Пирос

8

Филипп, напряжённый, стоял и ждал. Он не слышал ничего, хоть вокруг собралось много людей: весь полигон выстроился ровными шеренгами, чтобы встретить короля. Элиад Керрелл объезжал военные базы Пироса, чтобы обсудить что-то с командирами и, как поговаривали, договориться о переправке новых бойцов на южный фронт. И, если последнее было правдой, Филипп надеялся, что отец выберет его. Шанс был настолько мал, но надежда заставляла делать успокаивающий вдох, сжимать кулаки и держать голову прямо.

Медленно распахнулись тяжёлые ворота. Карета въехала и остановилась прямо перед шеренгами. По тем прокатилась беспокойная волна шепотка — и все застыли. Дверь открыли, и вышел король. В воздух тут же взвились, перекрещиваясь, огненные струи; кони поднялись на дыбы и с громким стуком подков опустились обратно на каменную кладку. К Элиаду Керреллу подошёл генерал, поклонился, и они пошли мимо строёв, оглядывая солдат; каждый склонял голову перед королём в знак приветствия и уважения. Филипп стоял в отдельной колонне вместе с другими офицерами, и ему казалось, что понадобилась вечность, чтобы король дошёл до них. Они встретились взглядами, и Филипп опустил голову, не сводя глаз с отца. Но Элиад Керрелл лишь прошёл мимо…

Когда король и генерал скрылись в крепости, было скомандовано: «Разойдись», — и все выдохнули с облегчением. Все, кроме Филиппа. Его трясло. Ему ничего не должны, он знал, он понимал это, но желание, чтобы отец его выделил — хоть одним взглядом, одним жестом, — затмевало разумные доводы. Ведь он сделал всё, чтобы отец гордился. Он был лучшим. Раз за разом доказывал превосходство и в боях один на один, и в тренировочных групповых вылазках, и в оценках — людских и академических. Быть лучшим — его право и обязанность. Как будущий король он должен был подавать пример. И, зная, чего от него ждут, больше всего Филипп хотел оправдать эти ожидания. Отцовские пожелания он выполнял и не раз: взяв нужные предметы в Академии Мидланда, решив закончить всю программу экстерном, несмотря на решение учиться в другом месте. Таков был их договор об армии — единственное, что Филипп попросил у отца за семнадцать лет. На его счастье, желание соответствовало ситуации, иначе, Филипп был уверен, в Вистан его бы никто не отпустил. Короли ведь не должны воевать…

Филипп кружил недалеко от выхода главного здания. Он надеялся на встречу с отцом, хоть на мимолётную. Может, им удалось бы обменяться хоть парой слов, перед тем как отец уедет. В конце концов, он не мог избегать Филиппа вечно.

По неровным кирпичным ступенькам спустился мужчина. Филипп тут же узнал капитана Ровена, одного из приближённых генерала Флиннстоуна и старшего товарища самого Филиппа. Прищурившись, Ровен посмотрел по сторонам, приметил принца и направился прямо к нему. Они отсалютовали друг другу.

— Ваше высочество, — сказал Ровен, — его величество хочет видеть вас в своём кабинете.

Филипп коротко кивнул, чувствуя, как краска отливает от лица, и поспешил ко входу. Он взлетел по ступенькам, быстро прошёл по коридорам и на мгновение замер перед дверьми из красного дерева, на обеих створках которых были вырезаны гербы с драконами. Элиад Керрелл всегда занимал один и тот же кабинет для работы, и командующему полигона приходилось туда переносить все наработки из совещательной залы, где обычно собиралась ставка командования.

Филипп постучал, и ему тут же открыли. Конечно, отец ведь ждал.

Дверь за спиной закрылась.

— Здравствуй, отец.

— Ну здравствуй, Филипп. — Элиад посмотрел на него, отошёл от окна, где под дневным светом перечитывал какую-то бумагу, и встал напротив сына, их разделял стол. — Мне сказали, что ты делаешь успехи. Тебе здесь нравится?

— Да, — коротко ответил Филипп. — Здесь лучше, чем в Академии.

— Ну хоть чем-то ты доволен. — Отец окинул Филиппа насмешливым взглядом.

— Я не успевал в Академии, — хмуро заметил Филипп, глядя отцу в лицо. — Мне изначально не стоило занимать чьё-то место.

— Не говори ерунды! Ты занял законное место. Все твои оценки были отличными, и я не представляю, где ты мог не успевать.

— Ты не знаешь, насколько сложно это было.

— Сложно! Кто тебе сказал, что будет легко? Те, кто оценивал тебя, дали прекрасные характеристики, достойные ученика Академии. Я не приемлю никаких принижений!

Филипп закатил глаза.

— Разумеется, характеристики были отличными. Они бы не дали плохих королевскому сыну. — Филипп скривился, ему было противно такое говорить, но других объяснений он не видел. — Пусть учится Эдвард, раз у него получается. Он может, он хочет. Он будет отличным боевым магом со своей игрушкой.

Элиад Керрелл скептически поднял брови.

— Что-нибудь ещё хочешь сказать, Филипп? — спросил он, скрещивая руки на груди.

— Порой мне кажется, что и здесь меня оценивают по тому, кто ты, — выдохнул в сторону Филипп.

— То, что тебе кажется, должно оставаться только в твоей голове, Филипп! — Элиад бросил на сына полный ярости взгляд, но тот даже не дёрнулся. — Тебя не должно волновать ничьё мнение, кроме моего. В первую очередь тебя оцениваю я.

Филипп опустил голову и набрал в лёгкие побольше воздуха. Спокойствие. Ему нужно было успокоиться, иначе бы он сказал ещё что-то не то. Негодование разрывало, в душе плескалась беспричинная злость, и её нужно было заткнуть настолько глубоко, насколько возможно. И он старался. Изо всех сил.

Короткий выдох — и Филипп вскинул голову.

— Отлично! Тогда скажи, что мне нужно сделать? Что мне нужно сделать, чтобы ты воспринимал меня серьёзно. Чтобы ты не считал меня ребёнком, а мои идеи — детскими. Я хочу иметь доступ к документам и другим источникам. Я хочу знать, что происходит глубже, чем…

— Глубже, чем твои подслушивания? — Элиад Керрелл изогнул бровь. Филипп едва заметно сглотнул. Ему стоило огромных усилий не дёрнуться от неожиданности. — Твои жучки обнаружили. Не знаю, сколько они там провисели. Изобретение, конечно, хорошее, но после этого ты хочешь, чтобы тебя не считали ребёнком?

— Но как ещё я мог…

— Никак! — рявкнул Элиад. — Не смей перебивать меня! Тебе не нужно знать то, к чему тебе не дано официального доступа. И пока я лично не решу, что могу его тебе дать, ты будешь знать только то, что тебе дозволено. И если мне доложат о ещё каких-то жучках для прослушки, ни тебе, ни изобретателю сладко не будет. Ясно?

— Так точно, — проговорил Филипп сквозь зубы.

— Вот и отлично. Можешь идти, Филипп.

Филипп был разочарован. Он так ждал отца, надеялся на встречу с ним, потому что тот мог бы что-то рассказать, поделиться чем-то важным. Отец мог бы, но…

«Он считает, что я не дорос, — Филипп хмыкнул и одним махом отсёк голову заколдованному ходячему мешку, и песок посыпался на тренировочное поле. — Считает меня глупым мальчишкой!» Меч разрубил всё ещё движущийся мешок пополам по линии пояса, но тот не упал. Филипп зарычал и ударил «противника» по ногам. Мешок глухо рухнул, и песок разлетелся по площадке. Филипп со злостью воткнул меч в землю и сел рядом.

Он хотел сражаться, воевать, он жил мыслью о том, что однажды попадёт на фронт и сможет сделать что-то действительно значимое, полезное. Но пока… пока он даже не был доволен тем, что удавалось узнавать. В военные полигоны все новости с фронта, достоверные и несомненно важные, приходили быстро, но Вистан находился намного севернее, почти у границ Пироса и Нура, дотуда добиралось только что-то чрезвычайное, что могло сказаться на жизни солдат в другой части страны. Таких новостей было мало. В Ворфилде наверняка сейчас кипела жизнь, вздыхал Филипп, там собиралось основное командование во главе с королём, информации там должно было быть больше, и она должна была быть ценнее — не то что в Вистане, где всё застыло, посерело, как будто замёрзло в преддверии скорой зимы…

Тут послышалось клацанье задвижки на низкой калитке, и на тренировочное поле вышел низенький, коротко стриженный, круглолицый молодой человек с большими карими глазами. Его звали Родертом Оуэном, и он был ровесником Филиппа, хотя казался намного моложе своих лет. Его приставили к принцу помощником, и мальчишка едва не задохнулся от гордости.

— Ваше высочество! — выпалил он. — Я наконец вас нашёл!

— Зачем меня искать? — спросил Филипп, нехотя поднимаясь на ноги, и вырвал меч из земли. — Я на этой площадке чуть ли не живу.

Родерт было смутился, но тут же тряхнул головой и затараторил:

— Как вы и приказывали, я провёл последние две недели в архивах, обрыл всё, куда был доступ, и даже некоторые места, куда доступ закрыт. — Родерт многозначительно кивнул, набрал в лёгкие воздух и продолжил: — К сожалению, нет ничего, что могло бы просто взять и открыть нам государственные документы, но я нашёл один способ, который наверняка сможет вам помочь. Поможет, — он запнулся и остаток фразы прошептал: — обойти запрет его величества.

Родерт воровато оглянулся, проверяя, не услышал ли кто.

— И что же ты нашёл? — заинтересовался Филипп.

Он предпочитал искать всё самостоятельно, но с момента приезда отца настолько увлёкся тренировками — те помогали выплеснуть негодование, несогласие и нежелание спокойно сидеть в стороне, — что не оставалось времени на поиски. В этом Родерт оказался как нельзя кстати: он беспрекословно выполнял любые поручения, умел держать рот на замке, не докучал разговорами или лишними вопросами, и Филипп без раздумий отдал Родерту приказ: найти любые лазейки в законах, любые документы, — что угодно! — позволившие бы ему, Филиппу, участвовать в политической жизни Пироса на правах наследника вне зависимости от указов отца.

— Вам показать прямо здесь? — неуверенно спросил Родерт. — У стен есть и глаза, и уши, сэр…

«Мне ли не знать», — хмыкнул Филипп. Он не был уверен, что хоть где-то на полигоне безопасно, что их не смогут подслушать, но решил, что в его комнате будет спокойнее всего.

Покои его не шли ни в какое сравнение с комнатами в замке, и, хоть Филипп не ждал и не хотел особого отношения, по первости его смущали и мрачно-серые цвета, и отсутствие мелких деталей вроде статуэток и канделябров, и то, что рабочий стол находился в одной комнате с кроватью. Филипп слишком привык тому, что в замке с пятнадцати лет у него был отдельный рабочий кабинет. На полигоне пришлось перестраиваться и снова привыкать работать в той же комнате, где он спал. Именно там сейчас Родерт положил на стол несколько сложенных вчетверо листов. Филипп придвинул стул и взял бумаги.

— В этом способе много бумажек и мало гарантий, — говорил Родерт, стараясь сделать речь более размеренной, — но я слышал, что не раз срабатывал. И у вас тоже наверняка сработает! — Он активно закивал. — Им пользуются те, кто за высокие заслуги перед государством или за работу на высоких должностях хочет попасть в Восточный Альянс. Можно попасть в секретари и ездить на собрания или посещать архивы… Я читал, что некоторых даже после приглашали в Совет Магии!

— Ближе к делу, Родерт!

— Да-да! В общем, вам всего лишь нужно отправить прошение любому высшему представителю Альянса. Кто-то может подписать вам документы, и вы сможете выступать от лица этого человека. Не обязательно через свою страну.

Филипп кивнул. Через Пирос у него и не получилось бы: отец бы не позволил.

— Они могут отказать? — Филипп изогнул бровь.

— Могут. Но вы отправляете личные письма, так что кто-то может и согласиться. Если не получится сразу, можно попробовать написать главе Альянса, её превосходительству Вильгельмине де Монтель, вы наверняка её знаете. Если откажут ещё и там… Но вам не откажут! — быстро поправился Родерт, понимая, что едва не сказал то, чего не следовало. — В общем, это можно сделать уже сейчас, но если вы получите предварительное согласие хоть от одного члена Альянса, то совещание они соберут после восхождения Новой Звезды. По окончании процесса вам придёт извещение, документ…

— Это напоминает прошение о досрочном восхождении на престол, — хмыкнул Филипп. — Но в общем неплохо. Возможно, если всё пойдёт как надо, я получу эту бумагу и стану членом Альянса уже к весне!

Он довольно покачал головой, и Родерт просиял.

— Вам нужно что-то ещё, сэр? — спросил он.

Филипп поднял на него задумчивый взгляд и медленно кивнул.

— Список представителей Альянса, которым стоит написать, разумеется.

— Есть! — воскликнул Родерт, вытягиваясь по струнке.

— Сэр! Корреспонденция! — Родерт бесцеремонно ворвался в комнату Филиппа.

У того по спине прошёл холодок. Прошлый приход писем оказался совершенно безрадостным. После полумесяца размышлений, как корректнее и уважительнее составить прошения, Филипп отправил их нескольким представителям Альянса и в течение недели получил отказ на каждое. Сухими словами все отписывались о том, что по тем или иным причинам вынуждены отказать.

Вторую партию Филипп отправлял с опаской, подобрав таких людей, которые не могли отказать ему из-за сотрудничества с королём Пироса. Писать некоторым Филипп не хотел, но понимал: каждый высший председатель был его шансом. В один момент он даже подумывал отправить прошение сразу мадам де Монтель, но у такой важной дамы наверняка было слишком много дел, чтобы заботиться ещё о его проблемах.

Прогнав Родерта, Филипп стал вскрывать конверты и с каждым новым сильнее расстраивался. Опять отказы.

Он уже не ждал ничего особенного, как вдруг обнаружил в одном из формальных документов приложение: недлинную записку без подписей и печатей, лишь с инициалами в конце. Сердце упало в пятки — это было письмо от Гардиана Арта.

Сначала Филипп хотел выбросить записку, сжечь её и никогда о ней не вспоминать. Он буквально слышал сочащийся меж строк яд. Как он вообще осмелился написать этому человеку? Но потом… Потом осознал: Гардиан Арт повторяет его мысли. Он столько раз думал о том, что стоило бы попробовать написать мадам Монтель, но он опасался. Она не выглядела грозно, но никто и никогда не сомневался в её могуществе. Слишком самонадеянно было допускать мысль, что ей могло быть дело до прихотей несовершеннолетнего мальчишки. Даже если этот мальчишка — принц. Даже если он знает, что может, что достоин!

Филипп приложил ладонь ко лбу. У него в голове всё переворачивалось, и он не знал, что делать. Он получил совет от человека, которого терпеть не мог. Более того — он хотел этому совету последовать. Если откажет мадам Монтель, он сможет сложить руки, сжечь бумаги и смириться. Он, конечно, мог бы сбежать, в тайне от отца проникнуть на фронт или развесить жучки по всему замку, по всему полигону — по всему Пиросу! — чтобы знать всё и обо всём. Он мог бы — но хотел играть честно. И теперь его мысли занимал один вопрос: было ли писать мадам Монтель напрямую честно?

— Что значит, ты не приедешь? — возмутился Эдвард во время одного из коротких звонков Филиппа домой. — Ты хоть понимаешь, что срываешь праздник не себе, а всем?!

Через неделю должен был состояться большой раут по случаю восемнадцатого дня рождения Филиппа. Он выпадал на первый день Восхождения и длился почти неделю до самой светлой ночи, когда Новая Звезда, символ смены года, сияла так ярко, как солнце.

— Так нужно, — холодно отозвался Филипп и покосился на лежащие рядом бумаги. Он написал так много вариантов прошения, так много листов выкинул в камин…

На заднем плане мелькнуло платье матери, и вскоре она появилась рядом с Эдвардом в свете луча синерниста. Она была обеспокоена и разочарована, Филипп видел это даже в мерцающих искрах изображения.

— Я всё ещё не понимаю твоего отказа, Филипп, — вздохнула она.

— Прости, мама. — Он опустил глаза. Он не хотел её расстраивать, но и позволить себе провести — потерять! — время в замке тоже не мог.

— Фил, давай! — воскликнул Эдвард. — От недели ничего не случится с твоими очень важными делами. — Он показал пальцами кавычки.

Филипп покачал головой. Его дела не могли ждать. Более того, он боялся встретиться с этими «делами» лицом к лицу. Любой, кому он отправлял прошения, мог случайно или намеренно рассказать об этом его отцу, и тогда бы все планы пошли прахом. Уж лучше было оставаться в неведении, чем каждый момент опасаться раскрытия.

— Я всё сказал, — отрезал Филипп. — Хороших вам праздников. Я обязательно свяжусь с вами потом.

Он отключил связь, не дожидаясь ответа.

Когда луч погас, Эдвард фыркнул и откинулся на спинку кресла, скрещивая руки на груди.

— Он всегда так! — пробурчал он, косясь на мать. — Ни себе, ни другим!

Мадам Керрелл о чём-то размышляла, на её лбу залегла глубокая морщинка.

— Ну почему же? — спокойно сказала она спустя некоторое время. — Пусть Филипп делает, что ему заблагорассудится. Я прикажу поправить приглашения, и все приедут на зимние гуляния. Просто это случится на пару дней позже, и будет приглашено немного меньше людей.

Она расправила плечи, довольная своим решением и ушла, не замечая, как Эдвард бесшумно с облегчением выдохнул и возвёл руки к потолку, благодаря Небо за то, что ничего не сорвалось.

И вот в назначенный день, когда начали прибывать гости, Эдвард занял своё место у окна на втором, чтобы не привлекать внимания, и следил за тем, как шикарные кареты заполняли передний двор замка. Он заламывал пальцы до хруста костяшек и надеялся, что Фрешеры приняли приглашение. Ему пришлось несколько раз как бы случайно упомянуть семью Шерон при матери, а потом подсмотреть, как та добавила их в список гостей, делая вид, что не понимает мотивов сына. После таких ухищрений никто не мог отказаться!

Но Эдвард волновался. С Шерон они не общались лично с вечеринки у Джонатана — за четыре месяца они обменялись лишь парой милых писем. И теперь ждал встречи и надеялся, что дни, которые они проведут на Пиросе, пройдут не зря.

Тут Эдвард вытянулся и присмотрелся. Из кареты, приняв помощь лакея, вышла невысокая темноволосая женщина в длинном лиловом платье и светлой меховой накидке, а за ней — девушка. Она придерживала накинутое на плечи пальто и обводила взглядом двор. Эдвард был уверен: Шерон успела увидеть его в окне, пока матушка не окликнула её, увлекая за собой. Они пошли к широким ступеням, которые покрывал припорошённый снегом ковёр. В этот же момент Эдвард, поправив камзол и пригладив волосы, начал медленно, будто шёл по своим делам без единого умысла встретить гостей, спускаться по лестнице. Они встретились, когда гости в компании молоденьких фрейлин и помощника королевы — мужчиной в летах с вытянутым серьёзным лицом, который, улыбаясь, казался самым приветливым человеком на свете — уже поднялись на площадку между первым и вторым этажами.

— Ваше высочество! — воскликнула Шерон, сверкая глазами, и тут же стушевалась под осуждающим взглядом матери.

Мадам Фрешер повернулась к Эдварду, и её тонкие губы растянулись в улыбке. Эдвард видел много дежурных улыбок за свою жизнь, но от этой отчего-то пошли мурашки. Мадам Фрешер смотрела на него прямо, не наклоняя головы, как делали многие даже перед ним, и прожигала взглядом тёмно-карих, почти чёрных глаз. Казалось, она уже знает все его желания и думает, как бы их расстроить. Его помыслы никак не могли ей понравиться.

Эдвард взял себя в руки. Ему наверняка это только мерещилось. Он слишком волновался.

— Добро пожаловать, леди! — Эдвард поцеловал руку мадам Фрешер.

Та подняла тонкую бровь.

— Очень мило с вашей стороны, ваше высочество, — сказала она. — Поблагодарите матушку за приглашение. А мы выразим нашу благодарность при встрече.

— Разумеется!

Он обворожительно улыбнулся и довольно заметил, как за спиной матери сдерживает улыбку Шерон. Она поднесла палец к губам, жестом поманила слугу и что-то ему шепнула. Он понимающе кивнул, а Шерон тут же вернула себе спокойствие, когда мадам Фрешер повернулась к ней и окинула подозрительным взглядом.

— Сюда, мадам! — учтиво указал лакей, предупреждая возможные вопросы.

— Пойдём, — скомандовала мадам Фрешер.

Шерон, следуя за матерью, обернулась и улыбнулась оставшемуся стоять на площадке Эдварду, и тот почувствовал, как тепло разливается в груди. Было приятно видеть Шерон в хорошем настроении.

Дамы скрылись из виду, а через несколько минут к Эдварду подошёл лакей, провожавший Фрешеров до спален, и с видом строжайшей секретности прошептал:

— Ваше высочество, мисс Фрешер просила передать. Её покои находятся в южном крыле второго этажа, третья дверь от узкой лестницы по левой стороне. Будьте осторожны и не перепутайте с соседней комнатой — в ней мадам Фрешер. И скажу вам честно, — он приложил руку к груди, — дама она очень… серьёзная. Лучше с ней осторожнее.

— Твоё мнение не просили, — хмыкнул Эдвард. — Не болтай лишнего.

Он поднялся по лестнице, прогулочным шагом прошёл по коридору до узкой лестницы, взглянул на часы — и пошёл в обход. Замок был построен так, что почти ни один коридор не кончался тупиком. Зная, где и куда свернуть, его можно было обойти весь по кругу, что Эдвард и собирался сделать, чтобы протянуть время.

Он старался идти как можно медленнее, но всё равно прошло меньше часа, прежде чем он остановился у желанной двери и ещё раз взглянул на циферблат часов. Ждать дольше было невыносимо, и Эдвард постучал.

— Да-да? — послышалось из-за двери, и Эдвард вошёл.

Шерон сидела у зеркала, надевала украшения и смотрела на него в отражении, на губах её играла лёгкая улыбка. Она успела переодеть дорожное платье, и теперь была в блузе и нежно-розовой юбке в крупную складку, её пальто лежало на кровати.

— Я рад, что вы с матушкой приняли приглашения, — сказал Эдвард.

Он прошёл в комнату, оглядываясь. Спальня была небольшой, скромно, но со вкусом обставленной — идеальной для такой девушки, как Шерон, будто подчёркивающей её строгую элегантность.

Шерон повернулась к Эдварду и заправила волосы за уши.

— Как мы могли отказать? — Она смотрела на него, выпрямив спину и сложив руки на коленях. — Нечасто нас приглашают на столь важные приёмы.

— Очень зря, — заметил Эдвард и сел в кресло. — Если бы Джон мне не рассказал, то я бы и не отличил мадам Фрешер от светских дам.

— Она и есть светская дама, — поправила Шерон. — Но я понимаю, о чём ты. Мы и правда не вращаемся в высшем свете. Я и не думала, что когда-нибудь окажусь во дворце.

— За это нужно благодарить Джона, — рассмеялся Эдвард.

Шерон сдержанно улыбнулась. Если бы не Джонатан, у них с Эдвардом не было бы даже шанса на встречу, но ей не хотелось, чтобы все темы сводились к нему. К счастью, в этот раз Эдвард был более разговорчив, чем осенью.

— Я рад, — продолжал он, прохаживаясь туда-сюда по комнате, — что празднование вообще состоится. Филипп отказался приезжать, отец настолько занят, да и на юге чёрт-те что происходит… Я думал, что всё может отмениться и у нас не получится встретиться. Вообще, — он не дал Шерон ответить, но та и не собиралась что-либо говорить, — то, что происходит между Пиросом и Райдосом, так мешает! Можно было бы поехать в поместье в Филиаре и отпраздновать там, у моря — там же тепло совсем! — но всё южнее базы Вилхерд блокировано для выезда. Я так надеялся, что это прекратится, но уже два года всё настолько плохо… Я что-то не то сказал? — Эдвард неловко запнулся, глядя на Шерон. Та выглядела расстроенно или скучающе. Она отвела глаза и пожала плечами.

— Прости, я не люблю разговоры о политике.

У Эдварда запылали щёки. Он об этом и не подумал. То, что он говорил, было слишком угнетающе, вряд ли девушки могли оценить или поддержать такие темы. С Джонатаном или Филиппом, когда тот был благосклонен, они обсуждали и оружие, и бои, и политику, и то, как можно обойти некоторые запреты вроде противотелепортационного барьера. Что же обсуждать с девушками, Эдвард решительно не представлял.

Повисла неловкая пауза.

Шерон встала и подошла к Эдварду.

— Может, вы хотите предложить мне погулять по парку, сэр Керрелл? — Она игриво улыбнулась. — Я слышала, что перед ужином многие собирались прогуляться.

— Разумеется!

Эдвард вскочил, помог Шерон надеть пальто и предложил взять его под локоть.

— Вам тоже не помешает надеть что-то тёплое, — заметила она, окидывая Эдварда взглядом, и он рассмеялся.

Прогулка затянулась. Белое небо посерело, и всё вокруг утонуло в неприятном полумраке. Заметно похолодало, и молодые люди сильнее кутались в накидки, натягивали шарфы и перчатки — всё что угодно, чтобы согреться. Эдвард и Шерон нарочито медленно гуляли по парковым дорожкам. Они ждали, когда остальные уйдут, оставив их одних, а сами уходили всё дальше и дальше в парк. Фонтан остался позади, звуки смеха и разговоров стали неслышны. Эдвард оглянулся через плечо и осторожно взял Шерон за руку, пряча это за полами меховой накидки. Губы девушки тронула смущённая, но довольная улыбка. Обтянутые тонкой кожей перчаток пальцы переплелись с пальцами Эдварда.

Всё шло так, как она мечтала. И так не хотелось портить момент, но ей пришлось сказать:

— Мы ушли так далеко ото всех. Не думаешь, что стоит вернуться?

Эдвард скривил губы.

— Тебе холодно? — спросил он.

— Не очень, — отрывисто, не понимая, к чему он клонит, ответила Шерон.

— Тогда, может, не будем спешить?

Эдвард повернулся лицом к замку. У фонтана осталось человека два, но и те вскоре поднялись, и их силуэты исчезли из виду. Он недовольно выдохнул и поправил съехавшую на бок накидку.

— Впрочем, если хочешь, мы и правда можем пойти. Ужин совсем скоро, нехорошо опаздывать.

Шерон улыбнулась и взяла Эдварда под руку. Они медленно пошли обратно.

— Почему ты не хочешь, чтобы нас видели? — она спросила тихо, сладким голосом и совсем без обиды.

— Меня пугает мадам Фрешер, — признался Эдвард. — Она и так постоянно за нами следит, не стоит давать ей или кому-то, кто может ей рассказать, повод пускать слухи.

— Ты не думаешь, что наша отлучка уже о чём-то говорит?

Эдвард усмехнулся и пригладил волосы.

— И правда. Но я всё равно не хочу излишней… публичности.

Шерон неожиданно остановилась, заставляя остановиться и Эдварда. Он удивлённо посмотрел на неё, она сняла перчатку и прикоснулась к его щеке холодной рукой, тепло улыбаясь. Её глаза были полны грустной нежности. Она не верила, что хочет это сделать, но и останавливаться не хотела. Он был рядом, они были одни. Может, у неё не будет больше шанса. Может, праздники пройдут и они вообще больше не увидятся. Шерон опустила глаза на мгновенье, а потом посмотрела Эдварду в лицо и, приподнявшись на носочки, быстро поцеловала его в губы, тут же отступая. Ошарашенный, он глупо улыбнулся, чувствуя, как краснеют щёки.

— Моя мать, — тихо сказала Шерон, — не может быть против вас. Никто не может.

Эдвард вспомнил, как дышать, кивнул, всё ещё заворожённый случившимся, и тихо-тихо проговорил:

— Не может. Только вот ни ей, ни кому-либо другому не понравится, если мы опоздаем к ужину.

Шерон рассмеялась, покачала головой и снова взяла Эдварда под локоть. А он, не переставая улыбаться и чувствуя приливы гордости, вдруг нагнулся и поцеловал Шерон в висок.

Если в первый вечер гостей только пригласили к столу и дали отдохнуть — для некоторых дорога была действительно долгой и выматывающей, — то на следующий был запланирован пышный бал. Весь день Эдвард не имел ни единой возможности увидеться с Шерон, но если она не была в тот вечер самой прекрасной девушкой в мире, то Эдвард не представлял, кто мог быть лучше. Она была серьёзна, но заставляла его смеяться. Её взгляд был несмел и постоянно «бегал», но каждый раз, встретившись с ней глазами, Эдвард видел искренний интерес. Он наслаждался её компанией, потому что всё оказалось предельно простым: она сама подкидывала темы для разговора, которые выбирала так ловко, попадая точно в круг их общих интересов; если он не знал, чем занять её, делала лёгкий намёк, отстранённо улыбаясь. К тому же она прекрасно танцевала и ей на удивление шёл нежно-розовый цвет.

Джонатан тоже выглядел довольным, постоянно находясь в компании красавицы Эмили. Они были похожи — белокурые, зеленоглазые, наследники богатых семей — и играли по общим правилам. Она строила из себя улыбчивую дурочку, а Джон делал вид, что не догадывается, насколько много на самом деле она знает, что каждый раз, когда она случайно оступается, падая ему на грудь или сильнее цепляясь за руку, совершенно не случаен.

Эдвард им даже завидовал. Спарксы закрывали глаза на всё, что делал Джонатан, считая, что тот нагуляется и образумится. Против Эдварда же, казалось, был настроен весь мир. Он не знал, что бы сказала его мать, но вот мадам Фрешер… Она не позволяла дочери оставаться одной и провожала ту взглядом каждый раз, когда Шерон приглашали танцевать или на прогулку. Им с Эдвардом всё время приходилось находиться в компании Джонатана с Эмили, — последняя именовала их прогулки «двойным свиданием» и раздражающе радостно хлопала в ладоши, — чтобы мадам Фрешер ничего не заподозрила. Но даже тогда, когда разрешение, казалось бы, было получено, от неё нельзя было избавиться. Каким-то неведомым образом она постоянно оказывалась рядом, а если рядом её не было, то через зал или через парк Эдвард мог видеть её лицо, обращённое в их с Шерон сторону. Каждый раз это выводило из себя и ограничивало так, что он мечтал вернуться в самый первый день, когда мадам Фрешер то ли устала, то ли была слишком занята, чтобы следить за прогулками дочери.

Самым большим подарком на Восхождение была бы возможность хоть на какое-то время остаться с Шерон наедине. У них оставался всего один день… Одна ночь.

Столпы искр взмывали в по-вечернему светлое небо, где подобно солнцу сияла Новая Звезда, затмевающая собой все остальные. Самая светлая ночь была символом смены года, после которой звезда медленно пропадала с небосклона, оставляя чёрную беззвёздную, безлунную материю. Самая тёмная ночь — конец Восхождения, конец праздников.

Но пока зимние гулянья продолжались, и приглашённые высыпали из бального зала на улицу и смотрели яркое представление. Вспышки салютов взметались в небо, взрывались и под свист и смех пылью оседали на землю. Огненные змеи крутились в воздухе, изгибались, переплетались, создавая причудливые фигуры животных: от птиц до драконов.

— Это феникс? — спросила Шерон, удивлённо глядя на только сформировавшуюся картинку.

— Наверно. — Эдвард не успел рассмотреть — змеи уже разлетелись.

Они стояли на площадке, облокотившись на перила и смотрели в небо. Из открытых дверей бального зала всё ещё играла музыка. Её заглушал гром разлетающихся кольцами салютов, но Эдвард всё равно услышал необычайно нежную, тянущуюся, обволакивающую мелодию. Она была почти осязаема: вибрирующая под пальцами, гладкая, как мрамор, и такая же необычно тёплая, если прикасаться к ней достаточно долго. И она пахла цветами…

Эдвард вздрогнул и повернулся к Шерон. Это не музыка пахла, это аромат духов чудом пробился к нему сквозь морозную свежесть, смешавшуюся с запахом горячей волшебной пыли. Эдвард взял Шерон за руку, наклонился к её уху и прошептал:

— У меня есть идея. Не то чтобы я хвастался, но я знаю, как отсюда выйти в холл, минуя бальный зал.

Она захлопала глазами, а потом её брови взлетели, рот округлился. Она сильнее сжала ладонь Эдварда и кивнула.

Вскоре гости начали возвращаться в зал, и, выждав момент, потерявшись меж ярких пар, оборок и цветов, они исчезли, осторожно ускользнули, никем не замеченные. Они пробежали по идущей вдоль замковой стены площадке и завернули за угол. Там, у высокого окна, Эдвард сделал пару пасов, и створки с лёгким скрипом послушно открылись. Он подсадил Шерон на подоконник, и вскоре они оба оказались в длинном пустом коридоре. Сквозь незашторенные окна лился свет Новой Звезды. Но полюбоваться лунными дорожками на паласе Эдвард не дал: схватил Шерон за руку и, оглядываясь в сторону зала, поманил за собой. Они проскользнули к самой дальней узкой лестнице, поднялись по ней и неожиданно синхронно рассмеялись. Они наконец расслабились, не чувствуя обращённого на них цепкого взгляда. Если их отсутствие и заметили, они были достаточно далеко, чтобы не волноваться об этом.

Когда они преодолели площадку второго этажа и продолжили подниматься к третьему, улыбка Шерон стала шире, её глаза блеснули лукаво и с предвкушением.

В большом холле, меж расходящимися коридорами, заставленном цветами, где шторы также были открыты и звёздный свет наполнял помещение волшебной таинственностью, Эдвард прижал Шерон к себе и поцеловал. Его руки легли ей на талию, её — обвили его шею. И какое-то время они не двигались — наслаждались. Они цеплялись за мгновение, поддавались чувствам. В разгар бала их не стали бы искать. Они были предоставлены сами себе, и только они теперь решали, как потратить украденное время.

Шерон застыла на пороге комнаты, и душа ушла в пятки. Мадам Фрешер сидела на кровати, скрестив руки на груди, и строго глядела на вошедшую дочь. Было не больше шести утра, Шер рассчитывала вернуться никем не замеченной, теперь же сбывались её самые худшие страхи. Она, сжавшись, закрыла дверь и встала напротив матери, глядя в пол, как провинившийся ребёнок.

— Ну и где ты была, милая моя? — процедила мадам Фрешер, постукивая по руке сложенным веером.

— Я проснулась раньше и…

— Не ври! Я не выходила из этой комнаты с момента, как закончился бал! Ты здесь даже не появлялась. Как невежливо было уходить, Шер! И мне очень интересно, что именно ты сочла более важным в сравнении с королевским балом?!

Шерон распахнула глаза. У неё пересохло в горле.

— Я… Мы… — Она откинула распущенные волосы назад. — Я была с его высочеством, мама, — выпалила она. — Мы… гуляли.

Она опустила глаза, густо краснея и дыша через рот. Мадам Фрешер вспыхнула.

— Ты… Вы что?! — переспросила она, хватаясь за грудь.

Шерон потупилась.

— Ты хоть понимаешь… — проговорила мадам Фрешер, задыхаясь от возмущения. — Ты хоть понимаешь, к чему приводят ваши, ха, прогулки?! Ты понимаешь, что вредишь этим самой себе? Своей репутации! Ты, — она встала и пошла на дочь, размахивая веером, — глупая девчонка! Посмотрите-ка, кто влюбился в принца! Ха! И ты думаешь, что он в итоге на тебе женится? — Шерон побледнела. — Чёрта с два, девочка моя.

— Но!..

— Никаких «но». Я знаю, о чём говорю. Он не твоего полёта птица, Шерон. Пройдёт время — два года, год, может, пара недель, — и он найдёт себе другую, и она будет лучше: красивее, богаче, талантливее. Она сможет дать ему то, что не сможешь ты. А всё то, чем вы занимаетесь сейчас — прогулки! Ночью! — всё это будет забыто. Потому что для мужчин это так неважно.

Её глаза зло сверкнули.

У Шерон дрожали губы, глаза предательски щипало. Она старалась держаться до последнего, но стоило моргнуть, и горячие капли покатились по щекам. Горло сдавливало от рыданий.

Мадам Фрешер покачала головой.

— Стоит сначала думать, дорогая моя, — спокойнее проговорила она. — Отойди.

Как только дверь за матерью закрылась, Шерон бросилась на кровать и зарыдала в подушку.

Через пару часов как ни в чём не бывало леди Фрешер стояли у поданной кареты. Мадам Керрелл прощалась с гостями, улыбаясь и говоря дежурные фразы, которые повторила уже несколько раз за утро для каждых отъезжающих. «Были рады вас видеть». «Вы выглядели бесподобно на этом балу». «С Восхождением вас». И каждый отвечал что-то такое же обычное, что сказал бы любой порядочный гость после праздника в любом хозяйском доме, но с большим придыханием — они общались с королевой: «Сердечно благодарим за приглашение», «Это такая часть побывать на вашем приёме», «И вас с Новой Звездой».

Эдвард стоял рядом с помощником матери и не сводил глаз с Шерон. Она выглядела подавленно, но всё же находила в себе силы улыбаться принцу, и улыбка её была полна надежды и веры. Она так хотела снова приехать во дворец через месяц, на день рождения Эдварда. Даже если бы мать не отпускала её от себя, это был бы большой подарок. Для неё в первую очередь.

Эдвард не знал о том, что сказала дочери мадам Фрешер, и полагал, что Шерон просто не хочет уезжать. Он мечтал поцеловать её на прощание, помочь сесть в карету, но правила приличия вынуждали стоять позади матери и смотреть, как дамам помогает подняться в салон лакей. Вот он закрыл дверь, водитель — Эдварду нравилось это новомодное слово намного больше, чем «кучер» — занял своё место в кабине, и Шерон в последний раз махнула ему рукой. Мадам Фрешер хмыкнула и неодобрительно поджала губы.

Как только карета выехала за ворота, мадам Керрелл устало выдохнула.

— Сколько ещё гостей должно уехать? — повернулась она к помощнику, господину Ларсу.

Тот взглянул на список.

— Ещё шесть семей, ваше величество. Следующие гости уезжают через полчаса. Желаете проводить и их лично?

— Ох, Ларс. — Мадам Керрелл устало покачала головой.

Они вошли в замок, и она скинула с плеч тёплый плащ, который тут же подхватил мальчишка-слуга. Эдвард и господин Ларс тоже отдали ему свои накидки. Поколебавшись, Эдвард окликнул мать, которая медленно шла к ступенькам главной лестницы. Она остановилась и вопрошающе взглянула на сына.

— Мы собираемся праздновать мой день рождения, верно? — спросил Эдвард, поравнявшись с ней.

Мадам Керрелл прищурилась и едва заметно улыбнулась.

— Кого ты хочешь пригласить в этот раз, Эд?