По поводу одной машины

XXII

Черт побери, ну и мороз! Легко соскочив с трамвая — благо, ступеньки сами бегут вниз, — Марианна устремилась вперед, держась края тротуара, где меньше встречных. Она в пальто, только что полученном из чистки. Подняв котиковый воротник, прижимает мягкий мех ко рту, к носу, чтобы надышать и удержать хоть каплю тепла. Холод — враг жизни. Ей кажется, что внутри у нее пусто. Сальваторе трусит рядом, тащит, отдуваясь, свой мотороллер слева, чтобы быть поближе к Марианне. Не ворчит и не жалуется: он не баба. Кроме того, с тех пор как он нарушил свое одиночество, ему расхотелось гонять вечерами по туманному Милану; в центре он тоже уже не помнит, когда был, а о загородных поездках в эту пору нечего и думать. Вся его спортивная жизнь свелась теперь к тому, чтобы неотступно следовать, подталкивая одной рукой мотороллер, за Марианной. Глупо, конечно, но что поделаешь, если она не говорит «да» и не прогоняет! Придумав такую форму состязания, он полагает, что при этом хотя бы не страдает его самолюбие, а это минимум, на что может рассчитывать парень в отношениях с девушкой, на честь которой он не покушается.

Они подходят к площади, где начинается бульвар Кони Цунья. Здесь тянется длинная грязная стена, за которой, по-видимому, бездействующий завод или склад; вся стена — от бензоколонки «Шелл» до того места, где начинается ряд ярко освещенных магазинов, — испещрена надписями. Малевали известкой, наверняка ночью, под носом заводской полиции, со зла, а потому жирно, броско. Например: «Подонок… подонок… подонок… Скуарцина, сколько тебе платит Маринетти за то, что ты выкидываешь рабочих… (два слова стерты) на улицу». И еще один лозунг, уже устаревший: «Свободу Корее». Ниже — злободневный: «Алжир — алжирцам». Еще ниже — рукой добровольного блюстителя порядка: «Дурак, кто это читает». И так далее. Сальваторе принципиально в эти вещи не вникает. Они его не интересуют. Его интересует работа, мотороллер. Правда, читать читает, но не вдумываясь. Читает все, что попадается на глаза — названия газет, вывески, афиши, объявления, плакаты. Это создает ощущение, что находишься в центре современной культуры. Вот и сейчас он мысленно возвращается к недостающим словам между «рабочих» и «на улицу». Не потому, что они его сколько-нибудь тронули, а просто потому, что кто-то лишил его материала для чтения. Внезапно заднее колесо, на которое приходится основная нагрузка, на что-то наехало (то ли — классический случай! — на банановую кожуру, то ли на кучку, оставленную собакой, то ли на лужицу машинного масла), и мотороллер — хлоп на мостовую! Так неожиданно, что Сальваторе не верит своим глазам: мотороллер — на боку, руль вывернут, переднее колесо, косо задравшись кверху, вертится вхолостую… Дело плохо! В тот же миг сзади выскочила черная «Феррари» (нос как у акулы, вся сверкает), притормозила, ее повело вбок, по диагонали, — но тотчас выровнялась, как раз вовремя, чтобы пропустить огромный грузовик, который, истошно сигналя, мчался ей навстречу. Все это в течение нескольких секунд. Черная «Феррари» так и не остановилась. В тот момент, когда она нырнула в свой ряд, опустилось стекло, высунулась чья-то рыхлая, желтоватая физиономия, рявкнула «Хамье!» и плюнула в сторону Сальваторе.

Марианна (тут же, ядовито, вслед): — Заткнись, жаба!

Но тот, на восьмицилиндровой, уже укатил.

Шедший навстречу здоровенный парень в туго затянутом в талии «тренче» и клетчатом шарфе а-ля Джузеппе Верди похвалил:

— Молодчина!

Марианна уставилась на него, не зная, что сказать.

— Молодчина! Так и надо: не давай своего миленка в обиду!

И гордый тем, что воздал человеку должное, зашагал дальше. Прохожие, столпившиеся было в предвкушении скандала (всего несколько человек; холод собачий, охотников разгуливать мало), пошли своей дорогой; остался только один парнишка шпанистого вида — сопляк лет шестнадцати, выросший из штанов, без пальто. Он рассматривает мотороллер с тем садистским удовольствием, которое испытывают иные дети при виде убитого животного. Наконец и он пошел прочь насвистывая. Сальваторе и Марианна остались одни, поодаль друг от друга; она уткнулась по самые глаза в котиковый воротник — ей неловко, стыдно, а он стоит как истукан, только потирает ладонями бока, будто сам перекувыркнулся вместе с «Ламбреттой». Мимо мелькают один за другим автофургоны, мотоциклы, грузовики, автобусы, велосипеды — простые и с мотором, словно сговорились как можно сильнее досадить Сальваторе, по крайней мере, так ему кажется. Метрах в пяти-шести впереди, там, где кончается стена и сверкает огнями магазин «Мясо — Рыба», какие-то три кумушки обследуют рыбный прилавок. Одна заглядывает под рыбьи жабры, другая роется в груде сардин, третья перетрогала все этикетки с ценами. Марианна уверена, что они только делают вид, будто интересуются рыбой, а в действительности жаждут посмотреть, что будет дальше — затеет ли она скандал или, громко ругаясь, убежит… Пока что они спорят, пытаясь определить «кто он». Ясно, что не муж. Если жених, то на этот раз будет полный разрыв. Вернее всего, сутенер, которому эта идиотка дала себя опутать; мотороллер краденый, но он сумел ее убедить, что его собственный, дуреха и клюнула.

Господи, сделай так, чтобы рыба, к которой они прицениваются, оказалась недельной давности и чтобы их рвало с нее до тех пор, пока у них не выйдет вся желчь.

— Ну ладно, — бросает Марианна, стараясь говорить как можно спокойнее и не жестикулировать, чтобы не доставить удовольствия трем мегерам.

Сальваторе только это и было нужно. Он поднял мотороллер, поставил его на подпорку и стал подытоживать ущерб. На заднем крыле — вмятины, но покрышка в порядке; рычаг переключения скоростей погнулся, но работает, то же с ножным тормозом. Ничего страшного.

— Можно ездить, — говорит он извиняющимся тоном. В подтверждение своих слов заводит мотор, садится, делает бросок вперед, метров на двадцать, и, притормозив, оборачивается, но мотора не заглушает.

Неужели он думав! что она польстится на его приглашение, именно сейчас?! Марианна устремляется вперед, мимо мегер, мимо Сальваторе, даже не удостоив его взглядом, и по-берсальерски, рысцой — хотя бы для того, чтобы согреть застывшие ноги, — мчится дальше. При этом она бурчит в котиковый воротник:

— Пусть бы совсем развалился, не жалко…

Сальваторе (снова шагая рядом): — В первый раз! За два года ни царапины…

Пауза.

— Но рано или поздно это должно было случиться. В Милане рано или поздно это случается со всеми. На ходу, конечно, ничего бы не было. Разве что сломал бы ногу.

Пауза.

— А водитель черной «Феррари» свое дело знает. Ловко вывернулся.

Марианна (о неулегшейся еще злостью, в воротник): — Жаба.

Сальваторе: — Не мешало мне быть поосторожнее. Вести мотороллер за руль — это не то что ехать…

На следующем перекрестке Марианна переходит улицу на желтый свет. Сальваторе пережидает. Достижения современной техники внушают ему уважение. Уважая их, он как бы вырастает в собственных глазах — «деревенщина», а даст сто очков вперед любому миланцу. Когда зажигается зеленый свет, он рысью кидается через мостовую, но внимательно смотрит под ноги — не сплоховать бы во второй раз.

Марианна опередила его метров на тридцать, не меньше. Догоняя ее, Сальваторе запыхался: мороз, тяжело дышать. И в несколько приемов выпаливает приготовленные за это время слова:

— Я не люблю, когда за меня женщина заступается. Если еще защищает от женщины же — куда ни шло. Но от мужчины — не годится.

Марианна (все тем же тоном, в воротник): — Жаба он!

Сальваторе (тоже не меняя тона): — Когда я бываю неправ, я лучше молчу. — Немного подумав — Давай не будем об этом.

Выглянула луна. Малюсенькая, воздушно-легкая. Но видна хорошо. Более того, по сравнению со всем остальным, она кажется единственной реальной вещью.

— Народился новый месяц, — замечает Сальваторе.

«Знаю без тебя», — с раздражением думает Марианна.

Сальваторе: — Можешь загадать желание. Ты не знала? Только имей в виду: через окно нельзя. Ничего не получится. Более того, смотреть на молодой месяц в окно — плохая примета. Со мной этого не бывает. Я на него смотрю на воле или вовсе не смотрю. Уж если я посмотрю на небо, значит, знаю, что он там. А через окно — никогда.

Всю эту казуистику он выложил единым духом, совсем другим тоном — доверительным, покровительственным. Может быть, лунный свет наводит его на более радостные мысли. Например, о прошлогодней блондинке, оборотистой красивой девице, что таскала его каждый божий день в кино? Интересно, какое он загадал желание, уж не то ли самое, что при своей прежней красотке? Не уговаривал ли он и ее задумать в новолуние желание? А впрочем, почему не попробовать? Что ей стоит… Например, пусть эта Ан… — даже имя ее вспоминать противно, — …пусть эта особа убирается подальше. Чтоб духу ее не было! Ясно? Надеюсь, уточнять имена, причины и предшествующие обстоятельства не нужно? А то отпадет охота загадывать…

Сальваторе: — Ну, как? — Он совсем повеселел. — У меня это быстро делается: раз-два и готово! Заранее продумано. Первое желание, второе желание… Вот в ненастную погоду плохо, редко когда удается поймать луну. А если она не молодая, ничего не выйдет. Но я не спешу, могу потерпеть до весны. Я ей свое второе уже загадывал, она в курсе… — И, как бы поясняя — О женитьбе я не думаю. Дорожу свободой. Да и ты не из тех, что охотятся за мужьями.

Марианна (про себя): «Вот он какой. Эгоист. Все о себе да о себе. Понадобись мне его помощь, разве на него можно положиться? Ему лишь бы прокатить девчонку на мотороллере…»

Сальваторе: — Я так решил: рано или поздно получится само собой.

Подожду. Ты не такая, как все. Тебя надо упрашивать, как пресвятую деву Марию Помпейскую. Другие сразу соглашаются. Не ради меня, конечно, а из-за мотороллера. А как дашь газ, кудахчут. — Уверенно, с гордостью — Ты нет, ты не трусиха. Ты же Марианна с «Авангарда»!

Марианна идет, вцепившись в котиковый воротник. Нашел когда и где напоминать ей об этом! До дома еще не так близко: чадо пройти длинный проспект, свернуть за угол, потом перейти на другую сторону, свернуть еще раз, пройти улицу покороче и только там, за углом…

Улицы освещены слабо, магазинов здесь нет, светятся лишь редкие окна на фасадах высоких домов, в парадных темно, швейцаров тут не бывает; прохожие — одинокие фигуры, кутающиеся в пальто, куртки, шали, — попадаются редко, и каждый занят собой, своими невзгодами. Приезжие говорят: «Тебе повезло, живешь в большом городе…» Они, наверно, думают, что все, кто живет в Милане, имеют квартиру на улице Мандзони или в одном из высотных домов на площади Республики. Мало того, что там всегда иллюминация, чтобы богатые дамочки могли выпендриваться в своих мехах и костюмчиках, у них на каждом шагу регулировщик или полицейский. А здесь, того и гляди, нарвешься на кого-нибудь… К примеру, на эту особу… Вдруг она изменит тактику… устроит засаду… «Ты даже не знаешь, Сальваторе, какая у тебя есть союзница, соучастница! Мели, мели языком: мотороллер — как же… Ничего ты не понимаешь! Знаешь, что я тебе скажу? Если бы не эта особа, я бы с тобой не валандалась, в первый же день дала бы тебе от ворот поворот».

А он все о своем:

— Поездки, про которые я говорю, можно будет делать только месяца через три-четыре. Если вместе. Одному-то что, я бы прошвырнулся хоть сейчас.

Подумав:

— Эх, хорошо бы…

Помрачнев, чуть тише:

— Тогда уж я не усижу! Когда настанут теплые вечера, я просто не выдержу! Я себя уговариваю, что ты непременно поедешь. Все время себя уговариваю, что ты поедешь.

«Боже мой, что это за женщина идет навстречу, скособочилась, нескладная такая…»

Сальваторе (против обыкновения, горячо): — Знаешь, куда мы с тобой поедем? Сказать? На гидроаэродром.

Вон она, эта особа, нескладная, скособочилась, идет прямо на мотороллер. На ней широкое темно-синее пальто странного покроя. И разве не странно, что одной рукой она размахивает в такт движению бедра, а другую, левую, держит в кармане. Единственное объяснение — там у нее, в рукаве… «Сальваторе, защити меня, умоляю!»

Сальваторе: — Для обкатки. Хорошо бы выехать на рассвете, еще при мигалках…

Но особа почему-то остановилась. «Что она делает? А, уронила перчатку, поднимает ее правой рукой, перекладывает в левую… Да это же мужчина! А если так, то, черт бы тебя побрал, свинья эдакая, зачем притворяешься женщиной…»

Сальваторе: — По воскресеньям можно ездить на озера. Только вставать надо пораньше. Ну, а если боишься, можно покататься по окраинам. Для начала. Потом, когда ты меня узнаешь получше… Тебе понравится. Будешь смеяться, шутить. Я всегда думаю: этой девушке очень нужна шутка. Я думаю об этом даже ночью, когда не спится.

Вот, наконец, последний угол, вход… Если на улице света мало, го там, за воротами, в этой мрачной кишке, именуемой «садом», и подавно. К тому же, в подъезде «Б» так и не починили электричество — значит, не горят все три лампочки: над входом, в парадном и на лестничной площадке. Известно: домохозяин экономит на электроэнергии. А может, управляющий… Точь-в-точь как моя мамаша. Ба! На пятом этаже в первом окне слева от лестницы — свет и не опущена штора. Горят две лампочки: судя по накалу, на кухне и над умывальником. Невероятно! Чтобы мать, сидя одна дома, зажгла свет и там, и там…

— Ты серьезно говоришь, что луна уже выполнила твое желание?

— А как же! Первое…

— Оно было трудное?

Сальваторе смеется. При этом он преображается и становится, право же, хорош собой. Марианна снова замечает, какой у него рот, какие губы, и понимает, что он ей нравится. Да, ей было бы приятно…

— Ты уверен? У тебя есть доказательство, что…

Сальваторе: — Насчет желания номер один? — Ему весело, он просто ликует. — И ты еще спрашиваешь! Сама разговариваешь со мной и спрашиваешь?

Марианна (не сводя глаз с освещенного окна): — Мне надо, чтобы ты меня подождал. Может быть… Точно не знаю.

— А-а, — протянул Сальваторе. Он больше не смеется.

— Пять минут. Если я через пять минут не выйду, уходи. Но лучше постой там, за углом.

Сальваторе хотел было возразить, что выезжать в первый раз в такой холод, да еще без теплых наушников, не стоит, но Марианна не дает ему открыть рот.

— Ты ничего не слышал насчет той женщины, которая работала на «Авангарде» в прошлом году?.. Ну, про ту историю…

Сальваторе (разочарованно): — Ах вот ты о чем! — И, подумав немного — Нет, ничего не слышал.

— Если услышишь какой-нибудь разговор, скажешь мне?

— Як разговорам не прислушиваюсь.

— Ну, а если придется… Скажешь?

— Думаю, что да. Но я же не прислушиваюсь…

— Да?

Подумав — Ладно, скажу.

— Поклянись!

— Если будут на тебя нападать, я не позволю. Если случайно узнаю…

— Ты не поклялся.

— У нас клянутся памятью покойных родственников. Это серьезно. Надо быть уверенным…

— Понятно. Ты не хочешь. Тебе до меня нет дела. Для тебя существует только мотороллер.

— Давай сделаем так! — Казалось, он решился. На самом деле он все еще колеблется. Ему явно не легко себя переломить. Он обещает — Клянусь мотороллером. Но ты мне больше нравишься, когда ты гордая.

Стоя за углом — прошло уже не пять, а все пятнадцать минут, — он замечает, что в Милане иной раз бывает по-настоящему холодно. «Я же знал: она не как все. Будь она такая, как все, давно бы уже вышла…»