Пилюля

Глава 13

7 февраля 1950 года.

Утром звонил Изотов спрашивал как я. Сказал ещё, что Пучков вчера заболел. Температура тридцать восемь. Из дубля ВВС ещё одного вратаря вызвали.

Хреново. Так и до меня очередь дойдёт. Это будет просто позор.

Хожу на процедуры, на осмотры. Вроде, кругом здоров. Особенно для семидесятилетнего. Хе-хе. Очередь нашей палаты на "свежие" прошлонедельные газеты будет завтра. Рыбаковский "Кортик", что вчера принесла Анечка пошёл по рукам. Сейчас Денисыч читает. Задолбал своими вопросами. Не удивительно. У мужика четыре класса образования. Читает по складам. Остальные от делать нечего травят байки. Вот очередная:

– В сорок четвёртом над Западной Украиной лётчика из нашего полка Миху Девятаева сбили. Тот в плен попал. Как потом оказалось на немецком аэродроме работал. И вот он в начале сорок пятого со своими пленными товарищами у немцев бомбер угнал и на нашей стороне сел.

– И чё? Орден дали?

– Не, в спецлагерь отправили. А за Миху и наш героический комдив Покрышкин и комполка Бобров просили. Да, что там… Комполка Бобров – мой земляк из Луганска. На двух войнах больше пятидесяти самолётов сбил. А Героя не дали. Покрышкин до сих пор в полковниках ходит. Вроде как с молодым Сталиным поцапался.

– Но-но. Разговорчики, – вставил своё замполит капитан Краев, – Не распространять слухи, а то на карандаш возьмут.

Тут другой летун включился.

– А у нас над Западной Украиной тоже Миха только Лиховид геройство совершил. Не сдался в плен бандеровцам у сломанного самолёта, отстреливался до последнего. А те его сожгли заживо. Лиховиду посмертно Героя дали…

Под такие вот разговоры проскучал я до вечера. А вечером приехал Изотов. Вышли в коридор. Тот сразу мне врубает новость:

– Всё хорош лечиться. Завтра на тренировку. Коротков кипятком ссыт.

– Что? "Даугаве" просрали?

– Просрали… Василий Иосифович так в раздевалке орал… Мне тоже досталось. Типа это я тебя в госпиталь послал, а на воротах стоять некому.

Пока подписывал бумажки, Коля мне поведал об игре:

– Вышли мы бодро. Думали – шапками закидаем. А хрена… Они отбиваются всей пятёркой. Что ни контратака – нам банка. Первый период продули 2:4, второй 2:3. На третий Коротков нового вратаря выпустил. Встал Саша Осмоловский. Период выиграли 2:1, а игру проиграли 6:8.

На выходе сталкиваемся с Пилюлей. Оказывается она у главврача напросилась на работу в ночную смену.

– А я хотела с тобой подежурить, – говорит подруга, и вкладывает мне в ладонь мандаринку.

– Ну, всё голубки. Закругляйтесь. У меня дел ещё полно. – кричит от машины Изотов.

– Ну, пока, – говорю глядя на разноцветное пилюлино окологлазье.

– До завтра, – улыбнувшись, тычет меня распухшей губой.

Едем, а я, улыбаясь, вспоминаю, глядя на оранжевый фрукт, что при каждом визите в общагу подруга с боем выпроваживает Колобка, закрывает дверь на крючок, и начинает чистить мандаринку…

В общежитии тётя Клава с порога обрадовала, что мы – Победители! Наша стенгазета лучшая среди вэвээсовских общаг.

– Абрамян на двадцать третье февраля к дню Советской Армии пообещал начальству ещё сделать, – говорит с придыханием радостная комендантша.

Ему нужно – пусть и делает.

– А грамоту Алёша забрал. На работе покажет, – прерывает моё молчанье победительница местного соцсоревнования, – потом твоя очередь.

– Не очень, то и хотелось, – отвечаю, поднимаясь по лестнице.

– А ещё написали в газетах, что будет снижение цен на хлеб, масло и мясо на четверть и больше. Первого марта, как всегда, – крикнула мне в след неугомонная распространительница новостей.

От Колобка тоже новости: на сборы в Грузию едем двадцатого марта на три недели. Перед сборами с 6 марта всем – неделя отпуска. Можем в Горький съездить. Потом Васечка уже отработанным движением фокусника достаёт из-под подушки чёрную блестящую "лимонку". И вдруг как бы нечаянно выдёргивает чеку, роняя гранату на пол. Непроизвольно выскакиваю в коридор, слушая весёлый гогот озорного соседа. Захожу назад, тот вещает:

– Она же учебная. Борзой сотку содрал. Просил две – я сказал больше нету.

– Спрячь под пол. Туда где деньги. Это тебе не игрушка. За такое и посадить могут.

Вот же, блин, в войнушку не наигрался…

– А знаешь почему её "лимонкой" называют? – спрашиваю Васечку после завершения операции по пополнению схрона.

– На лимон похожа?

– А нет, дорогой. Она на ананас похожа. А запал к ней придумал некто Лемон. Вот и пошло – "лимонка".

Перед сном завалились "тёплые" Стёпа с Алёшей. Стали парами в дурака играть на деньги. Мы с Колобком их на пятёрку наказали. "Пьянству – бой". Сказав им на прощанье: "Как жаль, что вы наконец-то уходите!" – я завалился на кровать. Колобок, положив голову на подушку, тут же засопел. Хорошо, что сосед не храпит, а то уши на ночь пришлось бы затыкать.

Не спится. Лежу. Думаю.

О чём с Масловым на футбольные темы говорить – знаю. Всё таки дольше пятидесяти лет в профессии. Только нужно базар свой фильтровать с учётом времени. А то наплёл друзьям про Кассиопею, луноход. Со снами Сталину нужно завязывать. А то загребут в лабораторию и укольчики станут колоть, чтобы снов побольше рассказывал… С генерал-полковником Аполлоновым лучше не ссорится и держаться от него подальше. Обойдусь без личных выступлений, буду Гранаткину за чаем или по телефону идею подкидывать, а дальше пусть он сам. Ибо, инициатива наказуема. Про создание сборных СССР нужно идею через кого-то вкинуть в народ. Например, через Аджубея хрущёвского зятя. Сталин за это дело и без меня тогда схватится. Ведь титул "Отец сборных СССР" для Василия как красная тряпка для быка.

Маслову в команде спортивный врач нужен по индивидуальным нагрузкам, питанию, витаминам-БАДам и прочему. Скаут-агент для поиска местных и иногородних футбольных талантов тоже необходим. Но, что-то Вас батюшка понесло. Тут на приглашение игроков нужно кучу плюшек приготовить для перехода. А с плюшками вне Москвы и в те и в эти времена не очень. Вот… нужен начальник команды с коммерческими способностями, а не замполит-администратор для отчётов в горкоме как сейчас. Добывание квартир, машин, честное пиление командного бюджета, организация коммерческой деятельности, вопросы аренды, поездок, работа с болельщиками, с прессой, реклама, участие в решении личных проблем игроков и сотрудников. На эту должность нужен проныра типа Бендера. Да, Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей нам подойдёт. Если в "Вышке" на следующий год себя покажем, то можно и клубную прописку поменять. С "Торпедо" на "Динамо". Московское, есте-сно. Во внутренних органах как-то спокойнее.

8 февраля 1950 года.

Утром на пробежке Любочка озадачила просьбой помочь сделать смешные фотографии на институтский конкурс. Она уже и сюжеты придумала. Вещает вот:

– Берём альбом картин Васнецова. Допустим картина "Витязь на распутье". Сажаем Васечку на лошадь. Что? Сам залезешь? Хорошо, сам. Где лошадь возьмём? На соседнем дворе у извозчика в сарае есть три. Выберем покрасивее. Юрочка, – на манер Пилюли вколачивает свою идею, – тебе какие лошади больше нравятся? Блондинки или брюнетки?

Громче всех ржёт Амосов, явно не ожидавший такого напора от казавшейся тюхой Любочки.

– Мне нравятся лошади, которые не заставляют жеребцов устраивать ради них призовые скачки. И не делают в общежитии кавардак ради решения своих проблем. Тётя Клава бедлама не потерпит.

– Никакого бедлама. – снова давит художница, – днём беру папину "Лейку", альбом Васнецова. Юрочка, а ты дашь вратарскую амуницию для экипировки былинных богатырей?

От Пилюли что-ли заразилась? Такая спокойная была.

Под шутки друзей, заискрившихся от новых идей, и после обзываний жмотом, нехотя соглашаюсь.

Ну, вот как так у них получается. Мы и сильнее, и умнее, и опытнее, а верх всё равно на их стороне.

Тётя Клава сообщила, что звонил художник Алексей Рудяков. Зайдёт ко мне днём, принесёт аванс за сценарий.

О! Это он удачно зайдёт. Мне как раз новый костюм нужен.

Перед тренировкой купил продукты, хлеб. Выхожу из булочной, а у общаги столпотворение.

– Кино видать снимают, – отвечает на мой немой вопрос дворник дядя Паша, – всех лошадей у Никодимыча за чекушку в прокат забрали…

Подхожу. Возбуждённый Колобок докладывает:

– Тут твой знакомец Рудяков. Как целую фильму снимает.

Гляжу, и правда. На дверь общаги крепят два ватмана с огромными буквами "Без спросу войдёшь на Бабу Ягу попадёшь, На первый этаж пойдёшь – без бутылки уйдёшь. На второй этаж пойдёшь – на хоккей попадёшь.". Фотогруппа расположилась так, чтобы и дверь захватить, и сидящего на лошади Амосова в висящим за спиной банным тазиком и клюшкой в руке. Крюк клюшки режиссёр требовал у Амосова убрать под мышку. Попандопуло держал большое зеркало, а Абрамян светил фонарём. Любочка как робот безропотно снимала по команде самозванного главрежа.

"Красавчег", гремя тазом, кое-как слез с одуревшей от внимания лошадёнки. Подхожу к Рудякову, здороваемся. Тот протягивает деньги:

– Тут всего тысяча. А просил для тебя больше, но Рыбаков с Граником упёрлись. Типа они такие идеи могут хоть каждый день рожать за тысячу.

С костюмчиком в пролёте. Разве что на б/у хватит.

– Выходят гусляры, – командует Рудяков.

Тётя Клава с племянником выносят три стула на которые садятся "музыканты" в светло серых простынях поверх исподнего и в галошах на босу ногу.

– Быстрее. Солнце уходит, – командует вошедший в роль самоназначенец.

В центре с ватной бородой и гармошкой Фёдор с открытым ртом. Слева от него положив на колени гитару Попандопуло изображал слепого гусляра поющего песню. Справа племяш комендантши Гриша барабанил ритм на деревянных ложках и тоже что-то типа пел.

– Не верю. – Прокричал "Станиславский", – Фёдор, пойте и играйте что-нибудь грустное. Чтобы все знали. А вы подпевайте. (это он собравшимся). Поддержите артистов.

Тут гармонист затянул "Там вдали за рекой…". Все вокруг подхватили. После припева "главреж" махнул рукой, мол хватит. Какой там. Прохожие походили начинали подпевать. Поднимаясь по лестнице я слышал, как люди в песне переживали гибель друга.

Как нужно постараться чтобы выбить из этих людей дух общего дела, общей цели. Ну. да, ладно. Я и сам-то из "промолчавших". Вот и сейчас в сторону отхожу, чтобы не припрягли Ивана-царевича на Сером Волке или Ваню Грозного с посохом-клюшкой изображать.

Был днём на хоккейной тренировке. Наш новый вратарь Саша Осмоловский пока сыроват. Но, я – ещё хуже. Коротков наорал. Смысл посыла очищенного от мата: "Нужно делать так, как нужно. А как не нужно, делать не нужно!" Понятно. Если и Таллину продуем – по шапке получит, вот и заряжает всех заранее. На хоккейную тренировку явились два знакомца из "Даугавы". Изотов их встретил у бортика. Рассказал, про мою контузию, амнезию. Я не снимая маску, чтобы хоть как-то замаскировать своё волнение, старался отвечать односложно, делая большие паузы. Эти же звали поболтать в пельменной, тряся фляжкой с рижским бальзамом. Говорили, что зла на меня никто не держит – меня же и Шульманиса всей командой отпускали. А то, что фамилию сменил… Бабы вон тоже постоянно меняют. Погоревали, что язык забыл. "Хорошо, что штаны на толчке не забываешь снимать!" Ржут. Нормальные парни – эти хариевские друганы. Так то бы пропустил с ними по соточке, но боюсь спалиться ещё на чём-нибудь.

В прошлой жизни я часто сталкивался с навязчивыми знакомыми по юношеским и молодёжным гулянкам. В памяти от них оставалось тусклое пятно размытое годами и десятилетиями. Через пять минут завязавшегося разговора мне сжимая кулаки хотелось крикнуть новоявленным друганам, разводящим на попойку: "Твари!!! Заткните е…ло, и уё… те пока не отп…л", но природная интеллигентность заменяла грубый посыл византийским оправданием о срочных делах.

Сказали ещё, что в апреле в Москву на свадьбу рижской подруги собираются мои друзья детства Вия Артмане и Улдис Жагата. Они просили прислать мой московский адрес и телефон, пришлось дать… Такая вот картина маслом…

Подхожу к общаге. На поляне перед Художниками какая-то движуха. Э! Да тут взятие снежной крепости. Художники из недостроенного гаража построили красивую двухметровую цитадель, соскребя снег со всей округи. Лётчики, наделав снежков и разделившись на отряды готовились к штурму. Детвора шныряла туда и сюда пытаясь определится с кем они будут в бою. Колобок просвистел в свисток три раза. Штурм!

Посмотреть на битву высыпало много народу. Поддерживающие художников радостно орали поначалу, но постепенно фортуна перешла к нападавшим. Используя пару лестниц Попандопуло с Абрамяном перелезли внутрь. В короткой потасовке распахнули запертые изнутри ворота. Штурмовые отряды хлынули внутрь. Вскоре все художники оказались выброшены за периметр крепости. Болелы летунов радостно орали. Тут пришёл участковый и разогнал всю весёлую шоблу. Владимир Владимирович прибыл по вызову хозяина недостроенного гаража опасавшегося за целостность своего имущества.

Старшина, наведя порядок, подозвал меня, Попандопуло и Абрамяна и приказал идти с нам в отделение. На все наши отговорки и вопросы, отвечал: "Вас хочет видеть начальник". Увязавшаяся за нами Пилюля причитала, что мальчики не виноваты, что это она всё придумала. Участковый, видимо за свою послевоенную карьеру уставший от подобного нытья, так глянул на просительницу что та мгновенно заткнулась.

В кабинете начальника все не уместились. Пошли на площадку перед входом в отделение. Начальник заорал в коридор:

– Стажёр Вайнер. Вайнер, твою мать.

Показался паренёк что-то на ходу пишущий в блокнот. Начальник снова заорал:

– Аркаша, ты, что писатель? Нет, ты прикомандирован на практику. Бегом в канцелярию за наградной папкой.

Аркадий Вайнер. "Место встречи изменить нельзя". Хера се.

Усатый майор с крыльца торжественно произнёс:

– За проявленные мужество и отвагу при ликвидации банды преступников наградить приятых в БРИГАДМИЛ Жарова Юрия Андреевича, Абрамяна Алексея Хачатуровича, Попандопуло Степана Несторовича почётным знаком члена Бригады содействия милиции и почётной грамотой управления МВД города Москва. Благодарю за службу!

– Служим Советскому Союзу!

Нам ещё по тысяче премию за банду дали. Попандопуло обещал на складе у знакомого костюм и ботинки для меня присмотреть за две неожиданно свалившиеся на меня штуки.

Старшина с памятными именем-отчеством отозвал меня в сторону и поправив кобуру тихонько сказал:

– Гранату принесёшь и сдашь капитану Черёмушкину который у нас за завхоза. Что, не слышу? Учебная? А мне похер. Ты, Смирный, не сри под себя. Не красиво.

Чтобы закрепить вратарские навыки на практике напросился вечером на двойную тренировку. Это только кажется, что вратари не могут устать на льду. Ещё как могут. У дублёров отпахал нормально, а к концу второй тренировки еле ноги волочил. В спортклуб вечером приехал для концерта струнный шефский ансамбль. Наши слушали в вестибюле. Но, я заснул на скамейке в раздевалке, сняв лишь часть амуниции. Приехав в общагу, добрёл до своего лежбища и завалился на кровать. Моё тело орало моему мозгу:

– Ещё раз задумаешь на мне две ледовые нормы залудить, я тебя поносом изведу. Или будешь раскатистым метеоризмом будить по ночам всю общагу.

– Да, понял я. Понял. – отвечал мой мозг, вспоминая собственные маты из другой жизни тоже после перетренировок.

Когда сладостно притулился к подушке в голове сумбурно зазвучал струнный ансамбль. Из хаоса звуков постепенно сформировалось что-то революционно-комсомольское типа этого…[29]

В то моё время на монетизации революционных песен поднимали неплохие бабки. Ибо, доллар – наше всё. С последним музыкальным аккордом я упал в обьятья Морфея.

9 февраля 1950 года.

Утром на тренировку еле встал. На первом круге тяжко было. На втором, как говорят лыжники проперделся и открылось второе дыхание. На двусторонке стоял в воротах. Увидев, что воротчик противника отошёл попить водички, решил повторить трюк Яшина из проигранного нами матча. Вспомнилось как в недалёком грядущем вратарь ленинградского "Адмиралтейца" толстенький Зураб Шехтель ударом из своей штрафной забил гол самому Яшину.

Отхожу от мяча на пару метров, прицеливаюсь, мысленно чертя в воздухе дугу над головами десятка ждущих мяча игроков. Попандопуло разворачивается, и идёт от лавки, поднимая голову. Потом открыв рот делает два прыжка, но не успевает. Мяч в сетке.

Молодца! Какой же я молодца!

Абрамян после тренировки затянул про стенгазету. Что в этом году кроме Советской Армии нужно и Военно-морской флот поздравить. А тема основной статьи стенгазеты – Сталинградская битва. И, что хорошо бы ещё и стих вставить.

Со Стёпой вставляйте друг дружке. Нужно рубить хвост, а то весь год буду ватманы малевать.

– Мы с Колобком годовую норму по выпуску стенгазет выполнили. Скоро на сборы уезжаем. Чемпионат начнётся – не до стенгазет нам будет. Так что найди других… – обрываю фразу видя, как ара закипает.

– Дураков.

Не давая времени для ругани, вставляю в грозовой тишине:

– А стихотворение будет железно. Собственного сочинения. Клянусь честью комсомольца.

От таких клятв Абрамяна отпустило. И забыл, что хотел на меня наорать, а дружески хлопнул по плечу, и заметил:

– Федя-гармонист в прошлом году от стенгазеты отвертелся… Придёт со смены – озадачу. Или выговор по комсомольской линии и накроется его летний отпуск. – хищно лыбится комсомольский вожак.

На хоккейной тренировке Коротков сказал мне, что с Таллином я в запасе. Если у Осмоловского игра не пойдёт, то выйду. Коля Пучков поправляется, но раньше чем через неделю тренироваться не начнёт. После тренировки Виктор Шувалов попросил меня помочь затащить новую мебель.

– Тут недалеко, на Хорошевке, – говорил одноклубник, входя в трамвай согнувшись из-за высокого роста, – там наш футболист Сашка Прохоров поможет. Он в соседнем доме живёт. А земляк мой тоже Витька тот вообще в соседнем подъезде. Он после обеда из артучилища придёт.

Доехав до нужной остановки, зашли в магазин купили продукты, бутылку "Пшеничной" и двинули к дому.

– Я это дело, – Шувалов кивнул на бутылку, – не очень уважаю. Столько народу водка сгубила. В этом плане я Витьку Тихонова уважаю – не курит как и я, не пьёт вообще. А то другие хоккеисты… Вон в каждой команде есть талант, а зашибает до усёру. А я как первый раз на заводе нажрался так и отрезало. Я ведь всю войну на ЧТЗ токарил на карусельном станке. Танки КВ клепали для Победы, а я детали для коробки передач вытачивал. Хоккей с мячом уважал. Призы брал в Челябинске. А потом на шайбу перешёл.

Заходим в коммуналку. Виктор заваривает ароматный чай.

– Грузинский. Букет, – подчёркивает хозяин сортность дорогого напитка.

Вскоре подошли Прохоров и Витька-артелерист. Они хотели закурить, но хозяин отправил из комнаты. Все вместе вышли на лестничную площадку. Там и проболтали до приезда машины с мебелью.

– У меня ведь когда вселился только кровать без матраса, стол и две табуретки в комнате было. – вещал счастливый обладатель казённой мебели, – а теперь и шкаф, и тумбочка и два стула. Жизнь то – налаживается.

– Ты сам-то откуда будешь? – вытирая пот спрашивает хозяина простодушный Прохоров.

– Мордовские мы, – Шувалов кивает на тёзку-военного, – я вот из Наборных Сыерсей. Наборные это не набрали где-то, а на бору, в лесу значит деревенька. У меня дружок там сейчас в Козловской МТС трактористами бригадирит. С Новым Годом открытку прислал. Пишет за урожай то ли орден, то ли Героя дадут. Сашка Узойкин. Как в газете прочитаете, знайте – мой дружок.

– А мне вот за бой под Перемышлем в сорок первом должны были орден дать. Мы на мосту огроменный французский танк подбили. Немцы лишь ночью его стащить смогли. А бумаги на "Красную Звезду" при отступлении потеряли. Ну да ладно. Итак пара орденов есть.

Затащили всё, расставили. Поджарили яичницу с салом, разогрели тушёнку.

– А правда, что Бобров проспал самолёт, что разбился с командой? – закусив, спрашивает Прохоров.

– Враньё. Его из-за оформления бумаг на переход задержали. На следующий день поездом отправили.

– А когда тебя поженим? А, Витёк? – спрашивает Шувалова земляк. – Вроде есть у тебя кто-то.

– Есть одна из Марьиной Рощи… Чего вздрогнули? Я среди воров вырос. Как за решётку не попал не знаю. Спорт наверное уберёг. А вот если б полюбила меня краля как ЮркА (хлопает меня по плечу). Я б сразу расписался.

– За женщин! Чтоб давалось и моглось!

На обратной дороге зашёл в госпиталь. Коротков просил принести заключение врачей, что я годен для участия в соревнованиях. Пока ждал бумаги прибежала Анечка. С широкораспахнутыми лучащимися глазами схватила меня за руку и ни слова не сказав потащила в конец коридора. Достала ключ из кармана и открыла дверь в какую-то кладовку. Закрылись на крючок и принялись неистово целоваться. Подруга так раздухарилась, что едва я дотронулся пальцем до её налившегося энергией бутона, всхлипнула, задрожала и сползла по стене на пол.

– Анька, твою мать. – раздался в коридоре показавшийся знакомым голос, – Полотенца на втором этаже кто будет менять? Вот я тебе ужо зараза…

– Это, Палыч. Завхоз. – поправляя халат промурлыкала довольная Пилюля, – Мне ещё в ночь дежурить.

Прижалась ко мне, чмокнула в небритую щёку и выходя в коридор с улыбкой сказала: "До завтра."

Главврач Михаил Петрович рассматривал рентгеновский снимок моего черепа и просвещал меня:

– С головой у Вас, Юрий, всё в порядке. А что там в мозге… Голова – дело тёмное и исследованию не подлежит. Но, я верю, что скоро учёные создадут новые приборы, которые позволят нам заглянуть в самые тёмные для нас уголки человеческого тела.

Это он про томограф что ли? А его ещё не изобрели?

– Михаил Петрович, а Вы знаете молодых учёных специалистов по рентгеновскому излучению? – на всякий случай спрашиваю мудрого дядьку.

– Да. Перед войной знакомился с учениками профессора Бахметьева. Они в рентгеновской лаборатории ЦАГИ работали. Фамилии простые: Цукерман, Альтшулер, Гинзбург. (смеёмся). Первые двое не знаю где, а Гинзбург в Горьковский университет уехал.

Горький. Это хорошо. Нужно в блокнот записать.

Получив бумаги, я брёл по направлению к общаге и думал:

Моя техническая специальность в прошлой жизни – ядерная физика. Помню, на последнем курсе "технологички" делал доклад про позитронно-эмиссионную томографию. Там я описывал суть этого метода исследований внутренних органов человека. Авторами концепции выступали американцы. Лишь в перестройку узнал, что какой-то наш Иванов раньше пиндосов додумался про томографию, но не смог пробить свои идеи в жизнь и получить за это Нобелевскую премию. А может быть мне стоит попробовать?

Вечером кто-то из художников принёс на тренировку баскетбольный мяч. Поиграли полчасика в баскет. У меня из десяти бросков попало девять. Причём два – издали. Я читал в своём личном деле, что кроме футбола, хоккея и бокса Харий всерьёз занимался баскетболом.

Это что? Моё новое тело стало вспоминать былое? Может и спаринг боксёрский устроить? А может и шайбы по-новой научусь ловить?

Не дождавшись Пилюлю Колобок заныл:

– Скучно с тобой. Каждый день одно и то же. Или тренировки или книжки читаешь или пишешь что-то. Скукота. А мне хочется чего-то великое, героическое совершить…

– Наша жизнь – как железная дорога. – прерываю я несостоявшегося Бонапарта, – Мы мчим без остановки вперёд и вперёд. Можно скучать глядя в окно, а можно в дороге снимать фильм про путешествие или сочинять книгу про неведомые земли. Можно научиться боксировать или играть в шахматы. Можно научиться мечтать, и верить, что мы каждый день всё ближе к мечте, которую мы будем творить своими руками.

– Ну ты прям как замполит задвинул, – покачав головой сказал Васечка. Потом встал, взял сборник шахматных этюдов и начал расставлять фигуры.

10 февраля 1950 года.

На тренировку заявились два местных паренька. Я их мысленно окрестил Батон и Паштет. Они были разные как Штепсель и Тарапунька, но составляли единый дуэт. Батон высоченный, молчаливый с ручищами-кувалдами, и Паштет – невысокий живчик болтун с ловкими руками норовящими стянуть всё до чего дотянутся. Как выяснилось в дальнейшем они работали водоносами в артели прачек, подрабатывали грузчиками и разносчиками на рынке. В команду их привела меньшая "барышня" Катя. Эти двое выручили её от нападения уличной шайки. По словам комсомолки эти парни бились за неё с кучкой криминальных сверстников до крови пока главарь шоблы не сказал "Амба". Катя привела ребят домой, накормила, рассказала книгу "Два капитана". И с тех пор вот эти двое таскались за ней повсюду, если не были заняты по работе. Над новыми "футболистами-неумехами" некоторые подшучивали поначалу, но получили такой яростный отпор от Кати, что быстро заткнулись. Девушка, рассказывая про новых друзей звала их Иван-большой и Иван-малОй. Так они и стали Большой и МалОй.

Перед матчем получили хоккейные шлемы и новую защитную амуницию. Быстро заводы работают. По-военному. Это потом чтобы стиралку в производство запустить нужно было по министерствам и смежникам годами согласования подписывать…

Матч с эстонцами был тягучим. Только мы забьём – нам ответка, мы забьём – они нам. 2:2. Уходим на перерыв. Коротков охрип в раздевалке пытаясь доораться до команды. А просто не катит. Столько моментов коту под хвост. Бобров ноет, мол и шлем жмёт и пасы на него у всех корявые.

Выходим. Соперник в атаке. Жибуртович ложится под бросок. Шайба попав в конёк, перелетает по крутой дуге над ловушкой, подпрыгивает на верхней сетке ворот. Отскакивает назад в складку свитера на спине нашего вратаря. Тот под рёв болельщиков выпрямляется ища шайбу, а та выпадает из свитера и заползает в ворота. Проигрываем 2:3. Трибуны вопят: "Позор!", "Матрасники!".

Наши бросаются на штурм. Сёву сшибают на выходе. Буллит. Бобёр с центра смещается вправо от ворот. Заходит по дуге делая паузу для броска. Бросает в левый угол, но попадает во вратарский блин. Шайба взмывает перед вратарём который продолжает скользить по дуге. Воротчик машет ловушкой, пытаясь поймать шайбу, но та ударившись о кончик перчатки сменила направление. От левого щитка диск перепрыгивает на лёд, бодает штангу и закатывается за линию. 3:3.

Ну, вот не можем мы без этого.

Народ орёт и пляшет. Ради этого и пришли. Вытираю пот с лица. Как-будто сам на льду побывал. Ваньят перегнувшись с трибуны к скамейке хлопает по плечу и орёт:

– Видел? Это прямо "Лебединое озеро". Хоккейный вариант.

Под крики "Сёва! Сёва!" уходим на перерыв.

В третьем периоде вновь обменялись голами. Но, прибалты заметно устали. Еле ноги волочат. Тут вратарь таллинцев отъехал в угол площадки за отпасованной шайбой. Посмотрел кому отдать и дал пас. Но, шайба попав в снежную кучку потеряла скорость, и застыла в пяти метрах напротив ворот. Шувалов, сбросил с себя одного защитника, свалил плечом второго стремящегося на ватных ногах успеть к шайбе. Замахнулся, но сдержав щелчок, аккуратно бросил вратарю между щитков. 5:4.

– "А-А-А!!!", "О-О-О!!!", "У-У-У!!!" – ревели трибуны.

– Мо-лод-цы! Мо-лод-цы! – начал орать Ваньят, услышанное когда-то от меня.

Вскоре весь стадион скандировал привычное моему уху. Матч так и закончился. Довольный Коротков каждому у раздевалки пожал руку. Даже мне. Сталин тоже всех позже обнимал, а Шувалову подарил золотые часы, сняв со своей руки. Изотов после обниманий и похлопываний, сообщил, что мне, Боброву, Шувалову и Виноградову за первый круг ещё перед Новым Годом была выписана премия. В январе не успели выдать. Нужно сегодня, чтобы до конца недели ведомость закрыть.

У входа на стадион вновь увидел афишу чемпионата мира по конькам среди женщин. В голове ударил колокол.

Да, в субботу я совершенно свободен (Аня днём дежурит). Схожу на всякий случай. Ей лет тринадцать-четырнадцать. Может и не узнаю. А если узнаю? Пилюля же меня прибьёт… Буду держать своего "друга" на коротком поводке. Я же не педофил…

Едем вот вчетвером за деньгами на выделенном Сталиным роскошном вишнёвом "Кадиллаке". Генерал же уехал на не менее роскошном чёрном "Паккарде" который отжал у самого Жукова. Такие вот у дядечек наверху делёжки игрушек.

Получили в кассе по штуке.

Такими темпами я в миллионеры выбьюсь!

– А давайте ко мне, – предлагает Бобров, – водочки возьмём, картошечки нажарим.

– Картоху то жрать ты горазд, – задвигает Виноградов, и хищно улыбнувшись, – Ну, чё, парни? Гульнём?

– А давай, – азартно рубит Шувалов.

Едем в трамвае. Бобров заливается:

– Я с собой в больницу старые кардиограммы беру. Потому, как на новых ставят диагноз "Инфаркт". Это мне во время матча так сердце повредили. Исследовали потом, сказали до пенсии дотянешь.

– А Старостины за что сели? Болтали много? – интересуется Шувалов.

– Болтали они в меру. Как все. А вот на пайках и справках с бронью от фронта – погорели. Сдал кто-то, – качает головой Виноградов, – Ну, а ты, Юрок, что скажешь? А то со своей мамзелью соловьём заливаешься. И акустику в общаге проверяешь.

Ну, Васечка, держись.

Мозг пожилого человека ищет нейтральную тему. Прокашлявшись спрашиваю Боброва:

– А Вы всегда так орали прося пас?

Лошадиное ржание. Виноградов машет напуганной кондукторше мол всё нормально.

– Я в сорок четвёртом на хоккей с мячом в ЦДКА к Короткову пришёл. Сразу орать начал. Поначалу смеялись, а потом привыкли. Ну, всё кореша, приехали. Выходим.

Пока шли в бобровскую двухкомнатку на Соколе вновь вернулись к теме чудесного бобровского спасения.

Сёва не любил такие разговоры, уходил от них, но здесь, поморщившись, как от зубной боли, сказал:

– Брат Борька ко мне тогда из Ленинграда приехал. Он за будильник отвечал. Я от звонка утром проснулся. Только это администратор Кольчугин в дверь звонил…

– Видно тебя кто-то оттуда, – Виноградов тычет пальцем в небо, – спас для чего-то.

Это прямо как меня.

Квартира была большая в хорошем доме. Но, мебель почти вся обшарпанная, казённая с номерами. Я почистил картошку и засел фотоальбомы рассматривать которых у Сёвы было аж три. Первый альбом детство и юность. Вот родители с маленьким сыном на руках в родном для него Моршанске. А вот Сестрорецк под Ленинградом, где Бобровы жили до сорок первого. Он судя по фоткам гонял в футбол и в русский хоккей. Поступил в ФЗУ. Вот фотка у станка. Бобров – токарь. Эвакуация завода в Томск. Военное училище. Поразивший томичей спортивный талант высокого паренька обнимающих его на фотографии посе матча.

– Ребят, что со мной в самоволку бегали тогда на фронт отправили. В десант. Куда-то в Белоруссию. Все погибли… А меня в Москву в команду лейтенантов.

Шувалов заносит большую сковороду с распространяющей пряный аромат картошкой.

– Ты чего туда насыпал? – интересуется Виноградов, – Сейчас слюной захлебнусь.

– Секретов никаких нет, – Шувалов ставит сковороду на доску в центре стола, – на средний огонь да масла не жалеть и крышкой не накрывать, а в конце лучку с перчиком добавить и посолить.

Бобров закинув в рот первую ложку, блаженно зажмурился. Потом выпили за погибших товарищёй, за хозяина квартиры, за команду. Парни трепались про знакомых, про женщин, и наконец перешли к игре.

– В хоккее ты нам про щелчок рассказал, – обращается ко мне Виноградов, – а в футболе чем удивишь. Ты говорят в "Даугаве" всех на своём краю размазывал.

– Вот, Вы, Вячеслав, – начал было я, но был прерван типа возмущённым Бобровым:

– Ты, из себя Аркадьева то не строй. Давай по простому.

– Хорошо. Сёва, вот ты любишь из нападения доехать до красной, и стоять руки в боки, – Бобров напрягся, а я продолжаю:

– Многим (смотрю на Шувалова) это не нравится, но и в такой схеме есть плюс… Ты, восстановив дыхание, готов получить шайбу, и убежать от защитника к воротам. Поэтому многие команды против тебя оставляют не одного, а двух защитников, ослабляя свою атаку.

Бобров довольно крякнул, и начал разливать. Виноградов помахал вилкой в воздухе изображая пропеллер, типа продолжай.

– А в футболе вот по другому надо. У нас в нападении пять мужиков, а мяч то один, вот и тянут все на себя одеяло. Пас точно отдать не могут.

– А ты попробуй отдай точно пас. Мячик под ногой прыгает как бык перед случкой, форварды наши как бешеные тараканы от защиты бегают. Хорошо если связки есть, когда пас можно закрытыми глазами дать. Вот как ты со вбрасыванием тогда придумал…, - Шувалов чокается со всеми. Выпиваем.

– Ты, что сказать то хотел, – закусив интересуется у меня Виноградов.

– Так народу в нападении слишком много, а в защите – мало. Перекос. А трэнэр слушать не хочет…

– Так ты это, – встревает Бобров, – пошли его нах и играй в оттяге.

– Посылать тренера не надо, – замечает Виноградов, – А вот сделать по своему на поле можно. Нужно только с командой потолковать.

– Ну ты брат силён, – хлопает меня по плечу Сёва, – тебе в тренеры надо. Хочешь у Василия Иосифовича попрошу тебя в спортивный институт устроить на учёбу. На эту, как её… Заочную.

– А хочу, – говорю я припустив малька борзости, – вот медали возьмём. И попроси. Тебе Василий Иосифович не откажет.

– Сёва, помоги парню, – просит партёра Шувалов, – Тебе ж не в падлу, а команде польза будет. Была у тебя команда лейтенантов, а будет команда тренеров.

– А-Ха-Ха.