у меня были связаны веревкой; в крайнем случае я мог подергать пальцами, что вряд ли годилось в данном случае. Неважно. Один или два удара сердца спустя я уже ни на чем не стоял, а летел.

Оказалось, что я наступил на гнилую половую доску или что-то вроде — может, это и был скрытый люк, я не интересовался — и она поддалась под моим весом. Если вы делаете из этого вывод, что в те дни я был жирняем, то нет — я всегда был тощий и жилистый; должно быть, доска прогнила насквозь. В общем, я провалился сквозь нее, больно приземлился — что брякнуло под ногами — и плюхнулся на задницу — только чтобы обнаружить, что сижу я на чем-то неприятно остром. Я взвыл, как любой на моем месте. Скамандрий стоял на коленях над дырой и пытался достать меня ножом. Думаю, он решил, что я нашел какой-то хитрый путь для побега. Пытаясь стащить свою задницу с колючих предметов и в то же время уворачиваясь от ножа Скамандрия — и все это с ушибленной щиколоткой — я особенно не таращился по сторонам. Затем появился Аминта с лампой; он сунул ее в дыру и тут же принялся сквернословить.

Миррина подошла мгновением позже и заглянула ему через плечо.

— Я же вам говорила, — сказала она.