Письма из тюрьмы родным и близким (1933-1937 гг.)

Розе Тельман, 21 октября 1935 г

Берлин, 21 октября 1935 г.

Моя дорогая Роза!

С благодарностью получил твое письмо от 9.Х, в котором ты пишешь, в частности, что еще не получила моего последнего письма. Тем временем выяснилось, что напрасно радовалась — твое опасение оправдалось: это письмо не разрешили отправить. В переданном мне извещении сказано: «Отправка письма от 29 сентября 1935 г. не разрешена в виду его политического содержания. Диализ исторических событий на страницах II–VII явно служит лишь для обоснования недопустимых политических выводов на странице VIII».

Уж не думают ли, что мне надоест писать письма, если станут не пропускать почти каждое серьезное письмо, содержащее отдельные политические рассуждения? Это маловероятно и неприемлемо. На каком, собственно, основании не допустили к отправке мое последнее письмо? Я написал его, исходя из насущной потребности, н только потому, что в конце его высказал правду по одному политическому вопросу, оно было задержано.

Ведь наша нынешняя совместная духовная жизнь в значительной части проявляется в наших письмах. Неужели я должен отказаться писать письма, отречься от этого удовлетворения своей насущной потребности, от этого проявления своего жизненного чувства? Нет! Мне было бы тяжело отказаться от этого: молчание повседневно беспокоило бы меня и делало бы намного тяжелее одинокие и безмолвные часы моего заключения. Если бы я уже стал человеком, чувства которого охладели и погасли, то пожалуй, мог бы, терпеть это, но во мне еще жива любовь к человеку, любовь к ближнему, которую нельзя оградить холодной решеткой тюрьмы. Здесь, в полнейшем одиночестве, все же пытаешься как-то выразить свои мысли, свою духовную жизнь, вспоминая ли любимую родину, нашу борьбу, полную превратностей и испытаний, собираясь со всеми духовными силами, занимаясь кропотливыми поисками чего-то животворного, чем и является в жизни политика…

Увековечить в письмах незабываемые часы прошлого мы можем серьезно только тогда, когда правда говорит с правдой, то есть в данном случае, когда затрагиваешь и анализируешь нашу политическую борьбу. Где здесь еще можно искать и найти утешение и прибежище чувствам, где проявить тесную духовную взаимосвязь, как не в письме! Ведь это еще возможно, пожалуй, только в нем! Жизнь и обстоятельства вызвали эту нежеланную разлуку, но наша воля может преодолеть ее или перекинуть через нее мост, чтобы человек общался с человеком, душа с душой, хотя бы только письменно. Чувство духовного единства и нерушимая прочная любовь, соединяющие нас, противоборствуют разлуке, которую нам навязывают тюремные затворы. Письмо создает возможность общения между людьми, стремящимися к одной цели и теснейшим образом связанными между собой… Письмо, в котором ведь вполне можно выразить самые глубокие движения души, должно помочь нам преодолеть нежеланную разлуку и придать нашей совместной жизни определенную духовную форму и связь.

То, что один человек ощущает, чувствует, обдумывает, желает в самой глубине души в течение всей своей жизни, никто другой не переживает так, как он. То, что человеку, оказавшемуся в одиночестве, приходится решать, совершать, добиваться, идя на жертвы, испытывать в заботе и радости, переживает лишь он один. Все значительные события жизни (от первой любви до смерти родителей), любое важное решение, всякую возложенную ответственность, каждую сильную боль н печаль — все остро переживает он в одиночестве. Лишь очень немногим людям довелось пережить полнейшее одиночество в обстановке крайнего бедствия — одиночество потерпевшего катастрофу в бушующем море или в глубокой шахте, забытого на поле боя или запертого в тюремной камере. В таком одиночестве человек ищет и находит самого себя, находит он и своих друзей, своих страдающих собратьев, самых верных, близких ему, и пытается помочь им хотя бы только письмами.

Ведь этот голос сердца, эта любовь к людям стремится найти какое-то выражение. Но как бесконечно трудно оказывается при этом соблюсти границу, не нарушить или не перешагнуть ее! Кто берется писать письма, не приближаясь к этой духовной границе, никогда не впадет в искушение. Но тот, кто пытается излагать свои мысли в письме и доходит при этом до невидимой границы, а затем и переходит ее, не осознавая этого, тот рискует, что его письма не будут отправлены. Конечно, это не значит, что такая опасность вызывается преднамеренно, но что же делать, если мысли, которые постоянно мучают меня, и испытываемая мной настоятельная потребность сообщить их тебе в большинстве случаев заставляют меня вторгаться в эту опасную зону!

Семейные вопросы, а также анализ исторических событий, в неотправленном письме от 29 сентября с. г., должны быть доведены до твоего сведения. Сегодня только интимные вопросы, а в следующем письме ты получишь часть письма от 29 сентября, содержащую анализ исторических событий, которому будет особенно рада Ирма. С благодарностью получил твои письма от 27.VIII и от 19.IX, открытку от нашей Ирмы, написанную по время поездки па Гельголанд, открытку от Ганса из Люнебургской пустоши (Немецкой степи) и открытку от друга Рудольфа Хеперта. Оказывается, Хенерт меня не забыл, несмотря на свой преклонный возраст. Это меня особенно радует. Передай ему через деда мой самый сердечный привет. Ведь наша Ирма почувствовала, когда была с тобой у меня, что я до глубины души обрадовался неожиданной возможности повидаться с пей, не так ли? Я заметил, что она постепенно становится более зрелой, независимой и уверенной.

Ты встретила тетю Лину в Ольсдорфе. Исключительная, но счастливая случайность! Прошло уже 16 лет с тех пор, как тогда, в начале ноября, мы выкапывали последний картофель с помощью ее и других! Как давно ото было, и все же как быстро бежит время! В этом отношении в твое последнее письмо вкралась ошибка в подсчете: ведь, включая военные годы, в нашем браке было не пять с половиной лет нежеланной разлуки, а почти шесть с половиной — в целом примерно столько же лет, сколько мы вместе учились в школе.

Ты справедливо пишешь, что за два с половиной года со дня моего ареста произошло так много событий, что о них можно было бы написать книгу. Этим еще слишком мало сказано, ибо на самом деле можно написать целый ряд книг! Общая картина мира уже только за последние месяцы дала такое обилие мыслен и побуждений к ним, что этого вполне достаточно для толстой книги. Как я хотел бы выразить н сообщить тебе некоторые мысли, которые гнетут и мучают меня, мысли, которые целиком заполонили мой мозг! Если бы можно было писать, что думаешь, это было бы великолепно само но себе и в то же время большим, душевным облегчением для меня. К сожалению, я скован строгими рамками и принужден соблюдать в переписке условия, которые мне предписаны.

Затем [в письме от 29 сентября 1935 г.] следует анализ исторических событий, который, как ни жаль, остается пока неизвестным тебе и пашей Ирме. Его я сообщу вам в следующем письме.

В своих последних письмах ты отмечаешь, что дед устал от поездки в Берлин. Как видишь, преклонный возраст уже серьезно дает о себе знать. Правда, лечение доктора Мольтрехта хорошо помогло ему. Значит, наша Ирма скоро будет путешествовать но окрестностям Гамбурга, наслаждаться вольным простором прекрасной природы и любоваться красотами видов Гамбурга! Если не слишком уставать, это полезно для здоровья, укрепляет тело и бодрит дух. Приветствую ее сердечно много раз. Деду желаю улучшения здоровья и шлю самый горячий привет.

Тысячу приветов от всего сердца шлет тебе

твой любящпй Эрнст.