Пирос

20

В углу комнаты пылал шкаф. Языки пламени лизали стены и полки, и всё — от старинных ветхих книг до бронзовых статуэток — таяло в огне. Филипп стоял напротив отца молча, и они оба не смотрели друг на друга. Элиад растирал виски, закрыв глаза и глубоко дышал. Это был уже третий предмет, который он поджёг. Стол и стул не сгорели просто чудом, но стоило прикоснуться к бумаге или перьям, как те разлетались пеплом.

— Ты выводишь меня из себя, — прошипел Элиад, переплетая пальцы. — Здесь слишком много вещей, которые можно случайно поджечь.

— Так может, мне уйти, пока ты ещё что-нибудь не сжёг? — язвительно спросил Филипп, косясь на шкаф.

Отец зыркнул на него исподлобья.

— Стой и молчи.

Филипп поджал губы и перекатился несколько раз с пятки на носок и обратно, изображая, что ему всё равно. На деле же он изо всех сил сжимал запястье одной руки другой за спиной, чтобы не сказать лишнего. Испытывать терпение отца ещё раз казалось сродни самоубийству. Люди тоже горели…

Элиад Керрелл тяжело вздохнул и сделал пасс рукой, призывая к себе огонь. Пламя дёрнулось, как от порыва ветра, и пропало. Он поднял на сына глаза.

— А теперь я жду от тебя объяснений, Филипп.

— И что тебе объяснить? Мне казалось, — Филипп хмыкнул, — я сказал достаточно.

— Больше, чем стоило.

Они снова замолчали, и лишь тяжёлое дыхание Филиппа прерывало эту тишину. А та как будто издевалась. Растягивала минуты, глушила любые звуки, кроме тиканья часов. Филипп нервно играл желваками, взгляд его бегал по кабинету, ни на чём не задерживаясь. Отец смотрел на него напряжённо и неотрывно, а голова готова была взорваться от роящихся мыслей.

— Так что ты хочешь, чтобы я объяснил? — выкрикнул Филипп, не выдержав.

Элиад прищурился.

— Например, с какого бешеного дракона ты взял, что имеешь право нарушать мои приказы. Можешь выбрать любой из них и поблагодарить меня за то, что ты вообще здесь!

— Я не считаю, что сделал что-то плохое, — сухо проговорил Филипп, расправляя плечи.

— Подвергать опасности жизнь людей на острове ради глупой мальчишеской выходки это нормально? Выпускать ведьму…

— Её зовут Анна.

— Мне плевать! Мне плевать, кто она и что сделала. Я рассчитывал, что после того, как, не предупредив меня, ты получил ту бумажку от Совета, ты никогда не будешь что-то делать без моего ведома. Я отпустил тебя на драконий остров. Ты получил, что хотел! Почему нельзя было вести себя подобающе? Что за концерт ты мне устроил?! Как истеричная девчонка! Хотя что можно было ожидать от мальчишки…

Последние слова отца ударили сильнее, чем его же кулак, выбивая и гордость, и решимость, и все слова вместе с ними. Филипп поднял на него взгляд, полный обиды. Это было несправедливо! Он даже не злился, ему не хотелось ничего вообще: ни кричать, ни защищаться, ни оправдываться. Был ли смысл, когда отец настолько разочарован…

— И что теперь? — выдавил Филипп.

— Ты вернёшься в столицу, — пожал плечами Элиад. — И к фронту я тебя больше не допущу. Можешь кичиться своей бумажкой где-нибудь ещё, всё равно последнее слово будет за мной. Тебе стоит помнить, что король — я, а ты — мальчишка, который подчиняется. — Он говорил спокойно, но от этого Филиппу становилось только страшнее и неприятнее. — А ещё я решаю, достоин ли ты престола. С таким поведением я легко могу лишить тебя и этого права. Помни об этом, когда захочешь пойти против моего слова, Филипп.

Филипп побледнел и опустил голову. Это бы его добило…

Он набрал в лёгкие побольше воздуха.

— Я понял. — Короткий взгляд на отца, крупица решимости — и он спросил: — А на остров…

Элиад смерил сына взглядом.

— Без вылазок за стену. Если узнаю, никогда не увидишь своего дракона.

— Так точно.

Филипп развернулся и ушёл, не говоря больше ни слова. Была вещь, о которой сказать хотелось, но сейчас это стало бы последней каплей в чаше отцовского терпения. Он выглядел спокойно, но Филипп чувствовал: стоит сделать что-то не так, и он взорвётся. Опять. А Филипп так устал, что хотел просто упасть и забыться сном. Но ему предстоял долгий путь от полигона к реке. Если не отцу, то Анне сказать он был обязан.

От реки тянуло холодом, который пробирался под тонкую кожаную куртку и заставлял обхватывать себя руками, растирать замерзающие пальцы и втягивать шею в плечи. Анна ждала там Филиппа и пританцовывала на месте, размышляя, почему они не могли придумать для встреч более приятное место. Посёлок сейчас был намного теплее — драконы постарались. Правда, мысли о том, чтобы найти место среди руин, где ходили подозрительные незнакомцы, вытягивающие энергию из поля битвы, вызывали неприятные мурашки по всему телу.

Наконец за холмами показался силуэт Филиппа. Он шёл пешком, скатываясь по скользким склонам, спотыкаясь и поскальзываясь, но не вынимая рук из карманов чёрного распахнутого пальто. Анна усмехнулась и проверила в кармане украденный бумажник. Он был надёжно спрятан, Филипп даже при желании бы его не заметил. Это было не для него. Даже так: это было тем, о чём ему не стоило знать вообще. Для принца, однако, у Анны был другой подарок.

— Ты выглядишь живым, Керрелл! — весело выкрикнула она, когда Филипп оказался достаточно близко. — Неужто грозный папочка решил помиловать тебя?

— Как бы не так, — покачал головой Филипп, пытаясь оттереть грязь с сапог о траву. — Меня отсылают в замок, и, чувствую, пока отец жив, в сражениях я участвовать не буду. Он обозвал меня девчонкой и грозился отобрать престол!

— Ну, это не так уж плохо, — пожала плечами Анна. — Он выглядел так, словно готов порешить тебя на месте. Я удивлена, что новых синяков не видно. И к тому же… — Она помедлила. — Знаешь, если бы ты не был хотя бы кронпринцем, было бы много проще.

Филипп ничего на это не сказал. Его брови свелись над переносицей, и тяжёлый взгляд упал на землю. Он не верил, что могло быть проще.

— Тебе холодно? — вдруг спросил он, глядя на то, как Анна переминается с ноги на ногу и трёт ладони.

— Нет, — она закатила глаза, — конечно, нет, что такое полтора часа у реки? На самом деле я просто пытаюсь вызвать дождь танцами, ведь метание молний — не основная моя способность. А тебе не холодно?

Она окинула его взглядом. Под не кажущимся особо тёплым двубортным пальто была лишь рубашка. Филипп покачал головой. Прогулка по оврагам согрела его лучше, чем хотелось, и он было потянулся, чтобы пальто снять, но Анна запротестовала.

— Не надо! Просто разожги костёр! — воскликнула она. — Почему пиромагов всему нужно учить?

Лицо Филиппа снова помрачнело.

— Я не пиромаг, — сказал он, опускаясь на корточки и собирая траву в горстку, вокруг которой обрисовывал границу, чтобы огонь не перекинулся, куда не следовало. — Мой отец — да. Возможно, братец тоже, хотя он, кажется, дальше меча магию вообще не видит…

Вспыхнул огонёк. По воздуху полетел запах жжёной травы. Филипп говорил что-то ещё, но Анна его уже не слушала, протянув озябшие пальцы к весело разгоревшемуся костерку. Хрупкое пламя, в которое Филипп то и дело подбрасывал новые веточки, клубни полусухой травы, горело так тепло и ярко, что, казалось, даже суровый ветер не смог бы его задуть. Никогда.

Филипп не был похож на человека, который мог обладать мощной огненной магией. Ему бы пошло нечто более приземлённое, холодное, твёрдое, спокойное и величественное. Он и правда не был пиромагом. Но был чем-то большим. И Анна думала вовсе не о его связи с драконами. Для неё это было вторично. Путаные, неопределённые мысли сводились к нему в целом и к тому, как отражение костра танцевало в его зелёных глазах.

Филипп моргнул, прогоняя её видение, кинул пальто на траву и сел, вытягивая ноги. Анна усмехнулась и перебралась к нему поближе. Она положила подбородок Филиппу на плечо, взяла его холодную ладонь в свою, переплетая пальцы, и, щурясь от удовольствия, как кошка, произнесла ему на ухо:

— Ты никогда не выглядел лучше, чем тогда, на крыше. Ярость очень тебе идёт.

Филипп едва заметно улыбнулся.

— И ты не такой папенькин сынок, каким казался.

Он рассмеялся, откинув голову назад.

— Могу поспорить, что папенька теперь жалеет, что у него есть такой сынок, как я! И это он ещё не всё знает…

— А что же его величество ещё не знает?

Лицо Филиппа на мгновение стало безучастным, взгляд остекленел. Он сильнее сжал её ладонь, и в душу к Анне закралось странное и отчего-то неприятное предчувствие.

Когда Филипп заговорил, голос его звучал глухо:

— Я хочу сделать то, что отец бы никогда не одобрил. И он не одобрит. Но это неважно…

Анна, отстранившись, посмотрела на него с подозрением. Его лицо разгладилось, взгляд стал осмысленным и совсем не напряжённым, напротив, по-мальчишески светлым. Он несколько раз смотрел на неё так летом…

Филипп повернулся к ней. Сомнения захватили разум, но отступать он не собирался. С Анной так было нельзя. Уж точно не сейчас, когда её карие глаза смотрели прямо на него: выжидающе и серьёзнее, чем он бы хотел.

Он улыбнулся уголками губ.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Анну словно чем-то ударили. Она дёрнулась, лицо её вытянулось, брови взлетели, а взгляд забегал. Она тряхнула головой так, будто пыталась вытрясти эти слова из памяти, а потом снова посмотрела на Филиппа.

— Ты вообще слышишь, что говоришь? — Её голос звучал вкрадчиво, будто она проверяла, не тронулся ли Филипп умом.

Он кивнул.

— Вполне.

Его лицо выражало спокойную уверенность, её — абсолютную растерянность. Они смотрели друг на друга не моргая. И Анна не выдержала первой: отвернулась и запустила пальцы в волосы.

— Если ты так хочешь отомстить своему отцу, это не лучший способ.

— Это не месть. Я думал. И не раз, правда. Я… Я люблю тебя.

Слова дались ему тяжело. Ещё тяжелее оказалось выдержать её взгляд, полный непонятных ему чувств. В нём смешались и сожаление, и недоверие, и даже нечто болезненное.

Анна поднялась.

— Нет. Ты точно не понимаешь, что и кому говоришь. Посмотри ещё раз: я ведьма! Ты знаешь, что я делаю и насколько длинным может быть мой «послужной список». Твои люди меня ненавидят. Мой брат ненавидит тебя. И… — Она запнулась, развернулась и побрела к реке, скрестив руки на груди. Филипп встал и пошёл следом. — Ну, ты сам подумай. Я же не приживусь во дворце. Все эти платья, манеры… Ужас!

Филипп стоял рядом, засунув руки в карманы и смотрел на стального цвета реку. Крупная рябь бежала по ней, подгоняемая ветром. Молодая трава серела под тяжёлым свинцовым небом, которое готово было обрушиться холодным весенним дождём на выгоревший посёлок. Прозрачный туман всё ещё окутывал его лёгкой пеленой.

— Это «нет»? — спросил Филипп, не глядя на Анну.

Она со вздохом кивнула.

— Это «нет». — А потом крутанулась и заглянула ему в лицо. — Я люблю тебя, Керрелл, но нет. Тебе нужно найти кого-нибудь себе по статусу.

Филипп невесело улыбнулся и взял Анну за руку.

— Обещай мне подумать, — проговорил он, поглаживая большими пальцами тыльную сторону её ладони.

Анна скривилась.

— Идёт. Я подумаю. У меня будет много времени. — Она поймала вопросительный взгляд Филиппа и усмехнулась. — Мы с моими мальчиками отправимся на Форкселли. Завтра или послезавтра, не знаю. И на сколько — тоже не знаю. Впрочем, ты можешь отправиться с нами…

Она бросила на него ироничный взгляд, уже зная ответ. Филипп отказался.

— В таком случае я дам о себе знать. Только если твой отец скажет «нет», у нас не получится ничего серьёзнее, чем есть сейчас. — Анна кашлянула в сторону, морщась. — Кажется, я действительно замёрзла. Мне стоит возвращаться домой.

— Я был рад… — начал было Филипп, но она подняла палец.

— У меня есть кое-что для тебя.

Она расстегнула куртку, приподняла кофту и отстегнула пояс. Он был крупным и тяжёлым на вид. Плотная кожа с переплетениями жил, горящих сейчас тускло, но Филипп знал: немного подзарядки — и они будут сиять. Реле — несколько металлических колец, отвечающих за перемещения — было обожжено и сломано в нескольких местах.

— Телепортатор! — Филипп взял пояс, не веря глазам. Если его починить и перенастроить, ему же цены не будет!

— Я нашла его в посёлке. Он почти целый… Тебе пригодится.

Филипп закивал, улыбаясь.

— Спасибо, — выдохнул он.

Анна, довольная, шагнула к Филиппу и положила руки ему на грудь. Его руки тут же оказались у неё на талии. Отпускать не хотелось, а неизбежность заставляла прижимать Анну ближе. Её улыбка стала шире, глаза лукаво блестели и будто спрашивали: «Ты осмелишься?» И Филипп принял вызов, наклоняясь к её губам.

Дверь со скрипом раскрылась, и в нос Анне ударил на удивление свежий воздух, словно все окна в доме были раскрыты. Она прошла внутрь, заглянула в гостиную и на кухню. Обе комнаты были пусты. С облегчением Анна подумала, что никого нет, что не придётся ничего рассказывать, что есть время подумать, но со второго этажа послышался шум. Анна покачала головой и, скрестив руки на груди, набрала в лёгкие побольше воздуха.

— Эй! Не хотите меня встретить?!

Не прошло и секунды, как дверь одной из комнат ударилась о стену и под громкое ругательство с грохотом слетела с петель.

Харон с топотом сбежал по ступенькам. Анна не успела запротестовать, как он, ликуя, заключил её в объятья и приподнял над полом.

— Всё, всё, хватит! — Она похлопала его по широкой спине.

— Поздравляю, — рассмеялся Орел, спускаясь по лестнице, — ты жива и со всеми конечностями.

— Прямо вижу, как ты расстроен!

— Очень расстроен. Ну, так чё, какие новости, сестричка?

Анна окинула брата взглядом. Он был в майке, — полученные порезы красными полосами расчерчивали руки и плечи, — в широких штанах на резинке и в наспех обутых незашнурованных ботинках; длинные соломенные волосы торчали в разные стороны. Он как будто только встал с кровати. Харон выглядел не лучше в бесформенной мятой футболке. Анна с подозрением изогнула бровь, но ничего не сказала и поманила парней на кухню.

— Садитесь, — скомандовала она, облокачиваясь на разделочный стол.

Орел и Харон переглянулись и, пожав плечами, уселись на табуретки напротив Анны.

— Спорим, — не стесняясь, бросил Орел, — она попытается командовать?

Харон хрюкнул и отвернулся от Анны. Она же вздёрнула нос, с выражением лица победителя достала из кармана украденный бумажник и бросила на стол.

— Что это? — удивился Орел. — Откуда?

Под довольным взглядом сестры он раскрыл кошелёк, и глаза его округлились. Один из двух карманов оказался полон золотых и серебряных монет. «Вау», — протянул Харон из-за плеча Орела, а тот, воодушевлённый находкой, уже открывал второй карман.

— Ну ни хрена же! — выдохнул он, убирая со лба чёлку, и достал два прозрачных вытянутых кристалла с переливающимися точёными гранями.

— Доволен, братец? — улыбнулась Анна. — Я взяла в качестве компенсации, когда один жирдяй пытался меня убить. Тут денег достаточно, чтобы отправиться на Форкселли и прожить там, — она задумалась, — ну, какое-то время…

— Денег тут до хрена! Он точно военный был? Зачем ему они с собой?

Орел с подозрением оглядывал кристаллы. За них могли отвалить несколько тысяч золотых мэтров! [4]

— Откуда мне знать? — Анна тряхнула головой. — Может, рассчитывал свалить, как придёт возможность.

Орел скептически посмотрел на неё и, сдаваясь, пожал плечами.

— Ладно, неплохо. Возможно, мы сможем как-то выжить без Хога.

— Ты во мне сомневался? — Анна уперлась кулакам в столешницу, приближаясь к Орелу. Тот невозмутимо кивнул, глядя ей в лицо. Анна выпрямилась и картинно закатила глаза.

— Ну так что, сомневающиеся, — она посмотрела по очереди на Орела и Харона, — летим на Форкселли?

Они переглянулись и синхронно кивнули.

Открыв глаза, Филипп подумал, что проезжающая полстраны от юга до столицы карета была бы не таким плохим вариантом, если бы у него вообще был выбор. Он бы предпочёл долгие часы, может, дни трястись по дорогам, чем за считанные секунды переместиться в полное переливчатого света помещение, где его встретил стражник и сообщил, что мадам Керрелл ждёт в гостиной третьего этажа.

Филипп вздохнул.

Он так давно не был в замке, так отвык от него. Кремовые колонны, мраморные плиты на стенах и на полу, витражи на окнах, тяжёлые шторы с кисточками и бахромой, вереницы ваз и картин, красные с рисунком — где с золотым, а где с бурым — тканевые обои, кресла и скамеечки с золочёными ручками и ножками, обитые подоконники с подушками — Филипп удивлённо скользил по ним взглядом, пока поднимался на третий этаж. Он не был уверен, правильно ли поворачивает с лестницы, сколько коридоров нужно пройти, чтобы добраться до любимой гостиной матери, но шёл вперёд, ведомый то ли памятью, то ли интуицией.

Распахнутые двери приглашали войти, и Филипп осторожно спустился по двум невысоким ступенькам. В этой комнате всё было выделано в молочных и оливковых тонах, с обоев смотрели птицы, а световые шары излучали бледно-желтый свет. Филипп чувствовал себя неловко здесь. Ещё более неловко стало, когда Эдвард, сидевший, закинув ногу на ногу, напротив матери и лицом к дверям, поднял глаза и воскликнул:

— Фил!

Мадам Керрелл подскочила как ужаленная и развернулась к сыну. Он ничего не успел понять, как она уже заключила его в объятья.

— О, Филипп! — Её голос был полон слёз. — Мой мальчик, я так за тебя переживала!

Филипп тяжело вздохнул и обнял мать. Она была ниже его на голову, её волосы пахли маслами и травами, которые она использовала, сколько Филипп себя помнил. Родной, но забытый аромат. Настоящие запахи природы давно заменили ему благовония, голые или бедно отделанные стены — шикарные убранства замка. Но что-то было в её объятиях тёплое и родное, заставляющее улыбнуться и подумать, что вернуться домой стоило хотя бы ради матери.

Она отпустила его и платком вытерла глаза от слёз.

— Я дома, мама, — попытался успокоить её Филипп. — И пока никуда не собираюсь.

— Ты мне должен будешь всё рассказать! — запричитала она. — Почти год не видеть старшего сына! И если бы ты хоть писал!..

Филипп виновато усмехнулся и перевёл взгляд на Эдварда. Тот стоял, облокотившись о кресло, но выпрямился и расправил плечи, как только заметил, что на него смотрят. Эдвард подошёл к Филиппу и протянул руку для пожатия. Он выглядел совсем взрослым, ещё взрослее, чем на голограмме, почти догнал Филиппа в росте, а в его лице прибавилось мужественности. Породистой мужественности, керрелловской, которая отражалась на всех семейных портретах: кожа с лёгким золотистым оттенком, упрямый подбородок, широкая челюсть и блестящие глаза.

— Пожалуй, я и правда давно не был дома, — сказал Филипп, пожимая Эдварду руку.

Весь вечер они провели в гостиной. Мадам Керрелл заставила сына рассказать всё, что с ним происходило за месяцы, которые они не виделись. Упираться было бесполезно, и Филипп со вздохом сел в предложенное кресло.

Нет, драконы на острове не опасны. За стеной — возможно, но он, конечно же, туда не летал. Нет, никто не пытался его съесть. Да, у него есть свой дракон, и он надеется с ним увидеться чуть позже.

Да, он участвовал в настоящих сражениях. Да, его однажды ранили. Нет, не серьёзно. Врачи работают прекрасно, и даже шрамов не осталось.

Условия, обращение — всё везде было отличным. Насколько это возможно на военных полигонах во время мобилизации. Старался вести себя достойно. Отец всё равно недоволен. Наверно, слишком много на себя брал.

Филипп усмехнулся, не веря собственным словам.

— И, если бы он тебя не сослал, ты бы остался? — Эдвард в упор смотрел на брата.

Тот перевёл взгляд на мадам Керрелл и, сжав челюсти, отвёл глаза.

— Да, остался бы.

Он не видел, как лицо матери дёрнулось. Она боялась, что, останься он, с ним могло бы случиться нечто ужасное. Что угодно. Тело вздрагивало от одной мысли, что Филиппа могли ранить. А когда он подтвердил её опасения, она едва не расплакалась. Эдвард замечал всё это, ловил каждое изменение, и от этого ему становилось не по себе. Пока брат и отец находились далеко на фронте, ежесекундно окружённые опасностью, Эдвард оставался единственным, кто мог поддержать мать. Он уезжал из Академии на недели, потому что она писала ему, звонила, и Эдвард не мог отказать.

Только когда пришла его очередь рассказывать — с комментариями матери — брату о происходившем в замке, он умолчал об этом. Филиппу едва ли было интересно. Он слушал или делал вид, что слушает, но будто находился не здесь. Правда, это не помешало ему заметить, как Эдвард тщательно выбирает слова, словно стесняясь чего-то или утаивая. А может, он специально недоговаривал, зная реакцию матери?

— Уже так поздно! — воскликнула мадам Керрелл в один момент, взглянув на часы.

Стрелки давно пересекли полночь, и, хотя никто не хотел спать, пришлось подчиниться и разойтись. Филипп снова оглядывался, думая, как можно было забыть коридоры, в которых провёл детство? В темноте они все казались одинаковыми, и только картины на стенах менялись.

— Послушай, — вдруг заговорил Эдвард. — Я завтра днём должен буду вернуться в Академию. Я и так многое пропускаю, но мама сказала, что тебя обязательно нужно встретить.

— Я бы не обиделся, — тихо бросил Филипп.

— Да, прекрасно, — Эдвард отмахнулся, — я не об этом. Я просто хотел тебя попросить… — Он остановился и вздохнул. — Давай ты попробуешь быть с ней, ну, нормальным. Будто тебе всё нравится, ты рад и никуда не хочешь уехать. И поменьше говори с ней о войне. Даже если она сама заговорит.

Филиппу стало неуютно. То ли от слов Эдварда, то ли от его взгляда, который вдруг стал грустно-напряжённым. Это было на него так не похоже, что Филипп, не задумываясь, кивнул и только потом понял, насколько сложно будет сдержать обещание.

Эдвард вернулся через месяц, и по выражению его лица сразу стало понятно, что особой радости он не испытывает. Стоило матери оставить их с Филиппом вдвоём, как Эдвард достал синернист и искры сложились в страницы учебников: приближалось лето, а вместе с ним и экзамены.

— Ты бы мог остаться в Академии и спокойно готовиться, — сказал Филипп, глядя на то, как Эдвард морщит лоб, вчитываясь в не очень удачное изображение: искры трепыхались, и маленькие буквы было трудно разобрать.

— Не мог бы, — отозвался Эдвард. Пару секунд он молчал, а потом резко повернулся к брату. — Понимаешь, я не ты. Я не могу наплевать на всё просто потому, что у меня есть дела важнее. Сегодня собирается звонить отец, и мама сказала, что нам нужно быть здесь всем. Как я мог ей отказать?

Он закатил глаза и вернулся к чтению. Филипп напрягся и задумчиво почесал подбородок. Злые слова Эдварда уже успели отойти на второй план — он думал только об отце. Он не разговаривал с ним с тех пор, как вернулся домой, да ему и не хотелось, но было кое-что, что Филипп так и не сказал. Важная вещь, ответ на которую он мог предугадать, но всё же хотел попытаться. Быть может, отец остыл…

Большой хрустальный шар стоял на столе в центре зала. Эдвард держал руки на энергокамнях, которыми была усыпана золотая подставка, и сосредоточенно вызывал отца. Если тот откажет, дым посереет.

Филипп перевёл задумчивый взгляд на мать. Она сидела как на иголках, боясь, что разговор сорвётся, и её волнение передалось и Филиппу. Если он не скажет сейчас, то, возможно, не сможет этого сделать вообще. Струсит или уверится в предположениях… Но если реакцию отца он ещё мог предугадать, то матери — нет. Филипп не говорил ей о своих планах, не советовался, потому что рассказал по приезде столько ужаснувших её вещей, что ещё одна могла бы стать последней каплей. Но сейчас было самое время.

Наконец дым побелел, и из выбившегося из него луча выплыло изображение Элиада Керрелла.

— Здравствуй, отец, — весело проговорил Эдвард и ушёл на место.

— Добрый вечер. — Элиад окинул семью взглядом. — Рад, что вы все в сборе.

— Нам будет ещё лучше, Элиад, как только ты вернёшься, — с надеждой проговорила мадам Керрелл.

Элиад посмотрел на жену, которая подалась вперёд, чтобы её было лучше видно, тяжело вздохнул и поднял бумаги.

— Не думаю, что я смогу вернуться скоро. Пришло время для важных операций по всему фронту. Ещё пара месяцев — и всё закончится. Но сейчас я должен находиться ближе к командованию, чтобы координировать действия войск.

Мадам Керрелл улыбнулась, стараясь выглядеть понимающе, и откинулась на спинку кресла, чтобы муж не видел, как лицо её исказилось от волнения и безысходности, а в глазах заблестели слёзы.

Филипп отметил, как Эдвард сжал кулаки.

— Боюсь, я не смогу уделить вам сегодня много времени, — проговорил Элиад. — У меня много работы. Если это всё, то я отключаюсь. Обещаю позвонить или написать, как только будет возможность.

— У меня есть новость.

Собственный голос прозвучал для Филиппа как из другого мира.

Элиад Керрелл заметно напрягся и строго посмотрел на сына. Тот с самым спокойным выражением лица глубоко вздохнул и выдал:

— Я хочу жениться.

Мадам Керрел прикрыла округлившийся рот руками. Эдвард повернулся к брату, сверля того диким взглядом. Повисла тишина.

— На ком, Филипп? — вкрадчиво спросил отец.

Его глаза сузились. Он уже ждал, уже чувствовал и предвидел. И ярость закипала в нём.

На губах Филиппа появилась едва заметная мстительная усмешка.

— Её зовут Анна, — сказал он. — Она спасла мне жизнь. Ты ведь понимаешь, о ком я? Ты ещё сказал, что тебе плевать, кто она и что сделала.

Нечёткая голограмма дёрнулась. Губы Элиада Керрелла побледнели, сжавшись в тонкую линию, плечи расправились, а его взглядом можно было убивать. Казалось, что по воздуху вокруг него полетели искры. Он бы бросился на сына, будь тот рядом, и только огромное расстояние спасало Филиппа от неминуемой расправы.

Но в секунду его лицо расправилось, он стукнул стопкой бумаг по столу, улыбнувшись, как мог бы улыбаться удав перед броском, и сказал опасно спокойным голосом:

— Поздравляю, Филипп. Взрослое решение. Я бы мог сказать тебе много чего по этому поводу, но думаю, что уложусь в одно слово. — Глаза Элиада блеснули. — Нет.

И изображение распалось искрами.

Тишина зазвенела в ушах. Кровь ударила по барабанным перепонкам, по вискам. Филипп сжал зубы. Это было ожидаемо. Он не знал, почему это стало таким ударом. Тёмная гостиная поплыла перед глазами, кулаки сжались. Пока никто ничего не сказал, Филипп встал и вышел.

Эдвард догнал его на главной лестнице первого этажа.

— Куда ты?! — выкрикнул он, перегибаясь через перила.

— На остров.

Филипп не остановился.

— Так просто?! — Голос Эдварда звенел от негодования.

Он перемахнул через перила и спикировал прямо перед Филиппом.

— Ты не можешь просто так уйти и ничего не объяснить!

— Могу. — Эдвард схватил брата на плечо, но тот скинул его руку, зло сверкнув глазами. — Посмотрим, как ты запоёшь, когда он скажет, что твоя девушка, по его слишком важному мнению, недостаточно хороша.

Эдвард набрал в грудь побольше воздуха, чтобы сказать что-то ещё, но в итоге просто махнул рукой вслед уходящему Филиппу. Как будто его слова могли что-то изменить…