«Теперь ты несешь в долину огонь своего автогена. Когда понесешь на гору дым своего творчества?» — возникает в мастерской Эша полномочный спецчеловек, откомандированный на берега Невы с центрального меридиана. Его мужественный лик блистает целеустремленностью холодных глаз медузы и свежевыбритой синевой магазинного цыпленка. На всякий случай он имеет черную визитку с радужными орлиными крыльями и надписью золотом: «Специальная служба». А сегодня случай как раз представляется всяким.
«Вот ты только что вспоминал своего знакомого фигуранта, — достает он из черной кожаной папочки чистый лист и приступает к составлению протокола ненависти. — Кто это?»
«О, это страшный человек! — нашептывает нонконформист Эш. — Понимаете, этот Ермаков был коренным отщепенцем и однажды начертал кровью на кирпичном брандмауэре: «Для духа нет преград», а потом установил на лодчонке иконку Богородицы и поплыл в гордом одиночестве прямиком на восток от солнца, на запад от луны. Никого с собой не взял, только Богородицу да своего любимого кота. Разумеется, по дороге его выловили и посадили в тюрьму за незаконное пересечение пространства».
«Это правильно. У нас пересекать пространство, да еще с котами, без разрешения нельзя. Ну а другой фигурант, с которым ты общался вчера?»
«О, это страшный человек! — нашептывает нонконформист Эш. — Понимаете, Фуражкин был боевым офицером и однажды без разрешения командования издал книженцию про секретный Александровский форт, где некогда учинялись ужасные злодеяния, был отправлен сражаться на Северный Кавказ, а потом, по возвращении, начертал в Офицерском собрании возмутительные имперские стихи: «Един есть Господь, потому и держава едина!» Какая к черту держава? Какой Господь? Прах один».
«Опасные люди, твои знакомые фигуранты. Кто пишет кровью и стихами, тот не хочет, чтобы его читали, а хочет, чтобы его выучивали наизусть».
«Опасные, очень опасные люди, все напрямик делают, без разрешения, — поддакивает нонконформист Эш. — Особенно тот, другой фигурант. Он ведь умеет стрелять из пушки! Когда я ему рассказал о необходимости перевести крематорий на рыночные рельсы, он предложил сделать из меня двенадцатый час — сначала сжечь в печи, потом зарядить пеплом Петропавловскую пушку и выстрелить в облака. Ну не выродок ли?»
«Где начинается рынок, там начинается жужжание мух, — режет ладонью воздух полномочный спецчеловек. — Ну а где начинается жужжание мух, там начинается процесс распада. Скажи, по поручению губернатора этот фигурант мог залить цементом Софью Казимировну Дырку?»
«По поручению он мог сделать что угодно! Хоть залить, хоть запить, хоть черту кочергой залепить. Одно слово — негодяй!»
«Подпишись в протоколе. Подпишись своей настоящей фамилией, а не шипящим псевдонимом».
«Как же, как же, я помню, что моя фамилия Живолуп, только никому не говорю, храню гордое молчанье, как декабрист. Так под чем подписаться?»
«Как под чем? Битый час толкуем, что твой знакомый фигурант совершил злодейский проступок — по поручению губернатора заживо замуровал Софью Казимировну Дырку, а ты как будто ничего не понимаешь».
«Так это он? Ну, конечно, он! Надо же, как я сразу не догадался, что это он. Вот паскудник!»
В мастерской пахнет искореженным металлом, жженой костью и прожженной подлостью.