Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965)

6

<сентябрь 1958>

<…> [42] – что получается, как реминисценция из «О, как на склоне…»[43], и хотя это шуллерство <так!>, но весь тютчевский свет падает и на эти стихи[44].

Потом, по-моему, выбросьте четыре строчки, и после многоточия, следующего за «склоном», сразу:

Но не верю в победу зла

«Все же жизнь»? Не лучше ли «Только жизнь», «а ведь жизнь»? Ну, вот – критика и мелочи, с которыми Вы, м<ожет> б<ыть>, и Не согласитесь. Конец (т. е. последние 20 строк приблизительно) чуть-чуть жиже, чем сначала. Но в целом – типичная и прелестная Одоевцева.

Еще я боюсь, что «башмачки», «жасминовые лета», «гордость студии» могут быть приписаны мне, а не Вам. Хорошо бы как-нибудь поставить точки над i [45]. Кстати, башмачки лучше «петербургские», а не «градские» [46], хотя раньше был Петроград. Пишите, пожалуйста, дорогая Madame, приезжайте – если хочется! – и не скучайте. Спать надо, и всякий доктор Вам скажет, что somnifere [47], чем ночь без сна. У Вас нет причин не спать, и Вы должны себе сказать, что сделали для Жоржа все, что можно, все, что было ему нужно и дорого, а теперь надо жить.

Ваш Г.А.

(См. на обороте, как пишут на листовках)

P.S. Вот внезапная мысль: покривите душой, сочините что-нибудь нежно-чувствительное (стихи, конечно) о Чекверше, «памяти Ирины Яссен» и пошлите в «Н<овый> Ж<урнал>».

Тут он не устоит, а для Вас это практически может оказаться крайне важно, и справедливый Бог такой грех Вам простит. Да и правда, она была милой женщиной, так что и кривить очень нечего.