Пляски на черепах

15

Активный революционер, правая рука Ленина Лейба Бронштейн, вел тайные записи карандашом в блокноте, который никому не показывал. Даже Ленину. Поскольку уничтожению русских он придавал первостепенное стратегическое значение, то цифры, которые можно было округлить и заложить в своей кипящей котелок, он не записывал в блокнот в целях безопасности. Но таких цифр набралось много.

Сразу же после переворота заработал мясник Дзержинский: он выдавал на гора 50–60 жертв ежедневно, и каждый день докладывал Ильичу, который всякий раз награждал его аплодисментами, приговаривая: вы заняты стратегическим делом, добивая остатки Петроградской буржуазии, которая в любой момент может поднять голову, да еще показать нам кукиш. Рука не устает, батенька? ну-кось покажите ладонь правой руки, о она у вас, как у лесоруба. Это откат при выстреле из пистолета. Может, пулемет, а?

Такие разговоры проводились только с глазу на глаз, и Володя даже с Инессой не делился секретами всяких там балачек, касающихся жизни бывших сенаторов царского режима.

— Все, батенька, иди отдохни. А, китель прикажи почистить: кровь на нем светится, застывшая уже. Надо быть аккуратнее, а то могут наградить тебя какой-нибудь кличкой. Все, батенька, дуй, то есть, бывай. Аухвидерзейн!

— Лейба, у тебя что-то есть, ну-ка признавайся, экий ты хитрый прохвост.

Лейба достал из внутреннего кармана документ, отпечатанный в типографии на тонкой бумаге, сложенной вчетверо. Копии этого короткого талмуда, а точнее программы Лейбы Бронштейна были распространены среди членов Политбюро после захвата власти. Ленин знал о нем, но молчал, справедливо полагая, что друг Лейба сам принесет и покажет, и еще обоснует. И Лейба уже три раза приходил и все совал под нос другу свою программу.

Ленин выслушал его, затем нахмурился, сощурил левый глаз и сказал:

— Лейба, я обеими руками «за». Ты знаешь, я ненавижу русских. Русский мужик — дрянь, пролетарская сволочь. Но он может исполнять роль раба. А рабы нам нужны, Лейба. Если мы уничтожим всех русских, с кем мы тогда останемся, скажи? Мировой революции пока у нас нет, даже не светит. Если бы…если бы она произошла, и мы бы имели мировое пролетарское государство, нам бы ничего не стоило бросить этот бесхвостый народ на полное уничтожение. А так… придется и с ними трудиться в невероятных условиях, а куда деваться?

Как только настанет благоприятное время, мы вернемся к этому вопросу. Пока не торопись торопись, отложи пока. Нас и Европа может не понять. Ну-ка прочти мне вслух, я лучше воспринимаю.

Лейба обрадовался, надеясь, что Ленин одобрит его план, он тут же встал, пригладил пейсы, и начал читать.

«Русский народ нам нужен лишь как навоз истории.

Россия — наш враг. Она населена злыми бесхвостыми обезьянами, которых почему-то называют людьми…

Нет ничего бездарней и лицемер ней, чем русский мужик.

Мы должны превратить Россию в пустыню, населённую белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока.

Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, не белая, а красная. В буквальном смысле этого слова красная, ибо мы прольём такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн.

Крупнейшие банкиры мира из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами.

Если мы выиграем революцию, то раздавим Россию и на погребальных обломках её укрепим власть сионизма, станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть.

Путём террора, кровавых бань мы доведём русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния…

А пока наши юноши в кожаных куртках — сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы умеют ненавидеть всё русское! С каким наслаждением они физически уничтожают русскую интеллигенцию — офицеров, академиков, писателей!…»

— Недурно, но не ко времени, Лейба.

— А Тамбов? — спросил Лейба, зная, что Тамбов уничтожают, крестьян сжигают живьем в заколоченных домах, а потом начнут травить газом.

— Что Тамбов? Тамбов надо уничтожить полностью, стереть с лица земли, убрать с географических карт и со всех справочников. И это уже делается… по моему распоряжению. Его уже нет, и не было, Лейба! не было такой территории. Дай там команду и проследи. Мои указания — закон. Не забывай, Лейба. К тому же восстание полностью подавлено. Отравляющие вещества сработали на славу. Больше отравляющих веществ, больше. А крестьяне…они сами сдались, особенно те, что были в лесу, когда их травили газами. Мы можем уничтожить 50 % населения России, но не больше, Лейба. Работать некому будет на наших заводах. Кстати, я тут подготовил решение ВЦИК, оно звучит так: «Признать государственно- необходимым вывоз хлеба до 50 миллионов пудов». Германия ждет наш хлеб, за саботаж расстрел.

— Но у нас в стране назревает голод, он практически уже начался, — сказал Троцкий, довольно потирая руки.

— Голод? Ха! это архи важно. Голод мы заставим работать на себя, на мировую революцию, Лейба.

— Как это, великий и мудрый? — удивился Лейба и даже подчеркнул свое удивление, стараясь сделать приятное своему боссу.

— Гм, очень просто. Все гениальное просто, Лейба, учись, пока есть, у кого учиться.

Ленин встал, заложил руку за жилетку и стал расхаживать по кабинету. Лейба всегда создавал ему хорошую компанию. Когда он сидел в его кабинете, Ленину казалось, что мировая революция, на которой он был буквально помешан, должна совершиться.

Но тут ворвался Коба.

— Ваша мат, блат, у мэнэ не хороший новост. На Грузий кушат нэчэго. Кто виноват, ти Лейб? Зарэжу. Блат буду, зарэжу. Надо постановлэний ЦИК. Илич, дорогой, выдели один тысяч тонн зерна на Грузий. Моя вэрнутся на Царэцэн и тэбэ вернут два тысяч тонн.

— Фотиева! кто у нас министр сельского хозяйства, Муцельсон? Передай распоряжение послать в Грузию 1500 тонн зерна, а грузины сами обмелят на муку. Все, Коба! ты там про голод ничего не слышал.

— Моя слышат, но то симулянт, — сказал Коба и ушел. Коба не любил Бронштейна, он чувствовал в нем будущего соперника и ревновал. А ведь никто так много денег не дарил Ленину на мировую революцию, как он. Ведь никто не знает и никогда не узнает, сколько банков он ограбил кроме Тифлисских, и сколько чемоданов отправил в Швейцарию задолго до революции.

— Итак, на чем я остановился? а, на голоде. Голод… это когда есть нечего, гм, а ведь можно и потерпеть. Пролетариат терпит, а почему бы кулакам не потерпеть? Я тоже иногда думаю по морить себя голодом, врачи советуют, но мои близкие возражают и… суют мне всякие деликатесы, икру там, копченый угорь, молодую индейку, телячьи языки и все такое прочее, отобранное у богатеев.

— А что мы будем кушать, когда кулаков и капиталистов вырежем и отравим их газом, как наш генерал Тухачевский сделал это в Тамбовской области? — спросил Лейба.

— Лейба, запомни — Тамбовской губернии уже нет, ее нет на карте. А по твоему вопросу я думаю так: сами богатеть начнем…за счет пролетариата, и… это архи важно, голод побуждает нас провести экспроприацию имущества монастырей, храмов и церквей. Там же все блестит золотом. Ты синагогу посещал?

— Только в детстве, — признался Лейба. — Но, Ильич, нам синагоги нельзя трогать, это же, наши святыни.

— Не переживай, я трогать синагоги не стану. По крайней мере, сейчас. А там посмотрим. А, еще. Когда мы с буржуями и кулаками покончим, мы двинемся в другие страны…, обойдем Польшу, двинемся в Германию, наши доблестные войска во главе с тобой и Тухачевским освободят немцев от капиталистического ига, и мы там начнем устанавливать советскую власть. Ты думаешь, там некого экспроприировать? Как бы ни так! У них полно колбасы. Начнем колбасу есть и пивко попивать, и славить вождя мировой революции, то есть меня. Так что пусть наши кулаки пухнут от голода.

Вскоре вошла Фотиева с кипой бумаг.

— Владимир Ильич, срочные бумаги. В южных районах крестьяне гибнут от голода, они вас просят…

— А меня все теперь просят. Положи на стол. Я завтра или послезавтра просмотрю на досуге, если такой досуг будет. А пока сочини просьбу о помощи. Я подпишу, так и быть подпишу. Не хочется унижаться перед капиталистами, но ничего не поделаешь.

— Кому писать прикажете?

— Американскому президенту. Мы их подводили несколько раз, а потом, осознав ошибку, прекратили. Возможно, надо было извиниться, но… перед кем, перед капиталистами? Да, ни за что в жизни. Короче, сочини письмо и после моей подписи передай в американское посольство в Москве.

— Банку черной икры и две чашки кофе со сливками, — приказал Бронштейн.

— Лейба, ты дневник ведешь?

— Признаться, иногда.

— И что ты туда записываешь?

— Ну, всякое такое… в основном, встречи с вами, форумы всякие там, кто и что сказал. Иногда капризные выходки своей второй жены.

— Тогда береги этот дневник. Помни: все, что ты туда заносишь — это государственная тайна. Это архи важно. Наши недоброжелатели не должны докопаться до этих тайн. Веди записи под грифом «совершенно секретно». Твоя баба, на которой ты второй раз женат, не должна просматривать эти записи.

Ленин почесал затылок, стал нервничать, подозрительно смотреть на своего друга, который ему довольно часто преподносил всякие сюрпризы.

— Лейба, честно говоря, я от тебя этого не ожидал. Как мне с тобой теперь держаться, если ты — каждое мое слово фиксируешь в своем дневнике? А может, ты связан с немецкой разведкой? Что мне с тобой делать, скажи? Коба, заходи. Мы с Лейбой все уже обговорили.