Песочные часы

CXXI–CXXX

CXXI. Дискотеки мира и лачуги мира. Стальные цепочки на запястье как знак мужественности и потертая кобура на холщовом ремне как показатель ее же. Ежемесячный журнал «Плейбой» как манифест умеренного свободомыслия и ежедневные учебные занятия в армии как основа знаний о мире. Ужин при свечах под звуки фуги Баха и рис в жестяной миске с добавкой непомерно малой порции рыбы или овощей. Протанцевать всю ночь в дискотеке и провести ночь без сна в казармах.

Может быть, вопрос, который прокричал Гевара, вообще неразрешим и не должен ставиться, потому что противоречит освященному столетиями миропорядку? Может быть, между миром Дана и миром тех людей нет общего знаменателя, который позволил бы выработать единое мерило ценностей?

СХХII. День в городе Хошимин. Ссоры, дискуссии, дружеские беседы. «Луа мой». Гектолитры пива. Некоторые группы уезжают. Довольно с них Кампучии, жары, езды вездеходами, пробуждений в три часа утра. Они сделали свое, хватит.

Из Ханоя прибыл Петр с известием, что деньги для меня наконец пришли,

Китайцы сосредоточивают войска на границе с Вьетнамом.

Карлос тихо подкрадывается сзади, внезапно приставляет два пальца к затылку и кричит: пол-пот-иенг-сари! пол-пот-иенг-сари!

Заметки. Наброски. Первый план книги. Презрительные эпитеты в собственный адрес. Заглавия нет. Не больше четырех-пяти листов, сырые наброски, без «политологии», без «хохмологии». Никто этого не переварит, никому это не нужно. Надо засвидетельствовать, и ничего больше.

СХХIII. Тринадцатого февраля целый день в Пномпене. Восемь страниц записей. Мы хотим остаться на ночь, но снова не удается. Matter of security[47], с улыбкой говорит начальник охраны. Наш «Изусу» еле дышит.

Визит Фам Ван Донга опять отложен. Мы возвращаемся ночевать во Вьетнам.

Кроме вьетнамцев, ни один иностранец до сего времени не ночевал в Кампучии.

CXXIV. Кем, собственно говоря, были Пол Пот и его ближайшие сотрудники? Надо наконец привести в какую-то систему все, что я о них знаю, хотя знаю не так много — и в записях больше вопросительных, чем восклицательных знаков.

О первых шагах группы Пол Пота никто, по-видимому, точных сведений не имеет. В настоящий момент это люди в возрасте от сорока Девяти до пятидесяти шести лет. Их политическая деятельность началась рано, надо полагать, еще в период Освободительной борьбы против французов. Можно считать, что все они выходят из кругов, на которые оказывала влияние Коммунистическая партия Индокитая, за исключением, может быть, Ху Нима, которого уже нет в живых.

Эта партия была основана в феврале 1930 года в Гонконге группой вьетнамских коммунистов, среди которых особо важную роль играл Хо Ши Мин. Жаль, что публицистика из газеты «Ле парна», издававшейся Хо Ши Мином в Париже, так мало известна. В ней много исключительно интересных мыслей и оригинальных теоретических обобщений. Название еженедельника означало «пария, нищий, кули», интеллектуальный уровень публиковавшихся в нем статей был довольно высок.

Коммунистическая партия Индокитая была распущена дважды. Впервые это произошло в ноябре 1945 года, когда Хо Ши Мин решил объединить все демократические силы, включая национальную буржуазию, для борьбы с французскими колонизаторами[48]. Практически же немногочисленная кадровая партия продолжала существовать как бы в двойном подполье: по отношению к французам, которые считали индокитайских коммунистов находящимися вне закона, и по отношению к местной национальной буржуазии, которая сотрудничала с радикально настроенными левыми силами в рамках Вьетмина. В течение шести лет всем коммунистам региона было совершенно ясно, что целью борьбы является национальное, но вместе с тем и социальное освобождение всего Индокитайского полуострова, то есть: Аннама, Тонкина, Кохинхины, Камбоджи и Лаоса. В феврале 1951 года была создана Партия трудящихся Вьетнама, которая руководила освободительной борьбой на территории Вьетнама, то есть только в трех из пяти прежних французских протекторатов. Это обстоятельство весьма существенно для позднейших судеб революции в этом регионе. Все без исключения радикально настроенные левые индокитайские деятели считали общность судеб всех народов полуострова вещью совершенно очевидной. Не было в этот период никаких споров по поводу границ, будущей формы правления, даже насчет тактики освободительной борьбы.

В 1954 году, после подписания Женевских соглашений, наряду с уже существовавшей Партией трудящихся Вьетнама возникли еще две новые партии: Народная партия Лаоса и Кхмерская народно-революционная партия. О возникновении второй из них мало что известно. Мне не удалось даже узнать фамилию ее первого генерального секретаря. Вполне вероятно, влияние партии в первые годы после освобождения было невелико и ограничивалось, надо полагать, узким кругом интеллигентов среднего поколения, которые познакомились с марксизмом благодаря КПИК или французским коммунистам.

Первые достоверные сведения о группе Пол Пота — ибо с самого начала это была относительно сплоченная группа, обладавшая некоторыми чертами фракции, — относятся к 1956 году[49]. Членам этой группы было тогда около тридцати лет, они жили во Франции, были членами ФКП. Данный период еще ждет своего историка, известно, однако, что это были нелегкие годы, когда французским коммунистам не во всем сопутствовала удача. Потрясение, вызванное разгромом под Дьенбьенфу[50], а одновременно начало восстания в Алжире в ноябре 1954 года привели определенную часть левых сил в состояние замешательства, связанного с проблемами деколонизации. К тому же Алжир считался тогда заморским департаментом Франции, в котором живут также и французские пролетарии. Внутренний кризис Четвертой республики поставил партию перед необходимостью пересмотреть многие важные пункты программы в связи с нараставшей популярностью концепций де Голля. К тому же внутренние перемены в социалистических странах после 1953 года вызвали волну споров в самой партии, в левых кругах и профсоюзном движении. Летом 1956 года, после XX съезда КПСС, руководство Французской компартии, стоявшее перед большими сложностями, не полностью приняло новые выводы и лозунги, одобренные в содружестве социалистических стран. В «Юманите» появилось несколько острых критических статей, которые вызвали, с одной стороны, решительные возражения части партийной интеллигенции, а с другой — немалое разочарование среди коммунистов бывших или продолжавших существовать французских колониальных владений. В итоге, однако, ФКП поддержала основные решения XX съезда КПСС.

Пол Пот и Иенг Сари, которые, как предполагают, около 1953 года захватили вместе со своею группой руководство индокитайской секцией ФКП, формально членами французской партии уже не являлись, но осенью 1956 года начали интенсивно организовывать внутри ФКП оппозицию, которую, если держаться утвердившейся терминологии, следовало бы определить как догматическую. На страницах «Революционного знамени» они отвергли решения XX съезда КПСС, обвинили европейские социалистические страны в «сдаче позиций ревизионизму».

Экземпляры «Революционного знамени» малодоступна. На основе нескольких номеров трудно реконструировать весь ход рассуждений Пол Пота. Но знаменательно, что 1937–1941, а также 1945–1953 годы он считает периодом «наиболее творческим в истории социалистического строительства», яростно полемизирует с троцкистами одобряет методы начала коллективизации и посвящает особую главу «заслугам бойца революции Матьяша Ракоши». Взгляды, близкие к этим, проповедовала тогда во Франции небольшая, но крикливая группа «L'Étincelle»[51], которую в разное время определяли как троцкистскую, догматическую, анархистскую или даже мусаватистскую. Нет доказательств (во всяком случае, они не преданы огласке), что эти группы были организационно связаны, но совпадения в сфере идеологии поразительны.

Интересно, что в этот период Пол Пот критически относился к Китаю. Надо помнить, что это была эпоха «ста цветов», период исключительно высокого престижа Китая на международной арене, тогда еще хороших отношений между Китаем и другими социалистическими странами, а также расцвета китайской науки и культуры. Это может считаться свидетельством того, что группа Пол Пота с самого начала руководствовалась относительно неизменными установками и, во всяком случае, была далека в тот период от беспринципного угодничества.

Можно полагать, что взгляды Пол Пота, который в этой группе был, несомненно, самой сильной индивидуальностью, сложились во время его обучения во Франции, во второй половине пятидесятых годов. Существует, как говорят, написанная им брошюра (издана под псевдонимом Салот Сар, если это действительно псевдоним), где на французском языке изложена вся та доктрина, которой через десять с лишним лет предстояло осуществиться на практике. Мне не удалось отыскать эту брошюру, но я встречал людей, которые ее читали. Говорят, что этот текст, изложенный «ясно и по-декартовски логично», не оставляет повода для сомнений.

Группа Пол Пота возвратилась в Кампучию на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов[52]. Это утверждается, во всяком случае, во вьетнамских и западногерманских источниках, хотя во французской прессе говорится, что это произошло гораздо раньше. Во французской печати так много разного рода измышлений насчет Кампучии и лично Пол Пота, что лучше держаться вьетнамской версии.

Почти все они начали работать в средней школе. Иенг Сари и, по-видимому, Кхиеу Самфан были директорами гимназий. Сон Сен, одна из самых таинственных фигур в этой группе, был якобы преподавателем технического факультета королевского университета в Пномпене. Сам Пол Пот преподавал как будто «историю, политические науки и этику» в одном из столичных лицеев (причем из двух источников я узнал, что это был лицей «Туолсленг», превращенный позднее в главный полпотовский застенок), но многие этот факт отрицают.

Группа сразу же приступила к нелегальной работе в Кхмерской народно-революционной партии. Генезис этой партии и дата ее возникновения — полная загадка. Утверждают (но не во Вьетнаме), что она возникла в 1951 году, как бы в ответ на создание Партии трудящихся Вьетнама. Она никогда не признавала тогда еще существующую Коммунистическую партию Индокитая и с самого начала вела политику, свидетельствовавшую о националистических и антивьетнамских тенденциях.

Возможно, что партия вообще была создана полицейскими провокаторами, потому что в марте 1959 года генеральный секретарь этой партии, некий Сиеу Хенг, выдал все документы партии полиции Сианука, в том числе список ее членов. Судьба этого человека неизвестна. Его предательство привело к аресту нескольких сот членов партии. Часть из них была расстреляна, остальные — приговорены к длительным срокам каторжной тюрьмы, ибо всякая революционная деятельность была тогда в Кампучии запрещена. Не столь законом, поскольку законодательство находилось тогда, так сказать, в зачаточном состоянии, сколь по устному распоряжению Сианука.

Принц Нородом Сианук Варман был, несомненно, сторонником нейтрализма и на свой лад стремился к улучшению положения в Кампучии. Но хвалы, раздававшиеся в его честь, не имели под собой достаточных оснований. В этом случае (как и в других) позитивная оценка внешней политики не должна заслонять трезвой оценки фактов из области политики внутренней. В политической практике Сианука были разные стадии, но нет оснований утверждать, что он был лишь тосковавшим по прошлому буддистом и поклонником красивых танцовщиц. На его совести, особенно в первый период правления, ряд актов жестокого, кровавого террора.

Группа Пол Пота решила возродить коммунистическое движение в Кампучии и очистить его от полицейских провокаторов. 30 сентября 1960 года в городе, который до сих пор неизвестен, была основана Коммунистическая партия Камбоджи, которую иногда называют «Новой». Я думаю, чта правильнее было бы обозначить ее номером 2, потому что позднее произошли и другие осложнения. Пол Пот стал членом Политбюро и заместителем генерального секретаря партии. Фамилия генерального секретаря в данном случае не так важна[53]. Быть может, роковой опыт прошлого был причиной того, что КПК-2 была с самого начала кадровой партией, предъявлявшей своим членам весьма высокие требования. Можно заметить тут несомненное влияние китайского и вьетнамского опыта. Пол Пот, который стал фактическим руководителем новой партии, начал сразу же создавать две параллельные структуры: немногочисленная кадровая партия почти военного характера и, кроме того, относительно широкое движение, которое следовало бы определить как «полупартию», то есть нечто большее, нежели национальный фронт в европейском понимании этого слова. Это была модификация вьетнамского опыта с Вьетмином, но модификация, зашедшая весьма далеко. Люди, связанные с широким фронтом, были, правда, ближайшими помощниками партии, выполняли ее поручения и составляли в условиях подполья ее главную организационную сеть, но вместе с тем они не могли принимать участие в определении политики партии. Именно это широкое движение (если на первых порах его вообще можно было называть широким) Сианук со временем пренебрежительно назвал «красными кхмерами». Они были партией и вместе с тем не были; они выполняли поручения Пол Пота, но толком не знали, кто, собственно говоря, дает эти поручения.

Почти ничего не известно об эволюции идейных установок группы Пол Пота в этот период. «Революционное знамя», по-видимому, издавалось в подполье на кхмерском языке, но детальных сведений на этот счет нет. Группа Пол Пота создавала новые партийные ячейки, формировала отряды «красных кхмеров», организовывала партизанские базы в джунглях, а прежде всего искала поддержки за рубежом. Нет оснований думать, что в идейной платформе этой группы произошли в то время какие-либо принципиальные изменения.

Примерно в 1963 году полиция Сианука вновь поставила под угрозу существование партии. Пол Поту, а вслед за ним Иенг Сари, спасаясь от ареста, пришлось бежать в джунгли. Им нетрудно было убедиться, что социальная структура в деревне изменилась гораздо сильнее, нежели в городе; если жителям городов жилось лучше, чем когда-либо ранее, то в деревне экономические процессы заложили основы социального расслоения и тем самым привели к образованию «важнейшего резерва революции», как позднее выразился Линь Бяо. Силы «красных кхмеров» начали постепенно расти. Одновременно в городах появились полулегальные группы, которые Сианук столь же пренебрежительно окрестил «голубыми кхмерами». Речь шла об ультрареакционных группах, которые, как правило, финансировались американцами, зачастую прибегали к убийствам из-за угла и выступали против внешней политики Сианука. Дважды, в 1959 и 1961 годах, эти группы предпринимали закончившиеся неудачей попытки государственного переворота. (История внутренней и внешней политики Кампучии этого периода увлекательна, но так сложна, что подробно говорить о ней в этой книге нет возможности.)

Пол Пот, как глава партизанского движения, направленного против Сианука, занимал тогда, с точки зрения всех социалистических стран, довольно двусмысленную позицию и не мог рассчитывать на какую-либо конкретную помощь. Советский Союз решительно и со всей серьезностью поддержал политику нейтралитета, проводимую Сиануком. Китай как раз вступал в полосу тяжелого внутреннего кризиса, связанного с катастрофическими последствиями «большого скачка», оказался почти в полной изоляции на международной арене и не имел, в сущности, никакого повода поддерживать небольшую и при этом довольно непонятную группу кхмерских радикалов, ибо авторитет Сианука был тогда еще очень велик. Наконец, Вьетнам стал объектом прямой интервенции Соединенных Штатов. Освободительное движение на юге страны оказалось на какой-то момент перед лицом смертельной опасности. Военное положение настолько ухудшилось, что каждый автомат и каждый патрон ценились на вес золота.

Вьетнам был, собственно говоря, единственной страной, у которой были причины оказать поддержку кхмерским партизанам: через территорию Кампучии проходило одно из южных ответвлений «тропы Хо Ши Мина», Но с другой стороны, у Вьетнама не было реальной возможности оказать отрядам «красных кхмеров» серьезную поддержку. К тому же он был тоже заинтересован в сохранении нейтрального режима Сианука, являвшегося наверняка меньшим злом, чем откровенно проамериканский режим, который непрерывно пыталось создать в Пномпене Центральное разведывательное управление.

Трудно говорить об этом с полной уверенностью, но можно полагать, что в период между 1963 и 1966 годами вооружение кхмерских партизанских отрядов происходило по большей части из захваченных ими французских, японских и американских арсеналов.

Быть может, именно тогда Пол Пот пополнил свою доктрину принципом «опираться исключительно на собственные силы», который тридцатью годами ранее был сформулирован Мао Цзэдуном. Основные произведения

Мао Цзэдуна были давно переведены на французский язык, к тому же жена Пол Пота была китаянкой, женщиной образованной и хорошо знавшей политическую литературу своей страны. Существует, разумеется, предположение, что она была агентом китайской разведки, но такие предположения выдвигаются всегда и везде, а подтверждаются далеко не всегда. Впрочем, в 1965 году Пол Пот сам посетил Китай.

В произведениях Мао «яньаньского периода» содержится немало тезисов и рассуждений, способных заинтересовать любого из азиатских революционеров. В одном из документов, которые мне удалось разыскать, Салот Сар с одобрением цитирует известное высказывание Мао, относящееся к 1927 году и связанное с крестьянскими бунтами в провинции Хунань:

«…революция — это не званый обед, не литературное творчество, не рисование или вышивание; она не может совершаться так изящно, так спокойно и деликатно, так чинно и учтиво. (…) Попросту говоря, в каждой деревне необходим кратковременный период террора. В противном случае будет совершенно, невозможно подавить деятельность контрреволюционных элементов в деревне, свергнуть власть шэньши».

Можно предполагать, что в этот период увлечение мыслями Мао Цзэдуна являлось для Пол Пота чем-то вроде интеллектуального стимула. Об антисоветских или антивьетнамских выступлениях группы Пол Пота в этот период мы не знаем.

Появление узкого круга партийных руководителей сыграло основную роль в позднейших событиях, и хорошо было бы тщательно его проанализировать. К сожалению, это крайне трудно. Источников мало, устная информация дается сейчас неохотно, и к тому же не все данные согласуются между собой.

Можно предположить, что структура революционного движения в Кампучии была трехступенчатой. Внизу текла довольно широкая, несколько аморфная «река красных кхмеров», включая сюда и верных сторонников, и временно сочувствующих. Вторую ступень составляла Коммунистическая партия Камбоджи номер 2. Ее численность никак не может быть установлена; думаю, однако, что она составляла самое большее две, максимум — три тысячи человек. Третьей, верхней ступенью, где сосредоточивались все полномочия командного, политического и идеологического порядка, являлось центральное партийное руководство, которое, надо полагать, уже тогда получило наименование «Ангка».

У этого слова есть в кхмерском языке несколько значений, подобно тому как некоторые китайско-японские иероглифы можно прочесть различным способом в зависимости от контекста. Чаще всего оно обозначает «организация» или «организованная группа», но я слышал также, что это слово переводили и как «тайный союз», «командование», «центр» или даже «командный пункт» в военном понимании данного термина. Слово это всегда фигурировало без определений и редко появлялось в печати. В публикациях на иностранных языках «Ангка» расшифровывается как «Постоянный комитет» Компартии Камбоджи. Термин этот иногда переводили — ошибочно, по принципу привычных аналогий, — как Политбюро ЦК. Ничто не оправдывает такого названия.

С первой до последней минуты состав «Ангки» и формы ее деятельности были окружены полной тайной. Неизвестна даже ее численность. Я беседовал на эту тему с тремя бывшими членами ЦК КПК-2, и ни один не мог разъяснить возникшие у меня недоумения. Я слышал предположение, что в «Ангку» с 1975 года входило 15 человек. Другие утверждают, что их было 27. Но есть и такая точка зрения, согласно которой «Ангка» вообще не существовала, а вся власть находилась в руках нескольких человек, из которых можно точно назвать лишь пятерых. Это были Пол Пот, Иенг Сари, Кхиеу Самфан, Ху Ним, а также позднейший (и нынешний) представитель Пол Пота в Организации Объединенных Наций Тхиун Пратхит. И, кроме того, жены Пол Пота и Иенг Сари, обе китаянки.

Уже на раннем этапе мы видим далеко идущее сходство с китайским опытом: признание крестьян руководящей силой революции, но несознательной, не разбирающейся в собственных интересах, силой, которой отводилась роль инструмента; полувоенная, полностью антидемократическая внутрипартийная структура; отрицание всех существующих государственных форм, выработанных как буржуазными демократиями в Европе, так и рабочим движением; конспиративный характер подбора кадров, в чем наверняка отразилась практика типичных для Азии тайных гангстерских или мафиозных организаций; максимальная анонимность руководящих кадров и коллективный способ принятия решений. Это последнее обстоятельство в сопоставлении с практикой Мао может показаться неожиданным, но внутренние схватки в КПК происходили, как правило, между фракциями и очень редко между отдельными лицами. Культ Мао был в заключительный период скорее мифом для массового употребления, удобным и общепонятным субститутом религии, наконец, паролем сторонников сверхрадикализма. Но он не был подлинной формулой руководства, которое в принципе было относительно или полностью коллективным, особенно в вопросах внешней политики.

Так и Пол Пота нельзя ни в коем случае признать обезумевшим диктатором или опереточным тираном вроде тех, которые время от времени появляются на политической арене этих стран.

Он, безусловно, был во власти маниакального фанатизма, не допускал ни малейшей оппозиции по отношению к своей доктрине в целом и не колеблясь издал приказ об убийстве своего близкого друга и главного идеолога Ху Нима, когда тот оказался в оппозиции.

Середина шестидесятых годов была для Пол Пота, по всей вероятности, временем горьких разочарований. Но расслоение деревни, все более агрессивная и антикоммунистическая позиция крупной буржуазии, пауперизация полупролетариата и поляризация, происходившая внутри легальных политических партий, умножали число сторонников «красных кхмеров».

С 17 июня 1966 года, когда в Пекинском университете были развешены первые дацзыбао и «культурная революция» стала политическим фактом, положение Пол Пота и его сторонников радикальным образом изменилось. Правда, глашатаи «революционной линии председателя Мао» уже какое-то время проповедовали взгляды, близкие к полпотовским, но в течение почти двух лет, начиная с первых статей Линь Бяо, это был лишь один из возможных вариантов развития китайской революции, против которого вели решительную борьбу «лица, идущие по капиталистическому пути», то есть такие «заядлые ревизионисты», как Лю Шаоци, Пын Дэхуай, Чень И. Теперь «урочный час» был возведен в ранг государственной политики и победил по всему фронту. Одновременно с этим американская интервенция приобрела такой масштаб, что Индокитайский полуостров внезапно стал самой горячей точкой планеты, в большей степени, нежели Ближний Восток или бассейн Карибского моря.

Лишь это чрезвычайное стечение обстоятельств привело группу Пол Пота к власти; если бы не оно, эти люди наверняка пропали бы без вести в каких-нибудь неизвестных тюрьмах или джунглях.

18 марта 1970 года в Пномпене произошел вооруженный государственный переворот, который целиком подготовило и финансировало ЦРУ Соединенных Штатов Америки. Некий Чанг Хенг, фигура настолько мелкая, что о нем никогда Не слышали даже аккредитованные в Пномпене американские журналисты, объявил себя временным президентом. Вскоре, однако, обременительная маскировка была отброшена и полнота власти перешла к генералу Лон Нолу. Он тут же произвел себя в маршалы и объявил бессрочную отмену всех политических прав и свобод. Лон Нол был дюжинным американским наемником, и не более того. За ним не стояла даже патриотически настроенная часть офицерского корпуса. Не имел он поддержки и у средней национальной буржуазии. Сианук был сперва лишен власти, а затем и трона. В течение нескольких недель были заполнены тюрьмы и концентрационные лагеря. Кампучия перестала быть нейтральной страной. С согласия Лон Нола американская авиация предприняла ежедневные, необычайно интенсивные бомбардировки пограничной полосы, чтобы «раз и навсегда» перерезать «тропу Хо Ши Мина».

Международная ситуация обострилась до такой степени, что социалистические страны удвоили, а затем утроили свою помощь Вьетнаму. Конкретно речь идет прежде всего о поставках советского оружия и — в гораздо меньшей степени — китайских боеприпасов. Теперь Вьетнам, впервые располагавший более многочисленным и современным вооружением, смог наконец оказать какую-то помощь кхмерским партизанам, тем более что «красные кхмеры» контролировали к этому времени несколько освобожденных пограничных зон, куда боялась заглядывать армия Лон Нола. Задача заключалась в том, чтобы расширить эти зоны и по возможности связать американские войска также и в Кампучии.

Пол Пот за один год добился положения признанного революционного руководителя. Партия, которую он возглавлял, была признана почти всеми коммунистическими и рабочими партиями единственной представительницей борющегося кхмерского народа.

И в эти годы в поведении Пол Пота трудно обнаружить симптомы будущего сумасшествия. За 1971 год он трижды посетил Ханой и каждый раз благодарил вьетнамский народ и его партию за братскую помощь. Иенг Сари делал это еще чаще и более красноречиво. Во время своего визита в Пекин Пол Пот декларировал, правда, свое преклонение перед председателем Мао, но в речи, которую он публично произнес, не было ни слова, которое можно было бы рассматривать как выпад против СССР и европейских социалистических стран.

Следующий визит Пол Пота в Пекин длился целые три недели. Можно предполагать, что именно тогда, в середине 1972 года, окончательно определились его взгляды. Неизвестно, были ли его неоднократные беседы с Кан Шэном чем-то большим, нежели обмен разведывательной информацией. Но не подлежит сомнению, что именно тогда, между 1971 и 1973 годами, группа Пол Пота непреложно решила осуществить революцию в Кампучии по образцу китайской «культурной революции».

Доказательства этому есть. Именно в данный период на территории освобожденных зон состоялись первые казни богатых крестьян, чего Пол Пот ранее избегал, были созданы «коммуны» по образцу самых крайних вариантов китайских «народных коммун». Проведена была первая чистка среди кадров «красных кхмеров», и среди обновленных кадров была начата пропаганда лозунга, выдвинутого Линь Бяо и подхваченного летом 1966 года хунвэйбинами: сперва надо разрушить, чтобы начать строить заново.

Не военно-агентурная зависимость от Китая, не маоизм тридцатых-сороковых годов, не холодный расчет на то, чтобы снискать расположение и получить помощь огромной страны, а безграничное самоотождествление с философией «культурной революции» в ее наиболее крайних формах явилось, на мой взгляд, исходным пунктом всех действий «Ангки» начиная с того дня, когда она захватила власть в Кампучии.

CXXV. Quod erat demonstrandum[54]. На этом месте можно было бы закончить рассуждения.

CXXVI. О «великой пролетарской культурной революции» принято говорить с ужасом. Это понятно: она причинила Китаю неописуемые бедствия. Ее ход был во многих случаях недостоин цивилизованного народа и изобиловал нелепостями, которых не объяснить никакой китайской спецификой. Почти шестилетний период безумия привел к общему регрессу во всех сферах жизни. Эту оценку разделяет сегодня даже китайское руководство.

Но ведь не так уж далеки времена, когда об этой самой «культурной революции» в мире говорили весьма одобрительно, и не только в Китае. Сегодня трудно воссоздать то состояние полной завороженности, в которое привела «культурная революция» тысячи, а может быть, и сотни тысяч молодых людей на Западе. Внезапный устойчивый спрос на «красную книжечку». Китайские значки с изображением председателя Мао, которые носили в Гамбурге, Падуе и Тулузе. Стихийно образовывавшиеся группы по изучению маоизма в американских и западногерманских университетах. Ошеломляющего характера лозунги, заимствованные непосредственно от хунвэйбинов и плывущие над экзальтированной толпой во время майских событий 1968 года во Франции. В странах Черной Африки существовали тогда правительства, которые в сочинениях председателя Мао отыскали вдруг лекарство от собственных болячек. Философы, которые написали к статьям Линь Бяо целые километры ученых комментариев. Лидеры молодежных движений, с чувством облегчения ухватившиеся за набор лозунгов, которые стоят того, чтобы быть побитым полицией. Как «длинное жаркое лето» негритянских волнений в США, так и первая крупная волна терроризма на Западе генетически были связаны с психологическим аспектом китайской «культурной революции».

Конечно, было в этом много от преходящей моды, мальчишеского упрямства и бунта ради бунта. Но в тогдашних триумфах «позднего маоизма» было, наверное, и нечто большее, нежели мода. «Культурная революция», наблюдаемая издали, известная только по сообщениям печати, не могла оставить равнодушным никого, кто сохранил юношескую потребность в братстве и справедливости или по крайней мере сознавал, что буржуазная интерпретация смысла жизни полностью обанкротилась.

То, что предлагала тогдашняя действительность молодым людям на всю оставшуюся Жизнь, было прежде всего скучно. Ведь даже европейское толкование коммунизма, в распространенном его понимании, сводилось к тому, что после завоевания власти надо добросовестно трудиться, старательно приумножать созданное и заботиться о сохранении личных и гражданских добродетелей. Зато «культурная революция» обещала вечное, никогда не кончающееся приключение, призывала разрушать и расчищать поле, отвергала существующее понимание зла и добра. Если китайские студенты смогли опрокинуть прогнившую систему обучения, почему того же самого не удастся добиться французским или американским студентам? Если такая большая страна смогла ввести у себя, как тогда думали, благородное и полное равенство в точном смысле этого слова, почему, собственно говоря, надо оставлять безнаказанным буржуйское чванство в Чикаго или Амстердаме? «Учиться у китайцев» — одно это было примечательным фактом из истории социальной психологии; а ведь два и уж тем более три поколения тому назад считали очевидным, что учить надо «желтых» и «диких».

Такая повсеместная увлеченность китайским примером порождена была в первую очередь коренящейся в психике каждого нового поколения потребностью в «чистом и светлом» мифе. Тоской по утопии, без которой человеческие сердца заплывают жиром, а мозги костенеют.

В этой тоске не было ничего, что само по себе Заслуживало бы осуждения с моральной или интеллектуальной точки зрения. Оплевывание зарубежных дипломатов, поджог британского посольства в Пекине, разрушение древних статуй — все это можно было спокойно признать издержками, неизбежными в ходе всякого большого революционного движения. Тот момент, когда молодой человек отвергает общепринятое социальное зрение и начинает воспринимать мир глазами отверженных, — это одновременно и момент, когда принимается новая система ценностей. В прошлом это случалось неоднократно и, вероятно, произойдет еще не раз.

СХХVII. Шведский журналист Ханс Гранквист описывает в своей книге «The Red Guard»[55] первый день «культурной революции» в Шанхае.

23 августа на рассвете главная улица города, которая во времена концессий называлась Нанкин-роуд, а в этот день была переименована в Антиимпериалистический проспект, заполнилась десятками тысяч людей, самым старшим из которых было по двадцать с небольшим лет. Они несли множество красных флажков, портретов председателя Мао и транспарантов, на которых чаще всего встречалась такая надпись: «Мы критики старого мира и строители нового!»

Хунвэйбины вторглись сперва в два универмага, еще частично остававшихся собственностью капиталистов, где продавали предметы роскоши, товары, ввозимые из Гонконга. Все было сброшено с полок, радиоприемники разбиты, фарфор растоптан. На стене универмага «Вин Он» был вывешен плакат такого содержания: «Пока капиталистический «Вин Он» находится среди нас, до тех пор у рабочих не будет достаточного количества металла, чтобы преодолеть горы и реки. Этот универмаг должен немедленно перейти в собственность народа. Отныне он переименовывается в «Хунвэй» — „Красная гвардия“».

С частных и кооперативных магазинов по всему Антиимпериалистическому проспекту были сорваны все вывески, надписи и рекламные объявления, взамен которых были водружены транспаранты с лозунгом: «Да здравствует председатель Мао!» С особенной яростью разбивали магазины косметики и кожаной обуви; товары швыряли на улицу, кое-где даже сжигали. Был вывешен наскоро сочиненный плакат, которым осуждался сам факт ношения кожаных ботинок. Разгромлены были лучшие парикмахерские. На улице начали задерживать тех, кто был одет в «костюмы из Гонконга», то есть в одежду западного покроя, и сдирать или рвать ее, как явное доказательство преклонения перед капиталистическим образом жизни. После каждой очередной победы над пережитками капитализма раздавались пронзительные звуки свистулек и грохот бубнов.

Ночью были закрыты все без исключения католические и протестантские церкви, буддийские пагоды, конфуцианские святилища. Часть храмовых помещений была разбита, литургические сосуды выброшены на улицу, у статуэток Будды отбивали животы и головы. С постаментов сбрасывали бронзовых львов, охранявших в прошлом иностранные банки и корпорации, срывали надписи с латинским шрифтом, а знаменитые куранты на башне таможни, которые вот уже шестьдесят лет являлись символом Шанхая, были поставлены на службу «культурной революции»: нашли механика, который, переделал нежные звоночки курантов, чтобы с башни отныне раздавалась боевая песня хунвэйбинов «Алеет восток».

Созданы были специальные патрули, преимущественно из студентов, которые занялись поисками и уничтожением книг. Правда, не всех: гнев хунвэйбинов распространялся или на дореволюционные издания, в том числе древнейшие памятники печатного искусства, или на книги, изданные после 1949 года, но вышедшие из-под пера лиц, попавших впоследствии в черный список. Сожжены были почти все экземпляры книги Лю Шаоци «Как стать хорошим коммунистом», которая в течение четверти века считалась в китайском революционном движении одной из самых оригинальных и важных теоретических работ. Сожгли многотомные сочинения виднейшего китайского поэта Го Можо, который, впрочем, сам этого потребовал.

Хунвэйбины овладели городом за 48 часов. Население города составляло около десяти миллионов. Численность штурмовых отрядов хунвэйбинов по самым тщательным подсчетам зарубежных корреспондентов не могла превышать ста тысяч человек, включая в это число и детей, которые, вне себя от счастья, сопровождали колонны хунвэйбинов, разжигали костры и били зеркала. К тому же шанхайское движение хунвэйбинов, на месяц запоздавшее по сравнению с крупными северными городами, не имело никакой поддержки среди местных партийных органов и местного армейского гарнизона.

И все-таки «культурная революция» в Шанхае увенчалась полным успехом. Выводы, которые сделал из этого Пол Пот, оказались достаточно красноречивы.

СХХVIII. Поражает сходство между этим описанием и рассказами о первом дне власти «красных кхмеров» в Пномпене. Весьма сходная или идентичная мотивировка борьбы с «пережитками капитализма». Народный гнев, направленный против косметики, обуви, электронной аппаратуры, модной одежды. Физическое насилие над «лицами, идущими по капиталистическому пути», причем без какой бы то ни было судебной процедуры или чего-либо похожего на суд. Безграничная ненависть ко всему импортному, иностранному, заимствованному, неизвестному простым людям. Отчаянная решимость уничтожить блага старой, а следовательно, вредоносной культуры. Неистовство разрушения, выглядящее как некий искупительный акт, ибо в хунвэйбинах с первого момента живет сознание, что уничтожение свершается ради того, чтобы потом строить. И наконец, одинаковая, абсолютная, лишенная каких бы то ни было внутренних сдерживающих начал диктатура безликой толпы. Толпы, которая не занимается грабежом. Толпы, чей жестокий гнев чист, как огонь, ибо никто в ней не стремится улучшить лишь собственную, личную судьбу, ибо каждый стремится ко всеобщему благу и всеобщему равенству. Такая толпа — это не чернь, мечтающая о разграблении шикарных магазинов, это не пьяный, никчемный сброд, которому не раз удавалось повернуть на многие годы вспять течение истории. Такая толпа, если ее разумно направить и вовремя подсунуть ей соответствующие лозунги, может в какой-то миг восприниматься как истинный глас народа. Глас народа никогда не бывает так громок, если нет для этого повода.

Сходство между событиями в Китае и в Кампучии заходит так далеко, что можно говорить об идентичности. С той лишь разницей, что китайская «культурная революция» остановилась на полпути, а в Кампучии была доведена до логического конца.

Историческая возможность, которой располагал Пол Пот, выразилась в том, что в результате совершенно исключительного стечения обстоятельств он получил в свою власть целый народ и осуществил над ним социальный эксперимент в не имеющем прецедентов масштабе. Никому, никогда и нигде, по крайней мере в новое время, это в такой степени не удавалось из-за разного рода причин внутреннего и внешнего порядка. Но зачатки подобных концепций можно обнаружить в прошлом, даже не столь отдаленном, так как любое «окончательное решение» выглядит намного привлекательнее, чем медленная езда на ослином хребте истории. Нет доказательств, что предпосылки таких умозаключений отброшены раз и навсегда.

Через пятьдесят лет про черепа в Прейвенге забудут. Масштаб событий в Кампучии скоро сузится — в сопоставлении с событиями прошлого, которые имеют больший резонанс и более удачливых летописцев, или в сопоставлении с событиями, которые впереди и которых никто не может предвидеть. Отсюда важность Greuelgeschichte, ибо они приходят на помощь профессиональным историкам, фиксируя момент, который ими никогда пережит не будет. Однако есть вещи и поважнее. Например, весьма существенный вопрос: может ли Кампучия повториться?

CXXIX. «Характерной чертой привилегий и каждого вообще привилегированного положения является разрушение человеческих сердец и умов. Человек, привилегированный в политическом или экономическом отношении, — это человек, развращенный интеллектуально и морально. Это социальный закон, из которого нет никаких исключений, закон, относящийся к целым нациям, классам и социальным группам, а также ко всем личностям. Это закон равенства, высшее условие свободы и человечности» (Михаил Бакунин. «Кнутогерманская империя и социальная революция». Цитируется по английскому переводу).

СХХХ. Доктрина «культурной революции» (во всяком случае, в варианте, предназначенном на экспорт) имела четыре важных, хоть и редко выделяемых элемента, без понимания которых нельзя объяснить ни столь широкого увлечения ею, ни такой массы книг, которая посвящена этому довольно кратковременному и в конце концов бесславному эпизоду китайской истории.

Считается, во-первых, что она была логическим продолжением так называемого «китайского пути», реакцией на бессильный пессимизм, вызывавшийся азиатской действительностью. Она как бы возродила надежды, характерные для левонастроенной молодежи пятидесятых годов, а потом развеявшиеся под напором фактов и сомнений. Ее сочли возвращением к истокам, к простым и чистым истинам «Великого похода», к вере в то, что нет такой нищеты и таких бедствий, которых нельзя быстро ограничить, а лет за двадцать и полностью преодолеть. Китай опять предстал перед миром как «иная» страна, которая последовательно руководствуется легко понятными в Азии лозунгами и стоит вне подозрений в имперских и соглашательских махинациях, страна, на свой лад бесстрашная и удивительная. Разрядка, улучшение отношений между Востоком и Западом, ядерные соглашения — все это лишь в Европе представляется необходимым и очевидным. Для многих жителей Азии, причем не только склонных к левизне, эти понятия зачастую означают совсем иное. Выступая против «сговора сверхдержав», Китай мог тогда рассчитывать на сочувственный отклик даже и за пределами Азии. Весь этот реквизит, иногда забавный, вроде тысячи «серьезных предупреждений» в адрес Соединенных Штатов, иногда поэтичный, как метафора председателя Мао насчет «восточного ветра», иногда вызывающий недоумение, как, например, понятие «бумажного тигра», включенное в принципы государственной политики, — все это, казалось, возрождало китайскую легенду первого Десятилетия.

Во-вторых, «культурная революция» заново провозгласила абсолютное равенство, толкуемое буквально и не допускающее исключений: начиная с одинаковых полувоенных курток, всеобщего рационирования продовольствия и дефицитных тканей, кончая равными правами рядового и маршала. Лишь спустя годы обнаружилось, что сама «императрица» Цзян Цин отнюдь не злоупотребляла аскетизмом, а часть средних кадров КПК, даже те, кто поддержал новые идеи председателя, по-прежнему пользовалась привилегиями, о которых тогдашние хунвэйбины ничего или почти ничего не знали. Но выявилось это значительно позже. В начальной фазе «культурной революции» лозунг полного эгалитаризма занимал в ее программе главное место.

С моральной точки зрения это неуязвимый лозунг, если принять тот специфический взгляд на мир, о котором сказано выше. Этот лозунг неизменно притягателен для наиболее достойной части молодого поколения в странах очень бедных или очень богатых, так как в первых островки богатства, а во вторых островки нищеты одинаково бросаются в глаза.

К тому же абсолютное равенство служит исходным понятием для более широких умозаключений. Оно дает возможность осознать, что, предоставленный самому себе, человек чуть ли не сразу начинает обрастать вещами, вырабатывает собственнический инстинкт, подсознательно, стремится к тысяче неравенств, которые вскоре обратятся против его же интересов, против того же собственнического инстинкта. Вековая трагикомедия мелкого буржуа, ненасытность его желаний давно известны ученым и литераторам. Бакунин подметил это целых сто лет назад. В отчаяние приходил из-за этого Дюркгейм, полемизировавший с Сен-Симоном. Выхода тщетно искали, в сущности, все представители раннего этапа радикальной общественной мысли, от Сореля до Лабриолы, от Спенсера до Макса Штирнера[56]. Суть спора можно было бы свести к двум формулам: первая гласит, что сперва надо разрушить, чтобы затем строить заново, согласно второй — надо взять дело в свои руки и строить дальше уже на правильных основах. Это относится и к материальным явлениям, и к нематериальным, то есть к нормам, законам, традициям и формам общественной жизни. Спор этот, в сущности, до сих пор не угас, а ход истории придает ему все новые и новые масштабы.

Сочинения Мао Цзэдуна, не говоря уже о примитивных рассуждениях Линь Бяо, не соотносятся с историей этого направления в европейской мысли. Но как раз в данном случае это не так важно. Для решения дилеммы равенство — неравенство массам подчас достаточно, одного четкого лозунга и собственного инстинкта, о природе и действенности которого Не должен судить никто, кто с ним не сталкивался.

В-третьих, лозунги «культурной революции» были ударом по одному из самых застарелых, почти нерушимых принципов привычной для Азии этики — всевластию стариков. Культ зрелого возраста и особенно седовласой старости выступает здесь как явление, которое в Европе не имело аналогий даже в эпоху полного патриархата. Любой склеротический бред автоматически обретает черты мудрости и морального императива, если исходит из уст старика; неизменность, длительность и поддержание преемственности равнозначны единственно допустимому моральному порядку. Беспрекословное послушание тем, кто старше возрастом, распространяющееся даже на старших родственников, является мерой человеческой ценности.

Теперь молодые и гневные бунтари могли стать наконец правы. Могли дать волю негодованию по поводу несправедливости в мире и в собственной стране, безнаказанно обвинять стариков в отходе от революционных идеалов и многочисленных компромиссах. Более того, они, молодые, не обросшие барахлом, должны были стать силой, преобразующей мир. Значение такой силы, для которой сам факт биологической молодости важнее, чем образование, характер или взгляды на дальнейший ход истории, неплохо понимал, например, гитлеровский рейхсюгендлейтер Бальдур фон Ширах. Его речи конца тридцатых годов, собранные в томе «Революция в воспитании», — это непревзойденный до сих пор образец мифологического культа молодости. Фон Ширах издавал даже специальный журнал «Воля и мощь», в подзаголовке именовавшийся «неустрашимым изданием». Девиз его гласил, что в журнале «обретают голос творческие силы молодости».

Этот всеобъемлющий призыв к молодости как таковой везде, а особенно в Азии, не может не вызвать непредвиденных последствий. Те, кто решился на этот шаг, должны были хорошо знать, что молодое море зальет гораздо больше островов, чем предусматривалось планами. Но зато этим людям были обеспечены стихийная поддержка и даже, пусть на короткое время, чье-то полное самоотождествление с идеями «культурной революции», даже в таких странах, где культ стариков не был самой обременительной проблемой.

В-четвертых, и это главное, «культурная революция» обещала, как казалось, долгосрочное решение проблемы, с которой на протяжении четырех поколений не могли сладить левые мыслители, — проблемы власти. Последняя должна была отныне иметь источником непосредственный наказ народных масс, без «парламентского мошенничества», и вместе с тем исключить атрибуты чьей бы то ни было, кроме, разумеется, председателя, персональной несменяемости. Вечный и бдительный надзор революционного народа должен был уберечь власть от чиновничьих навыков, косности, непотизма, коррупции, недостатка воображения. Никакие заслуги не могли отныне стать иммунитетом, ни одна ступень власти не могла отгородиться от вопросов, которые ставит непосредственно народ, минуя созданные ранее механизмы.

Существует точка зрения (высказываемая, впрочем, лишь западноевропейскими исследователями), согласно которой у Мао не было другого выхода и пришлось привести в движение страшную разрушительную силу, чтобы разбить окостеневшие структуры власти на местах, призвать к порядку новых, заплывших жиром мандаринов. Более того, «культурная революция» должна была стать постоянным, если не вечным явлением, во всяком случае, периодически повторяющимся, чтобы впредь власть не становилась самостоятельным институтом и не возникал разрыв между ее структурами и волей народа.

Эта точка зрения не могла не импонировать троцкистам, которые вот уже полвека кричат о необходимости «перманентной революции» и предают анафеме само существование социалистического государства. А также анархистам, среди которых не все стоят на умственном уровне батьки Махно.

«Культурная революция» — как ее восприняли на Западе — была по всем данным первой за много лет новой интеллектуальной и моральной инициативой. Она соединяла элементы всех больших и малых ересей последнего полувека, возводила в высокий ранг второплановые явления в радикальных революционных течениях, давно уже названные неосуществимой утопией или того хуже. Она позволяла пересмотреть генезис всех ходовых понятий, обратиться к истокам, выдвинуть вечные вопросы о границах общественного порядка и месте личности в непрерывном потоке истории. О форме социальной утопии, без которой жизнь народа превращается в пекло.