Песенник

Платок тонет и не тонет,

Потихонечку плывет, —

Милый любит и не любит,

Только времечко ведет.

Ах, Самара-городок,

Беспокойная я,

Беспокойная я, —

Успокой ты меня!

Я росла и расцветала

До семнадцати годов,

А с семнадцати годов

Крушит девушку любовь.

Ах, Самара-городок,

Беспокойная я,

Беспокойная я, —

Успокой ты меня!

Милый спрашивал любови,

Я не знала, что сказать, —

Молода, любви не знала,

Ну и жалко отказать.

Ах, Самара-городок,

Беспокойная я,

Беспокойная я, —

Успокой ты меня!

Понапрасну небо ясно,

Одна звездочка горит,

Понапрасну милых много, —

Об одном сердце болит.

Ах, Самара-городок,

Беспокойная я,

Беспокойная я, —

Успокой ты меня!

Тебе белая береза,

Нету места у реки,

Если я тебе невеста, —

Ты меня побереги.

Ах, Самара-городок,

Беспокойная я,

Беспокойная я, —

Успокой ты меня!

Милый скажет: «До свиданья», —

Сердце вскинется огнем.

И тоскует и томится

Все о том же, все о нем.

Ах, Самара-городок,

Беспокойная я,

Беспокойная я, —

Успокой ты меня!

Ах ты, душечка, красна девица,

Мы пойдем с тобой, разгуляемся.

Мы пойдем с тобой, разгуляемся

Вдоль по бережку Волги-матушки.

Эх, пускай на нас люди зарятся:

«Ну и что ж это, что за парочка!

То не брат с сестрой, то не муж с женой,

Добрый молодец с красной девицей!»

Мы пойдем с тобой в зеленой лужок,

Мы нарвем цветов да совьем венок.

Там скажу тебе про любовь свою,

Что томит мое ретиво сердце.

Что томит мое ретиво сердце,

Что пылает в нем жарче пламени.

Ах ты, степь широкая,

Степь раздольная,

Широко ты, матушка,

Протянулася.

Ой, да не степной орел

Подымается,

Ой, да то донской казак

Разгуляется.

Ой, да не летай, орел,

Низко по земле,

Ой, да не гуляй, казак,

Близко к берегу!

Ах ты, степь широкая,

Степь раздольная,

Широко ты, матушка,

Протянулася.

У нас нонче субботея!

У нас нонче субботея!

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, субботея.

А на завтра воскресенье.

А на завтра воскресенье.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, воскресенье.

Ко мне нонче друг Ванюша.

Ко мне приходил друг Ванюша

Барыня то моя, сударыня то моя,

Барыня то моя друг Ванюша

Три кармана приносил он.

Три кармана приносил он.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, приносил он

Первый карман с орехами,

Второй карман со деньгами.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, со деньгами.

Третий карман со изюмом.

Третий карман со изюмом.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, со изюмом.

От орехов губы горьки,

От орехов губы горьки,

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, губы горьки

Нельзя с милым целоваться.

Нельзя с милым целоваться.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, целоваться.

Только можно обниматься.

Только можно обниматься.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, обниматься

От изюма губы сладки,

От изюма губы сладки,

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, губы сладки

Можно с милым целоваться.

Можно с милым целоваться.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, целоваться.

У нас нонче субботея!

У нас нонче субботея!

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Барыня ты моя, субботея.

Эх, вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской,

Да, ох, ой, по Тверской-Ямской да с колокольчиком

Эх, едет миленький сам на троечке,

Ох, едет лапушка да по просёлочкам.

Эх, я в пирушке была, во беседушке,

Ох, я не мёд пила, сладку водочку,

Ох, сладку водочку со наливочкой,

Да, эх, я пила, молода, из полуведра.

Ой ой ой ой

Эх, не лёд трещит, не комар пищит,

Это кум до кумы судака тащит.

Ох ох ох ох

Ой, кумушка, да ты, голубушка,

Свари куму судака, чтобы юшка была.

Ох ох ох ох

Ой, юшечка да с петрушечкой,

Поцелуй ты меня, кума-душечка

Ох, поцелуй, поцелуй, кума-душечка.

Виновата ли я, виновата ли я,

Виновата ли я, что люблю,

Виновата ли я, что мой голос дрожал,

Когда пела я песню ему.

Виновата сама, виновата во всем,

Ещё хочешь себя оправдать,

Так зачем же, зачем в эту лунную ночь

Позволяла себя целовать.

Целовал, миловал, целовал, миловал,

Говорил, что я буду его,

А я верила всё и как роза цвела,

Потому что любила его.

Ой, ты, мама моя, ой, ты, мама моя,

Отпусти ты меня погулять,

Ночью звёзды горят, ночью ласки дарят,

Ночью все о любви говорят.

Виновата ли я, виновата ли я,

Виновата ли я, что люблю,

Виновата ли я, что мой голос дрожал,

Когда пела я песню ему.

Вот кто-то с горочки спустился.

Наверно, милый мой идет.

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

На нем погоны золотые

И яркий орден на груди.

Зачем, зачем я повстречала

Его на жизненном пути!

Зачем, когда проходит мимо,

С улыбкой машет мне рукой,

Зачем он в наш колхоз приехал,

Зачем встревожил мой покой!

Его увижу — сердце сразу

В моей волнуется груди…

Зачем, зачем я повстречала

Его на жизненном пути!

Вот кто-то с горочки спустился.

Наверно, милый мой идет.

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

Вот мчится тройка почтовая

По Волге-матушке зимой,

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой.

«О чем задумался, детина? —

Седок приветливо спросил. —

Какая на сердце кручина,

Скажи, тебя кто огорчил?»

«Ах, барин, барин, добрый барин,

Уж скоро год, как я люблю,

А нехристь-староста, татарин,

Меня журит, а я терплю.

Ах, барин, барин, скоро святки,

А ей не быть уже моей,

Богатый выбрал, да постылый —

Ей не видать отрадных дней…»

Ямщик умолк и кнут ременный

С досадой за пояс заткнул.

«Родные, стой! Неугомонны! —

Сказал, сам горестно вздохнул. —

По мне лошадушки взгрустнутся,

Расставшись, борзые, со мной,

А мне уж больше не промчаться

По Волге-матушке зимой!»

Вот мчится тройка удалая

Вдоль по дороге столбовой,

И колокольчик, дар Валдая,

Гудит уныло под дугой.

Ямщик лихой — он встал с полночи,

Ему взгрустнулося в тиши —

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души:

«Ах, очи, очи голубые!

Вы сокрушили молодца;

Зачем, о люди, люди злые,

Вы их разрознили сердца?

Теперь я бедный сиротина!..»

И вдруг махнул по всем по трем —

И тройкой тешился детина,

И заливался соловьем.

Живет моя отрада

В высоком терему,

А в терем тот высокий

Нет хода никому.

Я знаю: у красотки

Есть сторож у крыльца,

Но он не загородит

Дороги молодца.

Войду я к милой в терем

И брошусь в ноги к ней!

Была бы только ночка

Сегодня потемней.

Была бы только ночка,

Да ночка потемней,

Была бы только тройка,

Да тройка порезвей!

Калина красная, калина вызрела…

Я у залеточки характер вызнала.

Характер вызнала, характер, ой, какой!

Я не уважила, а он пошел с другой.

А он пошел с другой, а я не спорила —

Так, значит, он хорош, а я не стоила!

А я пошла с другим, ему не верится:

Он подошел ко мне удостовериться.

Удостоверился, но не добился слов.

А я одно твержу: «Ты потерял любовь.

Ты потерял любовь, она найденная —

Другому мальчику переведенная.

Ты потерял любовь, и я уверенно

Другому мальчику передоверена!»

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах! Под сосною под зеленою

Спать положите вы меня;

Ай, люли, люли, ай, люли, люли,

Спать положите вы меня.

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах! Сосенушка ты зеленая,

Не шуми же надо мной!

Ай, люли, люли, ай, люли, люли,

Не шуми же надо мной!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах! Красавица, душа-девица,

Полюби же ты меня!

Ай, люли, люли, ай, люли, люли,

Полюби же ты меня!

Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода малинка, малинка моя!

Ах ты, сукин сын Камаринский мужик,

Заголил штаны, по улице бежит.

Он бежит-бежит, пошучивает,

Свои усики покручивает.

Ух-ты, лапоточки мои,

Что вы ходите как будто не туды?

Вы меня совсем не держите,

Упаду — вы не поддержите!

Снова пьяненький Комаринский мужик

У трактира с полбутылкою лежит,

Все репьи собрал поддевкою,

Подпоясанной веревкою!

Ух-ты, лапоточки мои,

Что вы ходите как будто не туды?

Вы меня совсем не держите,

Упаду — вы не поддержите!

Картузишко нахлобучив набекрень,

У трактира ошивается весь день,

Бороденочка козлиная,

Ни короткая, ни длинная,

Ждет в трактире, кто бы водочки поднес,

Получает же одни щелчки под нос!

Ух-ты, лапоточки мои,

Что вы ходите как будто не туды?

Вы меня совсем не держите,

Упаду — вы не поддержите!

Ой же, ой же вы Комарики-рики,

Деревушка небольшая у реки,

Мужики там безлошадные,

Но, до водки дюже жадные!

Ух-ты, лапоточки мои,

Что вы ходите как будто не туды?

Вы меня совсем не держите,

Упаду — вы не поддержите!

Ох, ты, сукин сын, камаринский мужик,

Задрал ножки да на печечке лежит.

Он лежит, лежит попёрдывает,

Правой ножкою подёргивает.

Ух-ты, лапоточки мои,

Что вы ходите как будто не туды?

Вы меня совсем не держите,

Упаду — вы не поддержите!

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, имел я силёнку,

И крепко же, братцы, в селенье одном

Любил я в ту пору девчонку.

Сначала не чуял я в девке беду,

Потом задурил не на шутку:

Куда ни поеду, куда ни пойду,

Всё к милой сверну на минутку.

И любо оно, да покоя-то нет,

А сердце болит всё сильнее.

Однажды даёт мне начальник пакет:

«Свези, мол, на почту живее!»

Я принял пакет — и скорей на коня,

И по полю вихрем помчался,

А сердце щемит, да щемит у меня,

Как будто с ней век не видался.

И что за причина, понять не могу,

И ветер так воет тоскливо…

И вдруг — словно замер мой конь на бегу,

И в сторону смотрит пугливо.

Забилося сердце сильней у меня,

И глянул вперед я в тревоге,

Потом соскочил с удалого коня, —

И вижу я труп на дороге.

А снег уж совсем ту находку занёс,

Метель так и пляшет над трупом.

Разрыл я сугроб-то и к месту прирос, —

Мороз заходил под тулупом.

Под снегом-то, братцы, лежала она…

Закрылися карие очи.

Налейте, налейте скорее вина,

Рассказывать больше нет мочи!

Липа вековая

Над рекой стоит,

Песня удалая

Вдалеке звучит.

Луг покрыт туманом,

Словно пеленой;

Слышен за курганом

Звон сторожевой.

Этот звон унылый

Давно прошлых дней

Пробудил, что было,

Всё в душе моей.

Пробудил, о милой

Прежние мечты.

Вспомнил с новой силой,

Как любила ты.

Но все миновало,

И я под венцом,

Молодца сковали

Золотым кольцом.

Только не с тобою,

Милая моя, —

Спишь ты под землею,

Спишь из-за меня.

Над твоей могилкой

Соловей поет, —

Скоро друг твой милый

Тем же сном заснет.

Липа, расколися

На четыре пня.

Милая, проснися

И возьми меня.

Как на грозный Терек выгнали казаки,

Выгнали казаки сорок тысяч лошадей.

И покрылось поле, и покрылся берег

Сотнями порубленных пострелянных людей.

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить.

С нашим атаманом не приходится тужить.

Атаман наш знает, кого выбирает.

«Эскадрон по коням!», да забыли про меня…

Им осталась воля да казачья доля,

Мне досталась пыльная, горючая земля.

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить.

С нашим атаманом не приходится тужить.

А первая пуля, а первая пуля,

А первая пуля в ногу ранила коня.

А вторая пуля, а вторая пуля,

А вторая пуля в сердце ранила меня.

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить.

С нашим атаманом не приходится тужить.

Жинка погорюет, выйдет за другого.

За мово товарища, забудет про меня…

Жалко только волюшки во широком полюшке,

Жалко сабли вострой да буланого коня.

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить.

С нашим атаманом не приходится тужить.

Меж крутых бережков Волга-речка течет,

А на ней по волнам легка лодка плывет.

В ней сидел молодец, шапка с кистью на нем,

Он с веревкой в руках волны резал веслом.

Он ко бережку плыл, лодку вмиг привязал,

Сам на берег взошел, соловьем просвистал.

А на береге том высок терем стоял,

В нем красотка жила, он ее вызывал.

Одинокой она растворила окно,

Приняла молодца по веревке умно.

Ночку всю пировал с ненаглядной душой.

Утром рано с зарей возвращался домой.

Муж красавицы был воевода лихой,

Молодца повстречал он в саду над рекой.

Долго бились они на крутом берегу,

Не хотел уступить воевода врагу.

Но последний удар их судьбу порешил

И конец их вражде навсегда положил.

Волга в волны свои молодца приняла,

По реке, по волнам, шапка с кистью плыла.

Вдоль по улице метелица метёт,

За метелицей мой миленький идёт.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя.

На твою ли на приятну красоту,

На твоё лишь толь на белое лицо.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя.

Красота твоя с ума меня свела,

Иссушила добра молодца, меня.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя.

Ой, мороз, мороз,

Не морозь меня,

Не морозь меня,

Моего коня.

Моего коня

Белогривого,

У меня жена,

Ой, ревнивая.

У меня жена,

Ой, красавица,

Ждёт меня домой,

Ждёт печалится.

Я вернусь домой

На закате дня,

Обниму жену,

Напою коня.

Ой, мороз, мороз,

Не морозь меня,

Не морозь меня,

Моего коня.

Ой, да не вечер, да не вечер.

Мне малым-мало спалось.

Мне малым-мало спалось,

Ой, да во сне привиделось.

Мне во сне вчера привиделось

Будто конь мой вороной

Разыгрался, расплясался,

Ой, разрезвился подо мной.

Ой, налетели ветры злые,

Да с восточной стороны,

И сорвали черну шапку

С моей буйной головы.

А есаул-то наш догадлив был,

Он сумел сон мой разгадать.

Ой, пропадет он говорил мне

Твоя буйна голова.

Ой, да не вечер, да не вечер.

Мне малым-мало спалось.

Мне малым-мало спалось,

Ой, да во сне привиделось.

Окрасился месяц багрянцем,

Где волны бушуют у скал.

«Поедем, красотка, кататься,

Давно я тебя поджидал».

«Я еду с тобою охотно,

Я волны морские люблю.

Дай парусу полную волю,

Сама же я сяду к рулю».

«Ты правишь в открытое море,

Где с бурей не справиться нам.

В такую шальную погоду

Нельзя доверяться волнам».

«Нельзя? Почему ж, дорогой мой?

А в прошлой, минувшей судьбе,

Ты помнишь, изменщик коварный,

Как я доверялась тебе?»

«Послушай, мы жизнью рискуем,

Безумная, руль поверни!

На это сердитое море,

На эти ты волны взгляни».

А волны бросаются с ревом

На их беззащитный челнок.

«Прочь весла! От гибели верной

Спасти чтоб никто нас не мог!

Меня обманул ты однажды,

Сегодня тебя провела.

Смотри же: вот ножик булатный,

Недаром с собою взяла!»

И это сказавши, вонзила

В грудь ножик булатный ему.

Сама с обессиленным сердцем

Нырнула в морскую волну.

Наутро утихла та буря,

И волны, лаская песок,

Прибили два трупа холодных

И в щепки разбитый челнок.

Окрасился месяц багрянцем,

Где волны бушуют у скал.

«Поедем, красотка, кататься,

Давно я тебя поджидал».

По Дону гуляет, по Дону гуляет,

По Дону гуляет казак молодой.

В саду дева плачет, в саду дева плачет,

В саду дева плачет на быстрой рекой.

Её утешает, её утешает,

Её утешает казак молодой:

«О чем, дева, плачешь, о чем, дева, плачешь,

О чем, дева, плачешь, о чем слезы льешь?»

«О, как мне не плакать, о, как мне не плакать,

О, как мне не плакать, слез горьких не лить!

В саду я гуляла, в саду я гуляла,

В саду я гуляла, цветочки рвала.

Цветочки рвала я, цветочки рвала я,

Цветочки рвала я — цыганка пришла;

Цыганка гадала, цыганка гадала,

Цыганка гадала, за ручку брала.

Брала и шутила, брала и шутила,

Брала и шутила, качала головой:

„Утонешь, девчонка, утонешь, девчонка,

Утонешь, девчонка, в день свадьбы своей!“» —

«Не верь, моя радость, не верь, моя радость,

Не верь, моя радость, не верь никому.

Поверь, моя радость, поверь, моя радость,

Поверь, моя радость, лишь мне одному!

Поедем венчаться, поедем венчаться,

Поедем венчаться — я выстрою мост,

Чугунный и длинный, чугунный и длинный,

Чугунный и длинный на тысячу верст.

Поставлю я стражей, поставлю я стражей,

Поставлю я стражей — донских казаков».

Вот едет карета, вот едет карета,

Вот едет карета, пошли кони в ряд.

Споткнулися кони, споткнулися кони,

Споткнулися кони на этом мосту.

Невеста упала, невеста упала,

Невеста упала да прямо в реку.

Невеста кричала, невеста кричала,

Невеста кричала: «Прощай, белый свет!»

Еще раз кричала, еще раз кричала,

Еще раз кричала: «Прощай, мать-отец!»

Еще повторяла, еще повторяла,

Еще повторяла: «Прощай, милый мой!

Наверно, наверно, не жить нам с тобой!»

По Муромской дорожке

Стояли три сосны.

Со мной прощался милый

До будущей весны.

Он клялся и божился

Со мной одною быть.

На дальней на сторонке

Меня не позабыть.

Наутро он уехал,

Умчался милый вдаль.

На сердце мне оставил

Тоску лишь, да печаль.

А ночью мне приснился

Ужасный страшный сон,

Что милый мой женился,

Нарушил клятву он.

А я над сном смеялась

При ярком свете дня.

Да разве ж это можно,

Чтоб мил забыл меня?

Но сон мой вскоре сбылся.

И раннею весной

Мой милый возвратился

С красавицей женой.

Я у ворот стояла,

Когда он проезжал,

Меня в толпе народа

Он взглядом отыскал.

Увидев мои слезы,

Глаза он опустил.

И понял, что навеки

Мне сердце погубил.

По Муромской дорожке

Стояли три сосны.

Со мной прощался милый

До будущей весны.

Пойду ль я, выйду ль я, да

Пойду ль я, выйду ль я, да

Во дол, во долинушку, да

Во дол, во широкую.

Сорву ль я, вырву ль я, да

Сорву ль я, вырву ль я, да

С винограда ягоду, да

С винограда винную.

То ли мне не ягода, да

То ли мне не винная, да

Я цветочек сорвала, да

Я веночек совила.

Кинуся, брошуся, да

Кинуся, брошуся, да

Ко молодцу на колени,

Ко молодцу на колени.

Я у молодца сижу, да

Я на молодца гляжу, да

Скажи, душа, скажи, свет, да

Скажи, любишь али нет?

Скажи, душа, скажи, свет, да

Скажи, любишь али нет? — да

«Я любить-то не люблю, да

Наглядеться не могу!»

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

Товарищ, мы едем далеко.

Далеко от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,

И Красное море шумит,

А берег суровый и тесный, —

Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило —

Товарища надо сменить.

По трапу едва он спустился,

Механик кричит: «Шевелись!»

«Товарищ, я вахты не в силах стоять, —

Сказал кочегар кочегару, —

Огни в моих топках совсем прогорят,

В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди, заяви всем, что я заболел

И вахту, не кончив, бросаю.

Весь потом истек, от жары изнемог;

Работать нет сил — умираю».

Товарищ ушел… Он лопату схватил,

Собравши последние силы,

Дверь топки привычным толчком отворил,

И пламя его озарило.

Лицо его, плечи, открытую грудь

И пот, с них струившийся градом…

О, если бы мог кто туда заглянуть.

Назвал кочегарку бы адом!

Котлы паровые зловеще шумят,

От силы паров содрогаясь,

Как тысячи змей, пары те шипят,

Из труб кое-где пробиваясь.

А он, извиваясь пред жарким огнем.

Лопатой бросал ловко уголь.

Внизу было мрачно — луч солнца и днем

Не может проникнуть в тот угол.

Нет ветра сегодня, — нет мочи стоять.

Согрелась вода, душно, жарко…

Термометр поднялся на сорок пять, —

Без воздуха вся кочегарка.

Окончив кидать, он напился воды, —

Воды опресненной, нечистой,

С лица его падал пот, сажи следы,

Услышал он крик машиниста:

«Ты вахты, не кончив, не смеешь бросать.

Механик тобой недоволен.

Ты к доктору должен пойти и сказать, —

Лекарство он даст, если болен».

За поручни слабо хватаясь рукой,

По трапу наверх он взбирался;

Идти за лекарством в приемный покой

Не мог — от жары задыхался.

На палубу вышел, — сознанья уж нет.

В глазах у него помутилось.

Увидел на миг ослепительный свет.

Упал. Сердце больше не билось….

К нему подбежали с холодной водой,

Стараясь привесть его в чувство,

Но доктор оказал, покачав головой:

«Бессильно здесь наше искусство…»

Всю ночь в лазарете покойник лежал,

В костюме матроса одетый;

В руках восковую свечу он держал.

Воск таял, жарою согретый.

Проститься с товарищем, утром пришли

Матросы, друзья кочегара,

Последний подарок ему поднесли:

Колосник обгорелый и ржавый.

К ногам привязали ему колосник

И койкою труп обернули.

Пришел корабельный священник-старик,

И слезы у многих сверкнули.

Был чист, неподвижен в тот миг океан

Как зеркало, воды блестели.

Явилось начальство, пришел капитан,

И «вечную память» пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой.

И в саване тело скользнуло,

В пучине глубокой, безвестной, морской

Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой.

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

Мы частушек много знаем

И хороших, и плохих.

Интересно тем послушать,

Кто не знает никаких.

Эх, подружка дорогая,

Про нас знает весь народ.

Без тебя никто не спляшет,

Без меня — не запоет.

Лавка, лавочка поката,

Не садись со мной богатый.

Лучше бедный, да милой,

Сядет рядышком со мной.

Я частушку на частушку,

Как на ниточку, вяжу.

Ты досказывай, подружка,

Если я не доскажу.

Не смотрите на меня,

Что я худоватая.

Мамка салом не кормила,

Я не виноватая.

Не ругай меня, маманя,

Не ругай так грозно.

Ты сама была такая —

Приходила поздно.

В небе месяц молодой,

Спрятался за тучею.

Приходи ко мне скорее,

Ласками замучаю!

Я, бывало, всем давала

Повороты от ворот.

А теперь одна осталась —

Никто замуж не берет!

Перхоть мужу извести

Ныне дело плевое.

А вот как бы нарастить

Что-нибудь толковое.

На дворе стоит туман,

Сушится пеленка.

Вся любовь твоя обман,

Окромя ребенка.

За деревней на пруду

Квакают лягушки.

А я милёночку лапшу —

Вешаю на ушки.

День весенний наступил,

Кот на крыше завопил.

Скоро тоже завоплю,

Замуж очень я хочу!

Что стоишь, качаясь,

Тонкая рябина,

Головой склоняясь

До самого тына.

А через дорогу

За рекой широкой

Так же одиноко

Дуб стоит высокий.

Как бы мне, рябине,

К дубу перебраться,

Я б тогда не стала

Гнуться и качаться.

Тонкими ветвями

Я б к нему прижалась,

И с его листами

День и ночь шепталась.

Но нельзя рябине

К дубу перебраться,

Знать судьба такая

Век одной качаться.

Степь да степь кругом.

Путь далек лежит.

В той степи глухой

Замерзал ямщик.

И, набравшись сил,

Чуя смертный час.

Он товарищу

Отдавал наказ:

«Ты, товарищ мой,

Не попомни зла,

Здесь, в степи глухой.

Схорони меня.

Ты лошадушек

Сведи к батюшке,

Передай поклон

Родной матушке.

А жене скажи

Слово прощальное,

Передай кольцо

Обручальное.

Да скажи ты ей —

Пусть не печалится,

Пусть с другим она

Обвенчается.

Про меня скажи,

Что в степи замерз,

А любовь ее

Я с собой унес».

Там, вдали за рекой,

Засверкали огни,

В небе ясном заря догорала;

Сотня юных бойцов

Из буденовских войск

На разведку в поля поскакала.

Они ехали долго

В ночной тишине

По широкой украинской степи.

Вдруг вдали у реки

Засверкали штыки:

Это белогвардейские цепи.

И без страха отряд

Поскакал на врага,

Завязалась кровавая битва.

И боец молодой

Вдруг поник головой —

Комсомольское сердце пробито.

Он упал возле ног

Вороного коня

И закрыл свои карие очи.

— Ты, конек вороной,

Передай, дорогой,

Что я честно погиб за рабочих…

Там, вдали за рекой,

Уж погасли огни,

В небе ясном заря разгоралась.

Сотня юных бойцов

В стан буденовских войск

Из разведки назад возвращалась.

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит,—

То мое сердечко стонет,

Как осенний лист, дрожит.

Извела меня кручина,

Подколодная змея!..

Догорай, моя лучина…

Догорю с тобой и я!

Не житье мне здесь без милой.

С кем теперь идти к венцу?.

Знать, судил мне рок с могилой

Обвенчаться, молодцу.

Расступись, земля сырая.

Дай мне, молодцу, покой,

Приюти меня, родная,

В тихой келье, гробовой.

Поговори хоть ты со мной,

Гитара семиструнная, вся душа,

Вся душа полна тобой,

А ночь такая лунная.

Эх раз, раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

Эх раз, раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

В чистом поле васильки

Вам, дальняя дорога.

Эх сердце стонет от тоски,

А в глазах тревога.

Эх раз, раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

Эх раз, раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

На горе стоит ольха,

А под горою вишня.

Полюбил цыганку я,

А она, она замуж вышла.

Эх раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

Эх раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

У меня жена была,

Она меня любила.

Изменила только раз,

А потом решила.

Эх раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

Эх раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

Если вас целуют раз,

Вы наверно вскрикните,

Эх раз, да ещё раз,

А потом привыкните.

Эх раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

Эх раз, да ещё раз,

Да ещё много-много раз.

Что ты жадно глядишь на дорогу,

В стороне от весёлых подруг,

Знать, забило сердечко тревогу,

Всё лицо твоё вспыхнуло вдруг.

И зачем ты бежишь торопливо

За промчавшейся тройкой вослед,

На тебя, подбоченясь красиво,

Загляделся проезжий корнет.

На тебя заглядеться не диво,

Полюбить тебя всякий не прочь,

Вьётся алая лента игриво

В волосах твоих чёрных, как ночь.

Не гляди же с тоской на дорогу

И за тройкой во след не спеши,

И тоскливую в сердце тревогу

Поскорей навсегда заглуши.

Шел отряд по берегу,

Шел издалека,

Шел под красным знаменем

Командир полка.

Голова обвязана,

Кровь на рукаве,

След кровавый стелется

По сырой траве.

«Хлопцы, чьи вы будете,

Кто вас в бой ведет?

Кто под красным знаменем

Раненый идет?»

«Мы сыны батрацкие,

Мы за новый мир,

Щорс идет под знаменем —

Красный командир.

В голоде и в холоде

Жизнь его прошла,

Но недаром пролита

Кровь его была.

За кордон отбросили

Лютого врага,

Закалились смолоду,

Честь нам дорога».

Тишина у берега,

Смолкли голоса,

Солнце книзу клонится,

Падает роса.

Лихо мчится конница,

Слышен стук копыт,

Знамя Щорса красное

На ветру шумит.

Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка темная была.

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

А поутру они вставали,

Кругом помятая трава,

Да не одна трава помята, —

Помята молодость моя.

Придешь домой, а дома спросят:

«Где ты гуляла, где была?»

А ты скажи: В саду гуляла,

«Домой тропинки не нашла».

А если дома ругать будут,

То приходи опять сюда…

Она пришла: его там нету,

Его не будет никогда.

Она глаза платком закрыла

И громко плакать начала:

«Куда ж краса моя девалась?

Кому ж я счастье отдала?..»

Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка темная была.

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

Эх, яблочко,

Да куда котишься?

Ко мне в рот попадешь —

Да не воротишься!

Эх, яблочко

Да ананасное!

Не ходи за мной, буржуй,

Да я вся красная!

Эх, яблочко

Да огородное!

Прижимай кулаков —

Да все народное!

Эх, яблочко,

Да цвета зрелого.

Любила красного,

Любила белого.

Эх, яблочко,

Да цвета ясного.

Да ты — за белого,

А я — за красного.

Эх, яблочко

Да и не спелое!

А буржуйское дело

Да прогорелое!

Эх, яблочко

Да на завалинке!

Да продает офицер

Да стары валенки!

Эх, яблочко,

Да не докотится.

Буржуйская власть

Да не воротится!

Славное море, священный Байкал,

Славный корабль, омулёвая бочка.

Эй, баргузин, пошевеливай вал,

Молодцу плыть недалечко.

Долго я тяжкие цепи влачил,

Долго скитался в горах Акатуя,

Старый товарищ бежать подсобил,

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь,

Горная стража меня не поймала.

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка миновала.

Шёл я и в ночь, и средь белого дня,

Вкруг городов, озираяся зорко.

Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой.

Славное море, священный Байкал,

Славный мой парус — кафтан дыроватый.

Эй, баргузин, пошевеливай вал,

Слышатся грома раскаты.

«Черный ворон, что ты вьешься

Над моею головой?

Ты добычи не дождешься,

Черный ворон, я не твой».

Под ракитою зеленой

Казак раненый лежал,

Он, стрелою прободенный,

Крест свой медный целовал.

Кровь лилась из черной раны

На истоптанный песок,

А над ним кружился ворон,

Чуя лакомый кусок.

«Что ж ты когти распускаешь

Над моею головой,

Иль добычу себе чаешь,

Я ж казак еще живой.

Завяжу смертельну рану

Подаренным мне платком,

А потом с тобою стану

Говорить все об одном:

Полети в мою сторонку,

Скажи матушке моей,

Ей скажи, моей любезной,

Что за родину я пал.

Отнеси платок кровавый

Милой любушке моей,

Ей скажи, моей любимой,

Что женился да на другой.

Взял невесту тиху, скромну

В чистом поле под кустом,

С нею здесь венчала сваха —

Сабля вострая моя.

Калена стрела венчала

Нас средь битвы роковой.

Вижу, смерть моя приходит,

Черный ворон, весь я твой.

Что ж ты когти распускаешь

Над моею головой,

Иль добычу себе чаешь,

Черный ворон, весь я твой».

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах.

Идёт он густою тайгою,

Где пташки одни лишь поют,

Котёл его сбоку тревожит,

Сухие коты ноги бьют.

На нём рубашонка худая,

И множество разных заплат,

Шапчонка на нём арестанта

И рваный тюремный халат.

Бежал из тюрьмы тёмной ночью,

В тюрьме он за правду страдал.

Идти дальше нет уже мочи —

Пред ним расстилался Байкал.

Бродяга к Байкалу подходит,

Рыбацкую лодку берёт

И грустную песню заводит,

Про Родину что-то поёт.

«Оставил жену молодую

И малых оставил детей,

Теперь я иду наудачу,

Бог знает, увижусь ли с ней!»

Бродяга Байкал переехал,

Навстречу — родимая мать.

«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,

Здоров ли отец мой да брат?»

«Отец твой давно уж в могиле,

Сырою землёю зарыт,

А брат твой давно уж в Сибири,

Давно кандалами гремит».

«Пойдём же, пойдём, мой сыночек,

Пойдём же в курень наш родной,

Жена там по мужу скучает,

И плачут детишки гурьбой».

Среди долины ровныя,

На гладкой высоте

Цветет, растет высокий дуб

В могучей красоте.

Высокий дуб, развесистый,

Один у всех в глазах;

Один, один, бедняжечка,

Как рекрут на часах.

Взойдет ли красно солнышко, —

Кого под тень принять?

Ударит ли погодушка, —

Кто будет защищать?

Ни сосенки кудрявыя,

Ни ивки вкруг него;

Ни кустики зеленые

Не вьются вкруг него.

Ах, скучно одинокому

И дереву расти!

Ах, горько, горько молодцу

Без милой жизнь вести!

Есть много сребра, золота:

Кому их подарить?

Есть много славы, почестей:

Но с кем их разделить?

Встречаюсь ли с знакомыми:

Поклон — да был таков;

Встречаюсь ли с пригожими:

Поклон — да пара слов.

Одних я сам чуждаюся,

Другой бежит меня.

Все други, все приятели

До черного лишь дня!

Где ж сердцем отдохнуть могу,

Когда гроза взойдет?

Друг нежный спит в сырой земле,

На помощь не придет.

Ни роду нет, ни племени

В чужой мне стороне;

Не ластится любезная

Подруженька ко мне!

Не плачется от радости

Старик, глядя на нас,

Не вьются вкруг малюточки,

Тихохонько резвясь.

Возьмите же все золото,

Все почести назад, —

Мне Родину, мне милую,

Мне милой дайте взгляд!

Есть на Волге утес, диким мохом оброс

Он с вершины до самого края;

И стоит сотни лет, только мохом одет,

Ни нужды, ни заботы не зная.

На вершине его не растет ничего,

Только ветер свободный гуляет,

Да могучий орел свой притон там завел

И на нем свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утесе том был,

Лишь один до вершины добрался,

И утес человека того не забыл,

И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси

Человека того проклинают,

Но приволжский народ о нем песни поет

И с почетом его вспоминает.

Раз, ночною порой, возвращаясь домой,

Он один на утес тот взобрался

И в полуночной мгле на высокой скале

Там всю ночь до зари оставался.

Много дум в голове родилось у него,

Много дум он в ту ночь передумал.

И под говор волны, средь ночной тишины

Он великое дело задумал.

Но свершить не успел он того, что хотел,

И не то ему пало на долю;

И расправой крутой да кровавой рукой

Не помог он народному горю.

Не владыкою был он в Москву привезен,

Не почетным пожаловал гостем,

И не ратным вождем, на коне и с мечом,

Он сложил свои буйные кости…

И Степан, будто знал, никому не сказал,

Никому своих дум не поведал,

Лишь утесу тому, где он был, одному

Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес и хранит

Он заветные думы Степана;

И лишь с Волгой одной вспоминает порой

Удалое житье атамана.

Но зато, если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя её подвизался, —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет,

Чутким ухом к вершине приляжет,

И утес-великан всё, что думал Степан,

Все тому смельчаку перескажет.

Ой, полным-полна коробушка,

Есть и ситцы и парча,

Пожалей, душа моя, зазнобушка,

Молодецкого плеча.

Выйди, выйди в рожь высокую,

Там до ночки да погожу,

А завижу черноокую,

Все товары да разложу.

Цены сам платил немалые,

Не торгуйся, не скупись,

Подставляй-ка губки алые,

Ближе к милому садись.

Вот и пала ночь туманная,

Ждёт удалый молодец,

Чу, идёт, пришла моя желанная,

Продаёт товар купец.

Катя бережно торгуется,

Всё боится передать,

Парень с девицей целуется,

Просит цену да набавлять.

Знает только ночь глубокая,

Как поладили они.

Распрямись ты, рожь высокая,

Тайну свято сохрани.

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии летали,

И бесперерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

Ко славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой.

Товарищи его трудов,

Побед и громозвучной славы,

Среди раскинутых шатров

Беспечно спали близ дубравы.

«О, спите, спите, — мнил герой,—

Друзья, под бурею ревущей;

С рассветом глас раздастся мой,

На славу иль на смерть зовущий!

Вам нужен отдых; сладкий сон

И в бурю храбрых успокоит;

В мечтах напомнит славу он

И силы ратников удвоит.

Кто жизни не щадил своей

Опасность в сечах презирая,

Тот думать будет ли о ней,

За Русь святую погибая?

Своей и вражьей кровью смыв

Все преступленья буйной жизни

И за победы заслужив

Благословения отчизны,—

Нам смерть не может быть страшна

Своё мы дело совершили:

Сибирь царю покорена,

И мы — не праздно в мире жили!»

Но роковой его удел

Уже сидел с героем рядом

И с сожалением глядел

На жертву любопытным взглядом.

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии летали,

И бесперерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Иртыш кипел в крутых брегах,

Вздымалися седые волны,

И рассыпались с ревом в прах,

Бия о брег, козачьи челны.

С вождем покой в объятьях сна

Дружина храбрая вкушала;

С Кучумом буря лишь одна

На их погибель не дремала!

Страшась вступить с героем в бой,

Кучум к шатрам, как тать презренный,

Прокрался тайною тропой,

Татар толпами окруженный.

Мечи сверкнули в их руках —

И окровавилась долина,

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина…

Ермак воспрянул ото сна

И, гибель зря, стремится в волны,

Душа отвагою полна,

Но далеко от брега челны!

Иртыш волнуется сильней —

Ермак все силы напрягает

И мощною рукой своей

Валы седые рассекает…

Плывет… уж близко челнока —

Но сила року уступила,

И, закипев страшней, река

Героя с шумом поглотила.

Лишивши сил богатыря

Бороться с ярою волною,

Тяжелый панцирь — дар царя

Стал гибели его виною.

Ревела буря… вдруг луной

Иртыш кипящий серебрился,

И труп, извергнутый волной,

В броне медяной озарился.

Носились тучи, дождь шумел,

И молнии ещё сверкали,

И гром вдали ещё гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выплывают расписные

Острогрудые челны.

На переднем Стенька Разин,

Обнявшись, сидит с княжной,

Свадьбу новую справляет

Он, веселый и хмельной.

А она, потупив очи,

Ни жива и ни мертва,

Молча слушает хмельные

Атмановы слова.

Позади их слышен ропот:

«Нас на бабу променял,

Только ночь с ней провозжался,

Сам на утро бабой стал».

Этот ропот и насмешки

Слышит грозный атаман,

И могучею рукою

Обнял персиянки стан.

Брови черные сошлися,

Надвигается гроза.

Буйной кровью налилися

Атамановы глаза.

«Ничего не пожалею,

Буйну голову отдам!» —

Раздается голос властный

По окрестным берегам.

«Волга, Волга, мать родная,

Волга — русская река,

Не видала ты подарка

От донского казака!

Чтобы не было раздора

Между вольными людьми,

Волга, Волга, мать родная,

На, красавицу прими!»

Мощным взмахом поднимает

Он красавицу княжну

И за борт её бросает

В набежавшую волну.

«Что ж вы, братцы, приуныли?

Эй ты, Филька, черт, пляши!

Грянем песню удалую

На помин её души!..»

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выплывают расписные

Острогрудые челны.