Пляски на черепах

25

Наряду с успехами в борьбе с собственным народом Ленину стали докладывать и о повсеместных провалах на фронтах с белогвардейцами и массовых народных волнениях. Это встревожило и насторожило вождя. Особенно массовые народные волнения. Надо было что-то делать.

«Вот и работа, вот и работа, нельзя сидеть без дела, думал Ильич, расстегнув ширинку и набрасываясь на мандавошек, которые въелись в его хозяйство и с капиталистическим упорством впились в мошонку, и нещадно сосали кровь. — Мои помощники, члены Ленинского Политбюро, настоящие бездельникики, ничего не хотят делать, а я один могу не справиться и тогда…».

В уютном кресле кабинета в Кремле не сиделось. Кресло стало шататься, как ему показалось. Он, страдавший больным воображением, уже видел крестьян с вилами, которые рвались к нему в кабинет с налитыми кровью глазами и эти вилы были направлены ему в грудь и подбородок. И это были не ходоки, это были массы с налитыми кровью глазами, длинными нестрижеными ногтями, так похожими на когти старых волков

«Может выехать на фронт? — подумал вождь, заложив ладонь за жилетку. Но как? я ни разу на фронте не был. Там, должно быть, стреляют. Да и зачем появляться на глаза этим дуракам, они злы и кровожадны. А вдруг еще и белогвардейцы активизируют свою деятельность? Нет, надо остаться здесь и осуществлять политическое руководство. Кто этим займется, если что? Если вдруг какая-то непредвиденность. Если меня…подстрелят? Может же такое быть? Может, на фронте все может быть. Нет, нет, кроме меня никто не возьмется, не посмеет взяться руководить мировой революцией, ибо мировая революция — это мое детище. Но надо что-то делать. У этих дебилов Дзержинского и Кацнельсона куриные мозги. Они ничего не могут придумать. А надо что-то придумать эдакое неординарное. Да, но что? что? что? что? — Он стукнул себя липкой ладонью, пахнущий прелым потом по лысине и воскликнул: — Нашел! Нашел! Ай да Володя, ай да Ленин!»

Дверь открылась, показалась Фотиева.

— Что случилось с вами, Владимир Ильич? Вы так истошно кричали…

— Голубушка, это крики революционера, вождя мировой революции. Я решал сложную задачу, и я ее решил, нашел ее решение — нашел, нашел, нашел. Срочно Свердлова и Дзержинского. Срочно! Суки е. их мать, я их лишу коммунистических окладов. Для них уже давно наступил коммунизм. Вот почему они ничего не делают! А дело государственной важности.

Два верных ученика, запыхавшись, прибежали. Кацнельсон в гражданском костюме, пенсне, бородка клином, под Ильича, с отвисший нижний губы свисала жирная нитка слюны. Дзержинский в полицейской форме, форме карателя — руки по швам. Его китель от подбородка до пояса забрызган кровью, он только что из подвала, расстреливал крепыша офицера царской армии, чья грудь сверкала орденами. Получив две пули в затылок, он не сгибал колен и трижды плюнул в лицо польскому еврею, назвав его жидом. Пришлось палить в висок. С виска-то и хлынула кровь фонтаном, обезобразив китель великого сына советского народа Феликса Дзержинского.

— Товарищ Кацнельсон! застегните ширинку и садитесь. Оба садитесь. Какая у тебя зарплата, Кацнельсон?

— Восемнадцать тысяч золотых рублей, — с гордость ответил Кацнельсон.

— Вот видишь, а у царского министра только восемнадцать рублей, и министр работал по четырнадцать часов в сутки, а ты сегодня проснулся в 12 часов дня. Что ты сегодня сделал для блага этих русских дураков, этих бесхвостых обезьян, как их называет товарищ Бронштейн? А ничего ты не сделал. Нет, нет, сиди и молчи. А ты, Феликс? Молчи, Феликс, молчи, с тобой все ясно. Я вижу, твой китель в крови, значит ты уже отработал одну сотую часть зарплаты. Сколько у тебя в месяц?

— Двадцать пять тысяч в месяц, Владимир Ильич.

— Ты единственный, кто отрабатывает свою зарплату. Я прикажу повысить тебе зарплату еще на пять тысяч.

Я вам обоим доверяю как самому себе. Потому и вызвал вас. Только никаких ручек, никаких карандашей, никаких бумажек. Наше совещание конспиративное. Архи секретное. Даже если начнете повторять параграфы, то не вслух, а то любовница может услышать и передать. Тогда нам — хана. Это судьба революции, вы понимаете?

— ВЧК держит все под контролем, Владимир Ильич. По моим сведениям только за вчерашний день расстреляно по Москве три тысячи контрреволюционеров. Дадите команду — удвоим, утроим это количество. У меня надежные ребята.

— Они евреи?

— Нет, Владимир Ильич. Латыши. Евреи обычно любят угол и хотят стрелять из-за угла. Я просто удивляюсь. Я ведь тоже еврей, но я в затылок стреляю запросто: рука не дрогнет.

Кацнельсон посмотрел на чекиста номер один, точнее номер два, поскольку чекистом номер один все же был Ленин, он же и породил это ЧК, и сделал гримасу.

— Что, товарищ Свердлов, не веришь? — спросил Дзержинский.

Кацнельсон пожал плечами, зная, что если его не спрашивает чекист номер один, то лучше помолчать.

— Товарищ Дзержинский, — наконец произнес Ленин, — расстрелы это хорошо, но все дело в том, что в губерниях, волостях нет таких чекистов как вы. Дзержинский в стране один, а надо, чтоб их было тысячи, десятки тысяч, тогда победа нашей революции будет окончательной и бесповоротной. Бронштейн, точнее Троцкий докладывает: положение на фронтах не очень, кулаки и всякая сволочь поднимают головы. Это прямая угроза нашим завоеваниям. Мало того, и мировой пролетариат ослабил свою деятельность…, видя наше бездействие. Я пригласил вас, только еще раз напоминаю: инкогнито, даже любимая супруга не должна знать. А вам я доверяю как никому на свете. Поклянитесь, что этот разговор останется здесь!

Кацнельсон опустил голову на грудь и тихо произнес: клянусь. А Дзержинский встал во весь рост и прокричал: клянусь, именем революции и схватился за пистолет, но тут же, снова опустил руки. Ухватиться за пистолет его заставила привычка. Когда он произносил «именем революции», тут же извлекал пистолет и пускал пулю в затылок противнику. Именно в затылок, иногда в живот: жертва не сразу умирала, а корчилась в конвульсиях. Ленин это сразу понял и расхохотался.

— Будет тебе памятник в Москве, товарищ Дзержинский, — поощрил его Ленин. — Ну, так вот. Для того чтобы спасти революцию, требуется нечто необычное, нечто из ряда вон выходящее. Кто из вас придумает? Никто, не тот ум, не тот размах. Так вот, это нечто неординарное придумал я. Вы оба должны организовать покушение на вождя мировой революции, то есть на меня, Ленина. И тогда, молчите, Кацнельсон и очки вытрите, плакать будете потом, если меня действительно прикончат. Я рискую… жизнью ради победы мировой революции.

— Нельзя этого допустить, Владимир Ильич, — доставая белоснежный платок и промокая глаза, произнес Кацнельсон. — Я протестую.

У Дзержинского загорелись глаза. Ленин заметил это и стал сверлить соратников своими глазами, в которых всегда сверкали дьявольские огоньки. Но чекист номер два выдержал этот взгляд и когда Кацнельсон скрутил мокрый платок и стал его выжимать, он вдруг сказал:

— Я нашел! Я тоже нашел, Владимир Ильич, — воскликнул самый почитаемый чекист Феликс Эдмундович. — В вас будут стрелять холостыми патронами. Ну, может, там легкое ранение в руку. Это первое покушение, а за ним, когда вы поправитесь на радость мировой революции и второе: вас остановят, ваш автомобиль остановят… переодетые чекисты, наведут шмон в вашем автомобиле и отпустят на все четыре стороны. Подходит такой сценарий, Владимир Ильич?

— Вполне подходит, товарищ Дзержинский. Будет тебе памятник в Москве. И так, покушение на вождя мировой революции совершится, пролетариат всех стран возмутится и организуется на борьбу с капитализмом, ну а дальше-то что? Как нам быть дальше? Кто скажет? Молчите? А дальше, мы получаем право перейти к массовому террору. Причем этот террор относится и к тем частям ВЧК, которые будут проявлять слабость, вялость, я бы сказал жалость к врагам революции. Это архи важно. Товарищ Дзержинский, завершена ли работа по сооружению концентрационных лагерей в стране? Сколько миллионов наших врагов, сомневающихся, саботажников мы можем посадить на хлеб и воду, а то и просто на воду без хлеба на сегодняшний день?

— Три миллиона, Владимир Ильич.

— Мало. Надо увеличить до шести, до восьми миллионов как можно раньше. Так вот, товарищи. При массовом терроре и концентрационных лагерях мы можем победить контрреволюцию полностью и окончательно. Вот что даст нам покушение на вождя мировой революции. Договорились? Возражений нет и… быть не должно. Я категорчески настаиваю на этом.

— Владимир Ильич, одумайтесь…

— Товарищ Кацнельсон, Екатеринбург не будет переименован в Свердловск, если будете ныть, а ты, так и останешься евреем Кацнельсоном, — пригрозил Ленин и помахал пальчиком. — План операции предоставить мне… через три дня. Это архи важно, товарищи. И главное, и не болтать.

План покушения был детально разработан Дзержинским и под грифом «совершенно секретно», представлен вождю мирового пролетариата. А дальше события развивались следующим образом. Как в кино в более поздние времена.

Ленин облюбовал завод Михельсона в Москве, где выступал несколько раз. 2-го и 30-го августа состоялись два выступления.

Первое выступление прошло неудачно: рабочие совершенно не понимали, о чем вождь говорит. Одно и то же звучало из уст вождя: ми…овая…еволюция, враги народа, стрелять, стрелять и еще раз стрелять.

— Он, что — бухой?

— Молчать! — приказал латышский стрелок Мячкавичюс.

Зато тридцатого августа его встретили с букетами цветом, эти цветы держали в руках и вручали вождю переодетые чекисты: ошибка первой встречи была учтена. Ленин этого и сам не знал. Его водитель Гиль ждал хозяина в машине. Вокруг стояла толпа. Ленин вышел, приветствуя собравшихся людей поднятой рукой. Вдруг раздался хлопок, похожий на завод старого мотор. Ленин упал лицом в грязь.

— Стреляют! — крикнул кто-то, и толпа стала разбегаться во все стороны.

К Ленину, лежавшему лицом вниз, подбежали переодетые чекисты, схватили за воротник и бросили в машину, а водитель Гиль стал нажимать на газ, сколько было сил. Он вскоре достиг Кремля. Тут толпа врачей дрожащими руками желала прикоснуться к вождю, дабы оказать ему помощь.

— Я в помощи не нуждаюсь, — сказал он и без труда поднялся на третий этаж, оставив на ступеньках пальто и пиджак.

В кабинете его встретила сестра Мария Ильинична.

— Что произошло?

— Ранен в руку легко, — сказал он. — Организуй ужин.

Один из очевидцев «покушения» помощник военного комиссара 5-й Московской пехотной дивизии НКВД Батурин письменно показал следующее:

Как только я услышал звуки, похожие на звуки заведенного мотора, а потом увидел Ленина, лежащего возле автомобиля лицом в грязи, а также рассыпающуюся толпу, я крикнул: «Держите убийцу Ленина!» и побежал при этом в сторону Серпуховки. Все бежали, не зная куда, и только одна женщина стояла около дерева с портфелем и зонтиком, которая своим странным видом привлекла мое внимание.

— Зачем вы сюда попали? почему вы остановились именно тут, а не побежали дальше, увидев меня? — спросил он незнакомую женщину.

— А зачем вам это нужно? Я только что сделала великое дело, я эсерка…

Тогда Батурин отобрал зонтик, обыскал ее карманы и предложил следовать за ним. Она покорно пошла (хоть могла и скрыться в толпе).

— Зачем вы стреляли в Ленина? это вы стреляли, вашу мать?

— Зачем вам это нужно знать? — ответила женщина. — Это мое дело, прошу не вмешиваться… посторонним.

Тогда Батурин отвел ее в милицию, где выяснилось, что женщина действительно эсерка, террористка Фани Каплан, ставшая впоследствии знаменитой на всю страну. Она была допрошена в Кремле первым заместителем Дзержинского, созналась во всем, не просила пощады и чуть ли не с радостью встретила револьвер, направленный на нее комендантом Кремля Мальковым, который она, правда, не сразу увидела даже вблизи потому, что зрение у нее было очень плохое. Как же она целилась в вождя народов, если ничего не видела?

Перед экзекуцией, маловероятно, что такая экзекуция действительно была, Каплан кисло улыбалась и моргала подслеповатыми глазами, комендант Кремля Мальков давал обещание Кацнельсону и Яше Юровскому, организатору убийства царской семьи:

— Да напишу я все, что скажите. И холостой патрон не забуду показать.

— Настоящий чекист, — сказал убийца царской семьи Юровский.

Лживая большевистская пропаганда вещала во всех газетах о гуманизме дорогого вождя, который приказал не трогать Каплан.

Оказывается, Ленин самый добрый, самый гуманный человек на земле, простил ее, и она избежала расстрела.

Бесстыдная ложь была принята за аксиому всем советским народом, уцелевшим от ленинских репрессий и даже тогда, когда он уже покоился в Мавзолее, восхищалась его гуманизмом. Это уже были поголовно зомбированные советские люди. Однако внимательного читателя не могут убедить партийные архивы в том, что это было на самом деле покушение, а не инсценировка. Заметьте, не кто-нибудь поймал Каплан, а переодетый чекист Батурин. Почему Каплан стояла, если все бежали? Вполне возможно, что она ждала Батурина, ведь стояла же она у дерева в ожидании кого-то.

Далее, как мог тяжелораненый Ленин подняться на третий этаж в бешеном темпе, с мокрыми штанами от страха? По его словам, он легко ранен в руку.

А теперь наберитесь терпения.

Управление делами Совета Народных Комиссаров публикует сообщение:

«30 августа 1918 года в 11 часов вечера констатировано два слепых огнестрельных поражения; одна пуля, войдя под левой лопаткой, проникла в грудную полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвала кровоизлияние в плевру, и застряла в правой стороне шеи, выше правой ключицы. Другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области. Имеются явления внутреннего кровоизлияния. Пульс 104. Больной в полном сознании. К лечению привлечены лучшие специалисты, хирурги».

Имея такие ранения, едва ли можно самостоятельно подняться на третий этаж и сообщить сестре, что легко ранен в руку.

Ленинская ложь удалась, она стала трагической вехой в жизни русского народа.

Первое покушение на вождя закончилось благополучно, а второе пришлось еще пройти, правда, оно было совершенно безобидным. По пути в Сокольники, где отдыхала партийный товарищ Надежда Константиновна, машину Ленина остановили три переодетых вооруженных чекиста недалеко от железнодорожного моста.

— Контрольная проверка, — сказал Ленин сестре и телохранителю Чернову.

— Каково же было наше удивление, — признается несколько позже наивная сестра Ленина, — когда остановившие автомобиль люди моментально высадили нас всех из автомобиля и, не удовлетворившись пропуском, который показал Владимир Ильич, стали обыскивать его карманы, приставив к его виску дуло револьвера, забрали браунинг и кремлевский пропуск. Мужественный брат только посмеивался.

— Что вы делаете, ведь это товарищ Ленин! Вы-то кто. Покажите ваши мандаты.

— Уголовники, нам никаких мандатов не надо.

Вот так покушение! Уголовники не дают проехать вождю народов. Надо их чик-чик. Этих уголовников так много, не продохнуть. Вся Москва уголовники, вся Россия — одни уголовные элементы. Здесь помогут только заградительные отряды и концлагеря.

Ленин тут же выпускает гениальный труд, который насильно будет изучаться во всех учебных заведениях. Он точь-в-точь приводит пример с автомобилем и «бандитами», захватившими его в автомобиле. Ленин похож на себя и ни на кого другого.

В тот же злополучный день докладывают Ленину: удалось арестовать 200 человек, которые могли покушаться на вас, Владимир Ильич. Немедленно арестовываются все лица, попавшие под подозрение, которые могли покушаться на вас, Владимир Ильич.

Кацнельсон тоже не дремлет, он собирает всю банду, выступает с докладом, рекомендует перейти к массовому террору и объявить этот террор на всю страну. Пулеметы заработали…, на этот раз люди умирали молча, хорошо понимая, что выхода другого не будет, а Ленин… торжествовал, ведь он именно этого добивался. Молчаливый Иосиф хорошо запомнил этот ленинский акт в развитии марксизма и повторил его уже, будучи безупречным хозяином великого нарда. Он убил Кирова. Не лично, конечно, он просто дал согласие, а потом свободно, под бурные аплодисменты рабов, расстреливал в массовом порядке своих мнимых врагов.

Видимо, все узурпаторы пользовались этим выверенным методом перед очередной экзекуцией народа.