Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965)

10

Manchester 13

8/V-<19>59

Telephone: Ardwick 2681

Chere amie Madame

Получил сейчас Ваше письмо. Что с Вами, т. е. в смысле нездоровья? Сердце, по ночам трепыхающееся, это ничего – «невроз». Первый признак больного сердца – трудно дышать, я это выучил от всех докторов. И вообще, я как-то «не вижу» Вас больной. Вы мне писали об этом и до Пасхи, а я Вас нашел цветущей. «Что ты делала? Цвела». Вот и Вы. Значит, будем надеяться, что пустяки.

То, что Вы пишете об Ульянове [77], меня ничуть не удивило. Оттого я дал себе зарок ни в каких склоках не участвовать, ни в какой форме. Сейчас же поднимается столько мерзости и злобы, что становится тошно. Всем «о душе» пора подумать, а вместо этого вся эта чушь. Это действительно «разложение эмиграции», старческое ее состояние, как в домах, где старички все ругаются. Я это почувство­вал даже, когда мы сидели в cafe на rue Vaugirard: какая-то скрытая, но готовая прорваться пена злобы и всего прочего. А надо, как советовал Блок, «тихо жить и тихо думать». И есть о чем. Вот я любил за это Алданова [78]. Не знаю, что у него было внутри, но при встречах – ничего, кроме хорошего, всегда, не так, как бедная Ninon [79]: «он о вас сказал то-то…». Chere madame, не путайтесь в эти дела и споры, – или иначе, без личностей. У Вас был в статье [80], по-моему, неправильный тон, и я Вам об этом говорил: infaillible [81], будто римский папа. Это должны другие о человеке думать, но не он сам. «Сомнение в себе – начало мудрости» [82]. Если Вы будете продолжать, на Вас и будет литься та дрянь, что в других людях таится. А Вы – лилия, роза, мимоза, не для этого созданы, слишком чувствительны, и вообще, не стоит Вам до всего этого опускаться. Ну, довольно, «если надо объяснять…» [83] Наш мир, правда, «страшный», как говорил Ваш Терапиано [84], и надо или быть зверем (или червяком), или понять, что дожить жизнь надо иначе. Кстати, что все-таки о Вас написал Ульянов? Он резок и по статьям тайно-хамоват, т. е. из тех, которых только «тронь-тронь, так увидишь». Я его лично, впрочем, не знаю.

Voila. Не примите за наставление, а если и наставление, то из желания добра и по праву старости. Вот, Вы чем-то были как будто недовольны (мной) в последний приезд. М<ожет> б<ыть>, и были поводы, но чушь, вроде завтрака у <Микея?>. Но могу себя процитировать: «но я Вам обещаю – никогда» [85], т. е. никогда в делах важ­ных Вы не увидите от меня ничего, кроме хорошего. У Вас, верно, тоже такое чувство, надеюсь, по крайней мере. Но Вы и mobile соmme l'onde [86], и, в сущности, самый «эгоцентричный» человек из всех, считая это при том нормальным состоянием. On est соmmе on est [87], а у Вас есть и очень много другого. Целую ручки и штучки, шлю самые дружеские уверения и чувства.

Ваш ГА

На бланке University of Manchester.