Петруша и комар

WHAT A MAN ARE YOU?

Одет Иван Лебежев был ничего так, со вкусом. По последней моде или не по последней — не знаю, но мне кажется, что круто был одет, хотя как бы и умеренно: кроссовки, стилизованные под кеды, джинсы из серой мягкой ткани (и то и другое куплено небось на распродаже в каком-нибудь Гамбурге). На неширокой груди простенькая, но не дешевая бежевая футболка без рисунков и надписей. Командировки. Зарплата не самая маленькая. И в фитнес заглянуть не ленился, он даже в клуб любительского бокса похаживал. Работал в частной фирме, небольшой, но сидела она на жирнющих госзаказах.

Деятельность этой фирмы, царствие ей небесное, была связана с музыкой, и в обязанности Ивана входило прослушивание горы музматериала, почти все по собственному выбору. Приятные обязанности, чего там. Работали они в основном на военных. После известного случая с норвежским берсерком Андерсом Брейвиком силовые министерства призадумались: как бы приспособить современную музыку к военному ремеслу. Дело в том, что Брейвик, эта белокурая бестия, был в наушниках. Он перестрелял больше сотни человек под бравурные звуки саундтрека к «Властелину колец».

Исторически мысля, военные-то марши всегда считались важной составляющей боеспособности армии. Новому поколению генштабистов виделись солдаты, идущие в атаку не под крики «За Родину! За Сталина!» (или под «Вашу мать!» по версии либералов), а под грохочущую в наушниках музыку. Но почему «Властелин»? Чем хуже «Властелина», скажем, техно или… Или что? Вот это «или», собственно, и было задачей рабочей группы, в которую входил Иван.

Коллектив был соответственно молодой и довольно пестрый. В основном, конечно, выпускники престижных вузов, но попадались и довольно-таки отмороженные персонажи — HR-отдел искал таких, каких просили ребята, хоть с помойки заказывай. Карт-бланш практически. Пробовали музыку разных жанров и направлений: классику (первым испробовали марш из «Ленинградской симфонии» Шостаковича), панк и постпанк с постхардроком и построком, блэк-металл (Burzum — наше всё), индастриал во всех видах и в умопомрачительном количестве. Но это все решения, ждавшие на поверхности, так сказать. Выяснилось, что и совсем невоенную музыку — нью-эйдж, эмбиент — исключать не следует: тесты в тире показывали обнадеживающие результаты.

Испытуемые добровольцы стреляли в подвале, на бывшей репетиционной базе музыкантов. Звукоизоляция прекрасная, проекторы для просмотра видео, крутой аппарат. И менеджмент не досаждает: громковато. Нравы вольные. Наполовину всерьез обсуждалась даже тема «ганджубас вместо устаревших 100 грамм для храбрости». Короче, покуривали, потягивали пивко, ни в чем себе не отказывали.

Дни шли, деньги тратились и копились. Иван из «за тридцать» переползал в «под сорок», но тем энергичней мотался по фестивалям в поисках музычки, вдохновляющей на подвиги. Через третьи фирмы покупались дорогущие осциллографы для измерения биотоков, или чего они там мерили. Хорошо вооруженные тестировщики сидели теперь в подвале все в проводах, по настенным экранам бегали какие-то синусоиды — как в плохих фантастических фильмах.

Так продолжалось, думаю, года два. На третий с Иваном случилась неприятность: он влюбился.

Она была байкершей ни много ни мало. Но поначалу Иван вообще не обратил на нее внимания. Он возился с подбркой джей-рока: в наушниках Koss орали японцы, на экране метались в пышных креналинах тонкошеие фигуры с гитарами — Versailles, их сменили гривастые Omnyo-za, а их — неистовые Dir en Grey.

Замначальника лаборатории, Вася Метелин, он же Курт, постучал по плечу.

— Внимание! Друзья, представляю вам новую сотрудницу. Это — Вера, прошу любить и жаловать и все такое. Фултайм. Она спец по «гаражу» — The Strokes, The Vines, все дела. Очень для нас ценное приобретение, уверяю. Не обижайте. Хотя ее обидишь, пожалуй. Девушка спортивная, мягко говоря.

— Привет, — сказала Вера. — Курт шутит: я не конфликтная. Но пиздануть могу, если чо, это да.

Среднего роста и вообще вся какая-то средняя. Среднерусые волосы, среднерусское лицо, серые глаза, джинсовая курточка средней изношенности. Уходя с работы, Иван приметил во внутреннем дворике ядовито-зеленый спортивный Kawasaki с огромным черным шлемом на руле.

Иван влюблялся медленно и верно. Веруньчик была девка толковая, и не только знала много, но и креативила безудержно. Это она догадалась, что эффективность пальбы может сильней зависеть от частотной характеристики воспроизводящего устройства, чем от собственно музыки. То есть, что, допустим, Joy Division с хорошим качеством, может работать лучше, чем Primus в ушах с заваленной частоткой. Написали бумагу инвесторам, что нужно еще дюжину дорогих наушников, микшеров и процессоров, получили гору новых коссов, сенхайзеров и градо, беринжеров и лайнсиксов, выбили под это дело в штат очередную пару программеров-физтеховцев.

К этому времени фирма (назовем ее «Сонатина») вышла на новый уровень. Уже поняли, что не только музыка музыке рознь, но и что стрельба стрельбе рознь. Что снайперу на чердаке нужна одна музыка, а спецназовцу с автоматическим оружием — совсем другая. Число вариантов увеличилось на порядок, и подумывали о настоящем полигоне где-нибудь в лесу. Искали место. Кавасаки и его хозяйка приняли, понятное дело, живое участие. К ним выстроилась очередь, но к Ивану Веруньчик очевидно благоволила.

В погожий майский денек отправились они в район Истры. Под шлемами — наушники. У нее — полное собрание ибицких Cafe del Маг, у него — девять альбомов популярной в Москве лет десять-пятнадцать назад группы Tindersticks (все это надо было кровь из носа отслушать к завтрашнему утру). Сел. Руки на талию водителя. Костюмчик плюс сапоги у Веры стоимостью с недорогой мотоцикл, под тканью косые мышцы напрягаются на поворотах, потом опять расслабляются. Едут быстро, благопристойных седанов и новорусских паркетников обходят, как стоячих.

Ивана прет. Под сладковатый голос Стюарта Стейплза, бормочущий: «we go fuck in the bathroom», ему мнится, что они в мотоцикле с коляской, сам он и есть в этой коляске, поливает из пулемета встречные камазы и скании. А то — что он в бейсеровском вингсьюте несется низко над полотном дороги, расправив перепонки костюма.

Ничего не нашли.

Везде заборы, заборы, дорогие дома отдыха, где ночь дороже путевки в высокогорные кантоны Швейцарии.

Перед тем как отправиться в обратный путь, заехали в Новый Иерусалим. В платочке Вера стала похожа на молодую бабушку. Прямая спина ссутулилась, плечи подались вперед. В Воскресенском соборе ее узнали моложавый батюшка и бабульки в свечном ящике. Выяснилось, что Вера в двадцать лечилась от зависимости и потом наезжала сюда несколько лет подряд.

— Ладно, погнали. — Вера спрятала платок, отцепила шлем от руля, спина тут же распрямилась.

На малых оборотах, урча, как наевшийся кот, гиксер (сменивший Kawasaki) вывез на трассу, наездница подалась вперед, нависла над баком, GSX-R 600 взвизгнул и, оторвав переднее колесо от асфальта, запел своим высоким сильным голосом дорожную песню.

В тот день «ничего не было», как и в любой другой день. Вера ему так и не дала. Иван, само собой, подозревал, что есть Другой. Время от времени она поднималась из подвальчика во дворик позвонить (в лаборатории мобильный не брал). Но никто не заезжал за ней. На Воробьевы горы, где тусят байкеры, она не ездила, в кафешках, где у входа выстраиваются стальные, так сказать, кони, ее, как выяснилось позже, не знали.

Иван был в те дни нервный, будто ждал катастрофы, и она неспешно зрела, но немного не с той стороны приближалась. Его стало заносить: убеждал подчиненных, мол, нефиг гонять до одури Трента Резнора или Skinny Puppy. Шире надо брать, перепробовать вообще всё — от Кейджа и Лигети до Би Би Кинга и Сезарии Эворы. Молодежь крутила у виска, когда он отворачивался.

В августе Ивана вызвали посреди ночи в офис в одном из тихих переулков в центре Москвы. В кабинете гендиректора кроме него был мужчина в рубашке навыпуск и бейсболке, которого Иван никогда не видел. Он не произнес ни слова за все время «беседы», сидел, поглядывая то на Ивана, то на генерального, а больше просто в стол. Сан Саныч бесновался за двоих.

— Ты дебил? — вместо «здрасьте» произнес Сан Саныч слегка дрожащим голосом, когда Иван открыл дверь кабинета. На мониторе у него было остановленное видео внутреннего дворика лаборатории.

— Она ВСЕ СДЕЛАЛА, ОНА ВСЕ СДЕЛАЛА, эта сучка, — пародировал он Верин голос, заглядывая в глаза под бейсболку, как бы приглашая оценить всю уникальную комичность ситуации. Мужчина кисло улыбнулся, пожал плечами, заглянул в свою чашку кофе, ничего на дне не обнаружил, отстранил ее и уставился в стену.

— Саша, давай спокойно. Что случилось, я ничего не понимаю.

Иван кривил душой. Он догадывался еще по дороге. Права доступа ко всем копиям мультимедийной базы данных лаборатории были только у генерального и у него, с лета возглавившего в «Сонатине» аналитическую группу. Несколько дней назад он, сам, как под гипнозом, в ответ на вскользь брошенную просьбу, дал пароль Вере. Еще подумал: «что ж я делаю», а потом решил, что не стоит превращаться в параноика.

— Я же говорю, это дебил. Он не понимает. Такой Иванушка-дурачок. — Шеф засмеялся своему каламбуру. — Окей, окей. Посмотрим кино. Отличное кино, блядь! Тарантино отдыхает!

Сан Саныч ткнул мышью в треугольник. Кино с камеры видеонаблюдения закрутилось. Во дворике появилась, как и ожидалось, Верочка. Прислонившись к гиксеру, она вынула телефон и стала говорить. Саныч выкрутил громкость на максимум, чтобы насладиться эффектом, но это, надо сказать, и не нужно было, потому что Вера всегда говорила громко, как глуховатые люди, — еще со времен, когда она играла на басухе в панк-группе.

— Я все сделала. Ну. Я же говорю, я все сделала. Уже еду.

Генеральный остановил видео и перемотал обратно, чтобы еще раз насладиться удачной шуткой, трюком, гигом.

— Ты хоть понимаешь, дебил, что наши бизнес-партнеры не сраный Макдональдс и не Пупкин Ебаный ОАО? Ты понимаешь, во что мы влипли?

— Я все сделала. Ну. Я же говорю, я все сделала. Уже еду. — Последовала пауза, Вера слушала собеседника. — До нормально я доеду, нессы. Через час буду у тебя. Ну всё, всё, люблю.

И тут у Ивана подогнулись коленки, и он по стенке сполз на ближайший стул. Это не было «люблю» как «пока», это было «люблю» как «люблю», и в нем было столько «люблю», что он забыл о паролях, критических данных и представителях заказчика.

— Кто он? — жалобно проблеял Иван, когда к нему вернулся дар речи.

Сан Саныч внезапно успокоился, сел в кресло и расхохотался. Уже не истерически, а как-то даже беззаботно.

— Кто ОН? Я же говорю, это законченный дебил.

Молчун улыбнулся глазами.

Ну и выяснилось, конечно, что Ромео, даже если он платонический Ромео, узнает последним, что «он» — это нынешняя хозяйка того зеленого Kawasaki — Лидия (служба безопасности через своих людей уже выяснила фамилию и адрес), что кто-то их видел вместе. Но самое печальное, что Лидия работает в Sony. И как теперь выкручиваться, не понятно ни генеральному, ни его бизнес-партнеру.

Но еще печальней, конечно, то, что через пять дней на Ярославке Веруньчика сбила насмерть ФУРа.

Сан Саныч вызвал Ивана в кабинет. Он был под мухой и подливал себе коньяку после каждой фразы. «Иван, поверь, это просто случайность, ты же знаешь все эти анекдоты про байкеров на кавасаках. они все там одноразовые. Иван, мы ведь с тобой начинали эту бодягу, еще подвала не было, ты МНЕ веришь?»

Иван молчал. Вряд ли он верил, да и многие не верили. Хотя, если без паранойи, то это действительно было похоже на совпадение. Ее сбил уснувший казах, ехавший черт-те откуда. Он вылетел на встречку и, пытаясь в последний момент отвернуть, завалился на бок в противоположном кювете. Он с трудом говорил по-русски и на суде был в гипсе.

Кто точно не поверил, так это Лидия. На похоронах, на Хованском была разыграна сцена посильней Фауста Гёте. Пришла она пьяная, а может, и не только пьяная. Веру подлатали, но в гробу ее было не узнать, конечно. Кукла и кукла. Там, на прощании, Лида еще держалась. У могилы, над гробом, отец Веры, седенький щуплый интеллигент в пиджачке, начал со слов, обещавших пространную речь, но сразу расплакался, бросил комок вниз не глядя и ушел куда-то. Вдруг Лиду пробило. Шатаясь, она подошла к тому молчуну или к такому же, как он (там действительно было несколько не знакомых ни мне, ни сотрудникам, ни родственникам странных личностей), и, глядя в глаза, громко спросила:

— Ты кто?

Ее, конечно, пытались утихомирить, сначала мягко, потом силой, но Лида, даром что пьяная и неадекватная, вырвалась (байкерша, черт возьми), подбежала к другому и ему тоже:

— Ты кто? Что ты тут забыл? Кто-то знает этого человека? Это родственник? Это сотрудник «Сонатины»? Нет? КТО ТЫ?

И так несколько раз, пока ее наконец не скрутили. Но, когда гроб опускали, она опять вырвалась. И, качнувшись, едва не завалилась прямо туда, в могилу. Ее поймали, вытащили за куртку чуть ли уже не из ямы.

Тут вдруг пробудился от ступора Иван. Он взвыл как пес, которому переехали лапу, и, натянув пиджак на голову, понесся прочь, сбивая людей и спотыкаясь об ажурные оградки могил.

Ну что. Понемногу он пришел в себя. Но не то чтобы уж совсем. С работы он, понятно, уволился, да и фирма скоро закрылась (возродилась, наверное, где-то под другим именем). Устроился в клуб звукорежиссером. Деньги не те, но чего уж там. Даже бабу завел. И вроде как все ничего, говоришь с ним о том о сем, думаешь: ну вроде оклемался парень.

Вдруг он посреди разговора замрет на полуслове, уставится на тебя. Потом спрашивает, тщательно выговаривая английские слова:

— What a man are you?

Постоит молча. И молча уходит.

Сначала не могли понять, что это. Потом догадались, что из фильма братьев Коэнов «Человек, которого не было». Может, кто-то из друзей дал ему для развлечения и отвлечения, а может, и сам скачал. Другой вспомнил, что есть такая песенка Рэя Чарльза. Третий сказал, что там как-то не совсем так. Короче, у Ивана фраза, видимо, сцепилась в памяти с тем эпизодом у могилы, когда бухая байкерша Лида заглядывала всем глаза и спрашивала: «кто ты? кто ты?» Не знаю, но засело оно намертво:

— What a man are you?