Пламя в джунглях

ВСТРЕЧИ С НЕОЖИДАННЫМ

Джунгли полны неожиданностей. И неприятных неожиданностей там гораздо больше, чем приятных.

Считаясь с высоким положением, Громову ставили отдельную палатку. Однажды, проснувшись с зарей, он, сладко позевывая, хотел вскочить, как вдруг замер. На его груди возвышалась треугольная морда кобры. Змея спокойно спала, свернувшись кольцами. Алекс так и остался лежать, пригвожденный к циновке холодным страшным соседом, развалившимся прямо на сердце. Он не смел даже глубоко вздохнуть и позвать на помощь. Шум просыпающегося лагеря разбудил гада. Кобра медленно сползла на землю, нехотя расставаясь с теплом человеческого тела. А ошарашенный Алекс пулей вылетел наружу.

Всевидящие гурки из штабного отделения нашли ему в трофеях спальный мешок. На следующую же ночь он с ужасом обнаружил внутри своей постели двух здоровенных скорпионов.

Алекс старался не отделяться от остальных. Устраивался под общим навесом, где находились штаб и спальня. Спал на циновке или голой земле вместе с бойцами штабного отделения, завернувшись, как и они, в одеяло. Такая привычка дается с трудом. То сучок вопьется в бок, то муравьи налезут за воротник, то змея пригреется рядом, и нередко среди ночи какой-нибудь воин вскакивал со сжатым в кулаке гадом. При удобном случае Алекс пользовался гамаком, к которому тоже приходилось привыкать.

Но все это были мелочи быта. Радовало главное: подошла группа Гаро. Недоставало Нгамбы, которого не смогли дождаться в Тангкхулоа. Он должен присоединиться к ним на базе. Туда и направлялся отряд.

Последний ночлег в джунглях. Дозоры раскинулись с километр по периметру. У костра Гаро рассказывает о том, как его партизаны перехитрили джапони у моста. Он пересыпает речь непонятными Громову словечками, и все взрываются заразительным хохотом. Что нужно воину джунглей на тропе войны: раз в месяц повидать родных, раз в неделю выспаться, да раз в день плотно поесть. И тогда он снова бодр, полон сил и готов хоть к черту на рога.

Вкусно пахнет жарким. Это скорее бастурма из кабанятины, сочная, сытная, словом, пальчики оближешь, особенно после того, как продираешься весь день сквозь чащобу. В Нагаленде нет вегетарианцев. Здесь край сильных людей с железными нервами, стальными желудками, неиссякаемой энергией.

— О чем кручинишься, мой юный друг? — подсел Алекс к Маунг Джи, который один не принимал участия в веселье. — Вон как Гаро расписывает твой подвиг! И я присоединяюсь к нему: ты — герой, гордись этим!

— Чем же гордиться, кадонги? Я вовсе не герой. Я — трус. Мне было страшно там, на мосту. И мне, наверное, никогда не стать таким же храбрым как вы и Гаро.

— Зря ты самобичеванием занимаешься, мой мальчик. Ты думаешь, я или Гаро не боимся умереть? Боимся, потому что очень любим жизнь. Ведь она не повторится. Уж так мы устроены. Когда человеку угрожает опасность, все в нем восстает против. И первая реакция — страх. Он вползает в душу, нашептывает: беги, спасайся! Кто поддастся ему, тот, действительно, трус, тот погиб, ибо страх оглушает и ослепляет человека. А кто устоит, кто сумеет победить страх, тот — герой.

— Я и хотел убежать, хотел…

— Но ты выстоял до конца, победил страх. Значит, ты герой!

— Благодарю вас. Вы добрый командир и благородный человек.

— Эй, малыш! — воскликнул Рэджи, подсаживаясь с другого бока и протягивая плоскую фляжку. — На-ка, глотни за свою победу! Ну же, ну! Тогда хоть за то, что я вытащил тебя из-под пуль. Вот так!

Маунг Джи сделал глоток. Ром, обжигая горло, застрял раскаленным шаром. Юноша поперхнулся, закашлялся. Пряча покрасневшее лицо, вскочил и убежал. Алекс укоризненно посмотрел на американца.

— Совсем цыпленок, неоперившийся, — развел руками Рэджи.

— Маунг Джи хороший солдат. Может стать генералом. У него на родине нужны такие бойцы.

— Слишком молод, да и какие из туземцев генералы! Блажь пустая!

— Ошибаешься! Они сражаются не хуже нас с тобой, когда дело идет о свободе. Возьми Гаро. Дай ему немного подучиться да набраться опыта, любого вашего генерала заткнет за пояс.

— О’кей, Ал! Ты все философствуешь. Тебе бы судьей быть, а не командиром.

Из мрачной глубины джунглей послышался слабый щелчок выстрела и, словно горохом, рассыпалась, покатилась барабанная дробь беспорядочной пальбы. Лагерь всколыхнулся, мгновенно снялся, притушив костры.

Бой кончился также неожиданно, как и начался. Партизаны в тревоге вслушивались в тишину. Что за ней кроется? Не взорвется ли она опять треском винтовок? Но там зародился тихий заунывный крик. Он нарастал, близился и вдруг, наконец, вырвался им навстречу торжествующим воплем.

Они не отшатнулись, они откликнулись. Потому, что это были свои. Так нага извещают об одержанной победе. Но кто эти свои?

Воины зажгли факелы, и их смутный свет выхватил несколько ладных фигур. Одна, возвышавшаяся над другими, отделилась от кучки. Знакомое будто высеченное из камня скуластое лицо, на котором ширилась, плыла довольная улыбка.

— Нгамба, брат! — воскликнул Алекс, бросаясь к нему.

— Алисо! Брат мой! — оглушительно грохнул Нгамба. Он положил руки на плечи Громова и потерся щекой о его щеку.

— Ты задавишь нашего кадонги, бродяга! — воскликнул Жакунда, стискивая плечи Нгамбы.

— Друзья! Кадонги! Как же я рад! Наконец-то встретились! Хейо! Хой, хой! Ха-ха-ха! — гремел атлет, идя по кругу.

Кряканье, шлепки, радостные восклицания загуляли по лесу. Из темноты выскакивали воины, прыгали, что-то кричали. Блестели мускулистые обнаженные плечи, сверкали глаза.

Перед Алексом остановилась женщина, закутанная в черное. Он замер. Сердце гулко застучало.

— Гаудили! Дорогая! — прошептал он, все еще не веря своим глазам, и протянул руки. Гаудили ухватилась за них, сжала крепко-крепко, вглядываясь в него.

Она молчала. Только смотрела на него широко открытыми глазами, не отрываясь, словно стремилась наверстать дни разлуки. В самой глубине ее глаз замерцали знакомые золотые искорки. И он схватил ее, живую, родную, и крепко-крепко прижал к себе.

Немного успокоившись, Алекс, наконец, обратил внимание на квадратную темную массу, похожую на расплывшуюся тень Гаудили.

— Джонни! — озарила догадка. — Чего ты прячешься! А ну иди сюда!

Алекс обнял своего верного ординарца левой рукой, а правой стал гладить по животу. Потом потерся щекой о его щеку. Так по обычаю нага встречают самых дорогих друзей, Джонни засопел от волнения. Потом вдруг резко отпрянул. Приложив ребро ладони, к пухлым губам, отдернул широким жестом вбок. Отчеканил:

— Кадонги, задание твое выполнил!

— Большое спасибо, брат! От меня и от всего племени спасибо за спасение вождя!

А там дальше, в полумраке, нерешительно топтались остальные. Алекс безошибочно узнал их.

— Стив, Макгрейв! Рад вас видеть, друзья, живыми и невредимыми! Ты все тянешься ввысь, Стив. А у вас, милый доктор, такой цветущий вид, что жить вам еще сто пятьдесят лет!

— Уж я постараюсь, — в тон ему отвечал круглощекий Макгрейв. — Я ведь заново родился. И родители мои — вы с вождем.

Они вернулись на место прежнего привала. Разожгли костры, калили камни для приготовления ужина. И только тут хватились Гаро.

— Не напоролся ли на какого джапа? — встревожился Алекс.

— Я видел Гаро перед тем, как нам идти сюда. Он собирал своих воинов, — сказал Билл.

— Жакунда, бери полроты и поспеши обратно! Найди Гаро! — приказал Алекс.

— Да вон же он сам! Посмотрите!

Сомнений не было — к ним приближался Гаро. На плече его — большой куль. У костра Гаро небрежно сбросил сверток и тот, глухо стукнувшись о землю, издал стон. Все удивленно переглянулись. Гаро молча дернул за конец пледа, и к самому огню бревном подкатился человек.

Кто-то подбросил сучьев в костер. Пламя ярко осветило неподвижно лежащее тело. Человек снова застонал. Открылись щелки-глазки, посмотрели на одного, другого и споткнулись на Джонни. Стали расширяться, округляться, пучиться.

— Опять этот дьявол! — клацнул человек зубами и потерял сознание.

— Сатэ! — воскликнул пораженный Джонни. — Вот так встреча! Тесно нам с ним в джунглях.

— Он командовал джапони, а потом уполз в кусты, как побитый шакал, — подтвердил Гаро. — Он стрелял в меня, и я разозлился, хотел его прикончить. Тогда он упал на колени. Я пожалел, подумал: «Живой он что-нибудь расскажет нашему кадонги». Пришлось тащить на себе эту раненую обезьяну.

— Сатэ — злобный и хитрый враг, — тихо сказала, выступив вперед, Гаудили. — Хвастался мне, что если сиеми не покорятся, то он сотрет нас в пыль, натравит на нас другие племена нага.

— И чего я с ним возился! — досадливо поморщился Гаро, беря винтовку. — Давай я пристрелю его.

— Нельзя добивать раненого, даже если он враг, — вмешался Алекс. — Сатэ еще пригодится нам. Если этот джап виновен перед нага, будем судить его. А сейчас нужно оказать помощь майору, хотя нет, — уже подполковнику!

— Ты справедлив, как Саламандра, но мягок и добр, как лань, кадонги, — проворчал Гаро. — Закон джунглей требует: убей врага, иначе он убьет тебя.

Алекс нахмурился.

— Этот джапони не уйдет от заслуженной кары. Но он много знает, и я хочу допросить его, выведать нужные нам секреты джапони. Почему Сатэ назвал тебя «дьяволом», Джонни? Чем это ты так напугал джапа?

— Это длинная история, — смутился юноша. — Да и рассказывать я не мастер…

— Расскажи, Джонни! Не скромничай! Мы хотим послушать, — присоединились к Алексу Гаро и другие товарищи, рассевшиеся тесным кружком у костра.

— Ну ладно, — сдался Джонни. — Расскажу, как умею.

И Джонни так начал свой рассказ:

«Когда мой командир послал меня на выручку нашего вождя, я был горд. Не всякому могли поручить такое почетное дело. И я поклялся сложить голову, но спасти вождя. Вы же знаете, ночью я вижу, как тигр. Кругом были джапы, свистели пули. Я слился с ночью. Я же сам темный, как ночь, и одеяло у меня черное. Никто не мог меня заметить, зато я всех видел. Но я избегал встреч, хотя руки так и чесались. Я помнил одно: нужно освободить вождя. Наконец, добрался до морунга. Приложил ухо к стене — ничего не слышно. Тихо пошел дальше. Откуда ни возьмись — толпа. Навалились кучей, давят, жмут к земле. Обозвали бесхвостой крысой. «Свои, — думаю, — братишки мои». Но в долгу не остался.

— Как же ты им ответил? — спросил кто-то из внимательно слушавших воинов.

— Йору ма наба!

— Ха-ха-ха! Молодчина же ты! Придумал: зады бесхвостые крысиные!

«Так мы сразу нашли общий язык, — продолжал Джонни под громкий хохот. — И вместе отправились искать лазейку в морунг. Пробовали открыть окна, не вышло. Попытались отворить заднюю дверь, тоже не смогли. Тогда я забрался на крышу. Мне повезло: я нашел отверстие, через которое и свалился вниз, прямо на пол. К счастью, там никого не было, а то бы мне каюк. Открыл заднюю дверь и впустил воинов Абунга. Вместе стали искать вождя.

Но мы допустили большую ошибку забыли запереть переднюю дверь. — Уж очень нам хотелось быстрее найти вождя. В эту-то дверь и ворвались джапы. Сначала их было всего четверо. С ними расправились так быстро, что я не успел и глазом моргнуть. Абунг бросился к двери, чтобы запереть ее, но не успел. В морунг повалили еще солдаты, и завязалась драка. Я тем временем подкрался к комнате в дальнем углу зала. Позвал вождя по имени. Как я обрадовался, когда услышал ее слабый голосок! Распутывал железную проволоку, которой был прикручен засов, а сам краешком глаза следил за резней.

Абунговцы бились, как леопарды. Только мало их было, очень мало. Их прижали в угол, стреляли, кололи штыками. Эх, парочку бы гранат мне! Я бы им показал! Дошла очередь до меня, но я успел спрятаться в темный угол. Четверо японцев открыли дверь в комнату, схватили вождя и бросились вон. Я — следом за ними. У меня был только нож, у них — ружья. Я бы справился с ними и с десятью, не будь у них ружей.

Я знал, что где-то на выходе есть наши посты, и их не выпустят из деревни. Но этот майор Сатэ — сущий дьявол. Не успели постовые окликнуть их, как джапы, словно дикие кошки, кинулись и закололи наших.

Я шел за ними всю ночь. Утром они залегли в самой чаще, как кабаны. Было светло, и я не решился рисковать. Ужасно хотелось спать, но я покалывал себя ножом — лучшее средство против сна. Днем джапы снова заторопились. Дошли до ручья и зашлепали по воде. Я крался по берегу, чтобы не упустить их из виду. Потом вышли на тропинку. Теперь они громко разговаривали, смеялись, подгоняли вождя.

Бедная! Мое сердце обливалось кровью, глядя на нее. Хотелось наброситься на обидчиков и умереть у ног своего вождя. Но если бы я умер, кто бы спас вождя? Человек может потеряться здесь в наших джунглях, как капля в реке. Я был ее последней связью с миром друзей, последней надеждой. Так я убеждал себя, чтобы не дать волю своему гневу.

Мне очень хотелось есть. Они что-то жевали на ходу, вероятно, свои безвкусные консервы. А я рвал листья тамаринда, выковыривал клубни нгу-травы, жевал ягоды арео, чтобы хоть чем-нибудь успокоить зверя, сидевшего в животе. Лягушки почему-то не попадались. Наверное, знали, какой я голодный и разбегались.

Вечером они сделали привал у ручейка. Разожгли костер, вынули еду из мешка и заработали челюстями. Угостили и вождя. Она отказывалась. Тогда подошел майор, закричал что-то, и вождь поела. Мне опять пришлось довольствоваться корешками да листочками. Я ждал, когда джапы заснут, чтобы расправиться с ними.

Скоро они улеглись, захрапели, засопели. Тьфу, ну как старые спившиеся холостяки! Не спал только часовой. Он безостановочно мотался перед костром. Наконец присел. Я уже подкрался совсем близко. Не тут-то было, его словно кто ножом в бок кольнул. Подскочил и опять заходил. Я думал, он сядет на прежнее место, а он, словно чувствуя меня, примостился к противоположному углу. И смотрит в мою сторону. Не дышу, думаю, попался. Я поклялся, что убью его первым, так мучил он меня, проклятый! Опять он встал, заходил. Снова сел. И вот хитрюга, каждый раз садился на новое место.

Часовые сменились. Я обрадовался: хоть новый не будет таким непоседливым. Но ошибся — этот оказался еще хуже, он ходил, ни разу не присев. Услышав малейший шорох, он вскидывал свое ружье. Здорово, видно, напугались после той ночи в деревне. Что было делать? Ждать и ждать. Я отполз в сторону, прижался спиной к дереву и сразу заснул — так захотелось спать.

Проснулся вместе с ними. Они что-то ели, а я опять глотал слюни. «Если так будет продолжаться еще несколько дней, я умру с голоду», — подумал я. Ничего не оставалось, как обратиться к богу неба. И он услышал меня. Когда я поднял глаза к небу, сразу увидел на сучке большую змею.

Она прямо лезла мне в рот. Я сбил ее и съел сырой. Невкусно, зато сытно. Даже часть оставил про запас.

Они скоро заблудились. Остановились и начали громко спорить. Майор кричал на вождя, а она молчала и качала головой. Они ходили вокруг, возвращались на старое место — я не отставал. Наступила ночь. Опять спали кучкой, положив между собой вождя. И опять часовой долго ходил.

Я немножко уснул. Очнулся, когда было еще темно. Костер затухал. Часовой сидел на камне спиной ко мне и клевал носом. Я обрадовался: наконец-то утихомирился. Быстро подполз к нему. Зажал ему рот левой рукой…

В этот момент поднялся офицер. Поеживаясь, бросил в костер сучьев и вдруг увидел лежавшего в крови часового. Он закричал, открыл стрельбу из револьвера. Вскочили солдаты и тоже стали стрелять в темноту.

До утра эти перепуганные шакалы не спали. Наскоро поев, двинулись дальше. Продолжали плутать, кружиться на одном месте. Бранились, кричали, оглядывались назад. И опять наступила ночь, и опять часовой безостановочно ходил вокруг костра, настороженно глядя в джунгли. Я спокойно спал до утра: пусть поживут лишний денек, мне не жалко.

Следующей ночью все повторилось: я убил еще одного, а оставшиеся до утра бодрствовали. Снова брели по тропе. А ночью я не давал спать обоим — ходил вокруг их ночлега и тревожил кличем смерти. Стоило посмотреть, как они бесились, стреляли в темноту. Так продолжалось еще день и ночь, и еще. В последнюю ночь они уже не стреляли — может быть, кончились патроны. Но я не торопился — дичь была моей.

Утром они с трудом поднялись на ноги. Мешок с едой был теперь у Сатэ. Он шел позади солдата и украдкой жевал. А солдату ничего не давал. Верно старики говорят: на шкуре антилопы нет места двоим. Днем солдат упал на тропу и больше не хотел вставать. Майор толкал его, кричал, бил ногами. Тот стонал, охал, плакал. Потом вдруг вскочил, захохотал и бросился со штыком на майора. Тогда Сатэ выстрелом убил его наповал.

А я стоял за деревом, и мне было жаль солдата. Я бросил громкий клич смерти. Сатэ встал, как вкопанный. Я вышел на тропу и засмеялся ему в лицо. Он завопил диким голосом и бросился в чащу. Может быть, он сошел с ума. Я не погнался за ним: дракон стал ужом. Главное — вождь был свободен. Я был рад: мой командир не зря полагался на своего Джонни.

А теперь опять мы с ним встретились. Видно, Сатэ очень хотел еще раз встретиться с нами, поэтому джунгли и укрыли его от Ялу…»

Сатэ лежал, не шевелясь, под гортанную булькающую речь и хохот воинов. Догадывался: о нем говорят, над ним смеются. Ему казалось, что с него содрали кожу и положили под камнепад грубых, непонятных слов. И бешеная злоба душила его, злоба к этим дикарям, которые сумели перехитрить, поймать в силки, как глупую пичужку, его, офицера штаба Сатэ, бесстрашного разведчика…

Но не все еще потеряно. Он жив, значит, есть и надежда. Он верит в свою звезду. Не может погибнуть так вот позорно и страшно он, истинный японский самурай, слава о котором дошла до самого императора. Ему приходилось бывать и в более сложных переплетах, и он всегда выскальзывал, как угорь.

Так переменчивая военная судьба и бог-начальство свели Сатэ с гарондами во второй раз.

Что и говорить, он не был в восторге от этой встречи. Его не столько страшила сама смерть, сколько бесконечное ожидание ее, страх перед неизвестностью. Снова он в их власти, и опять эта неопределенность. Можно сойти с ума.

А если они узнают, как он сам рубил головы пленникам? Дикий ужас охватил Сатэ. Рубил, ну да, конечно, рубил! После одного боя в живых уцелело с десяток англичан и австралийцев. Солдаты срубили пленникам головы самурайским мечом. Такие забавы Сатэ нередко устраивал для своих подчиненных в воспитательных целях: прививал им жестокость, связывал круговой кровавой порукой. Он и сам любил позабавиться, и ему приберегли одного.

Пленники умирали молча, как подобает солдатам. Последнего, предназначенного для Сатэ, вели на веревках четверо солдат. Это был рослый плечистый африканец. Он шагал медленно, оглядывая синее небо и могучие деревья. Вот его глаза остановились на Сатэ, который подбоченившись ждал свою жертву. И тут на черном лице сверкнула полоска крепких зубов.

— Обезьянка! Ха-ха-ха! Смотрите, обезьянка! — оглушительный хохот заставил вздрогнуть всех.

Сатэ поежился и завопил, размахивая мечом:

— Молчать! Заткнись, идиот!

А африканец продолжал хохотать. Он хохотал даже когда его поставили на колени и сорвали рубаху, оголив шею. Вздрагивали от хохота могучие налитые плечи. Сатэ в бешенстве рубанул по короткой мощной шее и промахнулся, меч скользнул по лопаткам. Сатэ снова ударил, и опять неудачно. Не помня себя, он рубил по плечам, голове, по спине. Пленник давно умолк, а он все рубил. Стоял весь в крови, и в ногах — кровавая каша.

— Сатэ — мясник! Тьфу, чертовщина! — выругался он, опомнившись, и отшвырнул окровавленный меч…

— Вставай! — кто-то пнул его ногой в бок, отрывая Сатэ от воспоминаний. — Топай на своих! Не пойдешь, останешься здесь. Ты не царь, чтобы тащить тебя на носилках.

Сатэ с трудом поднялся. Ему сунули палку, он поплелся, ковыляя. И теперь его поддерживал страх. Он боялся отстать. Все силы собрал для этого, может быть, последнего своего марша.