Пип-шоу

Глава 12

Майлз

Агорафобия (сущ.) — крайний, иррациональный страх перед открытыми и общественными местами.

Было уже поздно, и я не мог уснуть.

Бодрствовал всю ночь, слишком потрясенный событиями дня, чтобы позволить себе немного отдохнуть. Но еще одна вещь отвлекала меня — ее кардиган, сладкий аромат Бебе проникал в мои ноздри каждый раз, когда я подносил его к носу. Не мог заснуть, черт возьми, с этой штукой в доме. Все, чего я хотел, это чтобы девушка, которой он принадлежал, была в моих объятиях, а отсутствие ее заставляло меня волноваться как никогда.

Всю ночь я не сводил глаз с ее квартиры, но ничего не происходило. Мне нужно было, чтобы она вернулась домой. Мне нужно было поговорить с ней.

За весь вечер не было ни текстовых сообщений, ни звонков, ничего. Она где-то встречалась с людьми, которые были намного лучше меня, менее сломлены, менее испорчены. И я ревновал как черт, зеленоглазое чудовище подняло голову и угрожало сожрать меня целиком. Боже, я чертовски хотел, чтобы она вернулась домой. Хотел увидеть, как она раздевается и забирается в постель, даже если это будет с каким-то парнем, которого она даже не знала. Мне просто нужно было, чтобы с ней все было в порядке, чтобы она нормально добралась до дома, чтобы я знал, что она цела и невредима.

Меня это съедало, и я продолжал метаться по квартире, безуспешно пытаясь проветрить голову. Ее кардиган был мягким в моих руках, но не таким мягким, как ее кожа, когда я в нее вгрызался.

Было почти пять утра, когда меня охватило ужасное чувство страха, я подбежал к окну и уставился на улицу.

Я жил в хорошем районе, где квартиры стоили глупо дорого, а вандализм был неслыханным делом. Жильцы моего многоквартирного дома были замкнутыми и им было наплевать на то, что я делаю в собственном доме. Мне это нравилось.

Поэтому слышать шум внизу было чем-то редким, от чего у меня мурашки побежали по коже от беспокойства.

Я посмотрел вниз на сцену, разворачивающуюся перед моими глазами. Там были две девушки, одна тащила за собой другую. Я смотрел, как она копается в сумочке спотыкающейся девушки в поисках ключей, и наблюдал, как они входят в здание, мои плечи напряглись, а костяшки пальцев побелели. Я ждал, пока в квартире Бебе зажжется свет, и смотрел, как ее подруга тащит ее к кровати. Бебе рухнула на матрас и через несколько мгновений уснула или потеряла сознание.

Я видел, как другая девушка — Арден — прижалась спиной к двери и медленно сползла вниз, на ее лице было написано беспокойство, по щекам текли слезы. Она плакала, полностью потерявшись в водовороте своей жизни, и наблюдать за ней было так чертовски неправильно, что я почти отвернулся от происходящего передо мной.

Почти.

Но не смог. Я был слишком зависим от этого, от наблюдения за жизнью Бебе, разворачивающейся прямо передо мной. Боже, я хотел быть там. Хотел быть частью этого беспорядка. Частью людей, которых она знала, тех, кто мог прикасаться к ней, чувствовать ее, видеть ее смех. Я никогда не хотел ничего большего.

Я видел, как Арден распадалась на глазах, как она собралась, погладила Бебе по щеке и медленно вышла из квартиры подруги.

Но когда она уходила, я заметил, что девушка забыла закрыть дверь, и беспокойство заполнило мое тело, заставив меня впиться ногтями в ладони. Она забыла запереть эту чертову дверь. Что если какой-то маньяк, какой-то гребаный сумасшедший, зайдет в квартиру Бебе и воспользуется ею, пока она спит? Я не мог этого допустить, не мог, черт возьми. Я должен был запереть за ней дверь.

Но как? Мне пришлось бы взять у нее ключи и запереть дверь снаружи, а утром она бы запаниковала.

Но я не мог оставить все так, как есть, с открытой дверью, чтобы любой мог войти и воспользоваться ею.

Мне нужно было пойти туда. Убедиться, что с ней все в порядке. Убедиться, что она дышит, что она не потеряла сознание, не захлебнулась собственной блевотиной… Чёрт! Мне нужно было туда, а я даже шагу не мог ступить за пределы своей квартиры. Что, черт возьми, я должен был делать?

Я прошел в другой конец гостиной, схватил декоративную вазу и разбил ее о стену. Глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, но у меня ни хрена не получалось. Я был слишком встревожен, слишком нервничал, слишком отчаянно хотел что-то сделать, помочь моей девочке, убедиться, что с ней все в порядке. Я должен был пойти туда, без этого никак нельзя было обойтись. Я должен был убедиться, что с моей Бебе все в порядке, даже если это, бл*дь, убьет меня.

Я уставился на свое отражение в зеркале на стене, медленно дыша, глядя на осколки вазы вокруг моих ног. Мне нужно было идти туда.

На улице было холодно, а на мне были только майка и треники, но я не мог собраться с силами, чтобы переодеться. Знал, что как только переступлю порог своей квартиры, мне придется бороться с более серьезными проблемами, чем потребность в тепле.

Я заставил себя бодро идти к входной двери. Широко распахнул ее и уставился на коридор передо мной. Никогда еще он не казался таким огромным и грозным.

Осторожно закрыл дверь. Заставил себя ступить на половик. Вдохнул, выдохнул. Пытался выжить, пытался бороться со своими демонами ради нее.

Я шел по коридору, и демоны уступали мне дорогу, царапая, смеясь, кусая мою кожу.

Я не мог зайти в лифт. Вместо этого пошел по лестнице и практически бежал по ней, пока не добрался до вестибюля.

Портье спал в своем кресле, громко храпя, пока я вел очередную ментальную битву прямо у него на глазах. Медленно идя к вращающимся дверям, я позволил своей панике занять первое место, потому что знал, что адреналин хлынет сразу за ней.

Я проскользнул внутрь вращающейся стеклянной панели и шел вместе с ней, пока внезапно, ошеломляющим образом, не оказался снаружи.

Воздух был холодным. Звуки были почти слишком громкими. Запах свежего ночного воздуха был удушающим. Мне хотелось задушить на хрен женщину, смеющуюся в нескольких футах от меня, идущую домой со своим парнем.

Я чувствовал себя как животное, выпущенное из клетки. Как гребаное чудовище, наконец-то получившее свободу делать то, что хочет, но ослепленное ночью, возможностями всего, что я могу сделать теперь, когда выпущен на свободу.

Мои шаги заставляли меня спотыкаться, спотыкаться на улице, как гребаный пьяница. Я заставлял себя идти, напоминая себе, что нужно делать то, что говорил мне доктор Хелен — сосредоточиться на чем-то другом, не на том, что заставляет тебя паниковать.

Не на том, что я на улице.

Не на гнетущих голосах.

Не на демонах, наступающих мне на пятки.

Просто ставить одну ногу перед другой. Медленно двигаясь к цели. Через дорогу. Еще несколько шагов. Так чертовски близко, почти там… почти. Я продолжал идти, спотыкаясь, почти падая, заставляя себя продолжать идти, продолжать идти к ней.

К Бебе, моей Бебе, моей милой маленькой девочке, потерявшей сознание на своей кровати, оставленной на произвол судьбы, когда она не могла даже пошевелиться.

Я заставлял себя продолжать идти, пока не дошел до двери. Схватился за нее, как за спасательный круг, и практически втащил себя в холл.

— Могу я вам помочь?

Взглянул вниз на голос, невысокий мужчина в очках, выглядевший скорее испуганным, чем любознательным. Он носил форму швейцара, и я изо всех сил старался отогнать своих демонов, чтобы заговорить с ним.

— Мой друг, — прохрипел я. — Бебе Холл. Третий этаж. Мне нужно помочь ей, она только что позвонила мне.

— Бебе? — спросил он, облизывая губы. — Я знаю Бебе.

Я хотел ударить его. Задушить его, бл*дь. Убить его, если придется.

— Она отключилась, — продолжил я. — Позвольте мне подняться к ней.

— Вам нужна помощь? — спросил он с голодом в голосе.

— НЕТ, — практически прорычал я на него, заставив мужчину сделать шаг назад. — Нет. Позвольте мне и-идти.

— Хорошо, — сказал он скептически. — Этаж три. Лифт там.

— Л-лестница? — заикался я. — Могу я подняться по лестнице?

— Конечно, — он посмотрел на меня странным взглядом. — Слева от вас.

Я, спотыкаясь, направился к ней, изо всех сил стараясь идти прямо, чтобы не сойти с ума, как говорило мне мое тело. Я дошел до лестницы и начал подниматься, чувствуя себя немного лучше, потому что, по крайней мере, был внутри. Но все же это была незнакомая территория, незнакомое здание, кишащее микробами и отвратительным дерьмом, к которому я не хотел прикасаться. Но я боролся с этим и поднимался по лестнице, пока не добрался до ее этажа. Я уставился на ее дверь, которую Арден оставил приоткрытой. Неужели я действительно собирался это сделать? Было чертовски неприятно заходить в ее квартиру, но знал, что у меня нет выбора.

Медленно я подошел к двери, толкнул ее и вошел в дом Бебе.

Ее запах ворвался в мои ноздри, как только я шагнул внутрь. Запах ее кардигана у меня дома усилился в тысячу раз, пока не окутал меня целиком. По всей моей коже, в моих порах, в моем носу, в моем гребаном рту. И, бл*дь, как же хорошо она пахла. Я не мог понять, как кто-то может пахнуть так сладко. Достаточно сладко, чтобы я мог вонзить зубы в ее кожу, достаточно сладко, чтобы задаться вопросом, сколько раз потребуется лизнуть, чтобы добраться до ее расплавленного центра.

Я нашел ее спальню, запах сахара здесь был сильнее, чем где-либо еще.

Моя Бебе лежала на кровати, на животе. Она не двигалась, просто лежала там, то ли спящая, то ли без сознания.

Сжал руки в кулаки. Смогу ли я прикоснуться к ней? Смогу ли прикоснуться к ее недвижному телу, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? Я должен был попытаться. Обязан был хотя бы увидеть, в порядке ли она.

Я подошел к ней медленными, неуверенными шагами, твердая древесина скрипела под моими ногами. Я смотрел на нее сверху вниз.

Бебе была красива, мучительно красива, как я и говорил ей. Но вблизи она была намного больше: ее лицо представляло собой карту веснушек и загорелой кожи, каждая ресничка резко контрастировала со щеками, на которых она лежали. Ее пухлый рот был накрашен красной помадой, и она выглядела такой уязвимой, когда спала, идеальной жертвой, с которой я мог сделать все, что захочу. Потянулся к ней, не в силах остановить свои руки от ее прикосновений, что давалось мне нелегко.

Я провел рукой по ее щеке, ее красивая, мягкая кожа напряглась под моими пальцами. Женская кожа была холодной, но я чувствовал ее дыхание на своей ладони. Слава, бл*дь, Богу за это.

— Бебе, — пробормотал я, мой голос был едва громче шепота.

Я так сильно хотел поцеловать ее, что это меня шокировало. Физический контакт был нелегким, а поцелуи — это то, с чем я был очень осторожен. Но когда она лежала здесь, ее волосы разметались по кровати, а дыхание было едва слышным, желал только одного — прикоснуться губами к ее губам, почувствовать ее дыхание на своих.

Я знал, что не смогу оставаться долго. Моя кожа уже зудела, ужасно зудела и требовала, чтобы я вернулся в безопасное место. Но я не мог заставить себя уйти.

Мне удалось просунуть руки под ее стройное тело, и я осторожно приподнял ее, чтобы она заняла более удобное положение. Бебе вздохнула, когда я переместил ее, — самый приятный сладчайший звук, который просто дал мне знать, что она все еще там, не исчезла полностью, еще нет. Я положил пушистую подушку ей за голову, убедившись, что девушка полусидит, на случай, если ее стошнит. Женское тело было вялым и бессильным по сравнению с моим. В таком положении я мог сделать с ней все, что угодно, и у меня по коже поползли мурашки от возможных ощущений.

Я позволил своим пальцам нежно блуждать по ее коже, вызывая мурашки, заставляя ее вздыхать и беспокойно ерзать во сне. Это было похоже на гребаное чудо, на сон, когда она наконец оказалась передо мной. Бебе была совершенно уязвима, но все еще оставалась моей милой, упрямой, стервозной девчонкой. Я никогда не хотел ее настолько сильно.

Моя голова раскалывалась. Все, что было в ее квартире, все новое, что окружало меня, выбивало меня из колеи, потому что мне нужно было вернуться к себе домой, где я хотя бы не чувствовал, что умираю каждую секунду. Оглядел спальню Бебе и нашел толстый меховой плед, взял его с ее кресла и осторожно накрыл ее тканью. Она зашевелилась во сне, и я уложил ее, представив на минуту, что она моя девочка, что я буду делать это каждую ночь. Что она принадлежит мне, что она — целиком. Бл*дь. Моя.

Я отодвинулся от нее, сделав два шага назад и наблюдая, как она легко дышит, крепко спит. Почему она была такой идеальной? Почему я не мог получить ее? Только на одну ночь. Может быть, одной ночи будет достаточно, чтобы я стал лучше. Может быть, одна ночь с ней сделает меня лучшим мужчиной, хорошим мужчиной, нормальным мужчиной. Может быть, одна ночь с Бебе вылечит меня.

Моя нижняя губа задрожала от этой маленькой фантазии, которую я создал для себя. Конечно, это не будет нормально. Я был не в себе, и Бебе никогда не захочет меня. Но это было нормально. Я мог существовать без нее. Не жить, а хотя бы существовать.

Я подошел к входной двери и поставил все засовы и замки на место, убедившись, что она надежно заперта внутри. Последний взгляд на мою спящую красавицу, и я вылез из окна на пожарную лестницу.

Холодный ночной воздух пробрал меня до глубины души, охлаждая и пробуждая инстинкты. Я решил, что чем быстрее буду двигаться, тем быстрее все это закончится, и я смогу вернуться в дом и сделать вид, что ничего не произошло. Может быть, после нескольких ванн я действительно буду в порядке.

Я спускался по лестнице, перескакивая через две ступеньки, практически прыгая по ней в попытке оказаться подальше от ее квартиры. Прогнал все свои страхи и неуверенность к подножию лестницы и спрыгнул на землю. Мои ноги дрожали и едва могли перенести меня на другую сторону улицы.

Я вошел в свою квартиру, пошатываясь, как чертов пьяница.

А потом сел на пол и впервые за двадцать пять лет заплакал.