Пип-шоу

Глава 10

Майлз

Шлейф (сущ.) — запах, который остается в воздухе, след от чьих-то духов.

Я был зависим от нее, и отрицать это было бессмысленно.

В то утро я позвонил человеку, с которым иногда работал. Флинт Майерс когда-то был журналистом, но теперь он проводил свои дни, выясняя всякое дерьмо для богатых людей. В основном, женщины пытались выяснить, нет ли у их мужа интрижки. Но я использовал его для проверки биографий девушек, с которыми трахался, и теперь у меня было для него новое задание.

— Доброе утро, Майлз, — бодро ответил парень на звонок. — Еще одна проверка?

— Не в этот раз, — пробасил я, проводя рукой по волосам.

Я рискнул выглянуть в окно в сторону квартиры Бебе, но ее нигде не было видно. Наверное, она еще спала после поздней ночи.

— Я хочу, чтобы ты проследил за одним человеком, — сказал я, позволяя словам повиснуть на поверхности. — Это женщина. Она живет через дорогу от меня. Ее зовут Бебе Холл…

— Понял, — просто сказал Майерс. — На что мне следует обратить внимание? Тебе нужна какая-нибудь конкретная информация?

— Нет, — отрывисто кинул я. — Просто хочу знать, чем она занимается. Все. И принеси мне какую-нибудь хрень, чтобы я посмотрел. Фотографии, много фотографий, и что-нибудь выброшенное, например, квитанции, которые она оставила, и тому подобное.

— Договорились.

В голове сразу возник образ, как Майерс улыбается.

Он видел только огромную сумму денег, которую получит за помощь, а я видел только возможность получить больше ее. Больше Бебе. Мне нужно было гораздо больше.

— Увидимся вечером, — произнес я, завершая разговор.

Встал с дивана, на котором сидел, и прошелся по комнате. Флинт обычно приходил ко мне вечером, чтобы рассказать обо всем, что нашел. Но он также присылал мне обновления в течение дня, поэтому я решил держать телефон поблизости, чтобы видеть, чем именно занята моя Спящая красавица.

Но теперь день тянулся, и мне нечем было заняться. Я чувствовал себя тревожно и нервничал так, как не привык, и это меня беспокоило.

Обычно помогает дезинфицирующая ванна, но, как ни странно, в тот день у меня не было желания портить свою кожу. Мне просто нужна была информация, я хотел знать, чем занимается Бебе, чем заполнены ее дни. Мне это было нужно, как гребаному наркоману наркотик, и я злился на себя за то, что не могу сам ее отследить. Но я никак не мог выйти на улицу, никак не мог следовать за ней, думая о микробах, о гребаных отвратительных людях вокруг нее, когда все, на чем я хотел сосредоточиться — это Бебе.

Что она ела на завтрак.

В каком наряде выходила из дома.

Были ли ее волосы подняты, обнажая стройную шею, которую я хотел укусить, или опущены, спадая на спину.

Как она держалась при ходьбе, как подпрыгивали ее сиськи.

Как она улыбалась другим.

Что она ела на обед. Как часто она пи́сала.

Я хотел знать о ней каждую чертову вещь.

Я беспокойно ходил по комнате, в конце концов, решив, что могу немного поработать, пока жду первую находку Майерса за день.

Выйдя из гостиной, я прошел в полностью белую комнату, которую использовал в качестве студии. В стене за кроватью была потайная дверь, ведущая в комнату, о которой никто не знал. Комнату стыда. Единственное место во всей квартире, которое не мог позволить никому увидеть, потому что они, наконец, узнают, насколько сильно я испорчен.

Я открыл потайную дверь, уставился на этот гребаный бардак, и меня начало мутить от ужасной вони.

Это была крошечная комната, которую предыдущие владельцы использовали для хранения. Снаружи было только одно маленькое окошко, но оно было заляпано грязью, а потолок был настолько низким, что мне приходилось приседать, чтобы залезть туда.

И это был гребаный беспорядок.

Ужасный беспорядок.

Мусор повсюду. Не вещи, которые я использовал, а настоящий мусор, который я собирал во время редких вылазок на улицу. Мусор из мусорного бака, начиная от испачканных газетных обрывков и заканчивая салфетками, некоторые продукты питания, которые уже давно испортились, просто все, что попадалось под руку. В крошечной комнате ужасно воняло. Это было отвратительно. Чертовски мерзко, чертовски невероятно для человека моего положения.

Я спокойно вошел внутрь, к маленькому деревянному столу, стоявшему у стены. Сел на табурет перед ним и прислонился к стене, потому что комната была такой маленькой, что это все, что я мог сделать. А потом начал думать, вокруг меня был мусор, от гнетущей вони в комнате хотелось блевать.

Это был единственный способ работать. Только так я мог избавиться от постоянного гула в голове. И мне было чертовски стыдно за это. Никогда не позволял никому видеть эту часть меня. Мои родители заставили меня стыдиться того, что я там делал, и они позаботились о том, чтобы я хранил это как свой маленький грязный секрет.

Я услышал, как мухи жужжат в куче мусора на полу. Зловоние было невыносимым, но я заставил себя принять его, потому что это был единственный способ, который знал, как заставить себя включиться в рабочий ритм.

Мой телефон завибрировал, и я достал его из кармана, отчаянно проверяя наличие сообщения.

Оно было от Бебе, и как только я увидел ее имя на экране, мое сердце забилось в груди еще громче.

Я бы хотела, чтобы ты говорил со мной, не только когда пытаешься заставить меня кончить.

Мои пальцы болели от сильного желания ответить, но я заставил себя ждать. Не мог выглядеть слишком нетерпеливым, не так ли? Не мог дать ей понять, как сильно хочу ее, как сильно я жажду ее.

На телефоне зажужжало еще одно сообщение, на этот раз от Майерс.

Она вышла на поздний завтрак. Три мимозы. У нее были «Яйца Бенедикт».

Было чертовски больно читать это, потому что это была самая нормальная вещь в мире, и я знал, что никогда не смогу сделать это с ней. Такие простые вещи, как поесть в ее любимом месте или сходить за покупками, казались мне непреодолимыми. Они были похожи на гору, на которую я должен был взобраться без соответствующего снаряжения и оборудования, и одна мысль об этом повергала меня в панику. Мне нужно было дышать.

Я выбежал из комнаты, холодный пот струился по моей спине, и только успел добежать до ванной, как меня наконец-то стошнило, и я выблевал в раковину целую порцию рвоты. Чувствовал отвращение. В основном к себе. К тому, во что я позволил себе превратиться.

Мысли заполнили мою голову, грязные, ужасные мысли, которые напомнили мне о моем детстве, о том, от чего я убежал, о том, что оставил позади.

Мои родители. Грубые, ожесточенные лица, смотрящие на меня сверху вниз, всегда с этим отсутствующим взглядом. Они редко разговаривали со мной. Единственным человеком, который беспокоился об этом, была моя бабушка.

Нана. Где ты, Нана? Ты все еще там? Тебе интересно, куда я ушел? Забрал ли я с собой кусочек твоего сердца? Ты думаешь, не провалился ли я в ту же дыру, что и твой сын и его жена? Тебе интересно, все ли со мной в порядке? Или ты превратилась в такую же гниющую груду плоти, как и они? От тебя не осталось ничего, кроме разлагающегося мяса и поганых костей? Тебя кремировали? Ты куча пепла и сожаления, Нана? Где ты? ГДЕ ТЫ, БЛ*ДЬ, НАХОДИШЬСЯ? ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОМОЖЕШЬ МНЕ?

Я рухнул на пол. Трясущиеся конечности, бьющееся сердце, куча дерьма, необработанный алмаз. Бл*дь. Бл*дь. Бл*дь, только не это, только не снова, только не сейчас, только не сейчас. Пожалуйста, сделайте так, чтобы это прекратилось. Пусть это исчезнет.

Я бил кулаками по полу, пытаясь вырваться из порочного круга. Но он держал меня в своей хватке, его когти жестко касались моей кожи, копаясь, чертовски копаясь в моей плоти, заставляя меня подчиниться, заставляя меня падать вниз, вниз, вниз. Я не мог бороться с ним. Не мог вырваться из безумия. Оно, бл*дь, впивалось в меня когтями. Разрывало меня на части.

Я мог справиться с болью.

Эмоциональной, физической — какой угодно, черт возьми.

Но я не мог справиться с этим.

Это гребаное оцепенение, паника, безумие, гребаное безумие моей жизни; то, во что я ввязался.

Страх и адреналин прокатились по моим венам, и мне удалось подняться на шаткие ноги. Я хотел позвонить Бебе, попросить о помощи. То, чего я не делал уже долбанные годы… Но не мог дотянуться до телефона. Не мог собраться с силами, чтобы взять свой чертов телефон, набрать ее номер и умолять приехать и помочь мне. Я ничего не мог сделать. Просто стоял там, дрожащий и совершенно разбитый.

Не знал, сколько это продолжалось, я никогда не знал. Беспомощность начала уходить, медленно вытекая из моего тела вместе с потом, который просачивался из моих пор.

Я подтащил себя к дивану и заставил сесть, медленно расслабляясь, мои мышцы свело судорогой от такого жесткого положения. Медленно, я приходил в себя. В свое тело.

У меня уже много лет были приступы паники, но тревога была для меня чем-то непривычным.

Когда я еще жил с бабушкой, она привыкла к маниакальным приступам — крикам, рыданиям, попыткам убежать. Она придумала, как мне помочь, и точно знала, что делать. У меня их не было уже много лет, но теперь, когда я остался один, тревога брала верх слишком часто. Тревога до мозга костей, которая заставляла меня двоиться и извергать желчь и яд. Я ненавидел это. Ненавидел, что не могу позвать на помощь, не могу ничего сделать, пока оно не пройдет.

Парализован.

Я был чертовски парализован.

Неподвижно сидел на диване и смотрел на закат. Мой телефон продолжал жужжать, но я не мог взять трубку. Не мог даже сходить в туалет, хотя мне было очень нужно. Не мог выпить стакан воды, несмотря на то, что во рту пересохло, и казалось, что он набит ватой.

Я сидел там, пока не стемнело, так стемнело, что не мог различить предметы в комнате. В комнате Бебе тоже было темно.

И тут раздался звонок в дверь.

Я не мог встать. Я просто сидел, бл*дь, там.

— Открыто, — прохрипел я, и мне потребовалось все, что у меня было, чтобы сказать это.

Я едва успел повернуть голову в сторону двери, чтобы увидеть вошедшего Майерса. Свет из коридора освещал комнату, и я отпрянул от него.

Когда он увидел меня, его рот сжался в тонкую линию, и парень осторожно подошел ко мне.

— Пойдем, — сказал он, его голос был мрачным. — Ванная комната.

Майерс видел это раньше. Слишком много гребаных раз, на мой вкус, потому что это было чертовски неловко.

Я позволил ему помочь мне подняться, чувствуя стыд. Так, бл*дь, стыдно.

Майерс помог мне дойти до ванной, и мне пришлось прислониться головой к стене, просто чтобы, бл*дь, поссать. Он даже не закрыл дверь. Продолжал смотреть, как я пытаюсь устоять, мои руки тряслись так сильно, что я забрызгал плитку. Знал, что проведу ночь за уборкой, как только это пройдет. Эта гребаная часть меня, которую я ненавидел так сильно, что хотел вырвать ее, вырезать из своей плоти и скормить бездомной гребаной собаке.

Я энергично вымыл руки, постепенно приходя в себя. Майерс стоял там, отводя глаза.

Я знал, что он жалеет меня.

Все жалели.

Я почувствовал, как ко мне возвращаются силы, и вышел из ванной с прямой спиной и высоко поднятым подбородком.

— Что у тебя есть для меня? — спросил я, щелкая выключатель в гостиной, как будто не сидел в темноте, вероятно, несколько часов. — Что-нибудь интересное произошло?

— Ну, она, конечно, тусовщица, — усмехнулся Майерс, протягивая мне коричневый бумажный конверт.

Мои пальцы задрожали, когда я достал из него содержимое. Пачка фотографий. Я всегда просил фотографии. Мне нравилось видеть своих девушек в таком виде.

Но она не была моей девушкой. Не такой, как другие, не такой, как любая из них.

Бебе была девушкой, единственной девушкой, той, которую я хотел оставить себе.

Жаль, что я не мог, ни сейчас, ни когда-либо.

— За несколько часов она выпила больше, чем я за месяц, — пробормотал Майерс, качая головой.

Я ценил, что он притворялся, будто моего срыва не было. Майерс знал, что за это ему полагаются хорошие чаевые, но мне было наплевать, я все равно был благодарен.

— Она любит выпивку, — пробормотал я, перебирая фотографии.

Бебе в милом маленьком платье, которое было слишком коротким, чтобы быть скромным, несмотря на милый фасон. Это заставило меня улыбнуться про себя. Ее волосы были убраны, как я и надеялся. Шея стройной и очень бледной, и это заставляло кровь пульсировать в моем члене. Она была гребаным видением, и на нескольких фотографиях я заметил, как мужчины на улице или в кафе, где она была, бл*дь, пялились на нее. Я хотел задушить каждого из них, пока она смотрела.

— Что еще она делала? — спросил я, просматривая фотографии.

— Ее не было дома почти весь день, — продолжил Майерс, протягивая мне конверт побольше. — Я сохранила чеки, как ты и просил. Она ходила на поздний завтрак, потом по магазинам. Бросила вещи дома, переоделась, а потом снова пошла гулять с другой девушкой. Кажется, ее звали Арден? Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Ее подруга, я думаю, — сказал я. — Она тебя заметила?

— Нет, ни разу, — улыбнулся Майерс. — Ты бы гордился мной. Я оставался в тени.

Я просмотрел все чеки и усмехнулся ее выбору продуктов.

Тонна шоколада и энергетических напитков. И кочан салата. Такая странная девушка.

— О, еще одна вещь, — сказал Майерс, потянувшись к своему портфелю. — Она обронила это в кафе. Подумал, что тебе это пригодится.

Он протянул мне кусок ткани.

Кардиган.

Я погладил ткань, когда он протянул его мне, мягкий кашемир приятно ощущался под моими пальцами.

— Убирайся, — прорычал я Майерсу.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— Не заставляй меня повторяться, — сказал я, свирепо глядя на него. — Убирайся к чертовой матери!

Он попятился и закрыл за собой дверь.

Я остался сидеть на диване, уставившись на кашемировый кардиган в своих руках. Он был светло-розового цвета, а на пуговицах были маленькие жемчужинки. Это было мило. Он был ее. Он пах ею.

Я поднес его к лицу и вдохнул ее сладкий аромат, громко застонав. Этого было почти достаточно, чтобы я, черт возьми, расплакался.

Но, несмотря на все это, я должен был помнить…

Это было самое близкое, что я когда-либо мог сделать к тому, чтобы держать Бебе в своих объятиях.