Пилюля

Глава 1

15 февраля 2005 года.

Как там Коля Ларионов сказал? – "Мудрость приходит с годами, но иногда годы приходят одни."

Ухмыльнувшись, я глянул на раскрытую книгу-фотоальбом. "От руководства футбольного клуба "Зенит""- поясняла имя дарителя открытка. С открытой страницы книги на меня смотрел я. Только помоложе. И много фоток под заголовком "Отец наших побед". Вот я – молодой полузащитник. "Зенит", "Адмиралтеец", "Динамо".

Вот бы вернуть то время…

Отложил книгу. Вперил взгляд в потрескавшеюся больничную побелку, как в завихрения Млечного пути. Прекрасный фон для воспоминаний.

"Если бы вернулся назад, мог бы кое-что изменить… И в своей жизни, и у других… Инга. Жить бы тебе да жить… Федя… Да, Федю мы с Лобановским… Эх!.. И Толю Кожемякина мог бы спасти. Он в сборной СССР тогда был, а я тренером. И Стрельца… хотя, нет. Я в пятьдесят восьмом, когда он сел, вообще никем был. Вот если б я в кого другого пораньше попал, то да".

Только я это подумал, как в глазах потемнело, дыхание остановилось. Всё…

Послышались голоса. Много. Человек десять, наверное.

– Тихо вы… – цыкнул кто-то над головой.

Открываю один глаз, второй закрыт повязкой. Фокусирую изображение. Крепкий мужик с залысинами, улыбаясь, машет мне лапищей и говорит:

– Ну чё, Харий, живой?

– Какой Харий? – хочу я спросить, но только слегка покашливаю.

– Мы ведь Ленинград вчера дожали. – продолжает "лысеватый":

– 13:1. Да, – крякает он довольно. – Тебе в концовке прилетело в лоб. Помнишь?

Я верчу головой в стороны типа "нет, не помню".

– Василий Иосифович как заорёт на директора стадиона: "Машину…" – тут он остановился, не рискнув закончить продолжение просьбы в присутствие суровой женщины в белом халате. Народ понятливо загудел.

– Нормально всё с тобой будет. Палата вот отдельная. Недельку отдохнёшь, Исаев пока постоит, – Дядька помахал кулаком в сторону улыбнувшегося немолодого крепыша, и продолжил:

– Нам пора, Харий. Мы тут тебе витамины принесли. (Передо мной закачалась авоська с мандаринами.) Ну, пока. Нам в Челябинск завтра лететь. Василий Иосифович самолёт дал. Не подведём ВВС! – крикнул старшой и поглядел на массовку.

– Не подведём, – дружно крикнула массовка.

Открылась дверь, посетители начали выходить в коридор.

– Еси весельс, – крикнул, улыбнувшись, какой-то прибалтийского вида парень.

Я на всякий случай кивнул в ответ, типа "ага".

Шайба? Хоккей? ВВС? Хрена себе.

Оставшись один, я с трудом сел, увидев в мусорном ведре комок слипшихся ваты и бинтов тёмно-бордового цвета. В голове пронеслось:

Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве.

Да… Попал я конкретно. Кто я? Где я?. Какой-то я не такой. Молодой и безпузый.

Тут вошла молодая, симпатичная, худенькая медсестра.

Халат с завязками сзади, – подумал я, – из хирургии, наверное.

Протягивает мне лекарство и эмалированную кружку с водой:

– Примите пилюлю и ложитесь.

Пилюлю. Пипец. – думаю.

Сестричка участливо улыбается взяв кружку, стоит и не уходит.

Пауза затянулась. Тут я вслух произношу, корёжа голос:

– Уважаемая… – и, запинаюсь, не зная как продолжить. Вдыхаю-выдыхаю. Говорю проговаривая каждую букву:

– А что со мной случилось? Ничего не помню.

– Вас вчера шайбой чуть не убило. Борис Моисеевич сказал, если б в висок, то всё. – Стукнула пальцем в висок и развела руки в стороны, всплеснув ладонями.

Артистка что-ли?

– А так, только бровь разбита и глаз заплыл. – смотрит внимательно и не уходит.

Настырная. Чего надо-то.

Тут я, чуть прокашлявшись, спросил, запинаясь:

– А какое сегодня число… и месяц… и год.

Пока я говорил глаза сестрички округлялись…

"6 января 1950 года." – сглотнув, сказала она. И, сочувствующе покачав головой, вышла.

Лежу вот. В потолок смотрю. Думаю.

Как же мне жить теперь? Что делать? Рот нужно на замке держать. Иначе, как пить дать заметут. Минимум – раздвоение личности, и в дурдом под фанфары. А могут и шпионство пришить. Время сейчас такое. Я, судя по имени Харий, не русский. А по отражению в мутном туалетном зеркале – молодой спортивный парень. А то, что не помню своё прошлое – с каждым может случиться, если по башке ломом треснуть. Ну, не ломом, шайбой… Так-так-так. Хоккей значит. А я в воротах… Лет шестьдесят в воротах не стоял. Да и сейчас не рискну. Нужно отмазку придумать… А чего её придумывать – "ретроградная амнезия". В позавчерашнем "Здоровье" Малышева всё подробно рассказала… В каком позавчерашнем? Сейчас же пятидесятый, ёкарный бабай!!! Так, вспоминаем, что там Елена говорила. Что-то вроде, что это – нарушение памяти о событиях, предшествовавших травмирующему событию. Проявляется при внезапном возникновении травматического шока. И пример привела из сериала "Возвращение в Эдем". Там героиня от шока близкой смерти потеряла память. А потом постепенно начала вспоминать… Вот и мне нужно держаться этой линии.

Тут, дверь тихонько скрипнула, запустив в палату трёх белохалатников. В одном из халатов была молоденькая Пилюля, а в других – мужчина в галстуке и дедок с бородой. Дедок, похожий на артиста Евсигнеева из "Собачьего сердца", говорит мне:

– Что же это вы, юноша, девушку пугаете? Про год-месяц спрашиваете? Не стыдно?

И, уставился на меня, а второй тетрадку открыл и карандаш из нагрудного кармана достал.

Я обращаюсь к старшему:

– Извините, доктор, как Вас по имени-отчеству?

– Михаил Петрович.

– Михаил Петрович, не помню я ничего. – развожу руки в стороны для усиления эффекта.

Пилюля уронила с грохотом пустой поднос и быстро наступила на него ногой, чтобы не дребезжал. Старший стрельнул в девушку глазами. Та замерла.

– Ни имени своего не помню, ни фамилии. Вообще ничего. Вы меня вылечите? – руки с раскрытыми ладонями вперёд протягиваю. В драмкружок в юности ходил. Вот и пригодилось. Руки то помнят.

Врачи переглянулись. Пилюля быстро подняла поднос, и спрятала за спину.

– Ретроградная амнезия, – полувопросительно сказал "Борменталь" в галстуке.

– М-Да… – причмокнул "Евсигнеев", и покачав головой произнёс:

– Борис Моисеевич, посмотрите, что мы можем дать из витаминов Б? Анечка, принесите юноше что-нибудь почитать. А, Вы, молодой человек не раскисайте. Время всё лечит. Вспомните потихоньку. Кто у нас следующий?

Обладатель галстука перелистнул страницу и сказал:

– Владлен Борухович Моргенштерн – шеф-повар из ресторана. Неудачно приготовил штоллен. После выговора начальства…

Захлопнулась дверь. Что там с Боруховичем случилось я так и не узнал.

– Меня Аня зовут, – промурлыкала симпатичная сестричка, – Я сейчас Вам газеты и блокнот принесу. Может что вспомните…

Посмотрел блокнот, пропахший мандаринами. Ничего не вспомнил.

Как угораздило меня семидесятилетнего оказаться в теле мелкого шпинделя. Хотя, насчёт мелкого – это я зря. Примерно 170 см для того, тьфу… то есть этого времени – рост нормальный. Это я с моими 183 см был высоким… Был. А что собственно теперь делать? В хоккей я не очень, да и в футболе не звезда. Тренировал много, ломал старое, строил новое. Пока строил – результатов не было. Выгоняли. Через год-два оставленная команда с "моими" игроками выстреливала. Но, я как бы в стороне. Вот, недавно… Хм, недавно? "Не покажешь сегодня результат (не игру, гады, результат) прощайся с командой". Я перед игрой (кажется с "Ротором") так команде и сказал, мол уйду если проиграете. Так этот мелкий Андрюха Аршавин как гол забил, прибежал на скамейку обниматься. Типа, я в команде.[1]

Слёзы потекли… Что-то я расклеился. Всё. Спать. Утро вечера мудреней.

7 января 1950 года.

Утро. Анечка принесла завтрак. Я так зарылся в газетах, что не слышал как "ходячие" ломанулись подхарчиться. Сестричка смотрит, как я уплетаю кашу и пью чай с горбушкой, намазанной каким то вареньем.

– А ты правда из Риги?

Мы уже на ты перешли?

– Ну-у… (мычу я, не зная, что сказать).

– А нам в госпиталь рижские радиоприёмники привезли. ВЭФ. Три штуки. Один у заведующего, другой – у нас в Красном уголке, а третий… (наморщила лоб)… не знаю где.

И, смотрит, типа теперь ты говори.

Я, прерывая затянувшуюся паузу:

– Покажешь приёмник… вечером.

Что за бред я несу.

Аня хихикает и грозит пальцем:

– А ты – шустрый. Сегодня не получиться. А вот завтра у меня ночное дежурство по этажу.

Она закатывает глаза и улыбается. "Анечка!" – кричит кто-то в коридоре. И девушка синичкой вылетает из палаты.

Из газет разной степени свежести и целости – я узнал что:

1. Хоккейный клуб ВВС (я-вратарь) крутой (второе место в прошлом году), а футбольный (я там нападающим играю) так себе (восьмое место).

2. Всё в клубах решает Василий Иосифович Сталин. Сын самогО.

3. В хоккей в этом сезоне за ВВС "я отстоял" 9 игр: 7 побед, 2 поражения, 58 забито, 10 пропущено. Неплохо.

4. Полмесяца назад 21 декабря 1949 года отмечали 70-летие Сталина. (Ровеснички. Ха-ха.).

5. За плохие результаты (смотри пункт три) Василий Сталин выгнал тренера. Я – в астрале.

Если я не покажу супер игру в хоккейных воротах – дорога мне следом за тренером. А я её, эту игру – не покажу… Значит нужно чем-то другим стать полезным клубу. Разминку и тренировки проводить… Хотя, кто я такой чтобы дядьками командовать? Хоккейную амуницию улучшить. Да! Это раз. Спортивная диета. Спорно. Отложим. Можно вспомнить кто из молодых хоккеистов-футболистов заиграет вскоре. Как вариант-да. А, вообщем, как я говаривал игрокам ЦСКА после поражения: "Не боись! Дальше Кушки не сошлют".

Пришёл "Борменталь" с Анечкой. Померил давление, потрогал лоб, поправил свой галстук. Сказал интонацией бородатого "Евсигнеева": "Идёте на поправку, юноша." И отбыл продолжать обход больных и выздоравливающих.

А я снова думу думаю.

Я же по-латышски не в зуб ногой. А родня? А товарищи по бывшей команде? Это полная задница. Нужно гнуть свою линию – не помню ничего. Чувствую ждут меня охренительные встречи с прошлым…

Пробовал читать Каверина "Два капитана". На обложке потёртой книги самолет и корабль. В юности читал и перечитывал, а сейчас – не в тему. Думаю, как найти выход…

А собственно что это я так переживаю. Ну – не помню, и что? Из команды конечно попрут. Кому я болезный нужен. А с другой стороны – руки-ноги целы. До весны продержусь в подсобниках где-нибудь. А там – в Ленинград, где знаком каждый переулок и куча друзей и подруг. Из прошлого. Ничего, снова познакомлюсь. На работу устроюсь. В институт на тренера поступлю. Эх, жизнь моя жестянка!!!

8 января 1950 года.

В палате реально холодно. С меня, наверное поэтому, спортивный костюм не сняли. Лежу, читаю газеты под завывания ветра за окном. Отфильтровав передовицы и пропаганду про жить стало лучше, жить стало веселей, понял, что читать особо нечего. Пошёл в курилку, хоть и не курю. Или курю?

Надо у Анечки спросить были ли в передаче сигареты? Или сейчас папиросы в ходу?

– А кто это у нас такой красивый? – лыбится мне чубатый паренёк.

Я вспоминаю про свой найоденный лоб, протягиваю руку:

– Харий.

– Харя? – снова гогочет Чуб, и протягивает руку:

– Иван.

Второй (постарше), оторвав от губ приклеившуюся папиросу.

– Владимир Петрович.

– Ты как сюда? – выпуская дым, интересуется Ваня.

– Стреляли, – на автомате шучу я.

– В смысле по воротам шайбой. – уточняю, увидев непонимающие физиономии.

– Хоккеист что ли?

– Ну, типа того.

– За кого играешь?

– "ВВС". Вратарь.

И вижу, как сидящие вразвалочку, сели выполнив команду "Смирно".

– А звание? – интересуется Владимир Петрович.

– Я вольнонаёмный.

Наверное.

Мужчины немного расслабились. Ваня, улыбаясь и толкая соседа:

– А знаешь, Петрович, как болельщики "ВВС" расшифровывают?

– "?"

– "Взяли Весь Спартак" – Ваня заржал, а Петрович погрозил пальцем-мол, поосторожнее…

Но, Чуб не унимался:

– Петрович, ты какой рукой жопу вытираешь – правой или левой?

– Правой.

– А я – бумажкой. – ухахатывается хлопец детской шутке.

– Тьфу на тебя, – машет рукой Петрович, – мои малЫе, наверное сегодня по селу колядовать пойдут…

– Мы безбожники, – "Чуб" делает пальцами на голове рога, и пытается боднуть соседа. Тот взяв газету бьёт ею по башке озорника.

Подошёл ещё один больной. Поздоровались. Тот, закурив сигарету, рассказывает:

– Надысь сон приснился про войну. Идём мы значится в разведку. За языком. Рядом с фрицевской кухней улеглись у дорожки, может кто до ветру выйдет. Ждём. Идут гансы по тропинке. Человек десять. Автоматами по кустам водят. И тут кто-то рядом со мной, как пёрднет. Ну, думаю, кранты. Сейчас решето сделают. И тут вдруг запах пошёл. Глаза открываю. А сосед мой с койки встаёт и говорит:

– Что-то меня с гороха пучит…

Поржали. Тут Петрович решил выступить:

– Я вам други мои не байку расскажу, а самделишную историю. Служил я борт-стрелком на бомбере. Пе-2УТ получили из 18-го запасного авиаполка. Техники, делая из учебного самолёта боевой, раскурочили и убрали тонкие перегородки между кабинами. Пулемёт мне поставили. Я, значит, стрелком сзади, а впереди пилотом и штурманом у меня – две девахи. Надя Федутенко – поздоровее и постарше и Тоня Зубкова – маленькая, симпатичная.

– Ты поди вдувал обеим? – опять ржёт "Чуб".

– Какой там. Они же офицерши. С пистолетами. Нервные. Могут и пристрелить влёгкую. Не первый год воюют… – поучает молодого Петрович, закуривает новую и продолжает:

– Отбомбились, значит разворачиваемся. И тут прилетело нам. Прямо в кабину. Дымища. Надька орёт как резанная: "Бери штурвал". А Тоня маленькая не может её из кресла вытащить. А падаем уже. Ну, думаю ё… мся – костей не соберут. Бросаю свой пулемёт и лезу помогать. Через пустую кабину инструктора кое-как пробрался. Ухватился двумя руками сзади через кресло и лётчицу за сиськи поднять пытаюсь. Мясистые такие. (приподнимает как бы два арбуза своими ладонями). Надька хрипит: "Оторвёшь, зараза!", и теряет сознание. А я думаю: "Хоть подержусь, напоследок." Ну, с божьей помощью стащили. Зубок плачет за штурвалом, но самолёт ведёт. Надька вся в кровище под ногами валяется. Кое-как сели. Тоня поседела потом. Ей года 23 было. А ты про горох…

Вот это травматический шок! Не то, что у меня.

Днём пробовал просто ходить по коридору, но больничные запахи благодаря молодому обонянию шибали в нос. Попросил у дежурной на этаже сегодняшние газеты. Пытался читать, но это же сплошная пропаганда. Толи дело в 2005 и про силовые захваты предприятий, и про рэкет, и про митинги пенсионеров, и про провал новых реформ, и про благословление священниками кандидатов в депутаты, и про интернет, который ведёт наш мир в страну дураков. Всем про всё и даже больше.

Чуть не задубел до вечера. Анечка заглянула в палату, многозначительно кивнув, побежала принимать дежурство.

Ни в какой красный уголок мы не пошли. Сердцеедка с грацией пантеры осторожно зашла. Тихонько села на угол кровати и спросила протокольным голосом:

– Как себя чувствуете больной?

Чувствовал я себя хреново. Молодому телу хотелось… Очень хотелось. Поэтому я в ответ, что-то промычав, завалил кокетку на кровать. Посопротивлявшись для виду, Анечка начала неистово целоваться. Найдя ладонями упругие яблочки понял, что теряю контроль над собой как неопытный пацан.

Вдруг в коридоре гулко застучали сапоги. "Анька, твою мать" – заорал кто-то.

Подруга моя подпрыгнула как белка и понеслась к двери на ходу завязывая халат и подвывая с пристаныванием "о-о-о".

Облом-с…

Вскоре Анечка привела взволнованного старлея с голубыми петлицами ВВС.

– Вам надлежит завтра к 12–00 явиться в приёмную Василия Иосифовича. При себе иметь заключение врачей. Машина прибудет к 11–00. Будьте готовы с вещами. – Оттараторив, военный уставился на меня.

– Всё понял. Завтра буду. – не по-военному ответил я.

Старлей задумался, как бы переводя мои слова на военный "Так точно. Будет исполнено". Кивнул, типа "честь имею" и вышел, не щёлкнув каблуками.

Перепуганная Анечка промямлила:

– Давай не будем…

А если будем, то давай… – пронеслось в моей голове. Но, я в ответ просто махнул рукой…

Как бабушка говорила: "На Святки только волки женятся."

9 января 1950 года.

Замёрз, как цуцык. Уже под утро матрас с пустой койки на своё одеяло навалил. Только отогрелся – заявились доктора. Осматривали, ощупывали, спрашивали. Я колебался вокруг линии навеянной Еленой Малышевой. Светила местной науки говорили про антишоковый метод Лины Соломоновны Штерн, про исчезновение пластов памяти прошлого, про появление новых откуда-то появившихся пластов.

Написали заключение: неделя – постельный режим, затем еженедельный осмотр в течение месяца спортврача на стадионе "Динамо" (Вы же там рядом живёте?!), через шесть месяцев – новое заключение о максимальных нагрузках.

Главврач Михаил Петрович давая бумагу и поглаживая бороду:

– Берегите себя, юноша! Спорттравмы в последнее годы сломали здоровье многих молодых людей. Будьте благоразумны и осторожны! А с памятью дело тёмное. Само собой может наладится, а может – нет. Но, вы – молоды… Быстро наберёте новых знаний и воспоминаний. Всего хорошего.

Получив заключение с печатью, попрощался со знакомыми больными, съел остывший завтрак, переоделся и уселся внизу ждать машину.

Напротив меня расположилась компания из двух выздоравливающих в полосатых пижамах и трёх гостей в лётных куртках. Они незаметно (как им казалось) разливали и закусывали пирожками, перемежая действо незамысловатыми шутками типа:

– Возле кассы стояла очередь, вся кривая. Подошёл здоровый армянин, стал сзади, и очередь выпрямилась…

После этого рассказчик, выдержав секундную паузу, спрашивал у не знавшего шутку:

– Ну что, до тебя дошло?

– Конечно!

Рассказчик же показывал пальцами зазор сантиметров пять и говорил под хохот знатоков:

– А до меня вот столько не хватило!

Приговорив бутылку, они задымили под военные истории. Один капитан говорит:

– Вчера в штабе ВВС встретил знакомого. Он старшим сержантом в сорок втором к нам в запасной в Иваново прибыл. Из учебки откуда-то из Средней Азии.

– На верблюдах что ли учился летать? – спросил один, и все загоготали.

– Похоже на то, – продолжил капитан. – Он в соседней эскадрилье ошивался. Как на фронт попали то он в первом боевом "Лавочкина" загубил. Мало того, что его "Мессер" прошил, так он ещё спикировал на наши зенитки. Те и всадили ему пару снарядов.

– Да. Наши по своим метко стреляли, – закивав головами, согласились с ним товарищи.

– Самолёт в утиль, этого Ваню-Хохла особист предлагал в ПВО на землю списать. Но, комполка упёрся. Оставили Ваню. Тот летал, стенгазеты красиво оформлял. Свой первый только на сороковом боевом вылете сбил. А меня в том бою ранило. После госпиталя в другую часть. В ПВО перевели в инструкторы. А про Ваню-Хохла я и забыл, даже фамилию его не помнил.

Рассказчик замолкает, делая паузу для интриги.

– Ну, так вот. Встречаю сегодня Ваню-Хохла в коридоре. Идёт вместе с Василием Иосифовичем… Трижды Герой, весь в наградах чуть ли не до до пояса. Меня увидел, поздоровался.

Сталин спрашивает трижды Героя, кивая на меня:

– Что, Кожедуб, знакомый твой?

Тот отвечает:

– Вместе под Курском бились.

– Сталин мне руку пожал, – рассказчик поднимает руку, чтобы все видели, – и говорит всем в коридоре: "Вот такие орлы у нас служат."

– За орлов нужно выпить, – предлагает один из гостей, и достаёт из портфеля бутылку.

Тут открывается дверь. В клубах морозного пара появляется знакомый мне офицер. Машет рукой:

– Готов? Поехали.

Вчерашний старший лейтенант ловко спустился по обледенелой лестнице, и запрыгнул на переднее сидение. Я же согнувшись буквой "Зю", не торопясь залез на заднее сидение "Эмки". Водитель отжал сцепление, и мы покачиваясь на снежной дороге поехали по промороженной Москве.

Московский аэропорт переживал реконструкцию в связи с размещением штаба ВВС Московского военного округа. Ремонт помещений, сборка дорогой мебели. В приёмной Василия Сталина сидел высокий крепкий мужчина лет тридцати, сказавший мне:

– Привет, Харий.

– Здравствуйте.

– Слышал? – как-то виновато смотрит на меня.

А я удивлённо смотрю на него. Секретарь, взяв папки, прошел в кабинет начальника с докладом о прибывших. Тут привёзший меня старлей, стоя у двери в кабинет Сталина, закашлявшись, прохрипел:

– Он ещё не знает, товарищ Виноградов. – и уныло так качает головой.

Виноградов, вздохнув, поворачивается ко мне и выдыхает:

– Разбились наши. Все. Никто не выжил… Юрка Жибуртович проспал, прибежал к вылету… Бобров на самолёт опоздал – на поезде поехал. У меня – дисквалификация. У Шувалова… Сталин не пустил. У тебя травма. Четверо нас осталось. Да плюс Пучков из запаса. Как играть будем?

Я молчу. А старлей Виноградову поясняет:

– Да у него запрет на спорт на полгода. И потом ещё неизвестно заиграет ли. Память вон отшибло. – И стучит по прижатой к шинели папке.

Виноградов тяжело вздохнул, запалил папиросу. Тут в дверь вошла женщина в форме.

– Гвардии капитан Мария Долина прибыла за новым назначением – доложила она старлею.

Тот держа папку переминался с ноги на ногу, видимо ждал вызова начальника. Оглянувшись на пустой стол секретаря, расправил плечи:

– Зайдите, через полчаса. Сейчас у Василия Иосифовича важное совещание.

Дама с медалью Героя Советского Союза вышла.

Из кабинета открылась дверь, и секретарь сказал: "Проходите".

Сталин в расстёгнутом кителе стоял у окна. На столе стояла початая бутылка коньяка и тарелка с закуской. Махнул рукой. Сели. Секретарь, забрав папку с бумагами, вышел.

– Слышали? – киваем в ответ. Он продолжает:

– Похоронили уже. Порвало всех в фарш. Эх, Бочарников, что же ты в Казани не остался?

Генерал со всей дури хлопнул ладонью по столу. Вбежал секретарь, покрутил головой, вышел. Сталин, опустив голову:

– Старший лейтенант поможете администратору команды. (Тот встал-сел). Ты, Саша, (Виноградову) теперь капитаном команды будешь. Бобров – играющим тренером. Шувалов с ним в нападении, а Лайзанса – в ворота бы поставить как поправиться, но…

Пауза. Долгая пауза.

Пипец, приехали. - думаю.

Генерал продолжил, бросив на стол сломанную вытащенную папиросу:

– У его (кивает на меня) разбившегося товарища Роберта Шульманиса в тумбочке обнаружили подписанные фотографии. Там, он и ты, Харий, вместе с будущими эсэсовцами… На Шульманиса из Риги недавно пришло письмо, что он – "друг эсэсовцев"… Да, Харий, многие из твоих одноклубников и соперников в чемпионате рейхскоммисариата "Остланд" затем вступили в ваффен-СС.

Пауза. Виноградов, открыв рот, роняет кепку на пол.

– Хорошо, что старлей, – Сталин кивнул на подпрыгнувшего офицера, – не растерялся и забрал фотографии у участкового. А то сидел бы ты друг на нарах… (мне) Помнишь, каких трудов стоило договориться о вашем переходе? И всё коту под хвост. Что мне с тобой делать?

Я пытался хоть что-то сказать, но как рыба только открывал рот, потрясённый зигзагом судьбы.

"Друг эсэсовцев". Это же крест зелёнкой на лбу.

Тут кашлянул Виноградов. Сталин, закурив "Герцеговину Флор", посмотрел на него, кивнул. Тот прокашлявшись:

– Я вот слышал как Бобёр…, то есть Бобров рассказывал, как тренер московского Динамо Качалин взял в зарубежное турне травмированного игрока. В команде потом разговоры пошли. Наш-то тренер своих не бросает. Да мы с ним в огонь и в воду…

Генерал нервно затушил папиросу:

– В огонь говоришь? А ты, что молчишь? (это он мне) Чем можешь помочь команде?

– Вратаря хорошего подготовлю, Николая Пучкова.

– Да он же на жопе сидит весь матч. – кривя лицо машет на меня рукой.

– Слово даю, в сборной играть будет. – вскакиваю я со стула.

– ???? В какой сборной? – удивляется наш "главноначальник".

Оп-па. Думай башка.

– Через год-два у нас наверняка сборная СССР будет, – по спине пробежало стадо мурашек.

Сталин повеселел. Плеснул себе коньяка. Выпил. Смотрит, молчит. И тут меня прорвало:

– Василий Иосифович, я могу сделать одно дело с Вашей помощью… Вас все хоккеисты и футболисты благодарить будут.

Сталин погрозил мне пальцем:

– Ты ври, да не заговаривайся. Чего это я им такое могу дать?

– Защитную экипировку. Лёгкую и прочную. Травмы в разы упадут. – говорю, по-американски прижимая ладонь к сердцу.

Генерал потрепал шевелюру, словно подгоняя мысли:

– Ну, ладно. Башка работает (кивнул на меня). Вспомнишь всё потихоньку. Будешь пока у Боброва помощником по вратарям и по этой… ну ты понял. А вот от всех тебя на время нужно спрятать. Чтобы история с фотографиями улеглась. Объявим тебя погибшим с командой. Потом ошибка вскроется. Но, это будет потом. А пока не играешь, походишь под другой фамилией. А кто вопросы задавать будет, тех мы одёрнем… Какая фамилия тебе нравиться?"

– Жаров. Юрий Жаров, – говорю я привычное с детства.

– Почему Жаров?

– А в такую холодину на воротах о жаре хорошо мечтается…

Все вместе хохочем.