По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла

Глава вторая Королевский город

Описание Королевского города на реке Хамбер и кораблей, проплывающих по его улицам (автор позволил себе некоторые ремарки по поводу китов, викингов и моряков). Глава завершается посещением церквей в Беверли и Селби.

Корабли заходят в самое сердце Халла. Они медленно проплывают вдоль главных улиц, и мачты теряются на фоне столбов линии электропередач. С Северного моря приходят траулеры, их дымовые трубы смешиваются с печными трубами Халла. А уж если говорить о баржах и баркасах, так те и вовсе чувствуют себя хозяевами на Хамбере. Ежедневно можно видеть, как такая посудина неспешно движется по реке. На палубе стоит шкипер и, посасывая неизменную трубочку, с безразличием наблюдает за длинной очередью из трамваев, таксомоторов, грузовых вагонеток с цементом и прочей наземной техники, которая вынуждена терпеливо ждать, пока вновь опустится разводной мост.

В Халле это в порядке вещей! От кораблей здесь не дождешься извинений за беспокойство. Даже не надейтесь! Суда имеют право прохода и пользуются этим правом без зазрения совести. Да и чего им стесняться? Ведь всем прекрасно известно: город живет за счет кораблей.

Халл — такой, каков он был, есть и будет — это в первую очередь корабли.

Именно такую картину я наблюдал в Старом городе. Старый Халл представляет собой крохотный островок, со всех сторон окруженный причалами. Внутренняя территория испещрена узенькими, по-средневековому кривыми улочками. По контрасту с ним Новый Халл — гигант, который расползается во всех направлениях: на север, на юг, на запад и восток. Данную часть города отличает изобилие крупных фабрик и удобная, четкая планировка.

И все же средоточием Халла является именно эта семимильная цепочка пристаней. С одной стороны стоят морские и речные суда, с другой толпятся железнодорожные вагоны.

На улицах Халла полным-полно викингов.

Мужчины все, как на подбор, высоченные, светловолосые пираты; женщины большей частью голубоглазые датчанки. Зовут всех почему-то либо Робинсонами, либо Браунами. Изредка встречается какой-нибудь Карл Торнгельд, но такое имя еще надо поискать.

У меня в планах когда-нибудь в будущем написать книгу о людях, населяющих восточное побережье Англии. И, скорее всего, это будут обитатели Халла и линкольнширского Бостона — двух городов, которые словно бы перенеслись сюда из Голландии. Возможно, сюда же я включу многострадальное норфолкское побережье, куда мог приплыть (и приплывал!) любой владелец боевой галеры.

Как приятно прийти вечером на паромный причал Халла — молча постоять, вслушиваясь в шум приливных волн на Хамбере и любуясь тонкой зеленой линией Линкольнширского побережья (еще раз напомню, что река в этом месте имеет в ширину три мили). Мне чрезвычайно нравится эта небольшая голова мола, опирающаяся на массивные деревянные сваи. На заднем фоне маячат изящные георгианские особнячки. У домов такой вид, словно они до сих пор грезят марселями-топселями и медными пушечками. Бородатые мужчины в синем джерси стоят, перегнувшись через перила. Они покуривают глиняные трубки и бросают задумчивые взгляды в сторону Новой Голландии — точь-в-точь древние викинги, замышляющие разбойный набег!

Халл — город со своим характером. Перед тем как сюда приехать, я заглянул в путеводитель и вот, что в нем прочитал: «Халл — деловой порт, не представляющий особого интереса для обычных туристов».

Ну, что на это сказать? Я очень рад, что не отношусь к племени обычных туристов.

Неудивительно, что большинство англичан плохо знают и не понимают Халл. Причина прежде всего кроется в географии города. Как и Норидж, он располагается на обособленном со всех сторон выступе — то есть в стороне от традиционных туристических маршрутов. Если праздные путешественники и забредают сюда, то, как правило, случайно, по ошибке. Тем большим открытием становится для них Халл. Само имя этого города — короткое, энергичное, хлесткое — звучит, как удар хлыста. Невольно представляется этакий самодовольный молодчик в стетсоновской шляпе и с сигаретой в уголке рта. А чего стоят расхожие суждения о Халле! Самым распространенным — и самым несправедливым — является то, в котором Халл ставят в один ряд с преисподней.

Однако, приехав сюда, вы первым делом узнаете, что короткое, односложное словечко «Халл» вовсе не является названием города. Это не более чем телеграфный адрес! Настоящее же имя звучит так — Королевский город на реке Халл. Или же, как пишется на вагонах городских трамваев и в официальных документах, Кингстон-апон-Халл. Услышав это название, я по-новому стал смотреть на город. Король, о котором идет речь, — не кто иной, как Эдуард I Большеногий. Судя по всему, он отличался не только величиной своих ног, но и зоркостью глаза. Иначе как объяснить, что именно этот город он решил сделать главными северными воротами страны? Халл может по праву гордиться своей судьбой: во всей Англии нет другого такого порта, чья судьба решилась бы по личному волеизъявлению короля.

Жаль, конечно, что со временем звучное название Кингстон-апон-Халл редуцировалось до коротенького «Халл». Но лично я вижу в этом свидетельство того, что город живет и изменяется.

К тому же следует признать, что «Халл» — идеальный адрес, такое название врезается в память сразу и надолго.

Не менее интересной мне видится пресловутая связь между Халлом и преисподней. Наверняка всем приходилось слышать фразу: «Упаси нас, благой Господь, от ада, Халла и Галифакса!» Я всегда считал, что автором этого высказывания является какой-нибудь современный коммивояжер. Однако, походив по улицам Халла и внимательно присмотревшись к городу, я не обнаружил никаких примет, которые бы оправдывали подобную резкость. Чем же не угодил Халл неведомому автору? За разрешением загадки я обратился к местному авторитету в области истории и топонимики. Лишь с его помощью мне удалось установить происхождение этого малопочтенного ярлыка.

— Вы не одиноки в своих заблуждениях, — снисходительно улыбнулся маэстро. — Тысячи людей, как и вы, полагают, будто данное высказывание возникло в современную эпоху. На самом же деле корни этой истории восходят к шестнадцатому веку. Уж не знаю, почему так сложилось, но в те времена Халл и Галифакс сильно страдали от происков фальшивомонетчиков (наверное, больше чем любые другие из английских городов). Знаете, как действовали преступники? Они обстругивали серебряные шиллинги, а образовавшиеся опилки затем переплавляли на слитки.

Ну так вот… Жителям Халла и Галифакса это вконец надоело, и они решили самым суровым образом бороться с бесчестными ловкачами. Халлские власти объявили мерой наказания за подобные преступления смертную казнь. Галифакс последовал нашему примеру. Более того, они возвели у себя гильотину, приводимую в действие лошадью. К животному привязывалась веревка, на другом конце которой цеплялся острый нож. Лошадь отводили на некоторое расстояние от гильотины, и нож медленно поднимался над плахой. Преступника заставляли опуститься на колени и поместить голову на колоду. Затем специальный человек перерезал веревку, и нож падал вниз! Вот тогда-то и родились эти строки из молитвы всех нищих бродяг и попрошаек: «Упаси нас, благой Господь, от ада, Халла и Галифакса!»

Поблагодарив местного историка, я вернулся на улицы Кингстон-апон-Халла с сознанием, что теперь лучше понимаю этот город.

— Я помню, — рассказывал старик, — как провожали «Диану» в 1865 году. Она была последним китобойцем, покинувшим Халл. В тот день в порту собралась огромная толпа: играла музыка, люди радовались, выкрикивали приветствия. Корабль выглядел таким красивым — марселя и стеньги выделялись на фоне неба, дымовые трубы были украшены ветками жимолости и других вечнозеленых растений. Да, роскошное было зрелище… и все это происходило шестьдесят два года назад. Что, вы удивлены, молодой человек? Но это чистая правда, просто я выгляжу моложе своих лет. Да, так вот… Радовались все, кроме жен моряков, уж им-то было не до веселья. Видите ли, в те годы на промысел китов отправлялись к берегам Гренландии или в Баффинов залив. Не ближний свет! Моряки отсутствовали дома по году, а то и более…

Что касается несчастной «Дианы», то она вернулась лишь через два года. Капитан был мертв, его привезли в гробу. Вместе с ним погибли еще одиннадцать членов экипажа, да и все остальные были едва живы. Оказывается, судно полгода провело в ледяном плену. В тот день в Халле никто не веселился. Печальное вышло возвращение!

Трагическое плавание «Дианы», о котором сегодня мало кто помнит, ознаменовало конец славной эпохи китобойного промысла, составлявшего предмет гордости Английской державы. Целых триста лет — с начала правления Елизаветы и до середины прошлого столетия — наши земляки, моряки Халла, бесстрашно преодолевали все опасности арктического плавания ради того, чтоб английские леди могли носить свои кринолины и затягиваться в корсеты из китового уса.

Во времена Стюартов голландцы сделали попытку захватить промысел в свои руки. Однако китобойцы с Хамбера не желали сдаваться, они вступили в борьбу за монополию, проявляя при этом чисто йоркширское упорство. Началась настоящая война за китов! Со временем к ней подключились абердинцы, а затем и моряки Данди. Китобойный промысел становился все более тяжелым и опасным занятием. Киты постепенно вымирали. Сначала истребили едва ли не всех самцов, затем взялись и за самок с детенышами. Ясно было, что конец не за горами. И случившаяся в 1865 году трагедия «Дианы» поставила окончательную точку в той кампании.

Однако жители Халла быстро оправились от краха. Ведь средства-то производства сохранились! На руинах почившего промысла китобойцы создали две новые прибыльные отрасли — рыболовство и маслобойное производство. Теперь, когда киты практически перевелись, те же самые вельботы охотились за треской и макрелью. Фабрики по переработке китового жира тоже не простаивали, они переключились на льняное семя.

Я нисколько не жалею о том времени, которое потратил на знакомство с китобойной эпопеей Халла. Этому периоду посвящена совершенно великолепная экспозиция в музее судоходства и рыбного промысла. И хотя название звучит не слишком захватывающе (почти как музей сельского хозяйства), на выставке представлены поистине интереснейшие экспонаты той эпохи — древние гарпуны, черепа и бивни моржей, различного рода диковинки, которые моряки привозили с собой из дальних плаваний. Здесь же выставлены всевозможные поделки из дерева и кости, а также не слишком искусные картинки — все то, что помогало морякам коротать досуг во время долгих полярных экспедиций.

Их промысел всегда был сопряжен с большими трудностями и опасностями. На сей счет сохранилось достаточно документальных свидетельств, и с ними тоже можно ознакомиться в музее. Весьма показательна в этом отношении участь вельбота по имени «Свон». В 1836 году судно отправилось в арктическое плавание и попало в плавучие льды. «Свон» искали почти год, после чего объявили пропавшим. И вот как раз во время поминальной службы на Док-Грин, поступили известия о том, что «исчезнувший» корабль объявился в устье Хамбера. Далее мне хотелось бы передать слово одной из газет того времени:

Далее автор статьи красочно описывает лишения, которые пришлось пережить морякам, приводит количество убитых китов, а под конец сообщает ряд пикантных подробностей, причем в манере, которая посчиталась бы абсолютно недопустимой в современной журналистике.

«Не далее, как в прошлое воскресенье, — пишет он, — жена одного из членов экипажа, которая уже потеряла всякую надежду увидеть супруга живым, сочеталась узами брака со своим новым поклонником. В понедельник же, узнав о благополучном возвращении судна (вместе с ее бывшим мужем на борту), женщина поспешно бежала в деревню, где, судя по всему, и прячется до сих пор».

И при этом попрошу заметить: никакого интервью с покинутым супругом! Все-таки это была весьма деликатная эпоха.

Меня лично не удивил тот факт, что китобойный промысел в конце концов изжил себя. Огромные киты представляли собой легкую мишень — во всяком случае обнаружить и изловить такую махину гораздо легче, чем равноценное количество мелкой рыбы. А при тех масштабах истребления, которые царили в прошлом веке, число китов неминуемо должно было сократиться. Судите сами: в одном только 1821 году команда халлских добытчиков (числом в тридцать один человек) уничтожила двести четыре кита. А еще одна группа из двадцати одного человека за тот же период изловила в проливе Дэвиса двести девяносто четыре особи. Итого четыреста девяносто восемь погибших животных! Общая сумма от выручки китового уса и жира составила 150 тысяч фунтов стерлингов.

Что и говорить, моряки-китобои всегда неплохо зарабатывали. Но вот какой ценой доставались им эти деньги? Время от времени попадались животные, которые вовсе не горели желанием пожертвовать жизнью во имя производства дамских корсетов. Все в том же 1821 году произошел следующий случай. Команда «Баффина» загарпунила кита, который не только загубил пятнадцать бухт отличного троса по двести сорок ярдов каждая, но и протаскал за собой полдня две лодки с дюжиной моряков. Когда же кита наконец убили, выяснилось, что под водой он нес на себе еще шесть таких же тросов и лодку, принадлежавшую халлскому вельботу «Трафальгар»!

Однако самый трагический экспонат мне довелось увидеть не в этом музее, а в Тринити-хаус. Там выставлен эскимосский каяк, который в 1613 году случайно обнаружили дрейфующим где-то на просторах Атлантики. Внутри лодки сидел мертвый охотник (сейчас его, естественно, заменил восковой манекен). Если верить хроникам, несчастного эскимоса именно так и нашли: он сидел с веслом на коленях, примотанный ремнем к лавке.

На мой взгляд, современные хамберские рыбаки заслуживают уважения уже за то, что являются прямыми потомками тех далеких китобоев. И когда вы наблюдаете за таким рыбаком, раскладывающим улов прямо на цементном полу рыбного рынка, вспомните, какую «рыбку» отлавливали его деды. А также припомните музейные гравюры, на которых изображаются маленькие, хрупкие суда в окружении огромных айсбергов. Тогдашние рыбаки вынуждены были проводить долгие месяцы в ледяной пустыне. И чтобы выжить, им приходилось нападать на моржей или вступать в противоборство с белым медведем.

Благодарение Богу, что в наше время корсеты вышли из моды, и теперь хамберские рыболовы выходят в море на поиски трески, а не гигантских китов.

Это люди особой, редкой породы. Они, как и жокеи, появились на свет в результате жесткой специализации. Многие поколения здешних жителей охотились на китов; двенадцать лет назад им пришлось вылавливать в море немецкие мины, а сегодня они занимаются тем, что обеспечивают завтраком всю Англию.

Подобно многим людям, чья жизнь связана с морем, они чрезвычайно суеверны. Больше верят в удачу, нежели в министерство сельского хозяйства и рыболовства! «Удачливый» шкипер может стать в конце концов владельцем собственного дома и автомобиля. Считается, что он обладает неким сверхъестественным чутьем, которое безошибочно приводит его к особо крупным косякам рыбы. Уж и не знаю, в чем на самом деле заключается их секрет — то ли они тщательно изучают официальные карты перемещения этих самых косяков, то ли действительно многолетняя погоня за рыбой выработала у них особое шестое чувство, — но факт остается фактом: подобные «счастливчики» редко возвращаются без приличного улова.

Мне довелось познакомиться с человеком, который уходил в плавание на долгие девять месяцев. Меня поразило судно, на котором он совершал свои длительные походы в Северное море. Раньше я не видел ничего подобного. Представьте себе корабль, у которого с шлюпбалки свешивается около тридцати маленьких гребных лодок. Сам же корабль — это по сути огромный плавучий сундук со льдом.

Подобная конструкция разработана специально для ловли гигантского палтуса. Эта рыба (между прочим, самая крупная из семейства камбалообразных) достигает от пяти до десяти футов в длину и водится на глубине от пятидесяти до ста пятидесяти фатомов. Обычное траление здесь бесполезно, ибо сеть проходит гораздо выше. Поймать такого гиганта можно лишь на соответствующую леску с крючком. Посему владелец судна разработал собственную методику. Когда они достигают места залегания палтуса, команда спускает на воду все тридцать подвесных лодочек. Моряки, вооруженные сверхпрочными удочками, занимают места в лодках и месяц за месяцем рыщут в заданном квадрате. В конце каждого дня они возвращаются к основному судну, чтобы перегрузить в холодильник улов. Когда рыбы наберется достаточное количество, капитан подает сигнал — три громких гудка. Это знак, что пора возвращаться домой, в родной, прекрасный Халл.

— Моя бедная жена по двенадцать месяцев дожидается, пока я вернусь домой, — поведал мне владелец судна. — А я в первую ночь вынужден оставаться в доках — жду, пока выгрузят всю рыбу!

Кто после этого будет рассказывать сказки о счастливой, безоблачной жизни рыболовов?

В одном из многочисленных халлских музеев представлена удивительная коллекция старинных автомобилей. Прелесть этой выставки заключается в том, что время работает на нее: с годами ценность экспонатов только возрастает. Экспозиция позволяет проследить весь путь развития отечественного автомобилестроения: от первых «вонючих телег» — невероятных конструкций, разработанных по образу коляски-брума — и до относительно современных (но все равно ужасно нелепых) авто, в которых разъезжали наши дедушки. Поверьте, на свете сыщется мало вещей, которые бы внушили мне большее уважение к отчаянной смелости наших предков, чем эти диковинные механизмы. Среди ветеранов стоит и машина, на которой лорд Монтегю (из Бьюли) повез короля Эдуарда в его первое автомобильное путешествие.

Да уж, бесстрашный человек был король Эдуард, доложу я вам. Что касается лорда Монтегю, то он мне видится сущим безумцем! Нисколько не удивлюсь, если у них в машине была топка, куда они закидывали уголь!

Лорд-мэр Халла является настоящим адмиралом.

Вместе с церемониальной цепью ему вручается и адмиральский флаг, который лорд-мэр имеет право вывешивать над своей резиденцией. И все корабли военно-морского флота Великобритании должны отдавать ему салют в виде залпа из шести орудий.

Это возвращает нас к временам правления Генриха VI, который своим указом ввел особую должность адмирала Хамбера, независимого от всех прочих королевских адмиралов. В его ведении находилась вся акватория Хамбера с прилегающими речными притоками.

Так что имейте в виду: обращаясь к лорд-мэру Халла, вы одновременно говорите и с адмиралом Хамбера.

Познакомившись с Халлом, могу сказать, что этот город не гонится за показными эффектами, но в нем ощущается какая-то солидность и основательность. И еще в нем царит характерная атмосфера морского порта, где в любую минуту может произойти нечто важное. Вот вы идете по улице, сворачиваете за ближайший угол и видите норвежскую шхуну, которая медленно входит в док, вращая антеннами над рубкой. И в этом сказывается веяние времени. Если прежде маленькие елочки росли себе спокойно в английских лесах и успевали достичь весьма почтенного возраста, то теперь их миллионами рубят под корень. Все портовые склады Халла заполонены этим грузом.

Здесь можно встретить корабли с грузом шерсти, зерна, каменного угля или готовых станков. Если же вам особенно повезет, то как-нибудь утром вы увидите караван рыболовецких траулеров, возвращающихся из очередного плавания по Северному морю. Это неказистые суда с низкой осадкой. Их дымовые трубы побелели от морской соли, а трюмы битком забиты мороженой рыбой, которая составляет трехдневный улов флотилии.

И пока вы наблюдаете, как эти «рабочие лошадки» причаливают к доку Сент-Эндрюс, вспомните, что за годы войны хамберские траулеры выловили три тысячи немецких плавучих мин. И что Хамбер обеспечил восемьсот судов и десять тысяч человек для проведения этой непривычной работы на просторах Северного моря. А также припомните, что свыше тысячи человек сложили свои головы на минных полях Первой мировой войны. Так что если вам доведется повстречать рыболовецкую флотилию, которая ранним утром входит в Халл, не поленитесь, снимите шляпу в знак уважения перед этими скромными трудягами и всеми грузами, которые они перевозили в прошлом, перевозят сейчас и будут перевозить в грядущие годы!

Я одолел подъем за Бишоп-Бертон, и передо мной распахнулась панорама зеленых полей, которые тянулись до самого Беверли.

Если вы путешествуете по Англии, то рано или поздно наступает момент, когда вы вот так же поднимаетесь на какую-нибудь возвышенность и застываете в полном восхищении. Взору вашему открывается картина мирной, архаичной Англии — зрелище, настолько прекрасное и неожиданное, что остается лишь молча стоять и со слезами благодарности взирать вокруг себя.

Глядя на далекий Беверли, я думал, что за последние пятьсот лет тут, должно быть, ничего не изменилось. И какой-нибудь мой далекий предок вот так же шагал по росистым лугам, огибая заросли серебристого боярышника. И точно так же издали любовался скоплением красных черепичных крыш и двумя изящными башнями местной церкви, которые маячат над зелеными купами деревьев. И ноздри его, наверное, так же трепетали, пытаясь уловить запах дыма, тонкой голубоватой струйкой тянувшегося к неподвижным небесам.

Нет, что ни говорите, а случаются в жизни человека мгновения, когда ему не стыдно опуститься на колени прямо на обочине дороги. Примерно такие мысли одолевали меня на подъезде к маленькому городку Беверли, где располагается усыпальница святого Иоанна Беверлийского. Наверное, именно здесь, на вершине холма, делали последнюю остановку многочисленные паломники — передохнуть и возблагодарить Бога за благополучное завершение пути. И не они одни. Сюда же приходили многочисленные изгнанники и преступники, на чьих руках еще не обсохла кровь жертв. Они останавливались, чтобы собраться с духом перед тем, как идти в святилище. В старых церквях присутствует нечто странное. Еще осматривая развалины королевского монастыря Бьюли в Нью-Форесте, я отметил их особую атмосферу, а визит в Беверли лишь укрепил меня в этом мнении.

Возможно, кто-то назовет это ощущением «Божьего мира», до сих пор витающим над зелеными лугами.

Подобные мысли крутились у меня в голове, когда я вошел в Беверли через Норт-Бар, северные ворота города. А еще я припомнил, что святой Иоанн был одним из наиболее почитаемых святых в Северной Англии. Его гробница превратила Беверли в подлинный город чудес. Даже Вильгельм Завоеватель во время своего опустошительного рейда на север страны предпочел обойти здешние края стороной — по его собственным словам, «дабы не нарушать покой святого Иоанна».

Отправляясь на войну, английские короли обязательно приезжали в Беверли, чтобы заручиться поддержкой могущественного святого. И не раз знамя с его изображением осеняло поля сражений. В частности, оно помогало королю Стефану в знаменитой Битве штандартов[4]. Тогда в центре английской армии стояла повозка с корабельной мачтой, на которой были укреплены четыре знамени — святых Петра Йоркского, Кутберта Дарэмского, Уилфрида Рипонского и Иоанна Беверлийского.

В прежние времена в Беверли со всех сторон стекались толпы паломников со своими бедами и болезнями. Известно, что в ходе битвы при Азенкуре здесь происходили многолюдные молебны, во время которых зафиксированы неоднократные случаи мироточения — на стенах гробницы выступали капли священной маслянистой влаги. После битвы король Генрих V приезжал в Беверли со своей женой Екатериной Французской, чтобы вознести благодарность святому Иоанну за одержанную победу.

Со временем Беверли разбогател и превратился в один из ведущих городов королевства. В 1377 году доходы от подушного налога, собранного в Беверли, составили почти десять процентов от всех налогов страны. И это при том, что население городка едва перевалило за 13 тысяч человек!

Я прошелся по тихим улочкам Беверли, постоял на мощеных булыжником площадях, полюбовался на витрины маленьких магазинчиков, где — как и двести лет назад — были выставлены ружья и седла.

— Да нет, здесь никогда ничего особенного не происходило! — удивленно пожал плечами владелец местной лавки в ответ на мои настойчивые расспросы.

По-моему, Беверли — отличный пример английского городка, чье благополучие построено на костях святого. Процветающая ныне торговля возникла еще до норманнского завоевания: сначала появились многочисленные паломники, а следом обслуживавшие их торговцы. А ведь коммерция — это такое дело! Раз возникнув, она уже не умирает. Коли уж люди возвели свои прилавки у церковной стены, то, чтобы их разогнать, потребуется особое постановление парламента. Нечто подобное происходило и в Беверли: священники и пилигримы исчезли, а торговля осталась. Теперь здесь вовсю торгуют зерном, овцами и сельскохозяйственным оборудованием.

Сегодня это маленький тихий городок, над которым доминирует церковь Святого Иоанна — как в духовном, так и в физическом плане. По внешнему виду она вполне тянет на кафедральный собор. Не знакомые с историей туристы часто удивляются, каким ветром забросило это грандиозное строение в крохотный городок!

Однако церковь поражает не только внушительными размерами, но и красотой. Ее по праву считают самым совершенным памятником готического зодчества в Англии. А причина, на мой взгляд, кроется в особом религиозном чувстве, характерном для той эпохи. Это ныне человеческий гений щедро расточает себя, воплощаясь в сотнях разнообразных профессий. В Средние же века люди посвящали себя — исключительно и безусловно — церкви! Наверное, поэтому церковь Святого Иоанна выглядит так, будто ее строили с песней. Здесь каждый кирпичик, каждый участок каменной резьбы напоен любовью и верой.

Неизвестные строители Беверли вкладывали весь пыл своей души в оформление церкви. Те силы, которые современные люди обращают на бизнес или хобби, изливались на каменные изваяния святых. Должно быть, потому их красота и не меркнет в веках. И даже когда прочие идеалы умрут, когда человечество утратит веру в самое себя, люди все равно будут приходить и с благоговением взирать на стены церкви Святого Иоанна.

В Беверли, как и в любом другом старинном местечке, имеются свои привидения. Однако они оказались вовсе не теми традиционными привидениями, которых я ожидал увидеть. По словам старожилов, в некоторые, особенно темные и ветреные ночи по улицам города проносится табун призрачных обезглавленных лошадей, а управляет ими не кто иной, как сэр Джоселин Перси! Правда, мне так и не удалось отыскать ни одного человека — даже в столь надежном месте, как местный паб «Королевская голова», — который бы видел это собственными глазами. Ну, да ладно. Бог с ними, с безголовыми лошадьми. Но куда, хотелось бы знать, подевались, призраки многочисленных беглецов — тех самых, что по традиции просили убежища в церкви?

Если верить сохранившимся хроникам, то за каких-нибудь шестьдесят лет в Беверли появились сто восемьдесят шесть убийц, двести восемь несостоятельных должников, пятьдесят четыре вора и свыше пятисот прочих преступников. Все эти люди пришли искать защиты у святого Иоанна Беверлийского. И не то, чтобы пришли, а примчались — так, словно за ними гнались все бесы преисподней (полагаю, так оно и было). Некоторые из этих бедолаг заявились из самого Лондона! Но почему? Неужели они не могли найти церкви поближе, чтобы очиститься от прегрешений? Или же преступники считали, что никто не обеспечит им такой защиты, как святой Иоанн Беверлийский?

В здании церкви мне продемонстрировали массивное саксонское сидение, вырезанное из цельного камня. Это так называемый «фридстул», достигнув которого, беглецы обретали вожделенную безопасность. В дальнейшем зона защиты распространилась на всю территорию в радиусе мили от храма.

В старину здешние края славились многочисленными колониями бобров. Собственно, и свое название Беверли получил благодаря этим животным: «бивер» (бобер) плюс «ли» (луг). Вот и получилось (с небольшой коррекцией) «Беверли», то есть бобровый луг.

К своему удивлению, на берегу реки я действительно обнаружил бобров, занятых обычной работой. А на небольшом расстоянии от города располагалась, наверное, самая удивительная верфь во всей Англии. Устроена она прямо в поле! На стапелях стояло четыре судна в различной стадии готовности. Вокруг них суетились рабочие с молотками, а поодаль под навесом попыхивали кузнечные горны. Оттуда доносился мерный перестук — кузнецы прилаживали заклепки на металлические пластины.

Это, пожалуй, самый амбициозный проект современного Беверли. Местные судостроители обеспечивают халлских рыбаков великолепными траулерами. Правда, есть одна сложность: поскольку река здесь слишком узкая, то суда приходится спускать со стапелей боком, как делается в Селби. Меня чрезвычайно тронула чисто сельская уединенность здешней верфи. Она выглядит почти нелегальной — как если бы трудолюбивые бобры Беверли тоже (по примеру Вильгельма Завоевателя) не желали «нарушать покой святого Иоанна».

Я осматриваю величественное аббатство Селби и воскрешаю в памяти древнюю историю его создания.

Произошло это в те времена, когда Вильгельм Завоеватель только готовился к своему походу на Англию. Пока норманнский герцог поглядывал в сторону соседнего острова, некий французский монах по имени Бенедикт истово молился перед алтарем аббатства святого Германа в Осере. Главной местной реликвией являлся средний палец с правой руки святого Германа.

Юный монах мечтал о великих подвигах во имя веры. А пока он молился в надежде, что всемогущий Господь укажет ему путь, по которому следует идти. Очевидно, молитвы его были услышаны, потому что в один прекрасный день юноше явился сам святого Герман. Явился и молвил:

«Отправляйся в Англию, в место под названием Салебия (Селби), и там возведи храм в мою честь и во славу Божию».

Бенедикт глубоко почитал своего святого — возможно, больше, чем любой другой монах в Осере. Но вместе с тем он был страстным патриотом родной Франции, и сама мысль о необходимости переселяться в далекую, незнакомую Англию наполняла его сердце печалью и отвращением. Юноша все медлил и откладывал отъезд. Тогда Герман вторично явился монаху и повторил свой приказ. А поскольку тот продолжал упорствовать в нежелании ехать, святой не поленился и в третий раз прийти к юноше. На сей раз он уточнил требования: Бенедикт должен взять хранившийся на главном алтаре палец Германа и отвезти его в Англию. Кроме того, святой потребовал, чтобы монах нанес себе увечье — проделал дырку в предплечье, и обещал, что тот не почувствует ни боли, ни каких-либо неудобств в виде воспаления или горячки. Якобы священная реликвия защитит Бенедикта от всех бед, включая опасности далекого и небезопасного путешествия.

Пришлось юноше повиноваться.

Отправился он в Англию, но, видно, что-то напутал, так как прибыл не в Салебию (то бишь в йоркширский Селби), а в город под названием Салисберия (нынешний Солсбери в Уилтшире). Хорошо, что святой Герман приглядывал за своим протеже. Не успел Бенедикт осесть на новом месте и приступить к долгому и хлопотному строительству, как святой вновь явился и наставил незадачливого монаха на путь истинный.

Пришлось юноше тащиться через всю Англию, чтобы достичь расположенного в Норфолке городка Кингс-Линн. Здесь он пересек Хамбер и уже без препятствий добрался до заветного Селби.

Наконец-то Бенедикт начал возводить обещанный храм. А в это время на британском побережье высадился еще один француз. Он явился в Англию с куда менее благочестивыми целями и привел с собой отряд отборной конницы. Затем произошло небезызвестное сражение при Гастингсе, коварная стрела угодила прямо в глаз несчастному Гарольду, а результатом стало строительство лондонского Тауэра. Бенедикт тем временем продолжал корпеть над своим храмом. И вот случилось так, что один из норманнских баронов, на тот момент представлявший власть Завоевателя в Йорке, отправился по делам в Селби. Проплывая по реке Уз, он увидел крест на холме, а рядом молодого человека, в одиночку строившего деревянную церковь. Выслушав его историю, барон проникся симпатией к земляку и пообещал похлопотать за него перед влиятельным лордом.

Он действительно добился от Вильгельма I королевской хартии. Так на месте деревянной церквушки возникло аббатство Селби, в дальнейшем прославившееся на всю Англию.

Городок Селби по-прежнему сохраняет свою королевскую атмосферу. Подобно Вестминстеру, Йорку, Виндзору и Бристолю он обладает правом облачать свой церковный хор в пурпур. И до сих пор, на протяжении многих веков, хранит память о своем основателе. Семнадцатого июля 1928 года все великое Селбийское аббатство (вернее, то, что от него осталось) примет участие в празднествах, посвященных девятисотой годовщине со дня рождения Вильгельма Завоевателя.

А что же на сегодняшний день представляет собой Селбийское аббатство? Увы, от былой мощи и величия не осталось и следа. Если что и сохранилось, так это потрясающая красота. А ведь когда-то это было третье по величине и богатству аббатство Севера. Его аббат был увенчан митрой и проделал путь до английского парламента. В Селби приезжали короли. Теперь же аббатство получает жалкие пожертвования в размере 56 фунтов, и всякий раз, когда возникает надобность в ремонте, приходится буквально пускать шапку по кругу.

— Ах, если бы только я был помоложе! — вздыхает здешний викарий. — Ничто на свете не удержало бы меня от поездки в Америку. Уж там-то я наверняка достал бы необходимые деньги!

И он бросает красноречивый взгляд на южное окно клироса, где изображены три звезды (на самом деле — шпоры) и две красные полоски. Это фамильный герб предков Джорджа Вашингтона, и красуется он здесь еще с 1584 года. Наверное викарий прав: американцы приедут в любой уголок Англии, лишь бы полюбоваться на герб своего любимого президента.

И коли уж речь зашла о геральдике, в Селби имеется еще одна любопытная диковинка. На одном из оконных витражей изображен щит с левой перевязью, что в Англии во все времена почиталось бризурой бастарда. Возникает закономерный вопрос: кому придет в голову кичиться незаконным происхождением? А объяснение до смешного нелепо. Просто во время очередной реставрации окон, которая проводилась в 1866 году, кто-то из рабочих вставил данное стекло наизнанку и тем самым превратил нормальную перевязь в «левую».

Это, наверное, единственный случай в истории, когда человек стал бастардом благодаря тривиальной ошибке стекольщика!

Но есть в Селбийском аббатстве тайны и помрачнее. В стене над северными вратами скрывается потайная комната, которую обычно не показывают посетителям. Я и сам узнал о ее существовании лишь благодаря любезности викария.

Чтобы туда попасть, необходимо преодолеть целую серию длинных и темных переходов. Вход на винтовую лестницу располагается в западной части церкви. Вы долго поднимаетесь по пыльным каменным ступенькам и в конце концов попадаете в полутемный трифорий, но уже на северной стороне. Отсюда вы спускаетесь еще на несколько ступенек и оказываетесь в помещении, куда никогда не проникал ни единый луч солнца.

В комнате попросту нет окон, и потому здесь всегда царит беспросветный мрак. По одной из версий комната эта служила тюремной камерой для проштрафившихся монахов. Но тогда как объяснить остатки древнего алтаря в восточном конце комнаты? Какие таинственные службы проводились здесь в полной темноте? Я не смог найти ответов на эти вопросы. Никаких письменных свидетельств не обнаружилось, и никто из специалистов, осматривавших комнату, не сумел выдвинуть правдоподобной гипотезы.

Не могу покинуть Селби, не процитировав две надгробные надписи, обнаруженные мной в южном боковом приделе. Подозреваю, что большинство посетителей проходят мимо, не обращая на них внимания.

Первая эпитафия гласит:

И вот вторая:

Торжественный норманнский неф сложен руками тех же самых каменщиков, которые построили Дарэм. Лучи солнца наискось освещают мощные колонны, напоминающие стволы деревьев в старой дубраве.

— Нет, сэр, — ответил церковный служитель, — привидений мне здесь видеть не доводилось. А если б и увидел… Я ведь в прошлом был солдатом, сэр. Служил и в Индии, и в Китае, и в Египте. Такого там насмотрелся, что никакие призраки теперь меня не испугают. А сюда я пришел в поисках спокойной жизни.

— Надеюсь, вы нашли то, что искали?

— Так точно, сэр! Нашел в полной мере.