По поводу одной машины

XXXVII

Дзанотти (закончив перекличку): — Все в сборе. Я благодарю присутствующих, особенно не членов Внутренней комиссии, что они откликнулись… — Хотел было, сказать, «на наш призыв», но, решив, что это слишком высокопарно, закончил — …на наше приглашение. Мы все в сборе, вернее, все, кроме одного.

Ригуттини: — Но человек все-таки не иголка…

Джани Каторжник (который никогда не пропустит случая скаламбурить): — В данном случае, не былинка…

Ригуттини (успев высморкаться): — …Не могла же она провалиться сквозь землю!..

Сильвия: — По-моему, нечего рассуждать, возможно это или нет. Факт налицо: нет ее. Даже ее соседка, больная женщина, которой Гавацци каждый день покупала еду и прибирала постель, и та ничего не знает. Она видела… точнее, слышала, как та пришла домой, собрала какие-то вещи, сказав, что хочет избавиться от лишнего тряпья, и ушла, пообещав вернуться через полчаса. Это было в тот самый вечер, когда…

Мариани: — Извините, я ровно в семь…

Дзанотти: — Я предупреждаю: никто отсюда не уйдет, пока мы не закончим и не утвердим отчет, если за него проголосует большинство членов Внутренней комиссии, разумеется. Остальные имеют совещательный голос.

Гуцци: — Я так в протокол и записываю.

Мариани: — Давай, давай! Но тогда записывай все, а не только то, что вам нравится.

Дзанотти: — Чтобы напомнить, в чем суть вопроса, обратимся к протоколу заседания от… (справляется в блокноте) 18 декабря 1957 года, пункт четвертый повестки дня: «О новых крутильных машинах в цеху Г-3». Кроме того, по поводу появления на заводе Колли Марианны… 20 февраля этого года, имеется рапорт охранника, некоего… (берет листок, прикрепленный скрепкой к повестке дня)… Либутти Альчиде: «20 февраля в 9.42 упомянутая выше такая-то и т. д. и т. п. на мой вопрос о причине и т. д. и т. п. заявила, что вынуждена отправиться в медпункт для контрольного освидетельствования».

Каторжник: …а некто Либутти сопроводить ее к врачу не счел нужным. Угадал?

Пассони: — Если охранник проявляет усердие, его обвиняют в том, что он шпионит. Если относится спустя рукава…

Дзанотти: — Выводы сделаем потом. А пока будем придерживаться фактов. Кто из вас видел упомянутую… Колли Марианну, когда она входила в цех «Г-3»? Кто может рассказать, что было потом? Только, пожалуйста, просите слова! Не все сразу, по очереди. И говорите короче. Мы обязаны написать отчет, а не роман.

Маркантонио (подняв руку): — Я видел, как она входила, и подумал…

Дзанотти: — Что ты подумал, не имеет значения. Как она вошла?

Сантина: — Что значит — как? На своих ногах. Подошла к Сильвии, а та обозвала ее свиньей.

Маркантонио: — Первым делом она направилась к раздевалке. Но, подойдя к двери, повернулась на сто воседльдесят градусов и застыла на месте, уставившись на часы. Постояла-постояла и пошла к выходу. Потом снова передумала, подошла к часам и отметилась.

Дзанотти: — Из имеющихся у меня документов видно, что она не отмечалась. Но это не важно. Нам даже невыгодно концентрировать внимание на некоторых подробностях…

Мариани: — Нет уж, давайте искать правду, а не выгоду…

Гуцци: — Я за вами не поспеваю… Не так быстро, пожалуйста! И пояснее.

Дзанотти: —…Поскольку дирекция будет строить свою защиту на предположении, которое будет для нее наиболее удобным…

Пассони: — Э, нет! Ты же сам велел оставить комментарии на конец! Если ты на ходу перестроился, то я, со своей стороны…

Маркантонио: — Дайте же мне договорить, что было дальше! Я видел, как она отправилась к конторке Бонци.

Гуцци: — А кто это?

Сантина: — Да Котенок, которого Гавацци приняла было за порядочного человека.

Маркантонио: — Это молодой специалист; несколько месяцев назад он пришел на место старика Берти, который недавно умер. Но тогда Берти еще был жив, его услали на «Свалку» — повздорил из-за «Авангарда» с помощников начальника цеха Рибакки, а того вроде…

Гуцци: — Прошу вас, помедленнее! И по порядку, пожалуйста! Этот прежний помощник начальника цеха имеет какое-нибудь отношение к «Авангарду»?

Сильвия: — Я отвечу, как ответила бы Гавацци: к истории с «Авангардом» он имеет такое же отношение, как Понтий Пилат — к страстям господним. Точь-в-точь.

Дзанотти: — Ну ладно, давайте ближе к делу.

Маркантонио: — По-видимому, Марианна обнаружила, что Бонци нет на месте. Он уже сидел за столом Рибакки и задавал вопросы новой девушке, стоявшей напротив него. По правде говоря, мы ждали трех. Но Марианна была не в курсе дела, она десять дней пролежала больная, и никто из нас не знал ее адреса, вернее, никому из нас не пришло в голову ее навестить. Не знаю, чем она болела, знаю только (я видел ее вблизи), что она была сама не своя, взгляд напряженный…

Дзанотти: — Дальше, дальше!! Заметив, в каком она состоянии, что ты сделал?

Маркантонио: — Ничего. Ничего я не сделал.

Сильвия (вступаясь за мужа): — Никто ничего не сделал!

Маркантонио: — Мне надо было сгрузить катушки возле «Бронделя» для Брамбиллоне. Ведь так, Брамбиллоне?

— Да. Для моего «Бронделя».

— Я и подумал: сначала отвезу катушки…

Гуцци (подражая Дзанотти): — Факты, факты!

Сантина: — Тогда-то она и отправилась к Сильвии, а та обругала ее свиньей.

Амелия: — Вернее всего, она искала… одного рабочего, жениха своего… Хоть они и поссорились…

Сантина: — Да что ты говоришь! Я своими глазами их видела вместе после похорон Берти, уже много спустя после того, как она обозвала его «деревенщиной». Мы-то думали, у них все кончено, а оказывается…

Амелия (стараясь перекричать): — …Но этот рабочий перевелся в другой цех. Так что Марианна, когда вернулась после болезни, его уже не застала… Его перевели, по-моему, в «Г-1».

Гуцци: — А он тут замешан? Надо мне эти личные дела заносить в протокол или нет?

Каторжник (то ли со вздохом, то ли с ухмылкой): — Бедняга Гуцци, если его обяжут протоколировать так называемые «личные дела», ему с протоколом не совладать, в противном случае получится не протокол, а железнодорожное расписание.

Сильвия: — Она ко мне действительно подходила. Вернее, она подошла к намотчицам, увидела, что место Гавацци пустует, и посмотрела на меня. Тут я и обозвала ее свиньей. Правда, в другой раз — на похоронах Берти — я с ней разговаривала иначе. Увидела, что Гавацци встала с ней рядом, и тоже подошла. По-моему, Гавацци уже тогда почуяла недоброе. К людям чуткость нужна…

(Дзанотти сначала порывается ее остановить, потом машет рукой — дескать, продолжай.)

— Чаще всего раздражаешься, применяешь нормы ходячей морали, меряешь всех одной меркой. Мы никогда не задаем себе вопроса, почему работница держится особняком? Может быть, не она нас сторонится, а мы ее изолировали?

Сантина: — Вы послушайте, что я вам скажу! Я Сильвию знаю, она сама ни за что не признается. После того как она обозвала Марианну свиньей, она вынула из кармана платок, чтобы никто не заметил, как она заплакала.

Сильвия: — Да! С досады: Гавацци — на «Свалке», а эта Марианна как на зло путается под ногами. Твердо не помню, но, кажется, в это время несколько машин уже остановилось.

Сантина: — Еще бы! Подоспел этот паршивый Котенок: привел новенькую. Такая потаскушка, скажу я вам…

Амелия: — Ой, простите… (Руки у нее дрожат, на лбу выступили капельки пота). — Сама не знаю, что со мной… Какой прекрасный предлог, чтобы улизнуть, — скажем, для такого, как Мариани, у которого всегда ровно на семь назначено неотложное дело. Но когда Дзанотти спросил, кто может проводить Амелию (ей совсем плохо, вот-вот потеряет сознание) и обратился к Ригуттини (его же ждут дома пятеро детей!), тот возразил:

— Мне сначала надо кое в чем разобраться. Вы говорите, Колли направилась к раздевалке, но остановилась у порога. Значит, она так и не переоделась, осталась в пальто?

Амелию пришлось провожать Сантине. Уже стоя в дверях. Сантина обернулась, чтобы ответить:

— Конечно. Если бы она успела переодеться, я бы ее не узнала, такая она стала страшная… Я ее только по котиковому воротнику и узнала!

Гуцци: — А ты, Инверницци, когда разгрузил катушки, вернулся к «Авангарду»?

Маркантонио: — Нет. Начали останавливаться «Брондели», потом некоторые «Фиаты», потом «Гумбольдты». Примерно половина всех машин остановилась. Но я отчетливо слышал, как «Авангард» набирал скорость. Скажи, Сильвия! Ты же знаешь.

Сильвия: — Я знаю не все, а только то, что видела. Марианна направилась к «Авангарду» — прямиком, не глядя по сторонам. Я подумала: неужели она не заметила, что там стоят другие «Авангарды», новые?

Гуцци: — О чем это ты? Не понимаю.

Сильвия: — Когда Марианна заболела, в цехе стоял только один «Авангард», на котором работала она. А когда она вернулась, их уже было четыре. Один рядом и еще два позади нее.

Пассони: — Значит, отказ от работы… Забастовка…

Ни Дзанотти, ни Гуцци, ни остальные наиболее сознательные этой темы касаться бы не стали. Во всяком случае, сейчас и в таком тоне.

Брамбиллоне (в лицо Пассони): — Давайте скажем все как есть! Когда Гавацци отправили на «Свалку», Внутренняя комиссия решила объявить перемежающуюся забастовку — начать должен был «Г-3». Надо навязать им дискуссию, заявили вы, не давая повода для оттяжек и репрессий. Но вышло иначе: мы еще не успели начать забастовку, а нам преподнесли новость в виде еще четырех «Авангардов».

Каторжник: — Иначе говоря, рабочим для того, чтобы объявить забастовку, потребовалось больше времени, нежели дирекции — установить машины весом в несколько десятков тонн каждая.

Брамбиллоне: — Тогда мы решили отсидеться, пока не выяснится, кого поставят к новым «Авангардам». Нам казалось, что наше решение правильное, что мы осудим разом и подлость, проделанную с Гавацци, которая угодила из-за «Авангарда» на «Свалку», и возмутительный факт найма трех работниц со стороны… Нет, все гораздо проще. Дело в том, что мы еще не оправились от удара по самолюбию, который получили еще тогда, когда пришла Марианна… которую вы называете Колли.

Вы, наверно, не знали, как все это было, или мы сами вас плохо информировали. А может, у вас были какие-нибудь соображения, которыми вы не могли с нами поделиться. Как бы там ни было, вы нас обвинили в трусости только потому, что мы не объявили забастовку и пришли к вам, чтобы объяснить…

Дзанотти (прерывая): — Учти, что здесь решения принимаются большинством голосов, а большинство есть большинство: зависит от того, кто присутствует и кто отсутствует. В тот раз, когда вы приходили — ты, Сильвия, и, не помню, кто еще…

(Он оглядывает присутствующих, но не задерживается взглядом ни на Мариани, ни на Ригуттини, ни на Пассони.)

Гуцци: — Так вести протокол невозможно! Перебиваете друг друга, перескакиваете с вопроса на вопрос. А ты, Дзанотти, сегодня сам, вместо того чтобы вести собрание…

Сильвия: — Я не понимаю, для чего мы собрались: чтобы составить протокол, будто полицейские, прибывшие на место преступления, или разобраться во всем, что произошло, выяснить причины? Если для протокола, то незачем было созывать столько народу — чуть не двенадцать человек. Стоит ли тратить на это время? Все равно узнаем из сообщения дирекции — она уже направила двух типов выяснить необходимые сведения.

— Правильно. Хватит того, что болтаем на работе, хоть здесь займемся делом!

Это Сантина, она выполнила поручение и вернулась.

— Я усадила ее на двадцать второй и попросила кондуктора присмотреть. — Сантина не говорит, что Амелию в уборной на стадионе несколько раз вырвало и что между приступами тошноты она призналась, что беременна. По мнению Сантимы, новости этой можно было бы только радоваться, но, как она поняла, Амелия совсем другого мнения. Значит, пока никаких разговоров на этот счет. По крайней мере, до завтра.

Дзанотти (обращаясь к Гуцци): — На чем ты остановился?

— На том, что Колли пустила «Авангард», когда остальные машины в цеху «Г-3» стояли.

Сильвия: — Не все. Машины останавливались по мере того, как Бонци шел по цеху в сопровождении новой девушки.

Сантина: — Если это — девушка…

Гуцци: — Как ее зовут?

Сильвия: — Никто не знает. Это было потрясающе, что-то невероятное, чудо какое-то! За спиной у этих двоих сразу тишина… Пустота… Никто не кричал, не ругался, как в тот раз, когда привели Марианну. Каждый оставался сидеть на своем месте молча, не шевелясь. И так все, все до одного! Даже те, кто всегда отлынивают, заставляют себя уговаривать часами, а сами ни с места, только прикинутся, что согласны, а потом… А тут — все до одного, понимаете, что это значит?! Если мне все-таки посчастливится дожить до революции, я уверена: будет именно так — все будут так же единодушны, как мы в ту минуту, такими, какими надо быть… — Обращаясь к Гуцци: — Кстати, в нашем протоколе, в протоколе заседания Внутренней комиссии, можно записать и эти мои слова: революция будет. И что мы теперь знаем, как она начнется.

Каторжник: — Дело за малым: уточнить день и час.

Маркантонио: — Давай дальше, Сильвия!

Сильвия (решительнее): — Когда Бонци в сопровождении новой девушки подошел к «Авангарду», в цехе работал только «Авангард» Марианны. Она стояла и наблюдала за работой своей машины, назовем ее «Авангард № 1». В нескольких метрах от нее возле другого «Авангарда» — обозначим его № 2 — Бонци давал объяснения новенькой. Время от времени он вытаскивал из кармана свою черную тетрадь, с которой никогда не расстается и в которой все время делает какие-то пометки. Должно быть, там написано, что надо и чего не надо говорить неопытной девчонке, которой предстоит работать на «Авангарде». Марианна же… — Сильвия запнулась.

Маркантонио (мягко): — Хочешь, я договорю?

— Ты же не видел. Ты был далёко. А мы, намотчицы, сидим рядом, метрах в десяти-двенадцати; верно, Сантина?

— Что ты спрашиваешь? Разве что-нибудь возражает…

— Я видела лицо новой девушки…

Сантина: — Какая там «девушка»! Потаскушка…

— …Судя по тому, что она больше смотрела на Бонци, чем на «Авангард», и как свободно себя вела, когда он повел ее к пульту управления, не понятно, почему взяли именно ее. Выбор, конечно, неудачный. Марианну я в лицо не видела: она стояла к нам боком, засунув руки в карманы пальто. Когда Бонци стал показывать, как легко приводить «Авангард» в движение — пустил мотор, увеличил скорость вращения и остановил, — только тогда Марианна оживилась. Не знаю, как остальным, но мне вовсе не показалось, что она была «не в себе», как говорили некоторые. По-моему, она прекрасно знала, что творится за ее спиной. Некоторые работницы с «Бронделей» утверждают, что, когда Бонци запустил «Авангард № 2», она обернулась. Но я уверена, что она не оборачивалась. И потом тоже, когда она двинулась вокруг «Авангарда», не подняла ни головы, ни глаз. Она медленно шла вокруг машины, держа одну руку в кармане, другой касаясь машины. Дойдя до края, она и эту руку убирала в карман, а оказавшись с другой стороны, снова ее вынимала.

Сантина: — На ней было пальто с котиковым воротником.

Сильвия: — Сейчас, конечно, неуместно так говёрить, но у меня создалось впечатление, что она ласкает «Авангард», гладит его.

Пассони: — И у вас не возникло никаких подозрений?

Сильвия (прямо глядя в глаза Пассони): — Никаких. Мы смотрели и ждали, что она будет делать. Остановит «Авангард», набросится на Бонци, на новую девушку? Или смолчит, и все будет по-прежнему? Смотрели… как на представление.

Маркантонио: — Смелее, Сильвия!

— Я могу вам доказать, что Марианна, хоть она и не оглядывалась по сторонам, не поднимала глаз, все видела. Доказательством может служить то, что Бонци трижды приводил «Авангард» в движение и трижды его останавливал, чтобы показать новой девушке, как это делается, и убедить ее, что машина совсем простая, проще нет. В это время Марианна ходила вокруг своего «Авангарда» и гладила его. Но в тот момент, когда новенькая, по указанию Бонци, поднесла руку к пульту управления, в тот момент…

В помещении Внутренней комиссии тишина: никто не скрипнет стулом, не кашлянет. Ригуттини перестал сморкаться, Гуцци — писать, Дзанотти — заглядывать в блокнот. Курильщики — кто мог дотянуться — положили сигареты в пепельницу; остальные бросили, недокурив, на пол, погасили башмаками.

— А можем ли мы быть уверенными в том, что она не споткнулась? Что у нее не закружилась голова? Собственно, это не вопоос, а так, чтобы совесть была спокойна…

Сантина и Сильвия (одновременно): — Нет!

Маркантонио: — К сожалению, я тоже видел. Я направлялся к Сильвии узнать, что она посоветует делать дальше… Я видел ее так же отчетливо, как вижу вас. Она ринулась руками вперед. Не упала, а бросилась сама.

Сильвия: — О том, что она бросилась сама, говорит и другое: она не вскрикнула. Сделала то, что задумала. Потому и не закричала. Если попытаться определить, что ее побудило… Сознательно ли она поступила или от отчаяния… или то и другое… И сознание и отчаяние — я имею в виду классовое сознание…

Дзанотти (после бесконечно долгого молчания): — Товарищи, мы вырвались, наконец, из заколдованного круга полупоражений и полупобед. Если мы ограничимся рассмотрением прискорбного случая с Колли, то надо признать: это поражение. Такое серьезное, такое постыдное, что хуже не придумаешь… Но, с другой стороны, если учесть, что в тот же день после экспертизы дирекция прислала бригаду демонтировать все четыре «Авангарда» — тут же, не дожидаясь конца рабочего дня…

Каторжник — Прежде чем произносить такое громкое слово, как «успех», надо знать, что они сделали с демонтированными машинами. Кто дал себе труд поинтересоваться? — По тому, каким взглядом он обвел присутствующих, ясно, что на сей раз Каторжник шутить не намерен. — «Авангарды» были погружены на «606» с прицепом и отбыли в неизвестном направлении за город. Если интуиция меня не обманывает, туда, куда будет переведен весь цех «Г-3». Знаете куда? В Арлуно, что на семнадцатом километре автострады Милан — Турин… Прикажете продолжать?

Дзанотти: — Слово предоставляется товарищу Джани.

Каторжник: — Собственно, говорить-то нечего. Просто я думал о тех девушках, которые поступят на новый завод в Арлуно. Как они будут гордиться тем, что стали работницами. Вы себе представляете, с каким подъемом, с каким энтузиазмом они, намучавшись на рисовых полях, примутся за работу?

Дзанотти: — Да, кстати: кому мы поручим вызволить Гавацци?